РУССКАЯ ФИЛОЛОГИЯ. 27 ТАРТУСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ РУССКАЯ ФИЛОЛОГИЯ. 28 Сборник научных работ молодых филологов ТАРТУ 2017 ISSN 1406–0019 РУССКАЯ ФИЛОЛОГИЯ. 28 * Сборник научных работ молодых филологов ТАРТУСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ РУССКАЯ ФИЛОЛОГИЯ. 28 Сборник научных работ молодых филологов Редколлегия: Е. Вансович, А. Веселко, А. Герасимова, Т. Гузаиров С. Зайцева, С. Ким, К. Новашевская, М. Нестеренко, А. Самарин, А. Соловьев, Т. Сташенко, Т. Фролова, А. Чабан, А. Шеля, Е. Ящук (литературоведение) Л. Кныш-Крюков, Е. И. Костанди, И. П. Кюльмоя, В. Тубин, А. В. Штейнгольд, В. П. Щаднева (лингвистика) Ответственные редакторы: Т. Гузаиров (литературоведение) И. П. Кюльмоя (лингвистика) Технические редакторы: С. Долгорукова (литературоведение) В. Тубин (лингвистика) Авторские права: Статьи: авторы, 2017 Составление: Отделение славянской филологии Тартуского университета, 2017 ISSN 2228-4494 ОТ РЕДКОЛЛЕГИИ Двадцать восьмой выпуск научных работ молодых филологов от- мечает свой первый «цифровой» юбилей. В 2017 году исполняет- ся пять лет с начала публикации сборника «Русской филологии» в дигитальном формате в международной научной базе данных “OPEN ACCESS”. В следующем 2018 году издание «Русской фи- лологии» будет отмечать 55-летний юбилей со времени основания серии в Тартуском университете в 1963 г. Несмотря на интернет- ные издания «Русской филологии» и жизнь в новом виртуальном веке digital humanities, международные студенческие конферен- ции продолжат традицию живого научного общения в Тарту. 22–24 апреля 2016 г. в Тартуском университете прошла тради- ционная международная конференция молодых филологов. В те- чение трех дней в двух секциях (литературоведческой и линг- вистической) было выслушано и обсуждено более 45 докладов студентов, магистрантов, аспирантов, докторантов, представляв- ших учебные заведения Исландии, Латвии, России, Финляндии и Эстонии. Профессор факультета истории искусств Европейско- го Университета в Санкт-Петербурге Наталия Николаевна Мазур прочитала вступительную лекцию на тему «“Чувство пейзажа” в русской литературе и живописи конца XVIII – первой половины XIX века» и принимала активное участие в обсуждении докладов. Настоящий сборник содержит научные статьи, прошедшие конкурс и написанные с учетом прошедшей после доклада дис- куссии. Издание традиционно состоит из двух разделов — лите- ратуроведческого и лингвистического. Представленные в них статьи не ограничены методологическими, тематическими и хро- нологическими рамками. Этот принципиальный подход позволя- ет каждому автору поделиться своими актуальными научными достижениями, а читателю «Русской филологии» — увидеть те направления, по которым развивается современное языкознание и литературоведение. Литературоведческие статьи посвящены комментарию и ин- терпретации художественных текстов и историко-культурных явлений XIX–XX вв. Статьи можно разделить на группы, в зави- симости от избранного аспекта анализа: текстологический ком- 6 ментарий, сравнительный историко-литературный анализ, прак- тика «медленного чтения», изучение историко-культурного кон- текста, выявление и рассмотрение подтекстов, мотивов, образов и идейной структуры текста. Кроме анализа художественных про- изведений в сборнике представлены статьи, посвященные интер- претации травелогов и школьных учебников, социологии чтения, перевода и формированию национального дискурса в литературе. Молодые ученые стремились использовать интердисциплинар- ный подход, а также ввести в научный оборот новые архивные и редкие исторические материалы. В лингвистическую часть сборника включены статьи из раз- ных областей как современного, так и исторического языкозна- ния. В них затронуты некоторые проблемы устной спонтанной речи и речи представителей разных социальных групп. Рассмат- риваются функционирование и прагматические особенности ряда языковых единиц: лексем, синтаксических конструкций, диалект- ных фразеологизмов. Представлен также опыт дискурсивного анализа. Уделено внимание сопоставительному исследованию русского и эстонского языков на материале переводных текстов политического дискурса и некоторых таксисных конструкций. В сферу интересов авторов лингвистической части сборника вхо- дит также обучение школьников русскому языку как иностран- ному. Несколько статей посвящены исследованию разных аспек- тов древнерусского языка и письменности. Мы благодарим всех участников и гостей конференции, кто стремится приехать к нам в Тарту и принять активное участие в дискуссиях во время научной конференции. Выражаем призна- тельность всем молодым филологам, приславшим свои работы для публикации, и надеемся на продолжение сотрудничества в самых разных форматах. Спасибо всем коллегам, помогавшим в органи- зации нашей ежегодной научной конференции и в редактирова- нии «Русской филологии 28». Наша благодарность техническим редакторам настоящего сборника С. Долгоруковой и В. Тубин. СОДЕРЖАНИЕ Литературоведение Мария Нестеренко. «Падение Фаэтона» А. П. Буниной в историко-литературном контексте 1810-х годов ............... 13 Карина Новашевская. А. А. Шаховской — историк русского театра ........................................................................ 26 Константин Касаткин. Открытие Балкан: Просвещение на службе у империи на примере «Опыта словоистолкователя Отоманской империи...» И. П. Липранди ........................................................................ 35 Елизавета Чумаченко. О возможном источнике фамилии Чернокнижникова ................................................... 43 Яна Агафонова. Борьба за классику: книга для народа и лубочные книжные издания ................................................ 52 Андрей Соловьев. «Русские европейцы» в «Зимних заметках о летних впечатлениях» Достоевского (проблема конструирования «национальной» характерологии) .......................................... 62 Дарима Шарапова. «Бесы» Ф. М. Достоевского и бульварный роман ................................................................ 77 Мария Кривошеина. Между англофобией и англоманией: «неканонический» А. Конан Дойль в имперской России ................................................................. 86 Алексей Самарин. «Записки Ганимеда» С. А. Ауслендера и петербургские гафизиты ...................................................... 97 Виктория Буяновская, Марсель Хамитов. «Сердце, которое я должен все время держать в зубах»: еще раз о стернианской установке «Сентиментального путешествия» В. Шкловского ................................................ 105 8 Александра Пахомова. Литературное объединение эмоционалистов в дневниках Михаила Кузмина ................. 115 Анастасия Пенкина. Европейское путешествие В. К. Кюхельбекера в романе «Кюхля» Ю. Н. Тынянова ....................................................................... 127 Дарья Дорвинг. К вопросу о семантике фигуры шахматного коня в советской литературе 1920-х годов ...... 140 Анна Масленова. Текст И. А. Гончарова в романе В. В. Набокова «Защита Лужина» ......................................... 150 Мика Пюльсю. Набоков и солнце. Из комментария к роману «Дар» ........................................................................ 160 Анна Богомолова. Понятие «мировой литературы» в советском дискурсе 1930-х годов ....................................... 167 Татьяна Фролова. О стилистике переводов раннего Чехова у Фридеберта Тугласа ............................................................. 178 Екатерина Вансович. Проблема народного православия в романе И. С. Шмелева «Лето Господне» ........................... 188 Анна Веселко. Хрестоматийный глянец: как готовили учебники по русской литературе в советской Эстонии ....... 197 Сергей Ким. Специфика изображения городского пейзажа Алма-Аты 1930-х годов в дилогии Ю. Домбровского ......... 212 Евгения Сечина. «Созвездие Козлотура» Фазиля Искандера и молодежная проза: композиция, сюжет, язык ........................................................................................... 219 Екатерина Тупова. Властитель и советодатель: два идеологических сюжета поэмы Давида Самойлова «Струфиан» .............................................................................. 229 Анна Герасимова. «Гоголю советов не давал»: к методологии изучения наивного рецензента ..................... 242 9 Лингвистика Татьяна Верховцева. Как это… хорошо // а всё почему? Благодаря твоему оптимизму (конструкции в устной спонтанной речи) ..................................................................... 261 Елена Галкина, Наталья Уржумова. Способы вербализации состояния в нарративах детей с нормальным речевым развитием и диагнозом «общее недоразвитие речи» ................................................... 266 Кристина Зайдес. Джентльмены предпочитают вопросы: метакоммуникативы в речи представителей разных социальных групп ................................................................... 271 Анна Калистратова. Объект посессии в предикативных посессивных конструкциях с глаголами быти и имѣти (на материале памятников древнерусской письменности XII–XIV вв.) .................................................... 276 Лилия Кныш-Крюков. Игровые стратегии в обучении школьников РКИ ................................................. 280 Екатерина Коган. Реалии нового времени в диалектной фразеологии советского и постсоветского периода ............. 286 Наталья Котова. Об одной грамматической инновации Пересопницкого Евангелия (1556–1561): не есть еси ......... 291 Алёна Кудлаева. Об особенностях функционирования пятого и десятого ................................................................... 296 Виктория Мельничук. Лексико-семантический аспект аксиологической динамики композитов с оценочным элементом в русском языке .................................................... 300 Татьяна Опикова. Особенности русских переводных текстов политического дискурса (на материале газеты «Postimees») ................................................................. 304 Татьяна Попова. Опыт дискурсивного анализа составных редуплицированных прагматем ............................................. 308 10 Наталья Просунцова. Перевод надтитров для театральных постановок в паре русский-английский ................................ 313 Виктория Табакова. Особенности коммуникативного взаимодействия в немецком и русском дискурсе спортивных единоборств ........................................................ 317 Екатерина Таширева. К истории концепта «мучение» в русском языке (древнерусский период) ............................. 322 Валентина Тубин. Союз когда и его эстонские эквиваленты в таксисных конструкциях ............................... 326 Владимир Турчаненко. О некоторых проблемах функционирования конструкции (и) то (и) другое в русской устной спонтанной речи ........................................ 332 Екатерина Шклярук. «И он такой мне говорит…» о местоименном прилагательном такой в русской спонтанной речи ..................................................... 337 ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ «ПАДЕНИЕ ФАЭТОНА» А. П. БУНИНОЙ В ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНОМ КОНТЕКСТЕ 1810-х годов Мария Нестеренко (Тарту) В 1811 г. Анна Петровна Бунина написала ироикомическую поэму «Падение Фаэтона» — одно из самых известных своих произве- дений, снискавшее успех у читателей. В ней поэтесса обращается к знаменитому сюжету из «Метаморфоз» Овидия: сын Солнца, Фаэтон, решил повторить каждодневный путь своего отца, но не сумел совладать с конями и упал на землю. В своей монографии «Беседа любителей русского слова» М. Г. Альтшуллер высказал предположение, что «Падение Фаэто- на» А. П. Буниной было сатирой на Александра I. Исследователь утверждает, что в 1800-е гг. существовала «аллегория Фаэтон — неумелый царь Александр I» [Альтшуллер: 245], впервые развер- нутая в стихотворении Г. Р. Державина «Колесница». Эта версия нуждается в уточнении — причем уточнить необходимо как трактовку бунинского «Падения Фаэтона», вообще малоизучен- ного, так и интерпретацию сюжета о Фаэтоне в означенные годы. Г. Р. Державин датировал начало работы над «Колесницей» 1793 г., а окончание — 1804-м. Поводом к ее написанию, как ука- зывал сам поэт, послужила смерть Людовика XVI. Однако А. В. Западов [Державин 1963: 422–423] передатировал стихо- творение 1804 г., а в качестве адресата обозначил «Александра I и кружок “молодых друзей” императора», не аргументировав свою версию. М. Г. Альтшуллеру она показалась убедительной, в подтверждение он цитирует письмо графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина Г. Р. Державину, свидетельствующее о попу- лярности «Колесницы»: «Копиев столько писец мой писал по требованию желающих, что, думаю, он знает ее теперь наи- зусть» [Там же: 246]. М. Г. Альтшуллер счел, что «вряд ли такой интерес был вызван событиями десятилетней давности» [Альт- шуллер: 245], однако, если следовать этой логике, то успех может 14 «Падение Фаэтона» А. П. Буниной иметь только политически злободневный текст. На наш взгляд, реплику А. И. Мусина-Пушкина можно считать лишь косвенным подтверждением версии, так как список был основной формой распространения стихов в тот период, кроме того, почти каждое стихотворение, выходившее из-под пера Г. Р. Державина, чита- ющая публика встречала с большим интересом. Для создания «устойчивой аллегории» одного стихотворе- ния (даже державинского), видимо, будет мало. Не в пользу вер- сии Западова говорит и то, что Г. Р. Державин не единожды обра- щался к судьбе Людовика XVI, стихотворения «На панихиду Лю- довика XVI», «На смерть собачки Милушки»1 — оба датируются тем же 1793 г., что и «Колесница» согласно прежней датировке. В 1804 г. был провозглашен императором Наполеон Бонапарт, чья фигура привлекала все большее внимание в Европе: его стре- мительный взлет к вершинам власти вызывает куда больше ассо- циаций с «Фаэтоном». Еще одна параллель обнаруживается в записках Луи-Филиппа Сегюра: именно там аллегория, впервые использованная Пинда- ром в 1-й Пифийской победной песне, появляется применительно к французскому трону (на что указал в комментарии к «Колесни- це» Я. К. Грот, см. [Державин: 524]). Говоря об обстоятельствах, предшествовавших Великой французской революции, Л.-Ф. Се- гюр замечает: «Престол был похож на колесницу, у которой сло- малась ось, и лошади уже не повинуются вожжам» [Сегюр: 409]. Применительно к российскому престолу в 1803–1804 гг. такое сравнение выглядело неоправданным: образовательные реформы, которые проводил в это время Александр I, не вызывали у кон- серваторов резкого неприятия. В таком контексте стихотворение Г. Р. Державина могло прочитываться скорее как своеобразное предупреждение правителю Франции, нежели русскому царю. На французские политические коннотации «Колесницы» ука- зывает и следующий сюжет. В июле 1804 г. Г. Р. Державин писал И. И. Дмитриеву: «Гр. Хвостов нарочным письмом выпросил у ме- ня позволение напечатать в своем журнале Колесницу... Я позво- лил» [Державин: 525]. А еще через год, в 1805 г., Д. И. Хвостов 1 Полное заглавие стихотворения звучит так: «На смерть собачки Ми- лушки, которая при получении известия о смерти Людовика XVI упа- ла с колен хозяйки и убилась до смерти». М. Нестеренко 15 опубликовал в «Журнале российской словесности» стихотворение «Безначалие» со следующим примечанием: «Окончание крово- пролитной Французской республики и мечтательного равенства возбудило во мне желание сочинить сию оду. Мысль иносказа- тельного содержания почерпнута из прекрасного сочинения Г-на Державина: Колесница…». Приведем текст «Безначалия» по журнальной публикации: Несчастны своевольцы в Мире! Кто ваших стал конец судьбин? Кто дерзостный предстал в порфире, Кто он? — Кто сей Алкменин сын? Зачем низринули законы, Попрали олтари и троны И крови пролили моря? Где ваши равенства чертоги? Злодейства совершили многи, Чтоб взять из праха вам Царя. <…> Возница дерзкий и несытый, Что честолюбие зажгло, За токи все кровей пролиты Воздаст вам седьмерицей зло; Востягнет грозными браздами; Обременит трудом, бедами, Чтоб дух исторгнуть мятежей; Чтоб вы, презренны целым Миром, Пред новым гордости кумиром Не смели воздымать очей! [ЖРС: 104] Стихотворение Д. И. Хвостова представляет собой перепев дер- жавинского стихотворения2, и это позволяет расширить интер- претационное поле сюжета. Если, как считает М. Г. Альтшуллер, поэма А. П. Буниной и попадала в некий политический контекст, то скорее во «французский» — так как предшествующие обработ- ки сюжета (у Г. Р. Державина и у Д. И. Хвостова) ассоциировались именно с политическими событиями во Франции. М. Г. Альтшул- 2 Илья Виницкий замечает по поводу этой оды Хвостова: «Общест- венное и литературное зло Дмитрий Иванович видел в покушающей- ся на духовные скрепы анархии, заклейменной им в оде “Безнача- лие”» [Виницкий: 30]. 16 «Падение Фаэтона» А. П. Буниной лер не настаивает, что А. П. Бунина имела в виду Александра I, но с его точки зрения такое возможно, поскольку она «была хо- рошо знакома с Г. Р. Державиным, входила в “Беседу”, дружила с А. С. Шишковым и разделяла его взгляды» [Альтшуллер: 246]. Заметим, что все приведенные исследователем аргументы — в лучшем случае косвенные. В предисловии А. П. Бунина отметила, что беседчики торо- пили ее с написанием «Фаэтона» [Бунина: 242]. По мнению М. Г. Альтшуллера, это служит подтверждением их оппозицион- ных намерений и соучастия А. П. Буниной в их демонстрации. Однако такой интерпретации противоречит незамеченная деталь в предисловии. Обратимся к тексту: Председатель должностного разряда Беседы Любителей Русского слова по личному ко мне снисхождению желал непременно в чтении своем иметь мое стихотворение, я по личному к особе его уважению обещала повиноваться. Время протекало. Он непрестанно повторял мне свою волю; я колебалась в выборе содержания, не умела на чем остановиться, — мешкала, — и чтение приблизилось. Тогда-то баснь Фаетона представила воображению моему обширное поле для искус- ного сподвижника [Там же]. Последние фразы, на наш взгляд, свидетельствуют, что сюжет бунинского стихотворения не был изначально известен в «Бесе- де», и, следовательно, нельзя говорить о том, что его выбор был инспирирован «Беседой» или лично А. С. Шишковым. Насколько Бунина разделяла политические взгляды Шишкова, судить сложно (для этого не хватает материала), зато точно изве- стно, что императорская фамилия покровительствовала поэтессе: в 1810 г. Елизавета Алексеевна пожаловала ей годовую пенсию в 400 рублей. В известных нам письмах А. П. Бунина отзывалась об Александре Павловиче более чем уважительно: Во-первых, обязана я Богу, то по многолетним испытаниям пристань мне даровавшему. Во-вторых, государю, о распространении света в Державе своей пекущемуся и даже скромную к наукам любовь щедро награждающему… [13842: л. 1]. Предположить, что при этом она могла сознательно «дерзить» императору, сложно. Следует добавить, что за «Падение Фаэто- на» А. П. Бунина получила подарок от императрицы, что было бы М. Нестеренко 17 решительно невозможно при наличии в тексте критических наме- ков на царя. Приведенная Альтшуллером в качестве аргумента цитата из за- писок Д. И. Хвостова, кажется, не подтверждает политическую подоплеку беседного интереса. Хвостов ведет речь исключитель- но о поэтических качествах «Фаэтона»: В ноябре месяце 1811 года г-н Захаров пред чтением своим предста- вил Беседе стихотворение под именем «Падение Фаэтона» от Неиз- вестного сочинителя и приложил письмо от него к нему, писанное из Харькова, в котором сочинитель, как водится, охуляя сам себя, дал ему право на все поправки, желая только чтобы сочинение было прочитано в Беседе, в которой нашлося, что Фаэтону не мудрено бы- ло упасть с небес. Ибо он и в стихах чуждался равновесия, так что многие были без стоп. Некоторые недостатки поправлены и «Фаэ- тон» прочитан в Беседе. Два месяца спустя после того г-жа Бунина напечатала «Фаэтон» под своим именем в своих сочинениях и креп- ко нападает на Беседу за сделанные ей поправки. Любопытный мо- жет сличить оба сочинения и потом оценить смирение Неопытной музы [Хвостов: 383]. Далее мемуарист приводит сатирическое стихотворение, направ- ленное против А. П. Буниной: Известно каждому паденье Фаэтона, О том гремели вслух певцы во всех краях В хороших и дурных стихах, Пустяся по следам изгнанника Назона. Однако же про то Не ведает никто, Что сильная печаль постигла Аполлона, Когда после сих бед ему Зевес Велел быть пастухом, прогнав его с небес. Жаль сына потерять, а места жаль и вдвое. В отставку богу быть — несчастие большое. Но наконец кудрявый Аполлон, В груди питая грусть и стон, Почти что вне ума к Парнасу обратился. В угодность муз он в юбку нарядился. И попевать стал в сумерки сперва, Потом вскруженная досадой голова Пустилась петь по воле Час от часу и боле. 18 «Падение Фаэтона» А. П. Буниной Хоть в юбке Аполлон казался миру стар, Хотя потух небесный жар, Но он всечасно Изволит петь чрезчур несладкогласно. То музы видели и рвение напрасно Желая обуздать, сказали все согласно: Печаль в твоей, о, Феб! гнездится голове. Коль юбку ты надел, шей лучше по канве. Мы говорим тебе почтительно, учтиво, Что богу в юбке быть ни мило, ни красиво, Что бог обязан петь, когда поет, на диво. Кумир сияния, стихов отец Есть песнопения неложный образец, А у тебя в стихах частенько стоп не видно. Не знать размера стоп певцу земному стыдно. Прибавили к тому, Что в угождение ему Ошибки сгладили, хоть всех и не успели. Лишь музы то пропели, Изволил отвечать им бог стихов Собором бранных слов, Что часто на земли бывает меж певцов. Феб в юбке рассердился И крепко заорал, Пегаса обуздать грозился. Садяся на коня, за юбку зацепился И оттого с коня упал [Хвостов: 383–384]. В тексте есть переклички с репликой самого Д. И. Хвостова (упо- минание неверных «стоп»), что указывает на него как на вероят- ного автора и на то, что дискуссия шла именно в эстетической области. Рискнем предположить, что резкая отповедь обычно доброжелательного Хвостова может быть объяснена тем, что для него, носителя классицистического сознания, сюжет о Фаэтоне принадлежит к высокой дидактике (вспомним его собственную «Колесницу»), а не к «низкому» басенному жанру. Следует отметить, что в книге М. Г. Альтшуллера А. П. Бу- нина вообще — второстепенный персонаж, ее поэма появляется лишь в связи с интерпретацией басни И. А. Крылова «Конь и всад- ник» (1814). По мнению исследователя, «Падение Фаэтона» послужило одним из источников басенного сюжета, и антилибе- ральная / антиалександровская установка была свойственна обоим М. Нестеренко 19 сочинениям. Однако В. Кеневич, комментатор Крылова, дает «Ко- ню и всаднику» иную интерпретацию: Но отмеченная 12 мая 1814 года рукопись, в которой находим впол- не законченную редакцию этой басни, положительно доказывает, что задумав ее, Крылов мог иметь в виду только французскую револю- цию и бедственные ее последствия. В его Всаднике, как и в Вознице Державина, мы должны видеть Людовика XVI, а в коне — француз- ский народ, тогда и заключительное четверостишие: Как ни приманчива свобода, Но для народа Не меньше гибельна она, Когда разумная ей мера не дана — приобретает более основательное значение, как вывод из совершив- шегося уже факта [Кеневич: 146–147]. Бунинская «баснословная повесть» «Падение Фаэтона» представ- ляет собой вольное изложение соответствующего мифа по Ови- дию. К его «Метаморфозам» на рубеже веков обратился Николай Осипов, который в 1798 г. выпустил «Овидиевы любовные творе- ния, переработанные в Энеевском вкусе». Перелицованная поэма оказала влияние на поэтику «Фаэтона»: хотя он и не может быть прямо причислен к этому жанру, в нем можно отметить характер- ное сочетание мифологических героев и сюжета с «низким» анту- ражем и стилевыми элементами. Внимание А. П. Буниной на этот жанр обратил, вероятно, А. А. Шаховской, который на третьем чтении в «Беседе» (26 мая 1811 г.) прочитал «Расхищенные шу- бы». На этом заседании поэтесса определенно присутствовала, так как А. С. Шишков тогда представлял публике ее «Послание к Леону». Открытое заседание «Беседы», на котором И. А. Крылов читал «Падение Фаэтона», состоялось 11 ноября 1811 г. в доме И. С. За- харова. Публика услышала сокращенный вариант стихотворения, он же был напечатан в «Чтениях в Беседе любителей русского слова». В 1812 г. поэтесса опубликовала авторскую редакцию текста во второй части сборника «Неопытная Муза». В предисло- вии А. П. Бунина возмущалась сделанными поправками и вела полемику со своими редакторами, сократившими не только от- дельные строки, но и целые фрагменты (см. также: [Хвостов]): 20 «Падение Фаэтона» А. П. Буниной Таковое сокращение, как я слышала, было сделано в некоторых ме- стах за вялость или неблагородство слога; в некоторых за ненужную плодовитость; а в некоторых для того, что определенные для чтения два часа были предоставлены двум сочинениям, гораздо моего пре- восходнейшим. Выпущенные в подлиннике моем места объявляли о себе, есть ли не ущербом смысла, то, по крайней мере, недостатком сочетания рифм [Бунина: 242]. Говоря о «сочинениях превосходнейших ее», Бунина имеет в ви- ду речь И. С. Захарова «Похвала женам» и пространную поэму «Великодушие вельможи русского» П. М. Карабанова, которые читались в тот же день. Она замечает: «“Падение Фаетона” есть почти первое стихотворение, в котором не руководствовалась я советами просвещенных моих наставников» [Там же: 241] — что побудило до того времени внимательную к рекомендациям мэтров поэтессу вдруг изменить стратегию? К 1811 г. Бунина была автором дидактической поэмы и сбор- ника «Неопытная муза» (первой его части). Назвав сборник сти- хотворений таким образом, она манифестировала свою позицию и обозначила координаты в литературном процессе, очертив по- ложение женской поэзии в целом. Поэты уверены в своем даре, они на «ты» со «своенравным гением», поэтесса же только про- бует голос и не уверена в своем таланте: ее муза видится ей не- опытной. С такой точки зрения массированная правка коллегами по «Беседе» выглядела как бы естественно: мэтры помогали не- опытной стихотворице. Однако, судя по предисловию, для Буни- ной было принципиально важно опубликовать исходный автор- ский текст: Большого труда, большого над собой насилия стоило мне отрещись от тех ученых поправок и прекрасных стихов, коими «Фаетон» мой был украшен при чтении. Знаю, сколь много теряю, представляя его в первобытном, грубом состоянии, но присваивать себе чужое благо- разумие почитаю хищничеством, всякое воровство превышаю- щим [Там же: 243]. Далее А. П. Бунина разбирает и сличает со своими фрагменты, поправленные беседчиками, отстаивая собственную правоту. Это показывает, что дело было не в нежелании присвоить ненароком чужое, Бунина стремилась отстоять свое право (право автора) на самостоятельное высказывание: М. Нестеренко 21 Равно недоумеваю я, почему исключено краткое умствование Юпи- тера? Мне сказали, будто бы умствование сие, сколь ни кратко, имеет две погрешности: первое, что невместно величию бога как бы изум- ляться непрочности вещей собственного его творения; второе, что неприлично рассуждать там, где должно действовать. В том и другом обвинении взываю я к наилучшим языческим писателям... [Бунина: 244]. Таким образом, поэма стала тем полем, на котором поэтесса хо- тела продемонстрировать свою самостоятельность. «Падение Фаэтона» становится металитературным высказы- ванием. Так, например, А. П. Бунина возвращает весьма большой фрагмент, изъятый беседными редакторами: Минервы хитрыя трудов3. Такою зримою повсюду простотою, Которая трудней всех вычур и затей, Я мышлю, право, так, что, смолвясь меж собою, 3 В варианте, опубликованном в четвертой книге «Чтения в Беседе любителей русской слова», этот фрагмент выглядит так: Минервы хитрыя трудов. В затейливой работе, Казалось, истощил искусство там Вулкан. За тем ли, чтоб вознесть кузнечный сан; За славою ль гонясь, иль просто по охоте; К чертогам на восток врата он изваял Из чистого сребра, толикого искусства, Что вещью низшею считался в них металл. Вселенная, с земным богатым шаром, С луной, с звездами в небесах, Ваятеля пречудным даром Была на тех представлена вратах, Как будто мир двоякий. Полшара правая казала врат страна: Над ним склоненна твердь, луна, Небесна зодияка знаки, Числом раздельным шесть; Полшара левая, — в таком же чине. Людей, пернатых, скот, и самых рыб в пучине Рука художника умела произвесть… (цит. по: [ЧвБЛРС: 68–69]) 22 «Падение Фаэтона» А. П. Буниной Художники, для выгоды своей Потворствуя друг другу… Иль, может, предприяв, искусство утаить, Надеялись они подделаться к природе, И выпустить молву в народе, Что стены, свод, столпы, ступени и помост, Не суть работы рук, но есть игра случая, А случай и в игре всегда бывает прост. Один лишь там себя от прочих отличая, Казал на выставку Вулкан В прехитростной работе За тем ли, чтоб вознесть кузнечный сан; За славою ль гонясь, иль просто по охоте; В досаду ли врагу, Я ведать точно не могу; Лишь знаю, что не все, кто славою гремели, Ко славе пламенели: Их кисти, молоты, резцы, Для разной избирались цели; И зодчие, ваятели, певцы, Каменосеки, Во все, как в наши веки, Для множества трудилися причин Стремясь прославиться один; Другой — от скуки; Иной — любя науки; Иной — металла звуки; Тот стал художником, чтоб многих превзойтить; А тот, чтоб милой угодить, Иль несколько ея прибавить славы: У всякого свой вкус, свои и нравы! [Бунина: 257–258] Как мы видим, А. П. Бунина вернула в текст рассуждения о при- чинах, побуждающих художников заниматься искусством4. Поэ- тесса сполна отдала дань нормативной поэтике классицизма: она 4 Венди Росслин видит в поэме аллегорию положения женщины-авто- ра, принужденной соревноваться на «мужском Олимпе», см.: [Ross- lyn: 61]. На наш взгляд, Бунина поднимает проблему художника как такового, но не выражает ее в непосредственно сюжетной линии Фаэтона. М. Нестеренко 23 сделала краткое переложение «Правил поэзии» (Cours des belles- lettres, ou principes de la littérature) аббата Баттё, снабдив их приме- рами из русской поэзии, перевела «Науку о стихотворстве» (L’art poétique) Н. Буало, недаром он упомянут поэтессой в предисло- вии. В этих произведениях подробно разработаны вопросы твор- ческой мотивации, и на их фоне процитированный фрагмент про- читывается как травестия. Это не единственный пример металитературного отступления. Например, при описании подожженного небесным огнем Парнаса Бунина дает ироническую оценку современной ей поэзии: Сия последняя всех прежде запылала, Всех прежде жертвою пожара стала: Затем что с низа до верхов Была завалена стихами, И что, будь сказано меж нами, В соборе том стихов Иные были суховаты; Сухие же скорей зажгутся и стихи! И так Парнас, подтопкою богатой, За наши вмиг сгорел грехи! [Бунина: 275–276] Парнас оказывается не населен музами и грациями, а завален сти- хами. А. П. Бунина иронизирует над неумелыми авторами, и это смелый шаг. Поэтессы и ранее позволяли себе рассуждать о поэ- зии, но лишь ради оправдания своих литературных занятий5. Она же стала первой поэтессой, обратившей критику против других авторов. Метапоэтический план, на наш взгляд, оказывается едва ли не более существенным для понимания поэмы, чем ее фабула. А. П. Бунина выстраивала его, в частности, сообщая читателям о процессе создания поэмы. Основная часть ее соображений пришлась именно на предисловие. Для самого же текста поэмы важна «болтовня», отступления и диалог с читателем, к которому автор периодически обращается: «Не спорь, читатель мой; а па- че / Ты храбрость с дерзостью не числи за одно!» [Там же: 273]; «Читатель скажет мне: я встретил ложну вставку» [Там же: 261]; 5 См., например, стихотворение Александры Мурзиной «К читате- лям» [Мурзина], Анны Турчаниновой «Ответ на неодобрение мелан- холических чувствований в стихах» [Предстательницы муз]. 24 «Падение Фаэтона» А. П. Буниной «Читатель ведает богатство стран восточных»; «Читатель! веда- ешь ты сам, / Что часто к собственной стремимся мы напасти» [Бу- нина: 256]. Несколько отступлений адресовано самому автору: «Воздушный путь мне вовсе нов! / С каких начну я слов? / Каким себя обогащу примером?» [Там же: 269]. Итак, проблема политической интерпретации сюжета о Фаэ- тоне не может быть решена окончательно на данном этапе. На наш взгляд, «антинаполеоновская» линия в аллюзионном тол- ковании выглядит более основательной, чем «антиалександров- ская» — однако это толкование (если оно было реализовано), вероятнее всего, было внеположенным авторскому замыслу А. П. Буниной. При внимательном чтении поэмы и особенно авторского к ней предисловия становится ясно, что «Падение Фа- этона» являлось прежде всего металитературным высказыванием и представлением авторского кредо. На это указывают, во-первых, восстановление первоначальной редакции и полемика с редакто- рами в предисловии к публикации 1812 г.; во-вторых, введение в текст отступлений и обращений к читателю, преимущественно на литературные темы, и, соответственно, выведение на первый план автора-повествователя, что для аллюзионного текста было совершенно не нужно. Уже сейчас понятно, что для авторского самоопределения А. П. Буниной «Падение Фаэтона» было важ- ным этапом, но полная его интерпретация пока остается делом будущего. ЛИТЕРАТУРА Альтшуллер: Альтшуллер М. Г. Беседа любителей русского слова. У ис- токов русского славянофильства. М., 2007. Бунина: Бунина А. П. Неопытная муза: Собрание стихотворений. М., 2016. Виницкий: Виницкий И. Граф Сардинский: Дмитрий Хвостов и русская культура. М., 2017. Державин: Державин Г. Р. Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Грота. СПб., 1864. Т. 1: Стихотворения. Ч. I. Державин 1963: Державин Г. Р. Стихотворения / Вступ. ст. и подгот. тек- ста В. П. Друзина; примеч. А. В. Западова. Л., 1963 ЖРС: Хвостов Д. И. Безначалие // Журнал Российской словесности. 1805. Ч. I, № 2. М. Нестеренко 25 Кеневич: Кеневич В. Биографические и исторические примечания к бас- ням Крылова. СПб., 1878. Мурзина: Мурзина А. П. Распускающаяся роза, или Разные сочинения в стихах и прозе. СПб., 1799. Предстательницы муз: Предстательницы муз: русские поэтессы XVIII ве- ка / Сост. М. Ш. Файнштейн. F. K. Göpfert, 1998. Сегюр: Сегюр Л. Ф. Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II (1785–1789). СПб., 1865. Хвостов: Хвостов Д. И. Записки о словесности. Из архива Д. И. Хвосто- ва // Литературный архив. М.; Л., 1938. Т. 1. ЧвБЛРС: Чтения в Беседе любителей русской слова. 1811. Кн. 4. 13842: РО ИРЛИ РАН – 13842, LXXL v. б 19. Rosslyn: Rosslyn Wendy. Conflicts over gender and status in early nineteenth- century Russian literature: the case of Anna Bunina and her poem Padenie Faetona // Gender and Russian Literature: New Perspectives / Ed. by Ro- salind Marsh. Cambridge, UK, 1996. А. А. ШАХОВСКОЙ — ИСТОРИК РУССКОГО ТЕАТРА Карина Новашевская (Тарту) Современный читатель помнит «колкого Шаховского» скорее по имени, упомянутому в «Евгении Онегине», а также по сканда- лу вокруг постановки комедии «Урок кокеткам, или Липецкие воды» и по обвинению в преследовании драматурга В. А. Озеро- ва. Многочисленные сочинения Шаховского не собраны, послед- нее издание в Библиотеке поэта под редакцией А. А. Гозенпуда относится к 1961 г., но оно включает очень малую долю наследия Шаховского [Гозенпуд]. Статьи о театре, о которых пойдет речь, не переиздавались никогда после их первой журнальной публи- кации в 1840–1842 гг. Меж тем, князь Александр Александрович Шаховской был одним из важнейших театральных деятелей Рос- сии первой трети XIX в., оказавшим серьезное влияние на разви- тие русского театра. В 1830–40-е гг. после отставки, лишенный возможности участвовать в репертуарной политике, он писал ма- ло драматических сочинений и занялся историей русского театра. Но не той историей, в которой сам участвовал на протяжении трех десятилетий и которую знал лучше, чем кто-либо другой, а иде- альной, «истинной» историей, которую хотел бы видеть на ее месте. Это заставило его углубиться в «корни» русского театра, которые он усмотрел в античности, и начать историю ни много ни мало с эпохи крещения Руси. Расчет Шаховского заключался в том, что он касался плохо изученного в то время материала, оперировал фактами, которые читатели не могли ни подтвердить, ни опровергнуть, а высокий авторитет уважаемой в театральных кругах личности не позволял подвергать сомнению правдивость содержания его статей. Впрочем, у современников эти статьи особого интереса, видимо, не вызвали, поскольку отзывы о них практически отсутствуют. Можно отметить лишь положительный комментарий редакции журнала «Репертуар русского театра», где статьи были напечатаны [Шаховской 1840: 7], а также фразу В. Г. Белинского, который назвал одну из статей Шаховского «очень интересной» [Белинский: 290]. Первая критика появляется К. Новашевская 27 лишь в конце XIX в., когда историей театра стали заниматься уже с научной точки зрения. Свой труд Шаховской закончить не успел. Всего было напи- сано четыре статьи (две из них были разделены на несколько час- тей): «Театр древних греков» (1840), «Летопись русского театра» в двух частях (1840), «Театральные воспоминания» (1842) и «Об- зор русской драматической словесности» в трех частях (1842). Статьи никогда не были предметом специального исследования, и главные проблемы, которые встают в ходе их анализа: каковы источники сведений Шаховского, а также приемы обращения с материалом, что и станет предметом настоящей работы. Основной идеей, которая кочует у Шаховского из статьи в ста- тью, является происхождение истинного русского театра от театра древнегреческого, чему, как он полагал, способствовала русская православная церковь. Первые ростки театра, по Шаховскому, появились еще во времена Крещения Руси: …на святой же Руси, с давних времен, воспитанники духовных учи- лищ, основанных еще при Св. Владимире, показывая мирянам в празд- ники Рождества Господня вертеп поклонения волхвов и пастухов но- ворожденному Христу, пели и говорили рацеи, за изображенные в нем лица [Шаховской 1840: 1]. Шаховской действует осторожно: он использует выражения «еще в то время», «с давних времен», прибегает к смысловому эллип- сису, который позволяет связать театр с приходом православия. В дальнейшем повествовании имеется еще один пропуск, когда Шаховской «перепрыгивает» через века, говоря сначала о време- нах крещения, а затем сразу о XVI в. Он подчеркивает, что во вре- мя татаро-монгольского ига просвещение было приостановлено, а «греческие дары» охранялись в монастырях, и, оказывается, что именно священнослужители стали первыми ценителями театраль- ного искусства: Наши Богомудрые Святители с отцовским радушием <...> и по при- меру великих учителей Восточной Церкви (Василия Великого и Гри- гория Богослова), любили древнюю поэзию и умели отличать суе- мудрие софистов от любомудрия язычника Платона, так же, как и мрак многобожия от светлого творчества Омира, Эсхила и Софокла; а потому первые опыты благообразных драматических зрелищ проявились у нас в духовных училищах <здесь и далее выделено 28 Шаховской — историк русского театра нами. — К. Н.>. <...> на Святой Руси, Афинская сцена, очищенная иссопом благочестия, сделалась первым поприщем драматической поэзии [Шаховской 1842а: 2]. Появление первых театральных представлений, по Шаховскому, выглядит так: в эпоху князя Владимира в Киев были перенесены из Корсуни первые драматические пьесы, их представление в ду- ховных училищах продолжалось вплоть до татаро-монгольского ига. В это время древнегреческие драмы хранились в монастырях и, наконец, в XVI в. эти древнегреческие трагедии преобразуют истинную русскую сцену. Разумеется, это чисто умозрительная «реконструкция», разви- тая из заранее заданной идеи Шаховского о древнем корне рос- сийского театра, произошедшего из греческого. Обратим внима- ние на то, что скомороший театр и языческие игрища, о которых за несколько лет перед этим писал И. М. Снегирев в книге «Рус- ские простонародные праздники и суеверные обряды» [Снегирев], и у которого Шаховской заимствовал другую информацию, наш автор намеренно опускает, ибо это разрушает его концепцию. Первым русским драматургом, выбравшим «верное», по Шахов- скому, направление, оказывается Митрополит Димитрий Ростов- ский. Именно его Шаховской называет автором первых русских драматических поэм, а вместе с этим и «русским Эсхилом» [Ша- ховской 1842а: 2]. Митрополит Димитрий Ростовский, известный своим собранием житий святых и проповедями, писал также сти- хи и школьные драмы для основанного им в 1702 г. духовного училища. Как пишет современная исследовательница М. А. Фе- дотова, его интерес к театру был обусловлен «чисто-практически- ми целями: прививая вкус и интерес к спектаклям, митрополит осуществлял нравственно-воспитательную программу» [Федото- ва]. Однако Шаховской не отделяет школьно-церковного театра от светского театра европейского типа и причисляет Димитрия к первым русским трагикам: Митрополит Ростовский Дмитрий, равный просвещением и любо- мудрием Св. Алексию, Первосвятителю всей России, сочинил не- сколько трагедий, коих содержание извлечено из священных книг, и одну совершенно пиитическую: Кающийся Грешник. Она, по воле императрицы Елизаветы, была представлена на Придворном Театре со всем сценическим великолепием, и потому уже можно назвать эту К. Новашевская 29 драматическую аллегорию, сообразную с Эсхиловыми творени- ями, нашею первою трагедиею [Шаховской 1842а: 2]. До статьи Шаховского о пьесе «Кающийся Грешник» упоминает Якоб Штелин в статье «Краткое известие о театральных в России представлениях», а камер-фурьерский журнал 1752 г. фиксирует постановку пьесы при дворе Елизаветы [Штелин: 83]. Однако пе- ресказ пьесы впервые встречается у Шаховского, который ссыла- ется на слова И. А. Дмитревского — участника труппы Ф. Г. Вол- кова, ставившего перед Елизаветой эту пьесу. Шаховской дает пересказ в двух вариантах: в статье 1830 г. в «Театральном альма- нахе» [Шаховской 1830: 125] и в «Обзоре» 1842 г. [Шахов- ской 1842а: 2–3]. Оба эти пересказа до настоящего времени используются театроведами для описания этой пьесы, хотя уже в конце XIX в. исследователи выражали сомнение в их аутентич- ности (например, П. О. Морозов [Морозов: 110]). Попробуем рассмотреть оба этих пересказа и контекст, в кото- рый Шаховской их помещает. Для него «…само название: Каю- щийся грешник уже показывает содержание и цель сей нравст- венной драмы, а действие и сценическое устройство убеждают в том, что творец ее знал и совершенно постиг первейшего из Греческих трагиков» [Шаховской 1842а: 2]. Он упорно назы- вает пьесу «Кающийся Грешник» одной из частей трилогии, по- скольку именно трилогия является для него подлинным «марке- ром древнегреческого». Шаховской считает, что именно эта пьеса «предобразовала Русскую трагедию, и что она гораздо ближе к на- шему народному духу, нежели та, которая целиком перенеслась к нам с Парижской сцены, и уже после века Людовика XIV» [Там же: 3]. Димитрий Ростовский оказывается преобразователем, «хри- станизатором» древнегреческой трагедии: Устройство и великолепие зрелища, разделение и содействие хоров, соучастие музыки и механики, а еще более пиитическое изобретение и нравственное содержание <...> ясно доказывают, что благочести- вый творец этой пьесы не только хорошо знал Греческих классиков, но глубоко вник в сущность действия и цель древней трагедии, и за- ставляют думать, что он желал превратить ее духом Христиан- ства, в наше народное зрелище <...> [Там же: 3]. В пересказе пьесы 1830 г. Шаховской приводит слова Дмитрев- ского, якобы, заметившего ему, что митрополит Димитрий «по- 30 Шаховской — историк русского театра черпнул главную идею из «Эвменид» Эсхиловых и применил многие изречения его к новым понятиям» [Шаховской 1830: 126]. В раннем варианте пересказа древнегреческий колорит усилен, в 1842 г. Шаховской сократил количество действующих лиц и зна- чительно упростил сценическое действие. Разумеется, все древнегреческие параллели носят чисто спеку- лятивный характер, что и заставило ученых сомневаться в под- линности рассказа. Однако упоминание пьесы в камер-фурьер- ском журнале доказывает, что такая пьеса существовала и была играна труппой Ф. Волкова. Совсем недавно М. А. Федотова, занимающаяся наследием Митрополита Димитрия, обнаружила в неопубликованном сборнике его проповедей драму, которую можно отождествить с «Кающимся грешником». Она пишет: Обнаруженный нами в рукописи собрания А. И. Хлудова список пье- сы «Суд кающегося грешника перед Богом» в стихах, на наш взгляд, является не чем иным, как драмой «Кающийся грешник» Димитрия Ростовского. Драма «Кающийся грешник» не является самостоятель- ным произведением, это извлечение 2-го действия из «Успенской драмы» (с небольшими текстологическими разночтениями), которое исполнялось, вероятно, как самостоятельная декламация [Федотова I]. К сожалению, текст так и остался до сих пор неопубликованным, и у нас нет возможности сравнить текст «Суда кающегося греш- ника перед Богом» с пересказом Шаховского. Но важно подчерк- нуть наблюдение исследовательницы, что пьеса «Кающийся греш- ник» могла быть создана на основе какой-то части 2-го действия «Успенской драмы», возможно, с привлечением сюжета «Рожде- ственской драмы». Таким образом, замечание Шаховского о трех- частной структуре произведения не безосновательно. Разумеется, драма, а точнее — аллегорическая декламация — не имела ниче- го общего с трагедией Эсхила, но Шаховской этим не смущается. Он упорно развивает свою идею о том, что в русской драматур- гии уже имеется пьеса, сообразная с русским духом, что ее исто- ки — это афинская сцена, а не далекая от русской культуры запад- ная сцена. Так пьеса «Кающийся Грешник» превращается в иде- альный ориентир для настоящих и будущих русских драматургов. В других статьях Шаховской не менее вольно обращается с материалом, как правило, кладя в основу некий реальный факт, но давая ему собственную интерпретацию. Так, в статье «Теат- К. Новашевская 31 ральные воспоминания» Шаховской обращается к эпизоду соро- калетней давности — к своей встрече в Париже с французским актером Монвелем [Шаховской 1842: 16]. Однако сравнение текс- та со статьей о Монвеле во французском биографическом словаре показывает, что наш автор многое оттуда заимствует, в частности, описание внешности Монвеля [Pillet: 50]. Но это важно Шахов- скому для того, чтобы придать как можно больше достоверности главной идее своей статьи (о превосходстве русского театра над французским), которую, якобы, развивал Монвель в разговоре с ним. Именно эта беседа способствовала перевороту в сознании Шаховского и, по его словам, «расфранцузила» его (подробнее см.: [Новашевская]). В статье о Федоре Волкове Шаховской заимствует биографи- ческую основу из «Словаря русских писателей» Н. И. Новико- ва [Новиков: 32], но украшает ее многими подробностями, прида- вая Волкову черты гения, сумевшего менее чем за год выучить итальянский и немецкий языки, научиться конструировать теат- ральные сценические механизмы, постичь декламацию и актер- ское мастерство, чего Новиков не утверждал. В статьях Шаховского практически нет ни одного историче- ского эпизода, который не был бы видоизменен в угоду авторской концепции об «истинной истории русского театра», восходящей к глубокой древности, основанной на подлинном народном духе, сочетающем в себе любомудрие древних греков и свет христиан- ства. Этот театр у Шаховского противостоит западному, лишь ис- портившему подлинный русский театр. Попробуем задуматься, что заставило нашего автора констру- ировать столь своеобразную концепцию. Как нам представляется, серия его статей 1840-х гг. является запоздалым рефлексом идей архаистов. Как известно, Шаховской был членом «Беседы люби- телей русского слова» с самого ее основания и во многом разде- лял идеи А. С. Шишкова. Глава «Беседы» считал, что русский и церковнославянский — это один язык, имеющий древний свя- щенный корень, что это язык Священного Писания, родственный греческому. Следовательно, любое воздействие западных языков, таких корней не имеющих, имеет пагубное влияние. Обличение гибельного влияния французского языка и культуры на русский язык и нравы составляли главный пафос сочинений Шишкова. 32 Шаховской — историк русского театра В начале своей театральной карьеры Шаховской нападал со сцены на карамзинистов — тех писателей, которые, с точки зре- ния последователей Шишкова, пытались наполнить русский язык и литературу французскими образцами (пьесы «Новый Стерн», «Коварный, Урок кокеткам…» и др.). Однако вскоре Шаховской решает выбрать иную тактику: в 1823 г. он пишет письмо В. Ф. Одоевскому, в котором указывает, что хочет создать «соб- ственно русский театр». Далее, опираясь на общие идеи шишко- вистов, Шаховской создает ряд пьес, которые должны стать при- мером для современных драматургов. Для Шаховского была близка идея архаистов о том, что русский язык родствен грече- скому, следовательно и культура должна восходить к греческой. По этой же логике Шаховской пытается показать, что русский те- атр преемственно связан с древнегреческим театром. Как пишет А. А. Гозенпуд, «Шаховской, создавая свои романтические три- логии <«Финн», «Керим-Гирей». — К. Н.>, искренне был убежден в том, что он возрождает ни более, ни менее, как традиции Эсхи- ла» [Гозенпуд: 56]. Добавим к этому и его «историческую коме- дию в древнем роде и в разных стихах греческого стихосложения» «Аристофан, или представление комедии “Всадники”» (подроб- нее о ней см.: [Иванов: 117]). Другая идея архаистов, которую Шаховской берет на воору- жение, — «простонародные песни» как источник национальной культуры. Он пишет ряд пьес на «народный мотив»1: патриотиче- ский водевиль «Казак-стихотворец» (1812); «Крестьяне, или Встре- ча незваных» (1814); «Ф. Г. Волков» — пьеса о создании первого «истинного» русского театра и т. д. Написанием «исторических» статей Шаховской попытается «закрепить результат». В статье «Описание пьесы Кающийся Грешник» Шаховской показывает, как воплощаются в русской драматургии три главных источника развития национальной культуры. Во-первых, это греческий антураж пьесы (Шаховской описывал его так: «Три действующие лица, с хорами, разделен- ными, как у древних, на строфы и антистрофы, занимают сцену, 1 Мы не обсуждаем проблемы соотношения этих «народных» пьес с собственно фольклором. Конечно, это было конструирование на- родных песен и народного сознания в соответствии с собственными идеями. К. Новашевская 33 представляющую пустынный вид» [Шаховской 1842а: 2–3]), во- вторых, ее религиозная направленность — важная составляющая народного духа, и в-третьих, — «народный» элемент, поскольку именно эта пьеса игралась в «народном самобытном» (в понима- нии Шаховского) театре Волкова. Таким образом, Шаховской по- казывает читателю идеальный пример подлинно русской пьесы. Ход мыслей автора, как и способ подачи фактов и доказательств, вполне взаимосвязан с ходом рассуждений Шишкова о древности и самобытности русского языка и культуры. Подобно тому, как Шишков, боявшийся возможного пагубно- го влияния французской революции на Россию, решает бороться с ней посредством языка, противопоставив французскому «само- бытный русский язык», так и Шаховской, желая преодолеть влия- ние французского театра, противопоставляет ему «самобытный русский театр». Как Шишков игнорирует реальную историю рус- ского языка, так, следуя его «модели», Шаховской игнорирует ре- альную историю театра. Учитывая тенденцию Шишкова ссылаться на французские авторитеты, якобы подтверждающие верность идей о бедности французского языка, мы можем согласиться с В. С. Парсамовым, отмечавшим у Шишкова «бездоказательные утверждения» и «от- кровенно демагогические приемы» [Парсамов: 29]. Шаховской внимательно изучал немногочисленные материа- лы по истории русского театра. Выделим, на наш взгляд, самые важные: [Штелин: 83; Новиков: 299; Карамзин: 208; Малинов- ский: 179]. Работая с этими материалами, Шаховской часто берет какой- нибудь эпизод и представляет его читателям под необходимым углом, отбрасывая противоречащие его концепции подробности, снабжая рассказ вымышленными деталями, другими словами — создает мифологическую историю русского театра. В методах достижения своих целей он оказывается далеко не «новатором». В этих статьях, как мы пытались показать, Шаховской следует ходу мыслей «главного архаиста» — А. С. Шишкова, считая са- мым важным донести до читателей «правильную» идею, которая послужит благу России, а правдивость фактов оказывается делом второстепенным. 34 Шаховской — историк русского театра ЛИТЕРАТУРА Белинский: Белинский В. Г. Статьи и рецензии 1840 года // Белин- ский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1953–1959. Т. 4. Гозенпуд: Гозенпуд А. А. А. А. Шаховской // Шаховской А. А. Комедии. Стихотворения. Л., 1961. Иванов: Иванов Д. Творчество А. А. Шаховского-комедиографа: теория и практика национального театра / Дис. на соиск. уч. ст. доктора фи- лософии. Тарту, 2009. Карамзин: Карамзин Н. М. История государства Российского: В 12 т. СПб., 1818. Т. 1. Малиновский: Малиновский А. Ф. Историческое известие о Российском Театре (Из Исторических Записок А. М.) // Северный архив: Журнал истории, статистики и путешествий. 1822. № 21. Морозов: Морозов П. О. История русскаго театра до половины XVIII сто- летия. СПб., 1889. Новашевская: Новашевская К. Театральные мемуары А. А. Шаховского / Бакалаврская работа. Тарту, 2014. Новиков: Новиков Н. И. Опыт исторического словаря о российских пи- сателях, СПб., 1772. Парсамов: Парсамов В. С. Александр Семенович Шишков // Шиш- ков А. С. Избранные труды / Сост., авт. вступ. ст. и коммент. В. С. Пар- самов. М., 2010. Снегирев: Снегирев И. М. Русские простонародные праздники и суевер- ные обряды. М., 1837. Федотова: Федотова М. А. Димитрий Ростовский // Литература древней Руси. Биобиблиографический словарь. М., 1996. эл. версия — Биб- лиотека Фронтистеса: http://ksana-k.ru/Book/oldruss/dm_rost.htm Федотова I: Федотова М. А. О неизданных сочинениях святителя Ди- митрия Ростовского: к постановке проблемы // Вестник ПСТГУ III: Филология. М., 2014. Вып. 1 (36). Шаховской 1830: Шаховской А. А. Описание трагедии: Кающийся греш- ник… // Театральный альманах на 1830 год. СПб., 1829. Шаховской 1840: Шаховской А. А. Летопись русского театра. Вступле- ние // Репертуар русского театра. 1840. № 6. Шаховской 1842: Шаховской А. А. Театральные воспоминания // Репер- туар русского и Пантеон всех Европейских театров. 1842. Кн. 5. Шаховской 1842а: Шаховской А. А. Обзор русской драматической сло- весности. Вступление // Репертуар русского и Пантеон всех европей- ских театров. 1842. Кн. 1. Штелин: Штелин Я. Я. Краткое известие о театральных в России пред- ставлениях от начала их до 1768 года // Санкт-петербургский вест- ник. 1779. Ч. 4. Pillet: Pillet, Fabien. Monvel // Biographie universelle, ancienne et moderne / L. G. Michaud. Paris, 1821. T. 30. ОТКРЫТИЕ БАЛКАН: ПРОСВЕЩЕНИЕ НА СЛУЖБЕ У ИМПЕРИИ НА ПРИМЕРЕ «ОПЫТА СЛОВОИСТОЛКОВАТЕЛЯ ОТОМАНСКОЙ ИМПЕРИИ...» И. П. ЛИПРАНДИ Константин Касаткин (Санкт-Петербург) В конце XVIII – начале XIX вв. Российская империя стала прони- кать на Балканский полуостров, и одновременно с продвижением армий шел поиск языка описания новых территорий. В это время велась вооруженная борьба за право владеть, пользоваться и рас- поряжаться Балканским полуостровом, также сражения перено- сились и на страницы газет, журналов, книг, дневников; полеми- ка нашла отражение в программных речах и повседневных разго- воров. Шла борьба за само право говорить о балканских народах и считать себя авторитетом в этой области. Уже в начале XIX в. обнаружилась неадекватность существующих языков для описа- ния Балкан [Белов 2009: 105–119], и первоочередной задачей ста- ла разработка языка описания до сих пор малоизученных обла- стей и народов. Активное участие в создании подобного языка принимали русские путешественники и дипломаты. Они, будучи носителями дворянской культуры, не имели сколько-нибудь зна- чимого опыта описания быта даже собственных крестьян, не го- воря уже о жизни других народов. Единственное, что они могли предложить читателям, требующим театрализации описания [Лот- ман 1992а; Лотман 1992б], — идиллические зарисовки. Дворян- ская культура XIX в. признавала фактом, то есть существующим, только то, что было театрализовано: поступки приобретают зна- чение только как обозначающие исторически важные вещи. По- этому путешественники, столкнувшись с новым для себя контек- стом, стремились интерпретировать его в понятных для себя и своих читателей терминах, пытались перекодировать его на до- ступный язык. Было необходимо не просто воспринять разроз- ненные события и явления, но интерпретировать их и в понятной форме преподнести русскому читателю. Неупорядоченные све- 36 «Опыт словоистолкователя…» И. П. Липранди дения, пересказанные путешественниками, неизбежно получали структурное единство, которое с плана выражения невольно пе- реносилось и на план содержания [Лотман 2014: 326]. На фоне других путешественников, которые пытались увидеть в южных славянах некий идеальный образ древнего воина [Бе- лов 2013], крайне своеобразно выглядит фигура подполковника Ивана Петровича Липранди, который с начала 1820-х гг. зани- мался сбором сведений о европейских областях Османской им- перии для нужд армии. В своих работах он выступал именно против субъективизма и театрализации повествования, присущего прочим путешественникам: «…читатель на каждом шагу остается в недоумении и не знает, как отличить истину от вымысла, каж- дый путешественник смотрит на предмет с своей Европейской точки зрения, часто с предубеждением… Пиетическое вообра- жение и вредное в сем роде сочинений Литературное красноре- чие, заменяет в них сущность и дополняет пышным слогом то, о чем сочинители не могли приобрести точных и положительных понятий» [РГИАа: 127 об.]. В статье мы попытаемся проследить, как отразилось влияние идей Просвещения в трудах Липранди, в частности, в его вос- приятии Османской империи. Липранди родился в 1790 г. в семье выходцев из Испании. Боевой офицер, он участвовал в трех войнах, руководил русской военной разведкой в экспедиционном корпусе, был близким това- рищем А. С. Пушкина, чиновником по особым поручениям в Ми- нистерстве внутренних дел, лично руководившим раскрытием и разгромом кружка М. В. Буташевича-Петрашевского [Возный: 117–126]. Однако Липранди был также и талантливым исследова- телем, который за свою долгую жизнь написал несколько десят- ков сочинений на различные темы: история русско-турецких войн, Отечественной войны 1812 г., обзор ересей и расколов, распрост- раненных в России. Как точно подметил Н. Я. Эйдельман, «про Ивана Петровича Липранди писали и не писали» [Эйдельман: 362]. Действительно, несмотря на солидный список литературы, посвященной изучению жизни этого удивительного человека, многие работы являются крайне тенденциозными и рисуют Лип- ранди исключительно мрачными красками. Доносчик, шпион, предатель, авантюрист — вот далеко не полный перечень опреде- лений, многие из которых нам представляются крайне субъектив- К. Касаткин 37 ными. Между тем до нас дошли и положительные оценки лично- сти Липранди, в частности, Пушкина. Наиболее полный истори- ко-психологический портрет Липранди был составлен Эйдель- маном [Эйдельман: 362–391]. Однако это вовсе не означает, что все тайны нашего героя раскрыты, до сих пор так и не были обна- ружены многие важные материалы из его архива, в частности, дневники, которые Липранди вел с начала XIX в. до самой смер- ти в 1880 г. Однако интересующие нас документы, посвященные изучению европейских областей Османской империи, сохрани- лись в достаточном объеме, чтобы мы могли оценить их значение для развития отечественного славяноведения. К сожалению, на се- годняшний день славяноведческие сюжеты в работах Липранди нельзя считать достаточно исследованными. Изучение деятельно- сти Липранди как слависта было впервые предпринято, вероятно, И. С. Достян [Достян] в начале 1980-х гг. После было опуб- ликовано несколько статей В. В. Ишутина [Ишутин 1989; Ишу- тин 1993], из последних работ можно отметить статью М. В. Бе- лова [Белов 2012], в которой автор рассматривает деятельность Липранди в контексте служебно-ведомственных исследований первой половины XIX в. Полный перечень работ Липранди, посвященных Османской империи, был опубликован В. Богишичем [Богишич]. Большая часть этих работ, по-видимому, хранится теперь в Российском государственном историческом архиве. Главным же сочинением Липранди о Балканах был «Опыт словоистолкователя Оттоман- ской империи. Подробное описание сего государства в военном, гражданском, политическом, религиозном и нравственном его описании, с историческим исследованием устройства придворно- го, обычаев, обрядов, суеверий, предрассудков, пословиц; с при- совокуплением исторического обзора Румелии, Македонии, Ал- бании, Черногории, Герцеговины, Боснии, Турецкой Кроации, Валахии, Молдавии, и земель некрасовцев, запорожцев, добруж- ских татар, и пояснениями разных мест, носящих турецкие, сла- вянские, греческие и древние проименования. Расположено в виде словаря». Над этим словарем, содержащим 8000 записей, которые «связаны прилично взаимными ссылками для удобнейшего при- обретения полного сведения о желаемом предмете», и «обога- щенным более 600-ми рисунков», автор работал в продолжение более 15 лет, до 1836 г. 38 «Опыт словоистолкователя…» И. П. Липранди Энциклопедический словарь «Опыт словоистолкователя…» хранится в фонде Липранди РГИА (ф. 673) и составляет значи- тельную его часть: дела № 138–218. Существует несколько зна- чительно отличающихся друг от друга редакций работы. Сохра- нилось множество черновиков, набросков словаря, а также копия на французском языке; в архиве хранится и большое количество документов, послуживших источником для работы. Материалы, которые легли в основу «Опыта словоистолкователя…», Липран- ди получал от греков-фанариотов, валашских и молдавских бояр, с которыми познакомился в 1821 г. в Кишиневе и которые также переводили ему различные документы с восточных языков. Не- сомненно, что Липранди использовал и книги из своей библио- теки, которая насчитывала 2261 название или 3747 томов [Ишу- тин 1989: 92]. Форму словаря Липранди избрал не только для демонстрации своей учености. Энциклопедические словари были революцион- ным для XVIII в. инструментом познания мира. Система перекре- стных ссылок позволяла осуществлять путешествия, не выходя из кабинета и получать исчерпывающие знания в любой области. Энциклопедии систематизировали и упорядочивали мир, превра- щали хаос в четкие понятия, расположенные в алфавитном по- рядке. И если попытки создать энциклопедию, охватывающую всю область человеческого знания, показали свою несостоятель- ность уже в первой трети XIX в.1, то, вероятно, попытки создать специализированную энциклопедию не представлялись столь без- надежными. Кроме того, для Липранди Османская империя была лишена истории как таковой. Она статична, неизменна и, познав ее единожды, не требуется обновлять свои знания (так, для него было вполне естественным публиковать работы по балканским землям, написанные в 1820–30-х гг., более чем через 30 лет — без каких бы то ни было исправлений и комментариев). Словарь же не имеет хронологии, а значит, и сюжета, и его можно читать с любого места. Таким образом Липранди расчленил историю, культуру, географию, статистику и народы Османской империи на дискретные самодостаточные единицы. Он сделал то, чего 1 Выпуск «Методической энциклопедии» был прекращен после издания 166-ти с половиной томов текста и 51 тома иллюстраций, в связи с не- возможностью пользоваться этим справочным изданием [Бёрн: 192]. К. Касаткин 39 сами турки сделать, по его мнению, не смогли: привел в порядок их государство, хотя бы и только на бумаге. Теперь, пристально рассмотрев каждую из частей Турции, он увидел, как уверяет нас, что истинной причиной постепенного упадка Османской импе- рии является невежество и отсутствие просвещения: Дух времени, постепенное образование и просвещение народа, тор- говые сношения, промышленность, применяются к обстоятельст- вам — система управления, действуя в Европейских государствах в продолжении нескольких последующих столетий почти в каждое из них по два раза изменяли направление, характер и обычай массы народа, но в Оттоманской империи, они все те же. Оттоманы XV сто- летия весьма мало отличествуют от настоящих [РГИАа: 100]. Османская империя долгое время не имела четкого визуального оформления. Не существовало достойных карт Балканского по- луострова, в то время как именно наличие точных карт той или иной области ассоциировалось с уровнем ее просвещенно- сти [Вульф: 232]. Липранди, вместо составления карты (хотя он уверяет, что занимался этим), решил написать энциклопедический словарь, необходимость которого он объяснял следующим обра- зом: «До сих пор Оттоманская империя известна была, можно ска- зать, только по своему пространству, по своему географическому положению», а исследователи «продолжают изучать только со- бытия, но не углубляются в исследование причин» [РГИАб: 1]. Во «Введении» к словарю, как бы отвечая на вопрос Гердера о турках: «Кому нужны эти чужеземцы в Европе, кому нужны эти азиаты, которые и спустя столько веков все еще желают оста- ваться варварами?» [Гердер: 473]2, Липранди пытается последо- вательно доказать, что османы также являются европейцами уже в силу того, что половина их империи занимает Балканский по- луостров [РГИАб]. В этом он проявил себя как человек эпохи Просвещения: географические рамки Европы расширялись по ме- ре распространения наук. Так и Россия, не говоря уже о Турции, стала Европой, а русские — европейцами, когда Петр I смог ис- коренить многие суеверия и предрассудки, которые сохранялись на Западе. 2 Примечателен и тот факт, что глава V, в которой говорится о Турках, называется «Чужие народы в Европе» [Гердер: 472]. 40 «Опыт словоистолкователя…» И. П. Липранди Признавая Османскую империю в качестве европейской дер- жавы, Липранди получает возможность сравнивать ее с государ- ствами Западной Европы и Россией по степени распространения просвещения. Это позволило ему описывать жителей Османской империи не в рамках бинарного пространственного противопостав- ления «европейцев» и «варваров», а временного, помещая на раз- ных концах шкалы «просвещенные» и «невежественные» народы. Не случайно Липранди сравнивает турок с людьми, «которые в от- ношении к телесным силам и способностям совершенно возмужа- ли, в нравственном же и умственном еще малолетние» [РГИАб: 58 об.]. По мнению автора, в Османской империи науки и искус- ства находятся еще в зачаточном состоянии, а народ погряз в не- вежестве; в Западной Европе, несмотря на широкое распростра- нение просвещения, даже правители зачастую предаются суеве- риям; и только Россия волею Петра I в одночасье стала самой просвещенной европейской державой. Однако в некоторых аспектах, например, в отношении к ре- лигии, турки оказались куда просвещеннее европейцев: «Только в этом одном Государстве <в России. — К. К.> допущено всена- родное свободное отправление веры. Важно в этом отношении, конечно, ныне следует Оттоманская империя, а не другое ка- кое-либо Государство Европы» [Там же: 13 об. – 14]. Липранди активно пользуется и концептом просвещенного монарха, который должен вывести свой народ из мрака невеже- ства и суеверия. Мы уже говорили об отношении исследователя к преобразованиям Петра I, однако Липранди говорит и о турец- ких султанах. Для него Селим I и Мурад IV были великими пото- му, что поставили себя выше советов законоискусников: «…для преобразования отоманов нужен султан мудрый, просвещенный, одаренный великим духом и предприимчивый» [Там же: 68]. «Турецкого Петра Великого» Липранди пытается увидеть в Мах- муде II, обзору деятельности которого он посвящает достаточно пространный опус, в котором восхваляет его просветительские начинания, особенно его заботу о создании новой, по-европейски обученной армии. Остается ответить на вопрос: почему же «Опыт словоистолко- вателя Отоманской империи…» не был опубликован? По обилию фактического материала словарь затмевает все, что было написа- но в Европе и России не только в начале XIX в., но и в последую- К. Касаткин 41 щее время. Тем более, что именно в этот период правительство Российской империи крайне нуждалось в информации о запад- ных землях и народах Османской империи. Это можно было бы объяснить некомпетентностью составителя, но мы наблюдаем как раз обратное: авторитет Липранди в вопросах балканских народов признавали уже его современники. В 1872 г. В. Богишич опубли- ковал фрагмент из работы Липранди о Сербии [Богишич: 243– 247], также выполненной в форме словаря. Славист В. И. Григо- рович в письме к И. П. Липранди просил прислать ему материалы по истории румын и болгар [Ишутин 1989: 90]; в 1854 г. Липран- ди составляет записки о событиях в Дунайских княжествах, ко- торые были переданы императору, и в этом же году он составляет описания балканских земель для генерал-фельдмаршала Паске- вича [Белов 2012: 65]. Неудовлетворительным нам кажется и за- явление военно-ученого комитета об отказе публиковать словарь по причине неудобства его использования в работе. Мы считаем, что причина лежит в иной плоскости. В начале XIX в. читатель охотно потреблял описания Осман- ской империи в форме путешествий, дневниковых записей, кото- рых в тот период было опубликовано большое количество и на по- нятном ему языке. Однако Липранди сознательно стремился (хо- тя и не всегда успешно) избегать картинности: зачастую статьи посвящены столь незначительным вещам3, что можно только по- ражаться педантизму автора, который позаботился об их включе- нии в свое исследование. Если бы вместо статей словаря Липранди разместил занимательные сюжеты, изобилующие романтически- ми деталями, его труд, несомненно, был бы опубликован и нашел своего читателя. Однако Липранди был чужд подобных идей и стремился, опираясь на идеи Просвещения, создать практически полезный труд, который мог бы быть использован при культур- ном завоевании Балкан, их познании. Но в то время профессио- нальная, научная аудитория, на которую автор ориентировался в первую очередь, еще не успела сформироваться. Так колоссаль- ные «Опыты словоистолкователя…» остаются до сих пор неопуб- ликованными. И. П. Липранди оказался человеком, который ро- 3 Например, как по-турецки звучат слова «телега», «глупец», «хлев», «кролик». Причем зачастую автор ограничивается лишь переводом слова, не давая каких бы то ни было комментраиев. 42 «Опыт словоистолкователя…» И. П. Липранди дился не в то время и не в том месте, чтобы его исследования бы- ли по достоинству оценены современниками. ЛИТЕРАТУРА Белов 2009: Белов М. В. Русские путешественники и дипломаты на Бал- канах в начале XIX века: поиск языка описания // Политическая культура и международные отношения в новое и новейшее время. Н. Новгород, 2009. Белов 2012: Белов М. В. «Служебное» славяноведение в России первой половины XIX века // Славяноведение. 2012. № 4. Белов 2013: Белов М. В. Варвары или братья? Балканские славяне глаза- ми русских наблюдателей первой половины XIX в. // Цивилизация и варварство: Парадоксы победы цивилизации над варварством. М., 2013. Бёрн: Бёрн Р. Энциклопедии // Мир Просвещения. М., 2003. Богишич: Богишич В. Разбор сочинения Н. Попова «Россия и Сербия». СПб., 1872. Возный: Возный А. Ф. Петрашевский и тайная полиция. Киев, 1985. Вульф: Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в со- знании эпохи Просвещения. М., 2003. Гердер: Гердер И. Идеи к философии истории человечества. М., 1977. Достян: Достян И. С. Россия и балканский вопрос: Из истории русско- балканских политических связей в первой трети XIX века. М., 1972. Ишутин 1989: Ишутин В. В. Иван Петрович Липранди (1790–1880) // Со- ветское славяноведение. 1989. № 2. Ишутин 1993: Ишутин В. В. Неопубликованная рукопись И. П. Липран- ди о Болгарии. 1831 год // Bulgarian Historical Review. 1993. № 2–3. Лотман 1992а: Лотман Ю. М. Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII в. // Лотман Ю. М. Избранные статьи. Таллин, 1992. Т. 1. Лотман 1992б: Лотман Ю. М. Театр и театральность в строе культуры начала XIXв. // Лотман Ю. М. Избранные статьи. Таллин, 1992. Т. 1. Лотман 2014: Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. СПб., 2014. РГИАа: Российский Государственный исторический архив. Ф. 673. Оп. 1. Д. 217. РГИАб: Российский Государственный исторический архив. Ф. 673. Оп. 1. Д. 218. Эйдельман: Эйдельман Н. Я. Обреченный отряд: Повести. М., 1987. О ВОЗМОЖНОМ ИСТОЧНИКЕ ФАМИЛИИ ЧЕРНОКНИЖНИКОВА Елизавета Чумаченко (Москва) С 1850-го года на страницах журнала «Современник», а также в творчестве и дневниках членов круга «Современника» рожда- ются важные для понимания «домашней семантики» этого сооб- щества слово «чернокнижие» и персонаж Иван Александрович Чернокнижников, который практически сразу превращается в ли- тературную маску фельетониста. Фельетонисты 40–50-х гг. уде- ляли особое внимание имени героя [Хмельницкая: 354], и в настоя- щей статье мы обозначим возможный источник фамилии Черно- книжникова. Чернокнижников впервые появляется в коллективном романе- фельетоне «Сентиментальное путешествие Ивана Чернокнижни- кова по петербургским дачам» (1850) [Дружинин 1850], который представляет собой связанные единой сюжетной линией зарисов- ки из городской и дачной петербургской жизни. Произведение создавалось коллективно М. Н. Лонгиновым, И. И. Панаевым, В. А. Милютиным, Н. А. Некрасовым и основным автором — А. В. Дружининым. В «Сентиментальном путешествии» много прототипов, Чернокнижников был списан с Дружинина. Для по- нимания генезиса фамилии важно начало произведения: Чернок- нижников мечтает о всепоглощающей любви, пытается стать колдуном, чтобы достичь ее; наконец, к нему является привиде- ние и повелевает герою искать возлюбленную на дачах. Дальней- ший сюжет строится на поисках героем и его друзьями прекрас- ной незнакомки (Тани). Чернокнижников мечтателен, иногда ро- бок, не спешит совершать подвиги, не слишком решителен. В научной литературе обсуждалась семантика понятия «чер- нокнижие»1, но до сих пор происхождению фамилии героя и сло- 1 А. М. Бройде и Б. Ф. Егоров пишут о бытовом, речевом и литератур- ном чернокнижии: сквернословии, порнографических текстах и по- 44 О фамилии Чернокнижникова ва «чернокнижие» уделялось мало внимания. А. М. Ранчин про- слеживает связи чернокнижия с моделью анти-поведения колду- нов-чернокнижников, предложенной Б. А. Успенским, и обосно- вывает фольклорные истоки «чернокнижия»: «сквернословные сочинения Дружинина и его приятелей описывают своеобразное непристойное анти-поведение как некий ритуал и как бы вклю- чают в анти-поведенческие обрядовые действа авторов и адре- сатов» [Ранчин: 10]. С такой семантикой фамилии соглашается Н. Б. Алдонина, которая, однако, связывает слово «чернокнижие» со средними веками, увлечением алхимией, белой и черной магией. Мы предполагаем, что фамилия героя и производное от нее «чернокнижие» могли иметь другое происхождение. В русской культуре вообще и текстах членов круга «Современника» в част- ности у понятия «чернокнижие» было вполне определенное зна- чение до и после выхода «Сентиментального путешествия»: «вол- хованье, волшебство, колдовство, морока» [Даль: 544]. В неза- конченном фрагменте «Нечто о чернокнижии» Дружинин-Черно- книжников передает недоумение поклонницы по поводу имени фельетониста, отмечая: Читательница (как она сама признается) подумала было что речь идет о волховании, магии и чаромутии. Несколько дней Иван Ал-ч рисовался ее воображению в виде мага и алхимика, угадчика люд- ской судьбы, престарелого доктора Фауста, столетнего старца, не от- рывающего глаз от <…> статей господина Хотинского о чародействе, колдовстве и привидениях. Мало-помалу туман рассеялся и Иван Алекс-ч перестал казаться дряхлым колдуном, в слове чернокнижие не оказалось ничего колдовского [Дружинин 2: 15]. Тем не менее из содержания романа-фельетона следует, что Чер- нокнижников изначально ассоциировался с магами и чародеями. Причем комплекс мотивов «Сентиментального путешествия» не связан, например, с фаустовским сюжетом в литературе в его воз- можных вариациях (договор, подписанный кровью; злой дух в обличии черного пуделя; магическая книга, в которой заключе- но и знание, и губительная сила и т. д.). Поэтому мы не сопостав- ляем нашего героя со злодеями «фаустовских» текстов вроде «Иоанна Фауста, или Чернокнижника» (1830) [Клингеманн]. ходах в бордели. М. В. Трунин считает неотделимым чернокнижие ли- тературное от поведенческого, см.: [Бройде: 114–120; Трунин: 53–74]. Е. Чумаченко 45 «Сентиментальное путешествие» насыщено аллюзиями на го- тический роман, см. [Чумаченко]. В этом контексте следует рас- смотреть и главного героя, созданного с опорой на готического мистического персонажа, причем получается, что готика не слу- чайно рождена в фельетонном сплетении аллюзий, а подразуме- валась с самого начала. Однако происхождение фамилии остается неясным: в готическом романе положительный герой-любовник не имеет отношения к волшебству, а отрицательный персонаж с таинственными способностями чаще всего не связан с основной любовной линией. В «Сентиментальном путешествии» же фами- лия положительного героя отсылает к мистическому готическому персонажу. При этом номинация и сам персонаж могли возникнуть в ре- зультате не только прямого, но и опосредованного влияния готи- ческого романа. Опосредованное влияние могло быть связано с разными текстами, например, произведениями типа «Договора с привидением» Ч. Диккенса (1848 г., в современном переводе «Одержимый, или сделка с призраком») [Диккенс: 127–210], о ко- тором пишет Дружинин в «Письмах иногороднего подписчика о русской журналистике» (1849) за год до появления Чернокниж- никова. В русском переводе «Договора с привидением» герой, знакомый «с целым полчищем духов» [Там же: 127], назван «чер- нокнижником». Однако сюжет не перекликается с романом- фельетоном Дружинина2 и стоит рассмотреть более близкое про- изведение-посредник — «Ротмистр Чернокнижник, или Москва в 1812 году: Роман из походных записок артиллерийского пол- ковника, собранных Н. Вельтманом» (1837). Этот роман был написан А. И. Чуровским, вызвал скандал при своем появлении и вполне мог вспомниться кругу «Современника» в 1850-х гг. Оче- видно, что упоминание фамилии Вельтмана было типичным жуль- ническим ходом. Для привлечения читательской аудитории автор использовал не только рекламное название, отсылавшее к рома- нам Загоскина «Рославлев, или русские в 1812 году» и «Юрий Милославский, или русские в 1612 году» (см. об этом: [Рейт- 2 У Диккенса призрак предлагает ученому забыть о его страданиях, но вместе с потерей памяти ученый лишается и способности сопере- живать страданиям других. О готических мотивах в «Договоре с при- видением» Диккенса см., напр.: [Черномазова: 165–169]. 46 О фамилии Чернокнижникова блат 2001: 161]), но и популярность А. Ф. Вельтмана, который вы- нужден был объяснять свою непричастность к созданию «Ротми- стра Чернокнижника»: «После долгой переписки <с цензурным комитетом. — Е. Ч.> и выяснения подлинной фамилии автора лишь в 1839 г. было разрешено выпустить книгу в продажу с пе- репечатанным титульным листом без имени автора» [Рейт- блат 1987: 44]3. История с использованием вельтмановской фамилии обсужда- лась в прессе. Приводим образец реакции на переиздание романа: «Ротмистр Чернокнижник» был уже напечатан еще, кажется, в 1837 го- ду, с именем г. Вельтмана, который, вступившись за честь своего ав- торского имени, так обязательно и так наивно предаваемого на позор и бесславие, вошел в дело и, кажется, успел остановить дальнейшую продажу нелепого романа. Теперь он является в новом виде: без име- ни г. Вельтмана и с прибавкою к заглавию «или Москва в 1812 году, роман из походных записок артиллерийского полковника». <…> ка- кова будет досада неопытных покупателей, когда они увидят, что кни- га написана не умным и благородным полковником артиллерии, а разве каким-нибудь писарем, и что в ней нет и тени великого двенад- цатого года, а есть один грязный и пошлый вздор?.. [Белинский: 38]. Этот отзыв, в котором «Ротмистр Чернокнижник» разносится в пух и прах за «нелепость содержания», некоторые исследовате- ли атрибутировали В. Г. Белинскому4, хорошо знавшему Вельт- мана. Но даже если не опираться на авторство Белинского, стоит 3 ще пример: в НИОР РГБ в фонде Вельтмана хранится его записка с разрешением цензора ее напечатать: «Некто <…> писатель выдал свое сочинение «Ротмистр Чернокнижник» под именем Н. Вельтма- на. Это может обмануть многих, почему в ограждение себя от наре- каний, а читателей от труда покупать подобные произведения за мои, считаю необходимым объявить заглавия моих сочинений» [Вельт- ман: 1 об.]. Само использование фамилии известного писателя — ти- пичная ситуация, об этом пишет Вельтман в письме в цензурный ко- митет, см.: [Рейтблат 1987: 44]. 4 Л. Р. Ланский в 1950 г. атрибутировал рецензию Белинскому [Лан- ский: 15–18]. Однако в Полном собрании сочинений Белинского в 13 т. (1953–1957) эта рецензия вошла в раздел Dubia, хотя в ком- ментарии приводится мнение Ланского [Белинский: 37–38; 306]. Поз- же Акутин упоминает в связи с историей публикации «Ротмистра Чер- нокнижника» эту рецензию как текст Белинского, см.: [Акутин: 139]. Е. Чумаченко 47 принять во внимание, что Дружинин был знаком с Вельтманом, следил за его творчеством5, да и остальные соавторы-члены круга «Современника» вполне могли помнить тот давний скандал. Например, он мог всплыть в памяти Некрасова, которого неза- долго до написания шуточного «Сентиментального путешествия» волновала проблема выбора псевдонима, в том числе и проблема использования чужой фамилии в качестве псевдонима, см.: [Ма- кеев: 32–50]. Само обращение к малоизвестному «Ротмистру Чер- нокнижнику» не должно удивлять: круг чтения Дружинина был очень широк, «Сентиментальное путешествие» наполнено аллю- зиями как на известные, так и на малоизвестные тексты (напри- мер, на давно уже вышедший готический эпигонский «Полночный колокол», изданный под именем А. Радклиф в 1816 г. (см.: [Лей- том]) или недавнюю фразу из рецензии «Отечественных записок» на стихотворения Н. Ф. Щербины6). Роман Чуровского в контексте анализа «Сентиментального пу- тешествия» Дружинина интересен не только номинацией героя. Текст насыщен (даже перенасыщен, как, кстати, и роман-фелье- тон) множеством отсылок как к конкретным произведениям, так и жанрам в целом, в том числе, готическому роману. В «Ротми- стре Чернокнижнике» повествователь рассказывает о событиях 1812 г.: Наполеон идет на Москву и влюбленные (Виктор Нико- лаевич Омский и Елена Гремина) вынуждены разлучиться, так как герой принял решение записаться в армию. На своем пути Виктор встречает странного человека, Ротмистра Ш*, обладаю- щего сверхъестественными способностями и необычайным взгля- дом, в прошлом изучавшего магические науки: Это человек высокого роста, в военной серой шинели, в клеенчатом картузе, с лицом странным, грозным, фантастическим. И в самом деле это смуглое лицо, как будто все изуродованное страстями, которые 5 В марте 1849 г. Дружинин, например, с нетерпением ждал продолже- ния вельтмановского «Чудодея», а в апреле этого же года в «Пись- мах о русской журналистике» сравнивал его с Диккенсом. Кроме того, Дружинин лично знал Вельтмана (см., напр.: [Дружинин 1986: 283]). 6 Эпиграфом к одной из глав «Сентиментального путешествия» Дру- жинина взята фраза из «Отечественных записок»: «Поймите челове- ка — вы поймете историю, а история ясно показывает, что человек всегда был человеком» [Без подписи: 19]. 48 О фамилии Чернокнижникова запечатлели его своим клеймом; эти потухшие, но все еще грозные глаза; этот взгляд суровый, мрачный из-под нависших бровей, взгляд, который потрясал все фибры и производил странное впечатление ужаса, — не мог принадлежать человеку обыкновенному [Чуров- ский: I, 48–49]. Взаимоотношения Омского с ротмистром складываются непро- сто. При первой встрече незнакомец бросает «угрюмый взгляд» на героя, приказывает смотрителю запрягать для себя тройку, при- готовленную для Омского. Тот требует удовлетворения, которое ротмистр обещает при следующей встрече и уезжает. Омский «несколько секунд стоял безмолвный, пораженный чем-то в этом таинственном человеке» [Там же: 52]. Однако ротмистр оказыва- ется не злодеем, а помощником. Во время следующей встречи таинственный Ротмистр спасает Омского, увлекшегося погоней: «Французы побежали вдоль берега совсем по другому направле- нию, как бы гоняясь за призраком, сделали несколько выстрелов в противоположную сторону и спешили ретироваться» [Там же: II, 17–18]. Потом Ротмистр, переодевшись маркитантом, спасает из плена Омского. Разговор о Ротмистре в полку ничуть не прояс- няет непонятную природу этого героя: Удивительный человек!... По всей нашей дивизии едва ли кто разга- дает, что такое Ротмистр Ш.* Впрочем трудно верить, чтоб он был чернокнижник, или колдун, как называют его солдаты. — Невозможно и думать в наш просвещенный век, чтобы кто- нибудь обладал сверхъестественными знаниями [Там же: 23–24]. Из разговора офицеров читатель узнает, что в карты ротмистр не проигрывает, пули его не берут, на дуэлях опасности герой не подвергается, так как всегда бывают осечки со стороны про- тивников; сам Ротмистр тоже никого не убивает. Герой наделен магическими способностями, при этом злится, если его называют чернокнижником. Однако Ротмистр не всемогущ. Периодически он всесилен, а периодически исход ситуации зависит от смелости и находчивости героев: «Смелость, молодой человек! — сказал Ротмистр. — Надежда на Бога и смелость только могут спасти вас» [Там же: 62]. Когда же герои встречают поляков и вынужде- ны им помогать, Ротмистр шепчет Омскому, «что он непременно отыщет средство отделаться от этих приятелей, и что для него нет ничего невозможного» [Там же: 72]. Уже в конце выясняется, Е. Чумаченко 49 что Ротмистр Ш* — это отец Омского, который достиг магиче- ских знаний, но перестал общаться с семьей — типичный для го- тики мотив потери связи с родными. Таким образом, в «Ротмистре Чернокнижнике» есть два инте- ресующих нас героя: смелый офицер Омский (герой-любовник) и таинственный помощник с магической силой, в человеческой сущности которого окружающие сомневаются. Главные герои сравниваемых романов — Омский и Черно- книжников — различаются: Омский ради спасения Отечества покидает свою любимую, несмотря на то, что она просит остать- ся с ней. А Чернокнижников не хочет уходить от возлюбленной Тани, невзирая на то, что его спасительницы, подруги Тани, нуж- даются в немедленной помощи, а его друг Шайтанов ушел на их поиски и пропал. Чернокнижников злится из-за того, что Буйнови- дов «испортил все дело» [Дружинин 1: 7 об.], напомнив про трех- дневное отсутствие Шайтанова. Чернокнижников нерешителен: увидев Таню, которую подстерегают волки, он не может стрелять в стаю, потому что смотрит на саму девушку. Омский же реши- телен и отважен: не боится дуэли с Ротмистром, а также «почти беспрестанно <…> в делах с неприятелем» [Чуровский: III, 28]. В романе-фельетоне Дружинина функцию таинственного, по- чти всесильного героя-помощника, который не решает все проб- лемы героя, а вместе с ним проходит (или есть намек, что прой- дет) испытания, выполняет загадочно появляющийся и исчезаю- щий Зеленый Охотник — «человек колоссального роста, в зеле- ной куртке, зеленых панталонах и зеленой шапке» [Дружинин 1: 7 об.]. В его человеческой сущности есть сомнения. При этом, как и в «Ротмистре Чернокнижнике», таинственный готический персонаж теряет злодейские качества: Зеленый Охотник стано- вится героем-помощником, сохраняя флер загадочности. В ре- зультате в «Сентиментальном путешествии» черты готического злодея есть и у героя-помощника Зеленого Охотника, и у прота- гониста-Чернокнижникова. Причем последний берет от таинст- венных героев безуспешные занятия волшебством и якобы таин- ственный взгляд (на самом деле взгляд обыкновенный, об этом знают и читатель, и основные герои), а имя заимствует из «Рот- мистра Чернокнижника», в котором тоже есть отсылки к готике. Изначальная связь Чернокнижникова с готикой может не толь- ко указывать на желание создателей романа-фельетона обыграть 50 О фамилии Чернокнижникова роман «тайны и ужаса», но и отражать подтрунивание редакции «Современника» над любовью Дружинина к литературе страш- ного и, одновременно, противоречивостью публичных высказы- ваний Дружинина, который критиковал поздний готический ро- ман, при этом симпатизируя ранним образцам жанра7. В 1840–50-е гг. в литературном пространстве использовались разные маски. В «Современнике», помимо Чернокнижникова, вы- сказывались Иногородний подписчик, Новый поэт, позже — Козь- ма Прутков. Но маска Чернокнижникова примечательна своим «литературным» происхождением: готический роман определил не только канву фельетона, но и образ самого героя, причем жанр в дальнейшем в фельетонах не используется, а «чаромутие» так и закрепляется за Чернокнижниковым. ЛИТЕРАТУРА Акутин: Акутин Ю. М. Ротмистр Чернокнижник: псевдонимы и анони- мы Александра Вельтмана // Альманах библиофила. М., 1977. Вып. 4. Без подписи: Без подписи. Стихотворения Г. Г. Р. I. Одесса. В тип. Л. Нит- че. 1850. В 8-ю д. л. 63 стр. // Отечественные записки. 1850. Т. LXXI. № 7. Июль. Отд. VI. Новые сочинения. Белинский: Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1959. Т. 13. Бройде: Бройде А. М. А. В. Дружинин: Жизнь и творчество. Copenhagen, 1986. Вельтман: Вельтман А. Ф. Список сочинений А. Ф. Вельтмана // НИОР РГБ. Ф. 47. Р. I. П. 35. Ед. хр. 1. Даль: Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Ч. 4. P–V. М., 1866. Диккенс: Диккенс Ч. Договор с привидением // Отечественные записки. 1849. Т. 63. № 4. Дружинин 1: Дружинин А. В. [Повесть] «Сантиментальное путешествие Ивана Чернокнижникова по петербургским дачам». Главы XXIX– XLI с правкой цензора. Изъяты из журнала «Современник», 1850, № 9 по требованию Панаева Ивана Ивановича и Лонгинова Михаила Николаевича // РГАЛИ. Ф. 167. Оп. 4. Ед. хр. 2. 7 Статья Дружинина о Радклиф была напечатана в №№ 4 и 5 «Совре- менника» за 1850 г., а первая часть «Сентиментального путешест- вия» появляется в № 7. Е. Чумаченко 51 Дружинин 2: Дружинин А. В. «Чернокнижие». «Книга Ив. Чернокниж- никова или ряд изысканий о петербургских должниках». Роман. Ва- рианты глав. На обложке записка Дружинина А. В. неизвестному // РГАЛИ. Ф. 167. Оп. 3. Ед. хр. 24. Дружинин 1850: Дружинин А. В. Сентиментальное путешествие Ивана Чернокнижникова по петербургским дачам // Современник. 1850. Т. 22. № 7. Отд. VI. С. 54–74; Т. 22. № 8. Отд. VI. С. 177–257; Т. 24. № 12. Отд. VI. Дружинин 1986: Дружинин А. В. Повести. Дневник. М., 1986. Клингеманн: Клингеманн А. Иоанн Фауст, или Чернокнижник: Трагедия в 5 д. в стихах. СПб., 1830. Ланский: Ланский Л. Р. Неизвестные страницы Белинского. Рецензии в «Отечественных записках» и «Литературной газете» // Литератур- ное наследство. М., 1950. Т. 56: В. Г. Белинский. [Кн.] II. Лейтом: Лейтом Ф. Полночной колокол, или Таинства Когенбургского замка, сочинение Анны Радклиф. М., 1816. Макеев: Макеев М. С. Николай Некрасов: Поэт и предприниматель. М., 2008. Ранчин: Ранчин A. M. Чертовские срамословцы // Стихи не для дам: рус- ская нецензурная поэзия второй половины XIX века. М., 1994. Рейтблат 1987: Рейтблат А. И. Библиограф и архивы: атрибуция книг первой половины XIX в. // Советская библиография. 1987. № 2. Рейтблат 2001: Рейтблат А. И. Как Пушкин вышел в гении. М., 2001. Трунин: Трунин М. В. Литературная репутация М. Н. Лонгинова: 1850-е – 1870-е годы: дис. … канд. филол. наук. М., 2010. Хмельницкая: Хмельницкая Т. Ю. Коллективный фельетонный фарс Не- красова, Достоевского и Григоровича // Фельетоны сороковых годов. М.; Л., 1930. Черномазова: Черномазова М. Ю. Готические мотивы в цикле «Рожде- ственские рассказы» Ч. Диккенса // Вестник Вятского государствен- ного гуманитарного университета. Филология и искусствоведение. 2009. № 1. Чумаченко: Чумаченко Е. И. Готический роман и «Сентиментальное пу- тешествие Ивана Чернокнижникова по петербургским дачам» // Рус- ская филология. Сборник научных работ молодых филологов. Тарту, 2016. Вып. 27. Чуровский: Чуровский А. И. Ротмистр Чернокнижник, или Москва в 1812 году: Роман из походных записок артиллерийского полковни- ка, собранных Н. Вельтманом. М., 1837. Ч. 1–3. БОРЬБА ЗА КЛАССИКУ: КНИГА ДЛЯ НАРОДА И ЛУБОЧНЫЕ КНИЖНЫЕ ИЗДАНИЯ Яна Агафонова (Санкт-Петербург) В связи с возросшим в последнее время интересом к проблемам истории культуры чтения представляется важным обратиться к вопросу формирования народного читателя во второй полови- не XIX в. Понятно, что народный читатель, в частности, форми- ровался посредством той литературы, которая ему предлагалась. Однако проблема литературного канона в этом отношении чрез- вычайно широка. В рамках статьи будет представлен малоиссле- дованный материал, который позволяет пролить свет на тот сек- тор народного чтения, который уже в советское время утвердится как национальный литературный канон. Мы обратимся к пробле- ме того, в каком именно виде известная сегодня литературная классика доходила до так называемого народного читателя. В связи с проведением либеральных реформ 1860-х гг. одним из острейших вопросов, который встал перед образованной ча- стью общества, был вопрос о народном читателе. Значительные перемены в социальной сфере привели к тому, что на литератур- ный рынок пришел многочисленный, но едва грамотный и нераз- борчивый потребитель. Высшие слои общества со всей ответ- ственностью осознавали необходимость культурного образования нового читателя, которое, вопреки ожиданиям, оказалось невос- требованным. Историю массового народного образования в Российской Им- перии часто начинают со скандально неудачной попытки русской интеллигенции нести просвещение в народ. В феврале 1861 г. вы- ходит устав, который позволяет любому частному лицу открывать школы грамотности. Первые попытки по созданию воскресных школ вызвали большую дискуссию и выявили массу проблем. У народных просветителей не оказалось ни согласованной про- граммы, ни подходящей книги, народ стал неожиданным откры- Я. Агафонова 53 тием для русской интеллигенции. Воскресные школы просуще- ствовали недолго, и уже 10 июня 1862 г. был издан приказ об их закрытии. Следующее «Положение о начальных и народных учи- лищах» будет утверждено только в июне 1864 г. (см.: [Рожде- ственский: 430–460]). Главная общественно-культурная проблема состояла в том, что инициатива писательского сообщества по просвещению народа со стороны самого народа была полностью проигнориро- вана: тиражи не раскупались, книга не доходила до своего чита- теля [Некрасова: 13]. Тогда Л. Н. Толстой в педагогических стать- ях за 1862 г. представляет эту проблему на суд широкой публики и задается вопросом: почему народ не принимает литературу и искусство высшего общества? Толстой приходит к выводу, что у народа свои представления о красоте, добре и правде. Таким образом, писатель открывает знаменитый проект по созданию специальной литературы для народа на страницах журнала «Яс- ная поляна», в издательстве «Посредник» и в других книжных изданиях. Во второй половине XIX в. между народом и образованным обществом стала осознаваться огромная дистанция, которую тре- бовалось преодолеть. К 1860-м гг. XIX в. читатель из народа уже осознается как объект культурной рефлексии. В большинстве случаев дискуссия о народном чтении в этот период сводилась к критике тех или иных издательских проектов. Так, например, Н. А. Добролюбов отмечает недостатки издательской политики «Общества распространения полезных книг» (см.: [Добролюбов: 317–324]). Важно, что в это время возникает движение по органи- зации специальных издательских книжных серий для народа [Ан- ский: 34–35]. При этом под народом и народным читателем во второй половине XIX в. понималась довольно неоднородная масса людей с низким уровнем грамотности, представлявшая низшие социальные слои: крестьяне, ремесленники, рабочие, куп- цы, мелкие помещики и чиновники. Вероятно, такое широкое по- нимание народной массы отчасти обусловило разнородность самих изданий. Проблема формирования народного читателя связана также и с тем, что издатели народной литературы очень по-разному понимали саму задачу просвещения: были издатели, которые полагали, что народ как ребенок должен впитывать только самое 54 Борьба за классику лучшее, самое прекрасное, поэтому такие издательства стреми- лись публиковать для народа величайшие достижения социаль- ной элиты. Так, например, «Народная библиотека» В. Н. Маракуе- ва издавала сочинения Шопенгауэра для народа. Другие издатели полагали, что необходимо выпускать специальную литературу для народа, которую будут создавать образованные люди, знаю- щие жизнь и нужды народной среды. Так, например, специально для народа писали Л. Толстой и А. Погосский. И, наконец, были издатели, которые поддерживали идею, что для народа должен писать сам народ, потому как никто не может знать о народе больше, чем он сам. Эту задачу успешно выполняли такие лубоч- ные писатели, публиковавшиеся под псевдонимами, как И. Кас- сиров, И. Смирнов, А. Сердобольский и пр. Другая проблема формирования народного читателя состояла в том, что оно сопровождалось борьбой, развернувшейся на книж- ном рынке между издателями лубочной книги и книги для наро- да [Некрасова]. Если лубочные издатели полностью исходили из коммерческой основы, то целью издателей книги для народа было именно его просвещение, вне зависимости от того, что под этим понималось. При этом стоит отметить, что разница изда- тельской программы этих двух типов изданий не вполне осознана с точки зрения качества текста, который они предлагали своему читателю. Лубочные издатели, так и издатели книги для народа предлагали крестьянину тексты из так называемой классической литературы. Однако, пользуясь термином известного историка чтения Р. Шартье, «апроприировали» они эту классику по-разно- му (см.: [Шартье: 191–210]). Большую роль в процессе книгоиздания для народа сыграли издательства, открывшиеся в 1870-е гг. по инициативе Министер- ства народного просвещения. Эти издательства возникли в связи с широким распространением практики публичных чтений, кото- рая была намечена еще воскресными школами. Одна за другой в Петербурге возникают «Комиссия народных чтений при музее в Соляном городке» (1871) и «Постоянная комиссия народных чтений» (1872). Позже, в 1874 г., открывается «Московская ко- миссия народных чтений» при Обществе распространения полез- ных книг, однако издательскую деятельность она начинает вести только в 1880-е гг. Самым успешным издательским проектом, по мнению авторитетных критиков и современников становя- Я. Агафонова 55 щейся образовательной системы Е. С. Некрасовой, С. А. Анского и многих других, считается Постоянная комиссия народных чте- ний. Именно этим книжным изданиям будет уделено наше даль- нейшее внимание. Стоит отметить, что для понимания феномена книги для наро- да важно, что целью этой книги было не просто просвещение, но и борьба с варварской (с точки зрения просветителей) лубочной издательской политикой. Большой интерес представляют различия издательских стра- тегий, которые и выявляют борьбу между этими двумя типами изданий. Лубочные книгоиздатели, как отмечает Д. И. Сытин в своих воспоминаниях, как правило, выбирали для публикации отрывки, распределяющиеся по трем основным регистрам: либо что-то очень страшное, либо что-то очень смешное, либо что-то очень жалостливое [Сытин: 45–56]. Издатели книги для народа, напротив, выбирали для публикации эпизоды, связанные непо- средственно с жизнью крестьян. Показательным примером являются издания «Евгения Онеги- на» 1870-х гг. Постоянной комиссией по народным чтениям. Ро- ман Пушкина в этом издании представлен на 15 страницах. Примечательным является предисловие. Стоит сразу отме- тить, что такие предисловия встречаются довольно часто, их мож- но найти не только в изданиях произведений Пушкина, но также Гоголя и Лермонтова. Общая идея таких предисловий, как прави- ло, состоит в том, чтобы в некотором смысле оправдать или объ- яснить новую редуцированную форму литературного шедевра. Так, например, выглядело предисловие к «Евгению Онегину»: От редакции: Считая невозможным роман «Евгений Онегин» сделать предметом чтений в народной аудитории, как по размерам романа, так и по недоступности его содержания для большинства слушате- лей, редакция ограничивается выбором нескольких превосходных отрывков из него, вполне понятных русскому человеку. Каждому отрывку редакция дала заглавие, соответствующее его содержа- нию [Пушкин, Е. О.: 3]. В таких предисловиях очевидным образом выстраиваются иерар- хические отношения между издателем и читателем. При этом прямым адресатом такого предисловия, скорее всего, являлся особый, специально «изобретенный» для публичных чтений об- 56 Борьба за классику разованный или полуобразованный читатель, который выступал в роли посредника между аудиторией и литературным текстом, то есть непосредственно чтец. Сюжет романа в рассматриваемом здесь издании редуцирован вовсе, он представлен посредством отрывков, которые, как пола- гается издателями, наиболее близки крестьянской жизни. 1. Сбор ягод в барской усадьбе крепостными служанками. 2. Наступление весны. 3. Осень. 4. Зима. 5. Крещенские гаданья. 6. Въезд помещичьей семьи в Москву. 7. Верность жены. Аналогичная стратегия адаптации классического текста для на- рода прослеживалась и на визуальном уровне. Представленные для крестьянского читателя тексты иллюстрировались так назы- ваемыми световыми картинами для волшебного фонаря. Напри- мер, в фондах Государственного Литературного Музея в Москве удалось найти такую специальную иллюстрацию для романа «Евгений Онегин», выполненную художником Я. П. Турлыги- ным (Илл. 1). Так же, как и в случае с поэтическими отрывками, сюжет иллюстрации весьма условно соотносится с сюжетом ро- мана и очевидным образом сопровождает четвертый отрывок рас- сматриваемой здесь книги для народа. Соответственно, можно говорить о том, что визуализация романа при адресации на кре- стьянскую аудиторию была направлена не столько на то, чтобы представить новому читателю определенный культурный про- дукт, сколько на то, чтобы представить культурный продукт мак- симально близким визуальной среде этого нового читателя. Таким образом, можно заключить, что апроприация литератур- ного текста для народного чтения состояла отчасти в том, чтобы, преобразовать текст, совместив горизонты ожидания реального читателя (народной массы) и предполагаемого идеального чита- теля, сконструированного самим текстом (см.: [Яусс: 97–106]). Возвращаясь к рассматриваемому изданию, отметим любо- пытный факт: главный герой в основном тексте книги так ни разу и не появляется. Однако в самом конце издания в комментарии к тексту мы обнаруживаем пересказ сюжета романа: Я. Агафонова 57 Татьяна — героиня романа — девицей полюбила молодого челове- ка — Онегина, который тогда не отвечал на ее чувство. Через несколь- ко времени Татьяна вышла замуж за весьма почтенного пожилого человека. Онегин, встретив Татьяну уже замужнею, был очарован ее достоинствами, почувствовал сильную любовь к ней и не мог удер- жаться от объяснения своего чувства. Приводимый отрывок из ответа Татьяны на такое объяснение прекрасно выражает душевные свой- ства этой высокой русской женщины [Пушкин, Е. О.: 14]. Татьяна здесь оказывается не просто центральным героем, но и главной выразительницей «рускости». Это издание «Евгения Онегина», судя по тому, как оно комментируется, вообще пресле- дует задачу сформировать понятие о русском характере у самого русского народа. Так, например, в рассматриваемом издании пуб- ликуется следующий отрывок про Москву: Вот, окружен своей дубравой, Петровский замок. Мрачно он Недавнею гордится славой. Напрасно ждал Наполеон, Последним счастьем упоенный, Москвы коленопреклоненной С ключами старого Кремля: Нет, не пошла Москва моя К нему с повинной головою [Там же: 12]. Далее следует комментарий, который опять же не столько ком- ментирует текст, сколько объясняет читателю, какова особен- ность его же, национального характера, и что вообще значит быть русским: В Петровском дворце жил Наполеон в 1812 году, когда пожары, до- казавшие, что русские скорее сожгут свое имущество, чем подчинят- ся врагу, заставили его выехать из занятого им дворца Кремлевско- го [Там же]. Необходимо также остановиться на некоторых принципиальных визуальных различиях книги для народа и лубочной книги. Визу- альная репрезентация этих книг помогает раскрыть некоторые особенности феномена книги для народа в целом. Важное отли- чие лубочной книги от книги для народа состояло в том, что кра- сочные иллюстрации на обложках лубочных книг были сделаны непрофессионально, а в тексте имелись типографические ошибки. 58 Борьба за классику Книги для народа же, напротив, стремились всячески показать себя как как книгу качественную и грамотную. Лубочные издате- ли часто могли использовать курсив без какой-либо на то необхо- димости, что накладывало свои особенности на восприятие пе- чатного текста. По крайней мере, можно предположить, что для читателя лубочной книги курсив не носил какой-либо очевидной смысловой нагрузки. Отметим также различия задних обложек. Если лубочные из- датели предпочитали рекламировать собственное издательство, обрамляя его название каким-либо орнаментом, то на задней об- ложке книги для народа просто помещался список книг, которы- ми располагало это издательство. С визуальной точки зрения важно упомянуть еще одно разли- чие между двумя типами изданий, которое связано с принципи- ально разным подходом к оформлению передней обложки. Если обложка лубочной книги, как правило, была связана с сюжетом, то обложки книг их оппонентов скорее стремились представить некую идею просвещения в целом, изображая на них знаки, условно говоря, высокой культуры, а также рисунок деревни — как знак объекта просвещения. Нужно отметить, что эти книги сразу распознавались читателями (Илл. 2, 3). Интересное различие состояло и в том, что цена на книге для народа располагалась на обложке, — на лубочных книгах цена не ставилась. Дело в том, что цена лубочной книги могла быть очень гибкой и зависела от офеней, которые могли подстраи- ваться под своих покупателей. Книга для народа, наоборот, настаивала на своей принципиальной доступности для любого крестьянина. Реальная практика обращения с ценой на книгу в условиях распространения через офеней не могла быть строго регламентирована, однако само по себе помещение максимально низкой цены на обложку уже является манифестацией того, что такая книга не является каким-либо исключительным товаром и легко может быть приобретена каждым. Еще одно ключевое различие состоит в том, что, если лубоч- ная книга стремилась привлекать покупателей своей красочно- стью, то книга для народа, которая вовсе не была такой цветной, была интересна тем, что сопровождалась списком световых кар- тин для чтения в специальных аудиториях, которые проектирова- лись с помощью волшебного фонаря на стену и превращали саму Я. Агафонова 59 практику чтения в сложное представление. Отдельный интерес- ный аспект изучения книги для народа состоит в изучении самих этих картин и их названий. Так, например, основной сюжет пред- ставленного для народа «Кавказского пленника» А. С. Пушкина поддерживается списком световых картин, которые сами по себе составляют отдельный нарратив: 1. Черкес и пленник 2. Скованный пленник 3. Черкешенка и пленник 4. В горах у стада 5. Оковы спали 6. Прости 7. Освобожденный [Пушкин, К. П.: оборотная сторона об- ложки]. Подводя итог, можно сказать, что на заре формирования мас- сового читателя тексты классической литературы представляли собой серьезную проблему для просветительской программы об- разованного сообщества. В пореформенное время остро начала осознаваться нерелевантность так называемой высокой литерату- ры для массового чтения. Поэтому классический текст требовал существенной корректировки. С одной стороны, такой текст ста- новился социальным знаком просвещения, то есть, стали осозна- ваться, условно говоря, социальные границы классического тек- ста. С другой стороны, классический текст в книге для народа становился неотъемлемой частью формирования его особого язы- ка, на котором образованное сообщество пыталось разговаривать с народом. ЛИТЕРАТУРА Анский: Анский С. А. Литература интеллигенции для народа // Народ и книга. Опыт характеристики народного читателя. М., 1913. Добролюбов: Добролюбов Н. А. Издания общества распространения по- лезных книг. Современник. 1861. № 8. Отд. II. Некрасова: Некрасова Е. С. Народные книги для чтения в их 25-летней борьбе с лубочными изданиями. Вятка, 1902. Пушкин, Е. О.: Пушкин А. С. Евгений Онегин: Отрывки из романа «Евге- ний Онегин» (для нар. чтений) / Под ред. А. Г. Воронова. СПб., 1899. 60 Борьба за классику Пушкин, К. П.: Пушкин А. С. Кавказский пленник (для нар. чтений) / Под ред. Вс. С. Соловьева. СПб., 1899. Рождественский: Рождественский С. В. Исторический обзор деятельно- сти Мин. нар. просв. 1802–1902. СПб., 1902. Сытин: Сытин И. Д. Жизнь для книги. М., 1960. Шартье: Шартье Р. Письменная культура и общество. М., 2006. Яусс: Яусс Х. Р. К проблеме диалогического понимания / Пер. Е. А. Бо- гатыревой // Вопросы философии. 1994. № 12. ИЛЛЮСТРАЦИИ Илл. 1. Турлыгин Я. П. Иллюстрация к роману в стихах А. С. Пуш- кина «Евгений Онегин». «Зима! Крестьянин, торжествуя». Рисунок для «Волшебного фонаря». Конец XIX века. Из фондов Государственного Литературного Музея в Москве. Я. Агафонова 61 Илл. 2. Пример лубочного издания романа А. И. Чуровского в перело- жении И. С. Кассирова: Кассиров И. С. Ведьма, или Страшная ночь за Днепром: Повесть в 3 ч. Москва: Е. А. Губанов, 1894. Илл. 3. Пример издания повести Пушкина для народного чтения: Пуш- кин А. С. Капитанская дочка: Повесть А. С. Пушкина. СПб., 1887. «РУССКИЕ ЕВРОПЕЙЦЫ» В «ЗИМНИХ ЗАМЕТКАХ О ЛЕТНИХ ВПЕЧАТЛЕНИЯХ» ДОСТОЕВСКОГО (ПРОБЛЕМА КОНСТРУИРОВАНИЯ «НАЦИОНАЛЬНОЙ» ХАРАКТЕРОЛОГИИ) Андрей Соловьев (Тарту) «Зимние заметки о летних впечатлениях» (далее — ЗЗ), опубли- кованные в начале 1863 г. в журнале братьев Достоевских «Вре- мя», были одним из тех произведений Ф. М. Достоевского первой половины 1860-х гг., в которых оформлялось новое мировоззре- ние писателя, обычно определяемое как почвенническое. В этот период активной журнальной деятельности многие тексты До- стоевского находились на пересечении публицистики и беллет- ристики, были связаны с сиюминутными журнальными задачами, отражали выработку идеологической платформы редакционного окружения (М. М. Достоевский, Н. Н. Страхов, Ап. Григорьев), — но одновременно аккумулировали становление поэтики и собст- венной философии автора1. ЗЗ, представляющие собой отчет о поездке Достоевского в Ев- ропу летом 1862 г., опираются на традицию травелогов и интере- суют нас именно в этом контексте. Впервые в творчестве Досто- евского ЗЗ концентрированно ставят одну из центральных для него проблем — Россия и Европа. Осмысление пути России на фоне Европы было почти общим местом в русских травелогах, описывавших европейские маршруты. В ЗЗ эта проблема рас- смотрена в связи с типом «русского европейца»: не столько Ев- ропа показана его глазами, сколько самый тип анализируется, 1 Наиболее важные, с нашей точки зрения, исследования редакционной политики и практики «Времени» представлены в работах В. С. Нечае- вой [Нечаева] и А. Н. Першкиной [Першкина]. Формированию идео- логии почвенничества у Достоевского (во взаимодействии с его окру- жением) посвящена монография А. Де Лазари [Де Лазари]. А. Соловьев 63 подвергается исторической и литературной (само)рефлексии2. «Русский европеец» объявляется продуктом взаимодействия об- разованных русских с Европой, ошибочно построенного как под- ражание тому, что не достойно быть образцом3. Нашей задачей будет рассмотреть, как конструируется этот образ и каковы его прагматика и функция (в перспективе «национальной» характе- рологии). 1 На уровне структуры образов выделяются несколько типов сигна- лов о конструировании. Рассмотрим два из них: временная орга- низация и литературные отсылки. Высказывания повествователя ЗЗ о русских часто обращены в прошлое — к национальной литературной и культурной тради- ции. В то же время его мнения о европейцах подаются как обоб- щение наблюдений в настоящем времени. Как нам кажется, в этом выражается особый статус категории времени, которая является конструктивной и в идеологической концепции ЗЗ, и в структуре образов. Если для России движение времени акту- ально, то Европа в ЗЗ — нечто оконченное, продукт цивилизации, отбившейся от мистико-религиозного пути под воздействием «гор- дого духа», «могучего духа» [Достоевский. ПСС: V, 70], во вла- сти которого находится земная история. Однако, с точки зрения Достоевского, образованному русскому сословию, ориентирован- ному на Европу со времен Петра I и оторвавшемуся от своих национальных корней, грозит та же опасность, что и учителям- европейцам. Обращение к прошлому для Достоевского важно потому, что, по его мысли, в начальный период русского очаро- вания Западом лучшие русские люди предупреждали об опасно- сти этого процесса и являли собой неполноту перевоплощения в европейцев (в основном он опирается на мнения Д. И. Фонви- 2 Отметим предварительно, что реальные исторические личности и при- равненные к ним персонажи художественной литературы вместе со- ставляют символический собирательный образ «русских европейцев». 3 Следует учитывать, что позиция повествователя и позиция Достоев- ского, конечно, не одно и то же. Об этом писали почти все исследо- ватели ЗЗ, назовем лишь недавнюю работу А. Векшиной [Векшина: 83–91]. 64 «Русские европейцы» Достоевского зина в его письмах из-за границы). Для Достоевского это суще- ственно и дает надежду, т. к. если европеизация оказывается не полной, то есть шанс вернуться к истокам. Лейтмотивом в суж- дениях о французах — самой авторитетной нации для «русских европейцев» — становится искаженная цитата из Фонвизина: «Рассудка француз не имеет, да и иметь его почел бы за вели- чайшее для себя несчастье» [Достоевский. ПСС: V, 50]. Отсекая вторую половину фразы, Достоевский превращает фонвизинское высказывание о характере нации в критику подражания русских европейцам4. Важнейшей особенностью изображения национального харак- тера в ЗЗ представляется то, что для обрисовки типов русских людей, в отличие от европейцев, Достоевский чаще всего исполь- зует литературные образы. Перечислим их: Бригадирша, Софья, Гвоздилов и Митрофанушка Фонвизина; Чацкий, Молчалин, Ре- петилов, Скалозуб; Онегин, Пугачев «Капитанской дочки»; капи- тан Копейкин; Базаров и Кукшина. Не все из них «русские евро- пейцы», но все так или иначе соотнесены с ними в ЗЗ. Сейчас мы сосредоточимся только на Чацком, который зани- мает одно из центральных мест в размышлениях автора ЗЗ о типе «русского европейца»: <…> Чацкий был человек очень умный. Как это умный человек не нашел себе дела? Они все ведь не нашли дела, не находили два- три поколения сряду. <…> Однако ж Чацкий очень хорошо сделал, что улизнул тогда опять за границу <…> Любят у нас Запад, любят, и в крайнем случае, как дойдет до точки, все туда едут. <…> Сколь- ко там теперь Репетиловых, сколько Скалозубов, уже выслуживших- ся и отправленных к водам за негодностью. <…> Одного Молчалина нет: он распорядился иначе и остался дома, он один только и остался 4 У Фонвизина: «Рассудка француз не имеет, и иметь его почел бы не- счастьем своей жизни, ибо оный заставил бы его размышлять, когда он может веселиться. Забава есть один предмет его желаний» [Фон- визин: II, 480–481]. В комментариях к Полному собранию сочинений Достоевского Е. И. Кийко отметила, что цитата усечена в соответст- вии с искажением ее в статье Ап. Григорьева, опубликованной во «Вре- мени» ранее [Достоевский. ПСС: V, 363]. См. также: [Серман: 138– 140]. Эта мелкая деталь важна, на наш взгляд, тем, что показывает актуальный контекст обращения Достоевского к литературным обра- зам прошлого. А. Соловьев 65 дома. Он посвятил себя отечеству, так сказать, родине... [Достоев- ский. ПСС: V, 62]. Молчалин — особая тема, которую приходится оставить сейчас в стороне. Настойчивость, с которой Достоевский обращается к образам из «Горя от ума», заставляет искать для этого актуаль- ный импульс. В 1861 и 1862 гг. вышли два издания этого произ- ведения. Первое в Лондоне в Вольной русской типографии, в со- ставе сборника «Русская потаенная литература» (1861). Преди- словие к нему написал Николай Огарев. У нас нет точных сведе- ний о том, читал ли Достоевский этот сборник, но учитывая его острый интерес к Герцену и визиты к нему в Лондоне, в качестве рабочей гипотезы можно принять предположение, что выход это- го сборника повлиял на актуализацию текста «Горя от ума» в творческом сознании писателя. Вот небольшой отрывок из пре- дисловия Огарева, мотивно сходный с высказываниями Достоев- ского о Чацком в ЗЗ: …Чацкий — живой человек своей эпохи <…> Чацкий, исключитель- но занятый гражданским вопросом и переполненный горькой безвы- ходностью русской жизни, скачет по Европе; у него оставалось одно чувство, в котором он еще чаял спасения, — любовь к женщи- не; <…> но и оно разбивается о пошлость окружающего мира, и он опять бежит «искать по свету, где оскорбленному есть чувству уго- лок» [Грибоедов в русской критике: 212]. Ср.: Чацкий — это совершенно особый тип нашей русской Европы, это тип милый, восторженный, страдающий, взывающий и к России, и к почве, а между тем все-таки уехавший опять в Европу, когда надо было сыскать, где оскорбленному есть чувству уголок... — одним словом, тип совершенно бесполезный теперь и бывший ужасно по- лезным когда-то [Достоевский. ПСС: V, 61–62]. Симптоматично, что оба автора связывают дальнейшую судьбу Чацкого с Европой (на что нет прямого указания в самой коме- дии, сцену которой герой покидает сразу после процитированной в обоих случаях реплики). Откуда им было известно, что Чацкий уедет в Европу? Это, скорее всего, логическое следствие развития личности «живого» героя. Другое издание «Горя от ума» (1862) вышло в Петербурге от- дельной книгой, и Ап. Григорьев откликнулся на нее рецензией 66 «Русские европейцы» Достоевского «По поводу нового издания старой вещи» в августовском номере «Времени», то есть сразу после возвращения Достоевского из за- граничного путешествия. И то, что пишет Григорьев, пересекает- ся с образной структурой ЗЗ5. Критик называет Чацкого «единст- венным истинно героическим лицом нашей литературы» [Григо- рьев: II, 328], анализирует «разочарование» Белинского в нем: «Таков был фазис развития его и нашего критического сознания. То была эпоха, когда Рудины, в упоении от всепримиряющего начала: “что действительно, то и разумно”, — считали Чацких и Бельтовых “фразерами и либералами”» [Там же: 329]. Заметим, однако, что для Григорьева, как и для Огарева, литературный ге- рой, хотя и связывается с общественной жизнью, остается в рамках литературы. Достоевский же критикует Чацкого как в букваль- ном смысле «живое лицо», и не за взгляды, а за происхождение: Чацкий — часть светского общества, которое далеко от народа и не в состоянии сблизиться с ним. Поэтому такой тип не готов к современности, главную задачу которой Достоевский видит в осознании необходимости сближения с народом. Григорьев противопоставляет грибоедовские жизненные (т. е. взятые из окружающей русской действительности) образы мира- жам современной беллетристики, взятым «напрокат» из чужой жизни: «<…> какой-нибудь Чельский в романе “Племянница”, какой-нибудь Сафьев в повести “Большой свет” взяты напрокат из другой, французской или английской жизни. Пусть они в так называемой великосветской жизни и встречаются, да художе- ству-то нет до них никакого дела, ибо художество не воссоздает миражей или повторений <…>» [Там же: 330]. Если пользоваться противопоставлением Григорьева, то соотношение в ЗЗ литера- турных образов, представляющих русских и европейцев, можно описать следующим образом. Литературные типажи, применяе- мые Достоевским к иностранцам (почти исключительно к париж- ским приказчикам) — Гюстав, Адонис, Вильгельм Телль, Гран- дисон, Алкивиад, Монморанси. Эти образы, заимствованные из за- падной литературы, были растиражированы русской второсорт- 5 Параллель впервые отмечена И. З. Серманом: [Серман: 140]. Статья Григорьева «представляет собой измененный вариант главы 5 статьи “Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина”» (комм. Б. Ф. Его- рова [Григорьев: II, 473]). А. Соловьев 67 ной беллетристикой и водевилями. Это — типы «миражные». А русские типы взяты из подлинной жизни, которая, как полагает Достоевский, одна и составляет предмет поэзии6. Каково бы ни было отношение автора ЗЗ к этим типам, как бы ни ограничивал он их исторической эпохой — это увековеченное явление. Григорьев и Достоевский сходятся в почвеннической идеоло- гии. Как пишет Григорьев о русских, «собственная, тщательно ими скрываемая натура их самих — и добрее и лучше той, кото- рую берут они взаймы» [Григорьев: II, 334]. Достоевский с этим солидарен и поэтому обращает особенно пристальное внимание не на то, что русский человек берет взаймы, а то, как он это дела- ет. Он полагает, что в России XVIII в. это подражание не было чем-то серьезным: …пребольшие подчас были плуты и себе на уме в отношении ко всем тогдашним европейским влияниям сверху. Вся эта фантасмагория, весь этот маскарад, все эти французские кафтаны, манжеты, парики, шпажонки, все эти дебелые, неуклюжие ноги, влезавшие в шелковые чулки; <…> — все это, мне кажется, были ужасные плутни, подобо- страстно-лакейское надувание снизу, так что даже сам народ иной раз это замечал и понимал» [Достоевский. ПСС: V, 57]. Вскрытие маскарадной (т. е. искусственной) природы русского европеизма — одна из задач ЗЗ. Однако маскарад — явление по своей природе временное, в России он затянулся, и нужно сде- лать все возможное для того, чтобы эту стадию преодолеть (в этом прагматика ЗЗ). Григорьев подчеркивает литературную природу феномена «русского европеизма». Он полагает, что русское светское общест- во, которое изображается современными писателями, порождено французской литературой, поэтому борьба с ним — это «борьба с призраком, созданным не жизнью, а Бальзаком, борьба и уто- мительная и бесплодная, хождение на муху с обухом. <…> Реши- тельно можно сказать, что представление о большом свете не есть нечто рожденное в нашей литературе, а напротив — занятое ею, и притом занятое не у англичан, а у французов» [Григорьев: II, 6 Ср. выделяемое В. С. Нечаевой «общее зерно» «эстетических ргоfеs- sion de foi» братьев Достоевских: «подлинное искусство есть именно искусство, наиболее художественно воспроизводящее современную жизнь» [Нечаева: 27]. 68 «Русские европейцы» Достоевского 334–335]. Этот момент также отражается в ЗЗ: Франция, которой формально посвящена почти вся вторая часть ЗЗ, интересует До- стоевского именно потому, что русская литература находится под влиянием французской, а русское общество под влиянием фран- цузского сбивается со своего пути. Итак, статья Григорьева во многом проясняет контекст грибо- едовских образов в ЗЗ. Однако к Грибоедову Достоевский обра- щается не только через нее (хотя переклички, на наш взгляд, оче- видны), но и непосредственно — к тексту «Горя от ума». Речь должна идти, конечно, не только о прямых цитатах, но и о таких, например, отсылках: «Справа подле меня находился один рус- ский, проживавший сряду десять лет в Лондоне по коммерческим делам в конторе, только на две недели приезжавший теперь по де- лам в Петербург и, кажется, совершенно потерявший понятие о тоске по родине» [Достоевский. ПСС: V, 52]. Это рассуждение полемически отсылает, как нам представляется, к реплике «воро- тившегося домой» «скитальца» Чацкого, для которого «и дым отечества <…> сладок и приятен», и преобразуется в насмешку над коммерсантом. Подобных неявных следов «Горя от ума» в ЗЗ можно найти множество, и они будут свидетельствовать о важно- сти контекста комедии Грибоедова для понимания ЗЗ. Но мы хо- тим подчеркнуть особый аспект взаимодействия двух текстов. У Достоевского тип «русского европейца» конструируется не просто из отсылок к литературному персонажу Чацкому, но по литературной модели этого персонажа (разумеется, в соб- ственной интерпретации). По мнению Достоевского, знаменитый патриотический монолог (о «французике7 из Бордо») не органи- чен Чацкому, он противостоит внутренней сущности — его духу «русского европейца», оказавшегося бесполезным на родине и уезжающего в Европу8. То, что говорит в комедии Грибоедова 7 Ср.: в ЗЗ Достоевский употребляет именно эту форму, когда безапел- ляционно утверждает лакейство французов по отношению к своему императору («французик, писавший “correspondence”» [Достоевский. ПСС: V, 83]). Использование этой формы (как и в «Игроке») впервые отмечено в: [Дороватовская-Любимова: 211]. 8 В этом пункте Достоевский расходится с Григорьевым (тот защищал Чацкого с его монологом), и именно по причине, указанной выше: он «живое лицо», а не литературный тип. Литературный тип ассоции- А. Соловьев 69 Чацкий, Достоевский переворачивает и обращает на русского европейца, описываемого через героя Грибоедова. Чацкий для Достоевского сам принадлежит к тем, кого он критикует, он пре- вращается в ЗЗ как бы в собственного персонажа Достоевского, который оценивается как явление безусловно чуждое и неестест- венное с точки зрения «умного, доброго нашего народа», о кото- ром с пафосом говорил сам Чацкий на балу у Фамусова. Гораздо позднее, в Дневнике писателя, Достоевский увидел ошибку Гри- боедова в том, что он «выставил Чацкого положительно, тогда как надо бы отрицательно» [Достоевский. ПСС: XXIV, 303]. Есть еще один текст Грибоедова, переклички с которым в ЗЗ нам представляются вероятными, — «Загородная поездка» (впер- вые опубликована под именем Грибоедова в 1858 г.). В ней автор говорит о «поврежденном классе полуевропейцев», которые «чер- ным волшебством» [Грибоедов. ПСС: II, 277] сделались чужими среди своего народа. Это определение Грибоедова — «повре- жденный класс полуевропейцев» — афористически точно выра- жает мысль Достоевского в ЗЗ. 2 Мы хотели бы показать, что анализ функционирования грибо- едовских образов помогает увидеть в ЗЗ важный эксперимент в области взаимодействия «своего» и «чужого», стремление к преодолению этого противостояния как на уровне идей, так и на уровне лексики. Собственно, функционируют они благодаря представленной в тексте народной точке зрения или, на языке ЗЗ, «точке народного духа» [Достоевский. ПСС: V, 52]. Что конкретно говорится в ЗЗ о Чацком? Во-первых, он — представитель «нашей русской Европы», то есть отделенного в силу объективных исторических причин от основной массы народа меньшинства. Этот разрыв может быть преодолен на духовном уровне, доказательством чему служит фигура Пушкина, «русского человека» [Там же: 51]. руется у автора ЗЗ с его речью, выражает через нее, пусть и состав- ное (героя-любовника и резонера), но — амплуа, роль; живой человек, напротив — может вступать в противоречие с тем, что он говорит; подобным персонажем оказывается и сам повествователь ЗЗ. 70 «Русские европейцы» Достоевского Во-вторых, Чацкий — «ужасно полезный когда-то» и «совер- шенно бесполезный теперь». «Теперь» совершается новая исто- рия, показанная на примере повествователя ЗЗ: «русские европей- цы», приезжая в Европу, не находят в ней того идеала, который носят в своем сердце, и задумываются о поиске утраченных народных начал. Фон этой ситуации, не проговариваемый в ЗЗ явно (и вообще во «Времени» до знаменитой статьи «Роковой вопрос»), — январское польское восстание 1863 г.9, обострившее размышления о национальном самоопределении, обнажившее необходимость единства нации. Обретение единства — требова- ние, предъявляемое той идеальной нацией, которую имеет в виду Достоевский, к отколовшейся ее части. Чацкий же, с его «евро- пейской пропиской», на этот шаг не способен. В-третьих, Чацкий «не нашел себе дела» в России и «улизнул за границу», оставив вершить дела на Руси Молчалину, который «распорядился» своим новым положением и говорит от имени народа («Русь знаю и Русь меня знает»)10 вместо тех, кто это пра- во утратил, т. е. «русских европейцев». Этих трех характеристик нет в «Горе от ума». Там Чацкий — патриот, столкнувшийся с косным московским кругом и пере- живший разочарование в любви (вспомним, что для Огарева эта мотивировка «бегства» остается важной). Главное же, в комедии Грибоедова Чацкий знает и любит простой народ. А повествова- тель ЗЗ эту характеристику, в искаженном виде, передает другому грибоедовскому герою, к которому симпатии не испытывает — Молчалину. Чацкий же характеризуется тем, что принадлежит к Европе, и тем, что он бездельник — чужой и несвоевременный. Свойства персонажа (уже не Грибоедова, а Достоевского), сливающиеся в единую характеристику «русского европейца», 9 Первая часть ЗЗ была опубликована в марте (цензурное разрешение выдано 6 февраля); восстание началось 10 января. 10 Интересным образом подобный ход «предсказан» Чацким в комедии, когда он говорит о Молчалине: «А впрочем, он дойдет до степеней известных». В новых условиях «бессловесный» герой становится выразителем «патриотической» точки зрения, и это демонстрирует ироническое отношение Достоевского к подобному «патриотизму» и «русофильству». А. Соловьев 71 находят подтверждение в оценках, которые Достоевский доверя- ет «простому народу». 1) «Чего к нам этот ряженый таскается?» [Достоевский. ПСС: V, 53] — реакция крестьян на славянофила, демонстрирующая, что он как минимум не воспринимается всерьез, что он — не «свой», а «чужой». 2) Воображаемое обсуждение на мирском сходе, высечь «оп- ростившегося» барина (то есть опять же славянофила) или нет? Решают не сечь (потому что «дело благородное»), таким образом, барин, принадлежащий к образованному сословию, трактуется как «чужой». 3) Диалог Софьи и Бригадирши — персонажей комедии Фон- визина «Бригадир» — неожиданно приобретает свойства «народ- ного» высказывания: Никогда из книг не научишься тому, что своими глазами увидишь. А кстати, по поводу Гвоздилова: почему именно не Софье, предста- вительнице благородного и гуманно-европейского развития в коме- дии, вложил Фонвизин одну из замечательнейших фраз в своем «Бригадире», а дуре бригадирше, которую уж он до того подделывал дурой, да еще не простой, а ретроградной дурой, что все нитки наружу вышли и все глупости, которые она говорит, точно не она го- ворит, а кто-то другой, спрятавшийся сзади? А когда надо было правду сказать, ее все-таки сказала не Софья, а бригадирша. Ведь он ее не только круглой дурой, даже и дурной женщиной сделал; а все- таки как будто побоялся и даже художественно-невозможным почел, чтоб такая фраза из уст благовоспитанной по-оранжерейному Софьи выскочила, и почел как бы натуральнее, чтоб ее изрекла простая, глупая баба [Там же: 58]. В этом фрагменте обращает на себя внимание не само противо- поставление «оранжерейной» Софьи и «простой, глупой бабы» Бригадирши, а признак, по которому оно проводится — способ- ность понять народную правду, в данном случае — правду жены капитана Гвоздилова, подвергавшейся постоянным побоям мужа. Вот сама «фраза» Бригадирши: С о ф ь я. Пожалуйте, сударыня, перестаньте рассказывать о том, что возмущает человечество. Б р и г а д и р ш а. Вот, матушка, ты и слушать об этом не хочешь, каково же было терпеть капитанше? [Фонвизин: I, 85]. 72 «Русские европейцы» Достоевского Высказывание объявляется Достоевским «нечаянным», так как сам Фонвизин, якобы, не мог сознательно вложить гуманную от- поведь в уста «простой, глупой бабы». Как резюмирует Достоев- ский, сама художественная правда заставила его так сделать. Народ — нечаянно — получает своего представителя в словесно- сти в лице персонажа Фонвизина, обретает язык. Оппонирующий же персонаж, связываемый с «оранжерейными прогрессистами из самых передовых наших деятелей», отказывается слышать сму- щающую слух правду. Такой диалог происходит (якобы) в действительности («заме- чательнее всего, что Гвоздилов до сих пор еще гвоздит свою ка- питаншу» [Достоевский. ПСС: V, 58]), и позитивного, деятельно- го выхода из него нет: «оранжерейные прогрессисты» ужасаются реальным условиям народной жизни («слушать об этом не хо- тят»), тем более не желают участвовать в их изменении. Народ же, по Достоевскому, довольствуется тем представительством, которое имеет (Молчалин и ему подобные). 4) К прямому выражению «точки народного духа» следует от- нести конструируемый в ЗЗ гипотетический, но в логике повест- вования неизбежный, диалог между отдельной личностью, стре- мящейся отдать себя, пожертвовать собой на пользу общества, и обществом — «братством», включающим в себя народный «мир» и вернувшихся в него «русских европейцев»: <…> каждая отдельная личность сама, безо всякого принуждения, безо всякой выгоды для себя сказала бы обществу: «Мы крепки только все вместе, возьмите же меня всего, если вам во мне надоб- ность, не думайте обо мне, издавая свои законы, не заботьтесь ни- сколько, я все свои права вам отдаю, и, пожалуйста, располагайте мною. Это высшее счастье мое — вам всем пожертвовать и чтоб вам за это не было никакого ущерба. Уничтожусь, сольюсь с полным безразличием, только бы ваше-то братство процветало и осталось». А братство, напротив, должно сказать: «Ты слишком много даешь нам. То, что ты даешь нам, мы не вправе не принять от тебя, ибо ты сам говоришь, что в этом все твое счастье; но что же делать, когда у нас беспрестанно болит сердце и за твое счастие. Возьми же все и от нас. Мы всеми силами будем стараться поминутно, чтоб у тебя было как можно больше личной свободы, как можно больше само- проявления. Никаких врагов, ни людей, ни природы теперь не бойся. Мы все за тебя, мы все гарантируем тебе безопасность, мы неусыпно о тебе стараемся, потому что мы братья, мы все твои братья, а нас А. Соловьев 73 много и мы сильны; будь же вполне спокоен и бодр, ничего не бойся и надейся на нас» [Достоевский. ПСС: V, 80]. Этот народный «общественный договор» отчасти звучит как хри- стианская проповедь. И заключает его вопрос с подвохом, адре- сованный читателю: «Эка ведь в самом деле утопия, господа! Всё основано на чувстве, на натуре, а не на разуме. <…> Как вы ду- маете? Утопия это или нет?» [Там же; курсив мой. — А. С.]. Про- поведь о «братстве», включающая цитированный диалог, подает- ся в тексте так, будто ее произносит народ. На разум, с точки зрения повествователя, уповают дворяне-«западники»; следова- тельно, утопией произнесенная проповедь может показаться только им (отсюда и словечко «господа»), между тем как народ давно живет по этой «утопии». Вывод повествователя — «хоть и возможен социализм, да только где-нибудь не во Франции» [Там же: 81], — легко продолжить: утопия воплотится не во Франции, а в России, и нужно не ждать, когда образованные «сто тысяч человек» организуют жизнь народа на разумных основаниях, а просто признать народную правду и начать жить по ней11. Мы видим, что не только «русский европеец» оценивается че- рез взгляд народа, но и народ выступает как участник диалога с «русским европейцем»; ему предоставлен голос, и этот голос требует от «русских европейцев» ответа, адекватного задачам, поставленным временем. Один из «русских европейцев», к которым непосредственно был обращен этот «глас народа», — вероятно, А. И. Герцен, не- которые черты личности и особенности биографии которого сов- падают с конструируемым в ЗЗ образом Чацкого. Достоевский не менее двух раз встречался с Герценом в Лондоне во время пу- тешествия 1862 г.12 В содержание их разговоров, несомненно, входило осмысление роли простого народа в будущем развитии 11 Ср. неожиданную, на первый взгляд, перекличку этого упования на народ, а не на «господ» с известным местом из «Путешествия из Пе- тербурга в Москву» А. Н. Радищева, обычно трактуемым в «эконо- мическом» аспекте: «<…> все те, кто бы мог свободе поборствовать, все великие отчинники, и свободы не от их советов ожидать должно, но от самой тяжести порабощения» [Радищев: 94]. 12 О встречах Герцена и Достоевского периода первой заграничной поездки см.: [Летопись: I, 370–371]. 74 «Русские европейцы» Достоевского России (см. упоминание о посещении Достоевского в письме Гер- цена к Огареву [Герцен: XXVII–I, 247]). Герцен — автор «Писем о Франции и Италии», использовавших тот же прием диалога с потенциальным оппонентом, какой употребляет повествователь ЗЗ13. Не так важно, обращался ли на самом деле Достоевский к Герцену через журнальные статьи «Времени» (и в их числе — через ЗЗ). Важен посыл, присутствующий в тексте ЗЗ, — обраще- ние к «русским европейцам», знаковой фигурой среди которых является Герцен, и то, кому передается активная роль в этом об- ращении. Сам Герцен называл Чацкого декабристом, и эта номинация, данная «русским европейцем» своему литературному родствен- нику, показывает дистанцию, существующую между пафосом вос- приятия этого типа «прогрессистами» и Достоевским (при том, что ряд характеристик Чацкого у обоих писателей совпадает): «печальный, неприкаянный в своей иронии, трепещущий от него- дования и преданный мечтательному идеалу <…> это декабрист, это человек, который завершает эпоху Петра I и силится разгля- деть, по крайней мере на горизонте, обетованную землю... кото- рой он не увидит» [Там же: XVIII, 180]14. Теперь понятен смысл обращения Достоевского к высказыва- ниям Григорьева о Чацком, о котором говорилось выше. Они пред- стают не только как импульс для размышлений Достоевского, но предваряют конструируемую в ЗЗ «точку народного духа»: про- веденный в них анализ — это «внутренняя оценка» типа. Без от- сылок к этим высказываниям неясна для воспринимающей сто- роны — тех же «русских европейцев» — «народная» оценка15. 13 Подробный сопоставительный анализ текстов Герцена и ЗЗ дан в ста- тье А. С. Долинина, впервые опубликованной в 1922 г. и опорной для всех пишущих на эту тему: [Долинин: 220–224]. 14 Оригинал по-французски: [Герцен: XVIII, 131]. Достоевский не мог знать этих высказываний из статьи «Новая фаза в русской литерату- ре», опубликованной в 1864 году, но нам они нужны, как сказано выше, не для обнаружения следов гипотетической полемики, а как контрастный фон для восприятия ЗЗ. Трактовка Чацкого как декаб- риста у Герцена устойчива: она повторяется в «Письмах к будущему другу» (1864–1866) и в статье «Еще раз Базаров» (1868). 15 Ср. архаичный по форме, но верный по сути вывод И. З. Сермана: «Спор о Чацком в условиях 1862 г. был спором о судьбах дворян- А. Соловьев 75 «Русские европейцы» — действительно лучшие русские обра- зованные люди16 — под воздействием европейской культуры «очаровываются» европейским образом жизни, уезжают в Европу физически или же духовно, не находят себе дела в России. Меж- ду тем, в настоящее историческое время, как полагает Достоев- ский, от них требуется возвращение к национальным корням. Это требование оформляется в тексте ЗЗ как высказывание, обращен- ное к ним самим, и «отправителем» этого высказывания является русский народ. Прагматика ЗЗ, таким образом, продолжает линию «Записок из Мертвого дома», одновременно оставаясь в рамках журнальной публицистики, откликов на сиюминутные, насущные запросы времени, подобно «Роковому вопросу» Страхова — ста- тье, которая отражала тот же этап выработки идеологии внутри редакционного кружка в связи с польским восстанием — симпто- мом, на который было необходимо отреагировать. В свете вышеизложенного обретает программный статус выска- зывание о Пушкине, приведенное в ЗЗ: «Он художнической си- лой от среды своей отрешился и с точки народного духа ее в Оне- гине великим судом судил» [Достоевский. ПСС: V, 52]17. Пушкин фигурирует в ЗЗ как «русский человек», имеющий на этом осно- вании голос в оценке «русского европейца». Освященные именем Пушкина размышления над комплексом проблем, рассмотрен- ным нами в связи с ЗЗ, будут развиты позже и в Пушкинской ре- чи18, и во многих других художественных и публицистических произведениях Достоевского. ской революционности и о ближайших перспективах общественного развития России» [Серман: 140]. 16 В их число попадают и прямо названный Чацкий, и подразумевае- мый Герцен, и сам повествователь ЗЗ, т. е. почти все упоминаемые в ЗЗ «живые лица» (представители XVIII в. стоят особняком, и это тема для отдельного исследования). 17 Ср. высказывание Григорьева на ту же тему: «В воспитанном по- французски, забалованном барчонке было слишком много инстинк- тивного сочувствия с народною жизнью и народным созерцани- ем» [Григорьев: II, 333; курсив мой. — А. С.]. 18 Отмечалось, что Чацкий, наряду с Онегиным, Печориным, Рудиным и другими героями явился литературным прообразом «русского ски- тальца» в Пушкинской речи Достоевского [Библиотека: 39]. 76 «Русские европейцы» Достоевского ЛИТЕРАТУРА Библиотека: Библиотека Ф. М. Достоевского: Опыт реконструкции. На- учное описание / Отв. ред. Н. Ф. Буданова. СПб., 2005. Векшина: Векшина А. «Зимние заметки о летних впечатлениях» Досто- евского как риторическое путешествие // Con amore: Историко-фило- логический сборник в честь Любови Николаевны Киселевой. М., 2010. Герцен: Герцен А. И. Полн. собр. соч.: В 30 т. М., 1954–1964. Грибоедов в русской критике: А. С. Грибоедов в русской критике / Сост., вступ. статья и прим. А. М. Гордина. М., 1958. Грибоедов. ПСС: Грибоедов А. С. Полн. собр. соч.: В 3 т. СПб., 1995– 2006. Григорьев: Григорьев А. А. Сочинения: В 2 т. / Сост. и комм. Б. Ф. Его- рова. М., 1990. Де Лазари: Де Лазари А. В кругу Федора Достоевского. Почвенничество. М., 2004. Долинин: Долинин А. С. Достоевский и Герцен // Долинин А. С. Послед- ние романы Достоевского. М., 1963. Дороватовская-Любимова: Дороватовская-Любимова В. Французский буржуа (Материал к образам Достоевского) // Литературный критик. 1936. № 9. Достоевский. ПСС: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Л., 1972–1990. Летопись: Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского. 1821–1881: В 3 т. СПб., 1993. Нечаева: Нечаева В. С. Журнал М. М. и Ф. М. Достоевских «Время». 1861–1863. М., 1972. Першкина: Першкина А. Н. Журнал братьев Достоевских «Время»: Ис- тория, поэтика, проблемы атрибуции: дис. … канд. филол. наук. МГУ им. М. В. Ломоносова. М., 2013. Радищев: Радищев А. Н. Путешествие из Петербурга в Москву. Воль- ность / Изд. подг. В. А. Западов. СПб., 1992 (сер. «Литературные па- мятники»). Серман: Серман И. З. Достоевский и Ап. Григорьев // Достоевский и его время. Л., 1971. Фонвизин: Фонвизин Д. И. Собр. соч.: В 2 т. М.; Л., 1959. «БЕСЫ» Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО И БУЛЬВАРНЫЙ РОМАН Дарима Шарапова (Москва) Творчество Ф. М. Достоевского, как известно, претерпевало вли- яние многих литературных направлений и жанров, не чуждым ему было и воздействие бульварного романа. Под бульварным романом мы будем подразумевать жанр, начавшийся с произве- дения Э. Сю «Парижские тайны» (1848). Отличительной особен- ностью бульварного романа является его остросюжетность: пуб- ликуемый в форме фельетона, он вынуждает автора заканчивать каждую главу настолько интересно, чтобы читателю не остава- лось ничего иного, кроме как купить следующий выпуск журнала с новой частью. Из-за этого роман обрастает дополнительными сюжетными линиями, что подразумевает существование множе- ства второстепенных персонажей. Персонажи этого жанра не от- личаются особым разнообразием: типы злодея, главной героини, аристократа, коварной интриганки, образ бедного семейства ко- чуют из одного произведения в другое. В отличие от историче- ского, события бульварного романа принадлежат современной автору действительности. Немаловажную роль играет и социаль- ный конфликт, где симпатии автора оказываются на стороне бед- ных и угнетенных. О схожести произведений Достоевского с буль- варными романами, романами-фельетонами неоднократно гово- рилось многими литературоведами, в частности, Л. П. Гроссма- ном, М. М. Бахтиным, Г. М. Фридлендером, С. А. Неклюдовым. Бульварный роман относится к так называемому формульному произведению, согласно классификации Дж. К. Кавелти: в основу этого жанра заложен комплекс формул, касающихся сюжетов и персонажей, отчего повествование отличается такими чертами, как стандартизация и ярко выраженная направленность на удов- летворение потребности читателя в отдыхе и уходе от действи- тельности [Кавелти 1996: 36–43]. Несмотря на то, что произведе- ния Достоевского имеют общие черты с бульварным жанром, от формульной литературы его романы отличает как раз отсут- 78 «Бесы» и бульварный роман ствие и стандартизации, и склонности к эскапизму. Хотя автор использует (и довольно часто) так называемые стереотипные си- туации и задействует стереотипных же персонажей, мы не можем сказать, что они полностью соответствуют бульварному жанру. Под типичным обликом бедного семейства или падшей женщины с чистым сердцем у героев Достоевского скрывается собствен- ный внутренний мир, отличающий его от других героев, тогда как персонажи бульварного романа почти лишены психологизма. Роман «Бесы» содержит в себе разновидность интриги, Досто- евским не так часто используемой — интриги, связанной с родст- венниками и семьей персонажей. «Бесы» представляют эту интри- гу сразу в нескольких воплощениях: во-первых, в линии тайной жены Ставрогина, Марьи Лебядкиной, во-вторых, в истории Ма- рьи Шатовой, беременной от все того же Ставрогина, в-третьих, в загадочном происхождении Петра Степановича. Последнее на- мечается автором пунктирно, но оно весьма важно для характе- ристики героя: отцом младшего Верховенского может быть вовсе не Степан Трофимович, а некий поляк, с которым мать Петруши якобы имела отношения. В тайной женитьбе Ставрогина вопло- тился нереализованный в «Идиоте» замысел, по которому Мыш- кин должен был оказаться состоящим в тайном браке. Отметим, что согласно одному из черновиков, жена Шатова должна была быть пьяницей. Это обстоятельство было призвано усилить чув- ство жалости по отношению к ее мужу [Достоевский: XI, 85, 90, 96]. В окончательном тексте Достоевский справился с задачей расположить читателя к своему герою с помощью другого «изъя- на» жены, ее неверности, все равно заставляющей читателя со- чувствовать Ивану. При обращении к черновикам «Бесов», видно, что изначально линий, связанных с детьми, женами и беременностями, было больше. В черновиках родственников настолько много, что сам Достоевский начинает путаться, кто кому кем приходится: так, писатель строит в черновиках очень сложную интригу вокруг Воспитанницы (позже — Даши Шатовой), на которую претенду- ют Шатов, Ставрогин, старший Верховенский [Там же: 82]. Затем писатель вспоминает, что ранее он собирался связать Дашу род- ственными узами с Иваном [Там же: 86, 89], и несколько страниц черновиков посвящает мучительной борьбе, в ходе которой пы- тается выяснить, нужно ли оставить Шатовых родственниками Д. Шарапова 79 или все же придется разъединить их [Достоевский: XI, 86, 110]. Наконец, он выбирает первое, и вся интрига сама собой распада- ется. Из-за отмены любовной интриги вокруг Даши Шатовой ак- цент в повествовании смещается на других героев, в частности, на Лизу. Из центральной фигуры Воспитанница-Дарья становит- ся почти второстепенным персонажем, настолько незаметным, что не имеет даже портрета в тексте романа (за исключением упоминания светлых глаз героини [Там же: X, 56]), но приобрета- ет таинственность, которая так и не развеивается даже в самом конце романа. Непонятная природа ее отношений со Ставроги- ным, намеки на утаивание денег от Лебядкина, странные отно- шения с братом — все это не дает считать Дашу просто тихой сироткой, взятой богатой вдовой под опеку, но ее настоящего лица мы так и не видим [Grenier 1998: 111–113]. Это связано в том числе и с разорванностью повествования, характерной для Достоевского [Неклюдов: 45–56]: вынужденный создавать произ- ведение не целиком, а частями для выходящих номеров журнала, писатель попадал в ту же ловушку, что и авторы бульварного ро- мана1. Зачастую Достоевский теряет нить первоначального за- мысла, отвлекаясь на другие сюжетные линии, чем и объясня- ются такие особенности, как неразвитый характер Даши, почти не показанный в произведении, при сохранении этим персонажем одной из главных ролей в романе. Желанием Достоевского использовать родственную интригу объясняется и его попытка наградить старшего Верховенско- го (в черновиках — Грановского) родственниками — в произведе- нии мог появиться «Капитан Картузов — севастополец — двою- родный брат Грановского» [Достоевский: XI, 90]. Картузов — ранний вариант Лебядкина, персонаж, отличавшийся от оконча- тельной версии тем, что был более благороден и скорее рыцарски смешон, нежели специально выставлял себя шутом. Иными сло- вами, Верховенский должен был стать близким родственником Лебядкиным, а это все же серьезно бы изменило дело: так, судьба Марьи Лебядкиной должна была бы интересовать не только ее 1 Подробнее о связи Достоевского с романом-фельетоном см. канди- датскую диссертацию С. А. Неклюдова «Проблема целостности ро- манов Ф. М. Достоевского (на примере романов “Идиот” и “Бесы”)». М., 2013. 80 «Бесы» и бульварный роман брата и Ставрогина, но и Верховенского, которому она приходи- лась бы кузиной — то есть ее изоляция стала бы неполной. Заме- тим, что попытки построения подобного рода интриги и на- деления героя множеством родственников активно практикуются Достоевским еще с романа «Идиот», но чаще остаются в черно- виках — возможно, автор все же понимал, насколько этот прием характерен для водевильных произведений. Так, от семейных сложных взаимоотношений, вошедших и не вошедших в роман, мы плавно переходим к любовной линии. Любовных линий в романе много, однако могло быть и больше: например, слегка намеченная линия взаимоотношений старшего Верховенского с Дашей в черновиках занимала гораздо более важное место в сюжете, причем одним из вариантов разрешения любовного треугольника «Даша – Степан Трофимович – Ставро- гин», где Ставрогин — отец нерожденного еще ребенка Даши, должен был оказаться суицид героини. «Бесы» построены на любовных треугольниках, которые ка- жутся иногда избыточными: для иллюстрации этого тезиса доста- точно вспомнить о треугольниках «Ставрогин – Лиза – Маври- кий» или «Даша – Ставрогин – Лиза». Сложности и многомерно- сти этим треугольникам добавляют странные отношения Лизы с Петрушей, из-за которых, якобы, и расстроилась намечавшаяся помолвка с Николаем Всеволодовичем. Три этих треугольника создают выходящую за пределы двумерности картину, где тре- угольники «Ставрогин – Лиза – Маврикий», «Даша – Ставрогин – Лиза» и «Верховенский – Лиза – Ставрогин» имеют общую сто- рону «Ставрогин – Лиза», а третий участник вынесен каждый раз на новую плоскость. Впрочем, Николай Всеволодович вовлечен и в треугольник «Шатов – Марья Шатова – Ставрогин», о кото- ром тоже нельзя забывать, ведь это единственная связь в романе, которая породила ребенка. Стоит заметить, что в данном случае мы говорим лишь об окончательной версии романа и не включа- ем в эти сложные геометрические экзерсисы Марью Лебядкину ввиду практически отсутствующих, несмотря на брак, отношений с настоящим Ставрогиным, не выдуманным ею. Если же вклю- чать в построения черновые записи, то нам грозит завязнуть во множестве противоречивых линий, например, любовные отно- шения Даши и Ивана в одной из редакций предусматриваются, а в конечном тексте — невозможны из-за родства. Д. Шарапова 81 Достоевский в своих черновиках очень четко разграничивает героев по функциям и ролям в романе: Даша именуется Воспи- танницей, старший Верховенский — Учителем, Лиза — Красави- цей и т. д.; на аристократичность как едва ли не самое главное свойство указывает постоянное именование Ставрогина Князем. Подобное разграничение свойственно и бульварному роману, в котором все роли связаны с тем или иным типом героя, причем связь эта настолько крепка, что не подразумевает вариативности. Самое начало черновиков «Бесов» указывает на типичность ситу- ации, в которую попадают герои Воспитанница и Князь: Из-за границы тоже воротились соседи. Красавица дочь и богатая наследница. Мать А. Б. (деспотка, но подчиняется деспоту сыну) за- рится на Красавицу дочь для А. Б. Воспитанница — сиротка, бедная, с очень дурными тетками и дядей (mauvais genre). <…> Брюхо. Важ- ная барыня в ужасе. А. Б. говорит, что ему жалко. «Но ведь не жени- тесь». О браке, разумеется, и речи не может быть. И она сама даже и мысли не имеет о браке и возможностью не считает [Достоевский: XI, 58]. Потом Достоевский сводит на нет (отчасти и по уже указанным причинам — из-за невозможности создать любовную интригу вокруг Даши) роль Воспитанницы, оставляя ее образ незавер- шенным и неразгаданным: например, так и не выясняются обсто- ятельства ситуации, касавшейся денег, переданных Лебядкину через Дашу. Впрочем, многие сюжетные ходы, намеченные в чер- новиках, не были воплощены в жизнь: это касается беременности Даши, ее самоубийства и дуэли между Учителем-Верховенским со Ставрогиным. Так, простой и типичный для бульварной лите- ратуры образ бедной сиротки-воспитанницы приобретает множе- ство загадочных черт и недосказанность, превращаясь в настоя- щую тайну для читателя. При этом противопоставление Красави- цы и Воспитанницы, бедной сиротки и аристократки, не менее типично, а темные цвета традиционно отдаются дерзкой и страст- ной героине, в то время как светлая палитра принадлежит крот- кой. Правда, из-за того, что нам не дается портрета Даши, мы можем лишь достраивать ее внешний облик, пользуясь теми све- дениями, что у нас есть. Если Лиза: Высокая, тоненькая, но гибкая и сильная, она даже поражала непра- вильностью линий своего лица. Глаза ее были поставлены как-то по- 82 «Бесы» и бульварный роман калмыцки, криво; была бледна, скулиста, смугла и худа лицом; но было же нечто в этом лице побеждающее и привлекающее! Ка- кое-то могущество сказывалось в горящем взгляде ее темных глаз; она являлась «как победительница и чтобы победить» [Достоевский: X, 88–89], то Даша, судя по всему, блондинка (см. описание ее брата). То же мы встретим и в «Парижских тайнах», и в «Матильде»: белокурая тихая главная героиня, полная набожности и света, противопо- ставляется этакой черноволосой коварной бестии (Волчица в «Па- рижских тайнах», Урсула в «Матильде»). Раз уж мы заговорили о ролях героев в романе, то не лишним будет напомнить, что еще Л. П. Гроссман указывал на сходство Ставрогина с типом аристократа из бульварного романа [Гросс- ман: 55–56]. Кроме того, сам Достоевский закладывает дополни- тельный смысл в черновиках, сравнивая героя с Мельмотом и кро- вопийцей, то есть с вампиром2. При том, что Ставрогин действи- тельно похож на того же Родольфа из «Парижских тайн», он несет в себе и черты готического злодея-вампира, причем его портрет одинаково близок и портрету Родольфа, и портрету Вар- ни-Вампира, или вампира Полидори и Байрона. Это абсолютно естественно, поскольку тип литературного вампира в то время был весьма близок типу все того же аристократа с маргинальны- ми чертами, к которому относится Родольф. У Достоевского по- мимо Ставрогина есть и другие примеры эксплуатации образа Родольфа3. К слову, и Ставрогин, и Родольф — люди из-за гра- ницы, иноземцы, равно как и ранние вампиры-путешественники вроде вампира Полидори-Байрона. Образ младшего Верховенского также близок некоторыми чер- тами к образу героя бульварного романа. Петруша тоже сирота: он покинут всеми, но обретает своего отца, он не знает доско- нально даже своего происхождения и постоянно вынужден голо- дать или жить чужой милостью. В целом, между Верховенским и героем бульварного романа, принадлежащим к типу бедного сиротки, можно поставить даже знак — не равенства, но подобия. 2 О вампиризме Ставрогина см. нашу статью [Шарапова]. 3 Также к образу Родольфа отсылают Валковский («Униженные и ос- корбленные») и Свидригайлов («Преступление и наказание»). Д. Шарапова 83 Как и он, с самого детства Петруша грезит о чем-то выдающемся, однако при сходных обстоятельствах векторы движения героев противоположны. Герой бульварного романа обязательно будет стремиться к свету, даже если это всеми покинутая Лилия-Мария, ставшая от безысходности проституткой, или же Жермен, сын подлеца Грамотея («Парижские тайны»), тогда как энергия Пет- руши направлена на разрушение устоявшегося миропорядка. Остается не раскрытой полностью линия отношений Красави- цы (позже — Лизы) с младшим Верховенским. Она намечена буквально одним штрихом в самом начале романа, но указывает- ся автором вовсе не случайно. Как мы уже говорили, многие ли- нии отброшены Достоевским в процессе написания романа, но их следы остаются даже в окончательной версии: например, дуэль между Ставрогиным и Гагановым, которая не приводит ни к чему конкретному и сюжетной развязки не несет. И дуэли, и пощечи- ны, и драматические сцены, полные театрального пафоса, — все это свойственно жанру бульварного романа и наличествует, ра- зумеется, в «Бесах». Чего стоит ужасный финал романа, напоми- нающий «Агасфера» Э. Сю, в котором к самому концу из семи наследников остается лишь один, все же остальные умирают страшной и мучительной смертью, доводя до безумия одну из главных злодеек произведения в финальной сцене, когда, уже мертвые, они покоятся в раскрытых гробах. Концентрация смер- тей по мере приближения к окончанию романа очень сильно напоминает именно «Агасфера»: Лиза, Марья, Иван и младенец Шатовы, Кириллов, Лебядкин, Хромоножка, Федька, Степан Тро- фимович, Ставрогин — на то, чтобы расстаться с этими героями, сведя их в могилу, Достоевский тратит чрезвычайно малое коли- чество времени и не дает читателю опомниться, закрутив в вихре смертей персонажей, убыстряя темп событий и ошеломляя новы- ми и новыми потерями. Убийства Достоевский в этом произведении обставляет осо- бенно эффектно, хотя и оставляет их за сценой: мы не видим, как Кириллов пускает себе пулю в голову, но мы видим его безум- ную игру в прятки с Петрушей в пустом холодном доме, что во- все не случайно — такими сценами Достоевский создает эффект, как сейчас бы это назвали, триллера. Не менее сознательно он включает в повествование и пожар — это элемент бульварного повествования, довольно часто используемый в романах для того, 84 «Бесы» и бульварный роман чтобы либо лишить героя памяти, либо уничтожить улики, как в случае с «Разносчицей хлеба» Монтепена. До «Бесов» Достоев- ский предпринимает попытки включить пожар в «Идиоте» и «Пре- ступлении и наказании». «Бесы» — первый случай, когда пожар наконец-то выбирается из черновиков в окончательный вариант романа и играет ту же роль, что и пожар в бульварном произве- дении. Для Достоевского пожар — это, прежде всего, эффектная сцена, яркий всполох, который и пугает, и завораживает (любо- пытно вспомнить в связи с этим факт, касающийся страха писа- теля перед огнем [Достоевская: 328]). Есть еще две особенности построения сюжета, роднящие «Бе- сов» с бульварным романом. Это совпадения, роль которых не- возможно переоценить, и резкие переходы от хорошего к плохо- му, разрушение идиллии. И если с совпадениями все достаточно понятно — «Бесы» во многом строятся именно на случайностях и сиюминутных алогичных поступках героев (ко вторым можно причислить скоропалительный брак Ставрогина или грехопаде- ние Лизы, к первым — неверно понятые Федькой Каторжным слова Ставрогина о Лебядкиной, приведшие к гибели, а также цепи трагических совпадений, приведшие к смертям Марьи Ша- товой и Лизы), то резкие переходы на контрасте от хорошего к плохому требуют дополнительного пояснения. Этот прием ча- сто встречается в бульварной литературе (в т. ч. примирение пе- ред смертью заклятых врагов) и используется Достоевским для усиления трагизма. На этом контрасте построена смерть Шатова, к которому только-только вернулась жена, на нем же стоит смерть Верховенского-старшего, в самом конце своего пути ушедшего из дома. Не менее часто этот сюжетный ход использовался До- стоевским в других романах — обретая счастье, герой почти мгно- венно умирает (смерть Горшкова в «Бедных людях», смерть Нелли посреди всеобщей любви в «Униженных и оскорбленных» и т. д.). Итак, в качестве доказательства присутствия влияния на твор- чество Ф. М. Достоевского бульварного романа мы приводим ряд черт бульварного жанра в романе «Бесы», таких как разорван- ность повествования, обусловленная фельетонным способом на- писания произведения, сложная система взаимоотношений (лю- бовных и родственных) персонажей, особенно четко проступаю- щая в черновых записях, где автор экспериментирует с объедине- нием героев в семьи и любовные треугольники, соответствие от- Д. Шарапова 85 дельных главных героев (Лиза, Ставрогин, Верховенский-млад- ший) типам бульварных персонажей. Что же касается сюжетных мотивов, то писатель следует за бульварным жанром в построе- нии интриги на алогичных поступках героев и случайностях, ис- пользует резкие контрасты для придания произведению большего трагизма и испытывает определенную слабость к масштабным эффектным сценам, таким как пожар. Темп событий, убыстряю- щийся ближе к концу, также напоминает бульварный роман: не- много растянутый и неспешный в самом начале, к концу он напо- минает стремительное мелькание спиц в колесе. ЛИТЕРАТУРА Гроссман: Гроссман Л. П. Поэтика Достоевского. М., 1925. Достоевская: Достоевская А. Г. Воспоминания. М., 2015. Достоевский: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1972–1990. Кавелти: Кавелти Дж. Изучение литературных формул // НЛО. 1996. № 22. Неклюдов: Неклюдов С. А. Сюжетные лакуны и композиция целого в ро- мане «Идиот» // Studia Slavica XII. Таллинн, 2014. Шарапова: Шарапова Д. Вампиры Достоевского // XXX Международ- ные Старорусские Чтения «Достоевский и современность». Великий Новгород, 2016. Grenier: Grenier S. Dasha Shatova (Besy): Dostoevsky Reading and Rewrit- ing the Russian Ward (Vospitannitsa) Tradition // New Zealand Slavonic Journal. 1998. МЕЖДУ АНГЛОФОБИЕЙ И АНГЛОМАНИЕЙ: «НЕКАНОНИЧЕСКИЙ» А. КОНАН ДОЙЛЬ В ИМПЕРСКОЙ РОССИИ Мария Кривошеина (Москва) Калифорнийский историк и социолог культуры М. Сэйлер, рас- суждая о культе Шерлока Холмса, указывает на существенную «дистанцию» между прославленным персонажем и его создате- лем. Сэйлер указывает на то, что поклонники холмсианских но- велл нередко были склонны видеть в Дойле всего лишь «биогра- фа» Холмса — это было свойственно не только для «наивных» поклонников, действительно веривших в существование леген- дарного детектива, но и для «ироничных» читателей, осознанно включавшихся в литературную игру (известную как Sherlockian Game — или просто The Game) [Saler: 606–617]. Вполне очевидно, что рецепция персонажа и становление ли- тературной репутации самого Дойля — два не вполне совпадаю- щих процесса; для Российской империи это заявление не менее справедливо, чем для Великобритании. Было бы упрощением по- лагать, что усвоение рассказов о Холмсе русским читателем было параллельно рецепции их автора: последняя формировалась даже сложнее и прихотливей рецепции знаменитого персонажа. Именно на том, как складывалась литературная рецепция самого Дойля в дореволюционной России, я и хочу остановиться, концентриру- ясь не только и не столько на холмсиане, сколько на текстах, не входящих в Holmesian canon. Складывалась эта репутация по мере проникновения различных текстов Дойля в Россию, а также, как я попытаюсь продемонстрировать, под влиянием разнообраз- ных изменений в европейской политической обстановке. В том, как статус Дойля менялся и трансформировался, можно выделить как минимум два этапа — я коротко рассмотрю оба и постара- юсь показать, как Дойль превратился для русского читателя из враждебного «британца-шовиниста» в de facto живого класси- ка, не чуждого русофилии. М. Кривошеина 87 Несмотря на то, что в конце 1890-х и начале 1900-х гг. шерло- киана уже была известна в России, нельзя сказать, что сыщицкие новеллы имели широкий резонанс; до детективного бума на тот момент еще оставалось несколько лет. Самые различные тексты Дойля публиковались в периодике, издавались отдельными изда- ниями и включались в сборники. Cначала переводы из «некано- нического» Дойля были скорее случайными — вероятно, попыт- ками понять, в какой из своих ипостасей Дойль может прийтись по вкусу русскому читателю. Позже, однако, когда популярность Дойля как автора холмсианы уже стала несомненна, решения русских публикаторов Дойля могли быть более мотивированны- ми. Показательна в этом смысле история с журналом «Север», основанным в 1888 г. «Север» начал публиковать Дойля еще в 1895 г. (будучи в этом одним из пионеров)1. Сперва журнал ста- бильно переводил примерно один-два текста Дойля в год, пред- почитая холмсиану2. В какой-то момент журнал решил отказаться от холмсианы и взялся за публикацию рассказов из цикла про бригадира Жерара — о наполеоновских войнах — и остался ве- рен уже преимущественно им. Со временем количество перево- дов увеличилось, и, скажем, в 1905 г. речь шла уже о восьми текстах3, из которых в «канон» входят только три4. Остальные рассказы относятся к военной, медицинской или исторической прозе Дойля. Любопытна позиция журнала — как отмечает С. Васильева, по изначальному замыслу Вс. Соловьева, журнал должен был «не только расширять кругозор читателей, что было традиционно для изданий такого типа, но и формировать их эсте- тические вкусы» [Васильева] — однако неясно, пытались ли сле- 1 Рассказ «Беглецы» [Север]. 2 «Опаловая диадема» [Север 1897]; «Скаковая лошадь» [Север 1898]; «Подвиги бригадира Жерара: Как бригадир попал в замок тьмы» [Се- вер 1903]; «Подвиги бригадира Жерара: Как дьявол искушал брига- дира» [Север 1904]; «Путешествие губернатора» [Север 1904а]. 3 «Подвиги бригадира Жерара: Как бригадир заслужил свою ме- даль» [Север 1905]; «Плохое начало» [Север 1905a]; «Гауландские доктора» [Север 1905b]; «Салли истребительница» [Север 1905c]; «Танцующие фигуры» [Север 1905d]; «Золотое пенсне» [Север 1905e]; «Два пятна» [Север 1905f]; «Подвиг Бимбаши Джойса» [Север 1905g]. 4 Причем один из рассказов, «Пляшущие человечки», мог быть пере- веден с французского, а не английского исходника. 88 Конан Дойль в России дующие редакторы следовать той же линии. Если это так, то довольно парадоксально, что функция «эстетического воспи- тания» доверялась автору, которого некоторые журналисты по- рицали за недостаток вкуса. Однако, вероятнее всего, в какой-то момент переводами из Дойля журнал просто пытался привлечь как можно больше читателей — после перехода издания к Н. Ти- хонову, а затем к М. Ремезовой и Н. Мерцу, журнал столкнулся с финансовыми затруднениями. Как бы то ни было, в самом начале 1900-х публикации из «не- канонического» Дойля-беллетриста были разрозненные и спора- дические: отклики на них не обнаруживаются, впрочем, и откли- ков на холмсиану на самых ранних этапах было не очень много. Однако существует блок текстов Дойля, оказавшийся внезапно востребованным. На тот момент Дойль еще был известен не толь- ко как автор детективной прозы, но и как британский «патриот- империалист», воплощение «хищного» колонизаторского духа — того «коварного Альбиона», о котором писала не чуждая англо- фобским настроениям русская пресса того времени. Так, С. Оль- денбург, рецензируя в 1901 г. для толстого журнала «Русское богатство» сборник “The Green Flag and Other Stories” (не о Шер- локе Холмсе, но на тему войны и спорта), замечает, что Конан Дойль ярко отражает в своих книгах интересы значительной части английской публики, и именно той, которую события послед- них лет выдвинули на первый план <…>. Очерки касаются тех сто- рон, которые дороги бритту известного типа: война, разбой, охота с гончими, кулачный бой, ловкий обман с патриотической или про- фессиональной целью [РБ: 12]. Заметка «Из английской современности» сосредоточена не столь- ко на эстетических достоинствах и недостатках книги Дойля, но на британских ценностях и идеалах, которые Дойль якобы транслировал. В той же рецензии Ольденбург не вполне лестным образом сравнивает Дойля с Р. Киплингом, особенно часто ока- зывавшимся под прицелом русских критиков того времени. В его адрес звучали самые хлесткие формулировки: Киплинга не только нарекали «царем и пророком империализма» [РВ: 20], но и обви- няли в том, что он «пишет евангелие смерти, а не жизни» [НЖ: 20]. Тональность Ольденбурга отчасти объясняется временем написания рецензии — это 1901 г., разгар англо-бурской войны, М. Кривошеина 89 за которой русская публика напряженно следила. Симпатии были на стороне буров — им посвящались сочувственные стихи и пес- ни, а также сериальный роман «Роза Бургер, бурская героиня или золотоискатели в Трансваале», выходивший в Петербурге в 1902– 1903 гг. В этом контексте критическая тональность откликов на тексты «империалиста» Дойля объяснима. Надо сказать, что Дойль, участвовавший в англо-бурской войне в качестве медика, посвятил этим событиям небольшую книгу “The War in South Africa, Its Cause and Conduct”. На брошюру Дойля, перевод кото- рой был «по горячим следам» опубликован в Одессе в 1902 г., вышла рецензия некоего Н. Орлова — в приложении к суворин- скому «Новому времени» — сообщавшая, что «англичане хотят перевести брошюру на все европейские языки и снабдить бес- платным экземпляром каждого депутата и каждую газету в Евро- пе и Америке». По мнению рецензента, небольшая книга пред- ставляла собой «чистейший памфлет, направленный к оправда- нию всех действий англичан. <…> Всему придана такая окраска, что будто бы права англичан неоспоримы, а поступки идеаль- ны» [Орлов: 2–3]5. Идея о «злободневности» творчества Дойля характерна и для первых откликов на холмсиану: таков рассказ В. Тихонова «Сы- щик» (с подзаголовком «Об увлечении Шерлоком Холмсом»), опубликованный в 1902 г. в приложении к «Ниве». Увлечение сыщицкой литературой становится там предметом «спора поко- лений»: — Да, в современной Англии detective является героем! — вставил Александр Львович. — Что же такого? Раз разрушители порядка могут быть героями, то почему охранителей его не считать таковыми же. — Сыщик и герой — как-то плохо вяжется одно с другим, — с пре- зрительной гримасой проговорил Александр Львович. 5 Замечу, что сам факт перевода книги, с одной стороны, довольно примечателен — это могло быть сделано в качестве «отрицательного примера», с другой стороны, кажется, только дополнительно подчер- кивает особый интерес русской публики к англо-бурскому военному конфликту. 90 Конан Дойль в России — Ах, господа либералы! Господа либералы! Какие же вы все одна- ко консерваторы! — буркнул старик и сердито принялся размеши- вать сахар в поданной ему чашке кофе [Тихонов: 90]. Приблизительно в то же время Дойля упоминает журналист И. Шкловский, живший в Лондоне и известный под псевдонимом «Дионео». В одном из очерков для «Русского богатства» Дионео не без некоторого разочарования восклицает — «Как сильно из- менились литературные вкусы за 50–60 лет!» и, оказавшись в ли- тературном клубе в Шафтсбери, с неудовольствием отмечает, что «…нашел и уголовные романы Конан Дойля с английским Леко- ком — Шерлоком Холмсом». «Когда вкусы [нового читателя] разовьются», полагает Дионео, «Дойль исчезнет из книжных ла- вок» [РБ 1907: 29]. Сами по себе хлесткие или пренебрежительные отзывы на холмсиану не были редки, однако рецензенты, как правило, не стремились провести грань между Дойлем и менее качествен- ными перепевами и переделками его текстов. В схожей с Дионео интонации высказывается в 1905 г. Н. Гор, автор «Всемирного вестника» — популярность Дойля к этому моменту, заметим, уже ощутимо растет. Гор пишет: В витринах книжных магазинов пестреют книжечки английского беллетриста Конан-Дойля — описание изумительных приключений сыщика-любителя Шерлока Холмса, но в разных переводах и под разными более-менее заманчивыми заглавиями. И невольно думает- ся, неужели так бедна современная английская литература, что в ней нет ничего более достойного перевода, чем Конан-Дойль. Неужели Конан-Дойль самая что ни на есть теперь знаменитость, гениальный писатель, с которым обязан быть знаком каждый? [ВВ: 117] На свои якобы риторические вопросы Гор дает вполне опреде- ленный ответ, в котором звучат марксистские нотки: Конан-Дойль пошлый, банальный, самый заурядный бульварный романист, ничуть не более того. Правда, умением увлечь читателя интригою своего повествования он во сто раз превосходит наших уголовных романистов, ютящихся в нижних этажах газет мелкой прессы. Им, конечно, есть чему поучиться у Конан-Дойля, но что ка- сается до интеллигентного читателя или пробуждающейся народной М. Кривошеина 91 массы, рвущейся так неудержимо в наши дни к умственному и ду- ховному развитию — им Конан-Дойль не нужен [ВВ: 117]6. Приведенные примеры указывают на то, что до 1905 г. репутация Дойля в России была неустойчивой — не только из-за политиче- ских симпатий Дойля, но и из-за еще неуверенного отношения русских читателей к импортному детективу, который получит массовое распространение немного позже. Однако по мере роста популярности Дойля и благодаря некоторому потеплению в англо- русских отношениях, интонация менялась. Представляется, что многие издатели использовали имя Дойля ради завлечения чита- теля и приумножения коммерческого успеха своих проектов. Когда шерлокиана уже действительно становится массовым чте- нием, тексты Дойля начинают переводиться регулярно; в том числе и выпадающие из канона холмсианы: появляются они в самых различных изданиях и при участии самых разных лиц — от публикуемой одесским писателем С. Полятусом (известным, например, переводом немецкого учебника «Колдовство и лю- бовь») серии «Страшная драма на море», «вольно» основанной на пиратских рассказах Дойля (в конце каждого из 10 выпусков на- ходилось приложение — стихи, кулинарные рецепты, самоучи- тель японского языка, etc.) [СД], до женского журнала «Модный свет». Показательно, что среди пяти переведенных «Модным светом» рассказов, Холмсу посвящен только один — остальные взяты из сборников исторической и мистической прозы Дойля: например, “The Home-Coming” с характерно переведенным за- главием «Мать-Императрица» [МС]. Очевидно, тут дело уже не в «пробных» переводах, но в востребованности автора — когда переводится практически все подряд, и старое, и новое, а привле- кать внимание читателей должны не столько знакомые сюжетные схемы и злободневная тематика, сколько имя известного писателя. 6 Гор вспоминает «схожий» случай популярности зарубежного автора, однако уже из области декадентского чтива: «Такая вакханалия не первый раз происходит около иностранного писателя. После того, как в Москве несколько лет тому назад в Обществе искусства и лите- ратуры с успехом была сыграна трилогия Шнитцлера “Зеленый по- пугай”, появилось одно за другими несколько переводов этого само- го попугая» [ВВ: 117]. 92 Конан Дойль в России Характерна в этом смысле и «верность» некоторых изданий Дойлю — так, в истории рецепции Дойля не последнюю роль сыграло суворинское «Новое время» (вернее, иллюстрированное приложение), обратившее внимание на Дойля, когда он еще не был широко известен в России. Переводило приложение сперва не холмсиану — все началось еще в конце 1890-х с перевода все тех же рассказов о Жераре, привлекших полуразорившийся «Север», а также с рассказа в неоготическом духе о пропавшем поезде7. В 1899 г. приложение опубликовало портрет Дойля (что кажется показательным). Тут, однако, важен нюанс: если сперва публика- ция переводов отставала от английской печати (в частности, от “The Strand”) на несколько лет, то в какой-то момент она нача- ла происходить почти синхронно — как это было с «Собакой Бас- кервилей» [НВ 1901], только на месяц отстававшей от «Стрэнда», что не может не указывать на особые договоренности суворин- ского издания с Дойлем. Суворинское приложение, таким обра- зом, даже не столько откликалось на читательский запрос, сколь- ко, возможно, ориентировалось на английскую популярность писателя8. Характерным образом пик переводов из Дойля прихо- дится на 1908 г., когда количество самых разномастных текстов- пастишей о Холмсе и квази-Холмсе достигает пика. Основное предпочтение приложение отдавало не холмсиане, но сверхъесте- ственным повестям Дойля — что, возможно, объясняется и по- пыткой издания выделиться на фоне прочих изданий, публико- вавших преимущественно шерлокиану. Параллельно с попытками разных авторов и издателей завлечь читателя именем известного писателя обнаруживается и иная тенденция. Показательно стремление «реабилитировать» Дойля, утвердить его статус как «современного классика». В частности, в 1909 г. журнал «Природа и люди» посвятил Дойлю разверну- 7 «Как я побывал в темном замке» [НВ 1895], «Пропавший поезд» [НВ 1899]. 8 Публикация, правда, так и не была завершена. Еще интересней об- стояли дела с циклом о французе Этьене Жераре, потому что публи- кация большей части рассказов следовала за английской печатью по- чти день в день, как, например, рассказ «Как бригадир действовал при Ватерлоо» — в приложении к суворинской газете он выходил частями в том же январе–феврале 1903 г., что и в Лондоне. М. Кривошеина 93 тую, почти панегирическую статью, приуроченную к 50-летнему юбилею писателя. Сочувственно отзываясь о сыщицких новеллах, редакция уделяет особое внимание и «неканоническим» текстам Дойля. Все удостаиваются комплиментарных характеристик: и «ничего общего с [шерлокианой] не имеющий ряд романов и повестей из наполеоновской эпохи», и «Михей Кларк» об ан- глийских религиозных распрях, и названный «шедевром» роман «Изгнанники» об эпохе Людовика XIV, etc. Отдельного упоми- нания удостаивается и «злободневность» писателя: «Что может быть злободневнее приключений Холмса, где разоблачаются закулисные тайны уголовной хроники наших газет? Или серии медицинских рассказов “Вокруг красной ламы”? Или “Торгового дома Герлдостон”, где вы погружаетесь в самую гущу промыш- ленной жизни Англии?». Сообщая, что «столь разностороннего и сильного дарования с избытком хватило бы и на полдюжины известных писателей», анонимный автор обрушивается с крити- кой на дойлевских «бесталанных подражателей» («мусорную ку- чу писаний» которых непременно сметет «волна времени») и замечает, что «ничто так не вредит Дойлю в глазах русского общества, как этот печатный мусор, выбрасываемый на книжный рынок в сотнях тысяч экземпляров» [ПЛ: 20]. Однако в 1910-х гг., когда «детективная эпидемия» немного утихла, а количество дойлевских эпигонов уменьшилось, про- изошла важная перемена — «голос» самого Дойля стал слышней, а интерес к нему — заметней. Вероятно, в какой-то момент в русской культуре начинает закрепляться статус Дойля если и не как классика, то как крупной в английской литературе фигуры — примеров, которые подталкивают именно к этим выводам, доста- точно. Таковыми можно считать особый договор петроградского «Аргуса» с Дойлем (предоставлявшим журналу эксклюзивные права на публикацию свежих переводов) и лондонские отчеты А. Н. Толстого и К. Чуковского об их знакомстве с британским писателем, и напечатанный в «Новом времени» краткий пересказ статьи «Великобритания и будущая война» в 1913 г. Последнее показательно не только как подтверждение того, насколько дол- гоиграющими оказались отношения Дойля с «Новым временем». Публикация вносила новый обертон в формирование русской репутации писателя. Газета сообщала следующее: «Автор Шер- лока Холмса сэр Артур Конан-Дойл в статье под заглавием “Ве- 94 Конан Дойль в России ликобритания и будущая война”, после обсуждения книги гене- рала Бернгарди говорит, что “Англичане безумцы, если не пони- мают предостережения, заключающегося в этой книге”», а далее добавляло — «Автор требует немедленного сооружения туннеля под Ламаншем для безопасности Англии» [НВ 1913]. Здесь речь идет пока только о будущей войне, однако пересказ из «Нового времени» предвосхищает перемену в русской рецеп- ции английской литературы, наступившую после 1914 г. Вступ- ление Британии в Первую мировую войну и изменение статуса англичан в глазах русского социума (уже не враги-колонизаторы, но союзники) не могло не повлиять и на восприятие английских писателей. Случай Дойля показателен: так, в 1915 г. газета «Ран- нее утро» перепечатывает из “Daily News” интервью с Дойлем об идеях для пропагандистских плакатов, призывающих отка- заться от вина на время войны («Ваше пьянство означает смерть наших cолдат!») [РУ], а А. Толстой в своем лондонском травело- ге (в 1916 г.) называет войну — а не литературу, что дополни- тельно подчеркивается — основной темой бесед с Дойлем: По пути Конан-Дойл говорил о войне, объяснял формы встречных офицеров, вытаскивал из кармана какие-то записочки. По его словам, в 1914 году в Англии было всего 600 тысяч войска. Сейчас на всех фронтах, в маршевых ротах и запасных батальонах — миллионы, и столько же рекрутов. Он сам носит рекрутский значок, и сын его дерется во Франции солдатом [Толстой]. Показательно, что в своей характеристике Дойля Толстой упоми- нает и историю бурской войны, написанную Дойлем — подчер- кивая, что именно она и сделала писателя «сэром Артуром», од- нако знакомых по более старым откликам укоризненных оберто- нов здесь нет: На одном из банкетов рядом со мной сидел высокий плечистый че- ловек, с большим ртом, полным крепких зубов, с закрученными в стрелку усами и добродушным взглядом светлых глаз. Близко нагнувшись ко мне, он на невероятном французском языке обещал зайти завтра в десять минут одиннадцатого в гостиницу, чтобы со мной и Чуковским сделать часовую прогулку по Лондону. Это был Конан-Дойл, когда-то незаметный врач, пописывающий рассказы, теперь ставший сэром Артуром за историю бурской войны [Там же]. М. Кривошеина 95 В том же 1916 г. Конан Дойль и вовсе пишет открытое письмо, начинающееся со слов «Дорогие русские друзья и братья!..», републиковавшееся не только в нескольких газетах, но и в виде отдельной листовки «Когда и как будет заключен мир!», вы- шедшей в петроградской серии «Мир и война». Таким образом, автор, порицаемый на ранних этапах рецепции за «шовинизм и милитаризм» превратился в русской печати чуть ли не в сим- вол мира — ведь роль главного врага отводится Германии, а «британский патриотизм» Дойля начинает казаться глубоко положительным качеством. ЛИТЕРАТУРА Васильева: Васильева С. Журнал «Север» под руководством Вс. С. Со- ловьева // НЛО. 2007. № 87. ВВ: Всемирный вестник. 1905. № 9. МС: Модный свет. 1912. № 3. НВ 1895: Литературное приложение к газете «Новое время». 1895. № 8041. НВ 1899: Литературное приложение к газете «Новое время». 1899. №№ 8228, 8235. НВ 1901: Литературное приложение к газете «Новое время». 1901. №№ 9178, 9185, 9192, 9199, 9206, 9213, 9220, 9227, 9241. НВ 1913: Новое время. 1913. 21 января // starosti.ru/article.php?id=35402 (дата просмотра 01.12.2016). НЖ: Новый журнал литературы и искусства. 1902. № 2. Орлов: Орлов Н. Рецензия на А. Конан Дойль «Война в Южной Африке. Ее причины и способ ее ведения. 1902» // Иллюстрированное прило- жение к газете «Новое время». № 1. 1902. ПЛ: Природа и люди. 1909. № 2. РБ: Русское богатство. 1901. Т. 7. РБ 1907: Русское богатство. 1907. Т. 3. РВ: Русский вестник. 1900. № 267. РУ: Раннее утро. 1915. 16 мая // http://starosti.ru/article.php?id=35402 (да- та просмотра 01.12.2016). СД: СТРАШНАЯ ДРАМА НА МОРЕ или Похождения знаменитого атамана морских пиратов ШАРКЕ, прославившегося своею жестоко- стью и бессердечием (составлено по Конан-Дойлю С. С. П-мъ). Одес- са, 1908. Север: Север. 1895. №№ 3–13, 15–35/36. Север 1897: Север. 1897. №№ 30–32. 96 Конан Дойль в России Север 1898: Север. 1898. №№ 35–37. Север 1903: Север. 1903. №№ 47–51. Север 1904: Север. 1904. №№ 26, 28. Север 1904а: Север. 1904. № 35. Север 1905: Север. 1905. №№ 1–3. Север 1905a: Север. 1905. № 20. Север 1905b: Север. 1905. №№ 24–25. Север 1905c: Север. 1905. № 33. Север 1905d: Север. 1905. №№ 36–37. Север 1905e: Север. 1905. № 47. Север 1905f: Север. 1905. №№ 49–50. Север 1905g: Север. 1905. № 52. Тихонов: Тихонов В. Полное собрание сочинений [беллетристических]. СПб., 1914. Т. 1. Толстой: Толстой А. В гостях у англичан. Прогулка с Конан Дойлем // Русские ведомости. 1916. 22 марта // www.chukfamily.ru/Kornei/Biblio/ tolstoy.htm (дата просмотра 01.12.2016). Saler: Saler M. ‘Clap If You Believe in Sherlock Holmes’: Mass Culture and the Re-Enchantment of Modernity, 1890–1940 // The Historical Journal. 2003. Vol. 46. № 3. P. 599–622. «ЗАПИСКИ ГАНИМЕДА» С. А. АУСЛЕНДЕРА И ПЕТЕРБУРГСКИЕ ГАФИЗИТЫ Алексей Самарин (Тарту) «Петербургскими гафизитами» — вслед за Н. А. Богомоловым — мы называем участников закрытого литературно-философского общества «Гафиз» (1906–1907), созданного для узкого круга из- бранных посетителей ивановской «Башни». Кроме Вяч. Иванова и Л. Д. Зиновьевой-Аннибал в него входило восемь человек: Н. А. Бердяев с супругой, М. А. Кузмин с племянником С. А. Аус- лендером, С. М. Городецкий и три «мирискусника»: художники К. А. Сомов и Л. С. Бакст, а также музыкант В. Ф. Нувёль, один из редакторов журнала. Поскольку кружок был тайным, известно о нем немного: основные источники — стихи, дневники и пере- писка В. Иванова и М. Кузмина. По мнению Н. А. Богомолова, деятельность кружка имела существенные последствия для всех участников собраний. И, наверное, сильнее всего «Гафиз» повли- ял на самого молодого из участников кружка — выпускника классической гимназии, затем студента историко-филологическо факультета, С. А. Ауслендера, который едва успел опубликовать свои первые рассказы в периферийных изданиях. Уже в 1906 г. он становится сотрудником журналов «Золотое руно» и «Весы», где и опубликовал к своему 20-летию рассказ «Записки Ганимеда». Этот рассказ Богомолов называет одним из источников наших знаний о «тайном обществе», утверждая, что он «содержит ряд черт, свидетельствующих о некоторых особенностях, общих для всех авторов, входивших в круг “гафизитов”» [Богомолов: 78]. Рассказу посвящено несколько абзацев в его итоговой статье о деятельности кружка, но подробного и детального анализа они не содержат, поскольку и задачи у статьи другие, и другие фигу- ры явно масштабнее фигуры Ауслендера. Тем не менее рассказ этот примечателен, и в значительной мере показателен в целом ряде отношений. Интересна сама публикация этого рассказа как своеобразная жизнетворческая акция, отчасти «подрывающая» деятельность 98 «Записки Ганимеда» С. А. Ауслендера кружка, отчасти реализующая его основные стратегии. Интересна игра с прототипами, в частности — трансформация кружковых псевдонимов в псевдонимы героев рассказа (см. таблицу). Инте- ресна трансформация основных идей кружка. Одна из этих идей — условно «ивановская», другая — «кузминская». Ивановская вос- ходит к идеям Платона о любви (Эросе) как пути познания. Куз- минская — также античного происхождения, но поддержанная и более поздними рефлексами (вроде «Декамерона» и «Пира во вре- мя чумы») — об обострении жажды жизни и художественной впечатлительности при мысли о близкой смерти. Обе эти идеи воплощены в рассказе и участвуют в символической реализации программы, заложенной в псевдониме главного героя — Ганимеда. Ганимед — кружковый псевдоним самого Ауслендера, кото- рый он получил, вероятно, на втором собрании «Гафиза» 8 мая 1906 г. (первое состоялось 2 мая) на башне у Вячеслава Иванова, как и все остальные участники общества. Нетрудно предполо- жить, что герой рассказа — символическая автопроекция автора, а его судьба — своеобразная реализация роли, данной ему вместе с именем. В какой-то степени эта роль разыгрывалась им и в жиз- ни, о чем можно судить по письмам Л. Д. Зиновьевой-Аннибал к М. М. Замятниной. Будущий кружок она характеризует так: «Есть у нас заговор, о котором никому не говори: устроить персидский, Гафисский кабачок: очень интимный, очень смелый, в костюмах, на коврах, философский, художественный и эротический» [Богомолов: 70]. В этом кабачке Ауслендер играл роль виночерпия (кравчего): Мы имеем за вдохновение персидский Гафиз, где мудрость, поэзия, и любовь, и пол смешивался, и Кравчий — прекрасный юноша, как женщина, вдохновлял поэта и пламенил сердца. Наш кравчий, краси- вый юноша, окончивший только гимназию, поэт (и С<оциал>- Д<емократ>!) жаждет мудрости, и прелестно, нежно чувствен и це- ломудрен. Мы одеваем костюмы, некоторые себе сшили дивные, со- вершенно преображаемся, устилаем коврами комнату Вячеслава, ставим на пол подстилочки с вином, сластями и сыром, и так возле- жим в беседе и… поцелуях, называя друг друга именами, нами каж- дым для каждого приду<манными> [Там же: 73]. Характеристика Ауслендера помогает объяснить данное ему имя: в греческой мифологии Ганимед — прекрасный мальчик, похи- щенный Зевсом и сменивший Гебу, то есть ставший виночерпием А. Самарин 99 олимпийцев. Этот сюжет отражен в стихотворении «Гани- мед» (1904) Вяч. Иванова, где, по замечанию И. Гавриловой, «смерть переживается в момент вознесения, т. е. вознесение — это и есть смерть» [Гаврилова: 154]. В сюжете о Ганимеде обыч- но акцентируется возраст героя, так что миф становится своеоб- разной аллегорией взросления, возрастной и творческой инициа- ции, что соответствовало положению Ауслендера среди «небо- жителей» «Гафиза» — выдающихся поэтов, мыслителей и худож- ников. Роль Ганимеда в свернутом виде заключала в себе идею «любимца богов», который должен быть «блажен», что его «при- звали всеблагие как собеседника на пир», по словам Ф. И. Тютче- ва. Пир, действительно, имел место на башне Вяч. Иванова, и он имел прямое отношение к платоновскому «Пиру», так же, как и псевдоним хозяйки сборищ — Диотима (это имя отсылало и к «Ги- периону» Ф. Гельдерлина, и к «Пиру» Платона одновременно). Роль приглашенного, «чужого», ставшего «своим», обыгрыва- ла одновременно и фамилию молодого человека: Ausländer, в пе- реводе с немецкого означает «чужеземец». Из негативно окра- шенного «чужеземца» Ауслендер превращался в вознесенного и гостеприимно принятого «любимца богов». Но ощущение своей неполной причастности к этому кругу все-таки проявляется и в по- ведении самого Ауслендера, и в поведении героя его рассказа. Реальный Ауслендер, видимо, не во всем соответствовал ожи- даниям гафизитов, Вяч. Иванов сообщал жене 1 августа 1906 г.: Разбирали молодых друзей, и мне странно было и жутко прислуши- ваться к мнениям о Городецком. Ганимед, по их суду, очень умен, даровит и физически непривлекателен; душа у него глубже и богаче, чем у Городецкого <...> Все решили, что Городецк<ий> далеко впе- реди по дороге в будущее, значительно моложе, чем Сережа-крав- чий [Богомолов: 82]. Некоторое несоответствие отмечено также и Зиновьевой-Анни- бал: Ауслендер — не только поэт, но и «социал-демократ» (с воск- лицательным знаком). В «Записках Ганимеда» с первых же строк введена тема революции, что, по словам Богомолова, «в равной степени могло обозначать и Великую французскую револю- цию <...> и революцию современную, проходящую перед глазами читателя» [Там же: 79]: 100 «Записки Ганимеда» С. А. Ауслендера Во дни революции несколько друзей составили тайное общество, це- ли которого, несмотря на все старания, мне не удалось доискаться; подлинных имен этих друзей я тоже нигде не нашел, но есть указа- ния, что были это поэты и художники не бесславные в те време- на [Ганимед: 15]. Упомянутое тайное общество недвусмысленно воспроизводит антураж собраний «Гафиза». Сам акт публикации «Записок Ганимеда» был своего рода преступлением против гафизитов, поскольку, хоть и в скрытой форме, в нем приоткрывалась завеса над деятельностью этого «тайного» общества: не случайно впоследствии Кузмин в днев- никовой записи сравнил своего племянника с «итальянским отра- вителем» [Кузмин: 263–264]. В рассказе герой постоянно мучает- ся, разрываемый противоречивыми желаниями: уйти и остаться. В результате, он сам доносит на тайное общество и погибает вме- сте с его членами. Рассказ представляет собой «разрозненные записки одного юноши» с обрамляющим текстом (вступлением и примечаниями) комментатора (очевидно — С. Ауслендера), якобы нашедшего и публикующего эти записки (сам по себе прием довольно тради- ционный: через год к нему прибегнет В. Я. Брюсов, публикуя в тех же «Весах» «Огненного ангела»). Вот как характеризуется автор записок: «Личность этого юноши и его роль в истории обще- ства остаются совершенно не выясненными. По-видимому, вкрав- шись в доверие друзей, он обманул их, а потом, неизвестно чем побуждаемый, поступил с ними совершенно вероломно и послу- жил причиной их рокового конца» [Ганимед: 15]. Понятно, что это всего лишь эпатаж, адресованный другим членам кружка: ни о каком конце реального «Гафиза» речи быть не могло. Рассказ датирован «5–10 июня, 1906, Василь-Сурск», т. е. относится к периоду активной деятельности общества гафи- зитов. «Вероломство» Ауслендера не привело к развалу кружка, хотя он и получил выговор, о чем говорят дневниковые записи Кузмина от 4–5 сентября 1906 г.: Утром получил письмо от Брюсова, из которого узнал, что Сережа свои «Записки Ганимеда» послал в «Весы» <…> Меня очень рас- строили и сам Сережин поступок, и его скрытничанье, и возможное неудовольствие Ивановых <...> Решили пойти к Ивановым раньше, чтобы рассказать историю «Записок Ганимеда». Они казались не- А. Самарин 101 сколько froissés, но все обошлось достаточно благополучно <...> Се- режа, получив не очень большую головомойку от Диотимы <Л. Д. Зи- новьева-Аннибал. — А. С.>, теперь кажется почти доволен заварен- ной им кашей [Кузмин: 216–217]. Два месяца спустя (1 ноября) Ауслендера даже судили вместе с Нувёлем за какие-то проступки, но за какие именно — неясно: Сережа на суд Гафиситов не пошел <...> Сначала судили Сережу и Renouveau; к первому отнеслись довольно строго и по заслугам, раз он сам не дорожит, не стремится, и не проникся до того, что мог не пойти просто потому, что боялся скуки и гнева Диотимы [Там же: 253]. Если коварство героя рассказа не отражает реальных событий, то что же оно отражает? По нашему мнению, оно воссоздает си- туацию (назовем ее условно «пир во время чумы»), которую Куз- мин считал творчески наиболее плодотворной и которая по- своему выражена в мифологической семантике имени Ганимеда. Рассмотрим рассказ подробнее. Он состоит из предисловия из- дателя, основного текста — «записок» героя о жизни тайного общества, — и послесловия издателя. Предисловие содержит от- рывок из газетной статьи времен Французской революции, опи- сывающей гибель кружка аристократов из-за анонимного доноса. Там же дается догадка о причинах гибели этого кружка — ковар- ство автора «Записок». Сами «Записки» проясняют предысторию события, как бы отвечая на вопрос: почему герой решил донести? Однако однозначного ответа в тексте «Записок» нет, хотя перед нами раскрываются колебания героя: «малодушная мысль о бег- стве не раз соблазняла меня» [Ганимед: 17], «твердое решение не возвращаться больше к друзьям утешало меня, и мысль об измене казалась мне желанной» [Там же: 20] «как бы желал я, чтобы какая-нибудь сила отторгла меня от этого сладкого, но гибельно- го яда» [Там же: 22]. В финальном послесловии приводится раз- розненный фрагмент, не попавший в основной текст, из которого ясно, что герой обрекает на гибель и себя: «Я отравлен смертель- ным ядом. Нет для меня противоядий... Пусть гибну я… пусть гибнет в с е ...» [Там же: 22]. Таким образом, действия героя по- лучают в конце новую интерпретацию: в начале он представлен, как предатель, в конце — как самоубийца. 102 «Записки Ганимеда» С. А. Ауслендера Зачем герою нужна такая гибель? Написав анонимное письмо, герой реализует модель, многократно описанную Кузминым и представителями его круга. В записи за 26 апреля, описывая Ива- новскую «среду», на которой «создание “Гафиза” было реше- но <...> окончательно» [Богомолов: 70], Кузмин отмечает: «Я слы- шал, как Сомов говорил какой-то даме, что нужно жить так, буд- то завтра нам предстоит смерть <...> мысль, за которую я всецело стою» [Кузмин: 137]. В развернутом виде эта мысль представлена в предисловии Кузмина к сборнику Ахматовой «Вечер» (1912): В Александрии существовало общество, члены которого для более острого и интенсивного наслаждения жизнью считали себя обречен- ными на смерть. Каждый день их, каждый час был предсмертным. Хотя предсмертное времяпровождение в данном обществе сводилось к сплошным оргиям, нам кажется, что сама мысль о предсмертном обострении восприимчивости и чувствительности эпидермы и чув- ства более чем справедлива [Ахматова: 7]. Та же идея эксплицирована в сюжете более позднего рассказа Ауслендера «Вечер у господина Де Севираж». С этой точки зре- ния, донос Ганимеда на самого себя и членов своего кружка только обостряет «декамероновскую» остроту художественно- интеллектуального «пира во время чумы». Донос ставит его на грань жизни и смерти. В ослабленном виде, таким же «доносом» являлась публикация самого рассказа «Записки Ганимеда» в брю- совских «Весах». Если же говорить о том, как это связано с ро- лью Ганимеда и семантикой имени, то, на наш взгляд, вознесение Ганимеда, которое одновременно является смертью и откровени- ем содержит в себе в сжатом виде то же базовое противоречие или контраст. Юный Ауслендер оказался в «Гафизе» на положе- нии Кравчего, но он явно хотел чего-то большего, и в рассказе он метафорически изобразил себя, акцентируя внимание не на при- служивании богам, а на драматической смерти, соединенной с творческим вознесением. Рассказ является автометаописательным: как и герой рассказа, автор рискует «умереть» (т. е. быть исключенным из общества), но взамен может получить литературное бессмертие, подобное тому, какое получает и герой-автор «разрозненных записок». Та- кое переплетение планов реальности генетически связано с сим- волистской эстетикой, в которой, согласно З. Г. Минц, «реально- А. Самарин 103 сти приписываются свойства художественного текста. Мир, с этих позиций, предстает как иерархия текстов. На вершине располага- ется отражающий мифологическую природу мира универсальный Текст — текст высшего уровня», который «реализуется в “текс- тах жизни” и в “текстах искусства”» [Минц: 97]. «Записки Ганимеда» в какой-то мере оказались все-таки и за- писками Герострата (или Прометея), потому что отцы-основатели кружка «Гафиз» замышляли акцию публикации анонимного аль- манаха с собственным разоблачением, но Ауслендер в какой-то степени украл эту идею. Может быть, фальстарт и помешал более обширному замыслу осуществиться. Зато Ауслендер смог впи- сать свое имя в символистскую традицию одновременно ориги- нальным и традиционным способом. ТАБЛИЦА ГАФИЗСКОЕ «Записки ЛИЧНОСТЬ ПРИЗНАКИ ИМЯ Ганимеда» В. И. Иванов Эль-Руми; 1. Евфорион 1. Анаграмма, Гиперион 2. <Светоний> ‘поэт’, ‘миф. ге- рой’; 2. ‘историк’ Л. Д. Зиновье- Диотима 1. Клио 1. ‘Античность’, ва-Аннибал 2. <Царица ‘мудрая женщина’; Савская> 2. ‘Библия’ Н. А. Бердяев Соломон; Ирод ‘царь’, ‘восток’, Ассаргадон ‘Библия’ Л. Ю. Бердяева Муза; Муза ‘Античность’, Мельпомена ‘муза’ М. А. Кузмин Антиной; Адонис ‘Античность’, Харикл ‘красавец’, ‘смерть’, ‘культ’, ‘Египет’ К. А. Сомов Аладин Алишар ‘Восток’ В. Ф. Нувёль Петроний; 1. Патрокл ‘античность’, Корсар; 2. <Светоний> ‘друг царя’ Renouveau Л. С. Бакст Апеллес Парразий ‘Античность’, ‘ху- дожник’, ‘состяза- ние’ С. М. Городец- Гермес; Поллукс ‘Античность’, кий Зейн ‘бог’ Ауслендер Ганимед Ганимед ‘Античность’, (Кравчий) ‘кравчий богов’ 104 «Записки Ганимеда» С. А. Ауслендера ЛИТЕРАТУРА Ахматова: Ахматова А. Вечер. Стихи. СПб., 1912. Богомолов: Богомолов Н. А. Петербургские гафизиты // Михаил Кузмин: статьи и материалы. М., 1995. Гаврилова: Гаврилова И. «Я рос, меня, как ганимеда...» в контексте ос- новных кодов книги Б. Пастернака «Близнец в тучах» // Русская фи- лология. 24: Сборник научных работ молодых филологов. Тарту, 2013. Ганимед: Ауслендер С. А. Записки Ганимеда // Весы. 1906. № 9. Кузмин: Кузмин М. А. Дневник 1905–1907. Предисл., подготов. текста и коммент. Н. А. Богомолова и С. В. Шумихина. СПб., 2000. Минц: Минц З. Г. Поэтика русского символизма. СПб., 2004. «СЕРДЦЕ, КОТОРОЕ Я ДОЛЖЕН ВСЕ ВРЕМЯ ДЕРЖАТЬ В ЗУБАХ»: ЕЩЕ РАЗ О СТЕРНИАНСКОЙ УСТАНОВКЕ «СЕНТИМЕНТАЛЬНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ» В. ШКЛОВСКОГО Виктория Буяновская, Марсель Хамитов (Москва) Два текста, которые будут в фокусе нашей статьи, разделяют полтора столетия: «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии» Лоренса Стерна было впервые опубликовано в 1768 г., «Сентиментальное путешествие» Виктора Шкловского — в 1924 г. Однако в соответствии с отчетливой установкой последнего, вы- раженной уже в недвусмысленно цитатном названии его литера- турной автобиографии, два «путешествия» могут и должны быть соположены. Их стилистическое сходство уже не раз становилось объектом исследований, — это отчасти было подсказано стерно- ведческими штудиями самого Шкловского, правомерно заявляв- шего в том же «Сентиментальном путешествии», что он «воскре- сил Стерна в России, сумев прочитать его» [Шкловский: 226]. Так, например, характерная для его нарративной манеры череда сжатых и принципиально незавершенных сюжетов с опущенны- ми повествовательными звеньями может отсылать к стерновским «историям без конца», подробно проанализированным самим Шкловским в статье «О занимательности докучных сказок». По его мнению, Стерн заменяет романное действие «призраком» действия, и в таком «антиромане» центр тяжести смещен с фабу- лы на психологическое развитие героев и игру с читате- лем [Шкловский 1983: 121]. Несомненно, в значительной степени эту характеристику можно перенести и на книгу самого Шклов- ского. Так, вполне закономерно, большинство исследователей транспонировали стернианскую повествовательную манеру на характерный стиль Шкловского (см., напр.: [Свердлов: 299–300]). Л. Я. Гинзбург считала стилистическое «стернианство» органиче- ским порождением его собственной природы. Процитируем 106 Два «Сентиментальных путешествия» фрагмент из ее «Записных книжек»: «Интерес Шкловского к Стерну не случайность. Но сдвиги, перемещения и отступления являются для него литературным приёмом, быть может, в гораздо меньшей степени, чем для Стерна; они производное от устрой- ства его мыслительного аппарата» [Гинзбург: 13]. Однако чисто стилистическая ориентация на Стерна не могла быть достаточным основанием для столь существенной и почти «обнаженной» аллюзии. И хотя сам Шкловский в эпилоге своей книги подчеркивает, что, например, группа «Серапионовы бра- тья» свое название выбрала абсолютно случайно и без какой-либо ориентации на Гофмана [Шкловский: 257], как бы имплицитно предлагая так же читать заглавие его «автобиографии», все же два «Сентиментальных путешествия» связаны на более глубоком, типологически-структурном уровне. Их диалектическое взаимоот- ношение строится на полярных силах отталкивания и притяжения. Прежде всего рассмотрим их антитетическую связку — тем более что рассказчик, казалось бы, всеми силами стремится сде- лать так, чтобы его повествование было антисентиментальным, противопоставленным «чувствительному» путешествию стерни- анского Йорика. «Сентиментальность» романа Стерна заключа- ется, прежде всего, в том, что, несмотря на заглавие, в нем паро- дически снимаются все жанровые маркеры традиционного траве- лога (например, географические и бытописательные элементы), и реальное путешествие рассказчика, пастора Йорика, заменяется его душевной эволюцией, постепенным развитием в нем «чувст- вительности» и, можно сказать, «христианства сердца». Чтобы понять, насколько внешне контрастен этой «сентиментальной» программе автобиографический сюжет книги Шкловского, доста- точно кратко напомнить ее содержание. Рассказчик, помощник комиссара Временного правительства, закончивший школу бро- невых офицеров-инструкторов, вынужден по приказу начальства отправиться в наиболее проблемные точки сначала Юго-Западно- го фронта Первой мировой, а затем и постимпериальной России и ее бывших колоний (например, в Персию) — и повсюду он, если пользоваться его собственным выражением, «приговорён смот- реть» [Там же: 126] одну и ту же картину: военное помешатель- ство всего мира, на глазах лишающегося человечности. Стерни- анская модель кажется полностью инвертированной. Географиче- ское путешествие здесь действительно происходит и описано В. Буяновская, М. Хамитов 107 со значительно большей тщательностью, чем в заметках пастора Йорика, почти лишенных каких бы то ни было географических атрибуций. Однако это путешествие вынужденное, спровоциро- ванное — как страшной эпохой, сдвигающей с места целые наро- ды, так и профессиональными обязанностями рассказчика1. Про- фессия здесь особенно показательна: если стерновский Йорик — пастор, и «миссия» его «сентиментального» путешествия — понимать и объединять людей, то «работа» и своего рода «анти- миссия» героя Шкловского заключается в том, что в должности помощника комиссара он обязан агитировать разуверившихся солдат идти в безвыходный бой. Этот эпизод рефреном проходит в первой части книги, и композиция его остается неизменной: ге- рой прибывает в расположение отряда, отказывающегося насту- пать, произносит пламенную и «безнадёжную», по его собствен- ным словам, речь, побуждая солдат вступить в бой, в котором — он знает это наверняка — им предстоит пропасть; наконец, отряд идет в атаку и полностью погибает, и эта военная трагедия дает- ся в подчеркнуто-отстраненном описании (ср.: «Достал откуда- то <…> винтовки, патроны и послал их в бой. Почти весь баталь- он погиб в одной отчаянной атаке» [Шкловский: 66]). Можно говорить о структурной функции особого типа нарра- тива, представленного в автобиографии Шкловского. Его «Сен- тиментальное путешествие» — это разнородное и дискретное повествование, как бы сшитое из отдельных лоскутов — малых историй со «свернутым», предельно сжатым сюжетом, занимаю- щим не более пары предложений. При этом каждая из этих исто- рий представляет собой буквально «маленькую трагедию», вы- хваченную конкретную сцену из панорамы военного хаоса; каж- дый малый сюжет разворачивается под изначальным знаком смерти, — и отстраненно-лаконичный стиль рассказчика подчерк- нуто контрастирует с традиционным нарративом трагического. Вот характерный пример такого свернутого сюжета: «Встретил здесь я одного товарища, его убили в боях этого же дня» [Там же: 59], — на этом начатая «история» завершается; больше об этом товарище не будет сказано ничего, и читатель не узнает даже его 1 И хаотичность, непонятность для самого героя собственного «путе- шествия» будет постоянно подчеркиваться: «Не в первый раз я са- дился на поезд, не зная, куда он едет» [Шкловский: 201]. 108 Два «Сентиментальных путешествия» имени. Сразу следом идет описание циничного быта войны: «А вот под кустом лежит у самой дороги убитый <…> рядом с ним завтракают австрийскими консервами спокойные солдаты и ставят жестянки на труп» [Шкловский: 59]. Точно так же подчеркнуто-сухо, отстраненно, как в эпизодах революционного Петербурга и фронтов Гражданской войны, опи- сываются события на гетмановской Украине и в Персии, — гео- графия отступает на периферию, но не для стерновского оттене- ния внутреннего развития героя, а для изображения всеобщего военного хаоса, уничтожающего индивидуально-культурное, че- ловеческое. Показательна микроистория про товарища Л., кото- рый, приехав на Восток, ожидал «Востока пестрого, как павлиний хвост», а увидел только «войну обнажённую» [Там же: 90]. Каж- дый народ в описании рассказчика еще сохраняет свою самобыт- ность и изолированность, — но в системе мировой войны нацио- нальные различия ослабевают перед всеобщим помешательством, перед резким понижением ценности человеческой жизни. Как русские солдаты клали жестянки на труп убитого, так персы спо- койно гуляют по улицам, переступая через трупы, которые они уже не замечают. Все народы оказываются включенными в без- личный круг общемирового зла. Следующий фрагмент иллюстри- рует этот тезис: Военно-Грузинская дорога была занята ингушами <…> Черкесы спустились с гор и напали на терских казаков <…> Грозный был осаждён. С гор Дербента спускались люди на Петровск. Татары по- сматривали на Бакинскую железную дорогу <…> В Елизаветполе и других местах, где было можно, татары резали армян. Армяне реза- ли татар2 [Там же: 134]. Наконец, завершается этот страшный ряд уже совершенно без- личным злом: «кто-то <курсив наш. — М. Х., В. Б.> резал рус- ских поселенцев в Муганской степи» [Там же]. Универсум в «Сен- тиментальном путешествии», таким образом, представляет собой бесконечный процесс перетекания одного зла в другое — меня- 2 Иногда этот круговорот войны показан в рамках одного предло- жения, когда «субъект» зла немедленно становится его «объектом»: «Правда, недавно казаки разграбили какой-то аул и пригнали оттуда скот, но сейчас их ограбили» [Шкловский: 141]. В. Буяновская, М. Хамитов 109 ются локусы и персонажи, зачастую остающиеся безымянными, но неизменной и неотвратимой остается смерть. Такой художественный мир и индифферентное повествование требуют особого типа рассказчика — безразличного хроникера, чьи чувства, в оппозицию внутреннему развитию стерновского Йорика, обязаны атрофироваться в апокалиптическом мире. Важ- ной метафорой атрофии восприятия, на наш взгляд, является рассказанная еще в первой части книги история пациента в боль- нице, в которую попадает герой Шкловского. Описывая диагноз этого солдата (его барабанные перепонки после взрыва были «вбиты» в ушные раковины), рассказчик метафорически транс- понирует это на собственное внутреннее состояние: «Казалось, что все правы, в ушах чесались вогнутые туда и ущемленные между слуховыми косточками барабанные перепонки, сердце не горело и тоже как-то ныло» [Шкловский: 71]. Как мы видим, он намеренно пытается сконструировать свой образ как «неслы- шащего» и «неслушающего» человека с атрофией восприятия, с «негорящим» сердцем — и то, что оно все еще «как-то ноет», как кажется, является лишь рудиментом «сентиментального» вос- приятия. Действительно, затем рассказчик сверхкратко сообщит даже о гибели своих ближайших родственников (например, бра- тьев), причем микрорассказ о них будет дан инвертированно: сначала будет заявлено об их гибели, — и только затем следует короткий рассказ об их жизни. В одном из случаев мы узнаём имя брата только в самом конце микроистории [Там же: 153, 160]. Таким образом, автобиография превращается в своего рода отст- раненный мартиролог. Старательно избегая любого «вчувствования» в рассказанные им истории, герой Шкловского стремится подменить свое «я» более крупными объектами, размыть свою личность в историче- ском хаосе; место конкретного человека в таком атрофированном мире должна занять безличная и бесстрастная История. Показа- тельно, что уже в первой части «Сентиментального путешествия» рассказчик стремится как можно скорее перейти к общеисториче- ским выводам (о ходе и сути войны, о причинах революции в Рос- сии); эти обобщающие рассуждения, которые более органично смотрелись бы в эпилоге произведения (главный образец здесь, несомненно, роман-эпопея Толстого), усиливают деконкретиза- цию художественного мира, переход от человеческой личности 110 Два «Сентиментальных путешествия» к безличной Истории как таковой. Это «историческое» расшире- ние своей автобиографии рассказчик усиливает и литературной контекстуализацией, стремясь любым способом уйти от своего конкретно-индивидуального «я» — хотя бы к литературным про- образам. Наиболее показательным примером здесь послужит его сравнение собственного текста с «Анабасисом» Ксенофонта с его подчеркнуто-объективным описанием; интересно, что свое пове- ствование герой иронично называет «русским катабасисом» — то есть сошествием в Ад [Шкловский: 138]. Преисподняя здесь — страшный и обезличивающий мир, где История преобладает над Биографией с требованием атрофирования любого «сентимен- тального» органа. Здесь Шкловский опишет эту потерю личного «я» так: «Жизнь течёт обрывистыми кусками, принадлежащими разным системам» [Там же: 186]; в начале книги он выскажется ещё афористичнее: «Личная жизнь казалась бледной» [Там же: 40]. Таким образом, первичный вывод, который мы могли бы сде- лать — это заявить, что антистернианская установка героя на ре- дукцию собственного восприятия и его стремление к тотальной объективизации нарушает интроспективную природу автобио- графического жанра и тем самым как бы подрывает его изнутри, превращая в безличную историческую хронику.  Постепенно на глубинном уровне начинает разворачиваться скрытый сюжет «путешествия» — сдвиг от отстраненного ведения хроники к узнаванию и передаче простых человеческих истин. Предпосылка для сдвига заключена в самой этой подчеркнутой и как бы «насильственной» сухой объективности, заставляющей рассказчика одергивать себя, напоминать себе о своих четких су- губо мемуарных, фактографических задачах. Так, еще в самом начале книги он совершенно «элегически» восклицает: «мне не хотелось бы плакать над вашими могилами, бедные мои товари- щи!» [Там же: 39], однако немедленно, уже следующим предло- жением, возвращает себе маску отстраненного хроникера: «Но я изменил себе, — я не хочу быть критиком событий <…> Я рас- сказываю о событиях и приготовляю из себя для потомства пре- парат» [Там же]. Смена повествовательного принципа становится очевидной, если сопоставить это, как кажется, программное замечание с резким комментарием, на середине книги внезапно отменяющим все прежние критерии отбора фактов: «Мне скажут, В. Буяновская, М. Хамитов 111 что это сюда не относится. А мне какое дело. Я-то должен носить это все в душе?» [Шкловский: 164]. Однако настоящий переход от хаоса (в том числе, нарративно- го — калейдоскопа дорожных впечатлений) к связности, от соби- рательного «все» («армия», «народ») — к «одному» происходит только в финале. Именно финал высвечивает сквозную линию обретения нового взгляда и в полной мере реализует «стерниан- скую» тему, точнее, ставит в сильную позицию «стернианский» комплекс мотивов и «сентиментальную» идею. Главным ключом к наиболее существенной, содержательной связи двух «Путеше- ствий» становится смена тона, сознательное прерывание череды безнадежно-пессимистичных картин и выдвижение на передний план фигуры одного из многочисленных эпизодических персо- нажей — доктора Шеда, главы американской миссии в Персии. Развернутый рассказ о Шеде отчетливо противопоставлен бес- численным сжатым историям, включенным в «Путешествие». Внешне Шед подчеркнуто обыкновенен, «мал» и даже почти комичен: «Черным столбиком стоял он среди нас. Волосы у него были мытые и пушистые» [Там же: 261]. Еще будучи только ко- ротко упомянутым в основной части, он уже выделяется среди остальных, представая в «эпическом» ореоле: «Часто к доктору Шеду, седому старику, главе миссии, приходили караваны вер- блюдов с серебром» [Там же: 126]. В эпилоге, в первых изданиях «Сентиментального путешествия», отделенного от двух частей книги, этот, казалось, «брошенный» образ развивается, превраща- ясь во «вневременной» символ, ориентир, утверждающий обще- человеческое поверх национального: «Серебро шло к доктору Шеду непрерывно, и никто не накладывал на него рук, потому что все менялось и менялись люди, ищущие убежище за глиняной стеной американской миссии, но доктор Шед кормил всех» [Там же: 264]. Шед делает невозможное, число спасенных им детей поистине эпическое — 3500, а скудность средств для их спасения лишь усиливает эффект, отсюда — почти былинные формулы: «Тогда доктор Шед сел на свой четырехколесный шарабан и по- ехал вслед бегущему народу» [Там же]. Наконец, одного из глав- ных врагов, полумифического курда Синко, Шед взял сам и не физической, а как бы внутренней своей силой: «рукой за руку» и увез судить, и «никто не преградил дорогу Шеду» [Там же: 266]; эта молчаливая торжественная сцена, которая, очевидно, кладет 112 Два «Сентиментальных путешествия» конец существенному этапу в межнациональной войне в Персии, также как будто переносит нас в сферу эпического. В той же плоскости, что и подвиг Шеда, лежит, как кажется, еще одна магистральная тема эпилога — героический труд наро- да, через который сохраняется связь времен и, в конечном итоге, обретается спасение: «Люди, держащиеся за станки, всегда правы. Эти люди прорастут, как семена. Рассказывают, что в Саратов- ской губернии взошел хлеб от прошлогоднего посева» [Шклов- ский: 259]. Жизнь создается заново опять и опять (местами это «конструирование» показано совсем буквально: рассказчик отме- чает, например, что при нем в Петербурге 1919 г. «изобрели са- ни» [Там же: 178]), и каждый раз возвращается к своим истокам: так, исход айсоров из Северной Персии в Месопотамию сразу актуализирует и библейские, и самые далекие исторические ал- люзии. Но этот пафос «глобальной перспективы» подразумевает и то, что, хотя народы и страна могут возродиться, человек как бы само собой приносится в жертву, а успокоение остается ис- кать в вере в Историю: «Кончиться можем только мы, Россия продолжается» [Там же: 259]. Иначе — при всей героической масштабности его личности — смотрит на мир доктор Шед: он не утратил способность замечать отдельного, каждого человека, и именно из множества отдельных спасенных жизней складывается эпическое число его «побед». На Востоке, где «убитых детей не считают» [Там же: 261], он как бы остраняет факт смерти, возвращает истинный смысл словам, с полной серьезностью говоря солдатам: «Господа! Вчера я нашел на базаре у стены лежащего шестилетнего мальчика, совершенно мертвого» [Там же]. Эта его своеобразная проповедь противопо- ставлена бессмысленному и даже вредному «проповедничеству» рассказчика («Я говорил с отчаянной энергией о праве револю- ции на наши жизни» [Там же: 51]) и сближает Шеда со стернов- ским пастором Йориком, тем более, что его фамилия по-англий- ски “to shed” означает «проливать [слёзы, кровь]». И само его дело в условиях войны, конечно, оказывается в наибольшей сте- пени приближенным к высокой миссии. Еще один герой «Путе- шествия», которому хватает внутренней силы противостоять зверству окружающих — тоже доктор, и он также оказывается наделенным особой властью: «Доктор Горбенко прогнал солдат, как кур» [Там же: 220]. В. Буяновская, М. Хамитов 113 Именами этих героев рассказчик заканчивает книгу: они спаса- ют его от растворения, превращения «в тень среди теней» [Шклов- ский: 266], но не только потому, что они являются вневременны- ми ориентирами, а потому, что благодаря ним, в особенности, Шеду становится возможным переход от Истории к Биографии3. Для рассказчика это важно, в том числе, и в автометаописа- тельном смысле, — хроника «внешних» событий получает право стать хроникой событий «внутренних», и название книги, весьма неожиданное для мемуаров о войне, акцентирует внимание как раз на «единичности» пути, который должен быть пройден глав- ным героем. В самом финале «Путешествия» рассказчик окончательно срывает маску отстраненного хроникера и, прямо обращаясь к доктору Шеду, плачет над собственной судьбой. В комментари- ях А. Галушкина и В. Нехотина эта адресация списывается на то, что Шкловский, вероятно, не знал о смерти реального доктора Шеда [Там же: 441]. Однако, как кажется, возможность этого диалога в жизни не столь важна, как важно поставить маркер особого «сердечного» стиля, стремящегося к сентименталистской эпистолярности. Рассказчик больше не может сдерживаться, и эпилог составляется из льющихся потоком фрагментов основ- ной части, но только теперь они проживаются со всей остротой, сама фиксация пережитого обостряет, а не охлаждает, как преж- де, чувства: «Нет, не нужно было мне писать этого. Я согрел свое сердце. Оно — болит» [Там же: 266]. Таким образом, хотя авто- биографический герой Шкловского в хаосе «всечеловеческой» войны должен был стать мизантропом, разучиться чувствовать, в действительности он научился этому. Более того, теперь он признается, что ему жаль Россию — и что когда-нибудь неиз- бежно она «оттает» и «горько заплачет» [Там же: 265]. Здесь мы видим уже не «эпический» пафос продолжения, незыблемости, но катартически-человеческое. Война и все, через что Россия прошла в годы революции, начинает оцениваться «живыми», и, на самом деле, единственно нормальными мерками, но для этого сентиментальное должно было подняться до уровня эпического и победить, преодолеть его. «Версия» Шкловского, таким обра- 3 Ср. с тезисом, который рассказчику приходится буквально «выстра- дать»: «Не историю нужно делать, а биографию» [Шкловский: 114]. 114 Два «Сентиментальных путешествия» зом, «оживляет» стерновскую идею: она должна быть в букваль- ном и переносном смыслах «завоевана», или, если говорить язы- ком сентименталистов, выстрадана, и тем самым «от обратного» и в борьбе с новой силой должна быть утверждена. ЛИТЕРАТУРА Гинзбург: Гинзбург Л. Я. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. СПб., 2002. Свердлов: Свердлов М. И. Зеркало и микроскоп: Шкловский-персонаж в перипетиях жанровой борьбы // Культ как феномен литературного процесса: автор, текст, читатель. М., 2011. Шкловский: Шкловский В. Сентиментальное путешествие // Шклов- ский В. Б. Еще ничего не кончилось... // Комм. А. Галушкина, В. Не- хотина. М., 2002. Шкловский 1983: Шкловский В. Б. О занимательности докучных ска- зок // Шкловский В. Б. Избр.: В 2 т. М., 1983. Т. 1: Повести о прозе. ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБЪЕДИНЕНИЕ ЭМОЦИОНАЛИСТОВ В ДНЕВНИКАХ МИХАИЛА КУЗМИНА Александра Пахомова (Санкт-Петербург) 1. Эмоционалисты — одно из многочисленных литературных объе- динений, существовавших в Петрограде (Ленинграде) в начале 1920-х гг. Оно не оставило заметного следа в истории литерату- ры, и о большинстве участников этого объединения знают только специалисты. Так, в числе эмоционалистов, кроме хорошо из- вестных Михаила Кузмина, Юрия Юркуна, Анны и Сергея Рад- ловых, Константина Вагинова, называют также Бориса Папариго- пуло, Адриана Пиотровского, Владимира Дмитриева, Ольгу Зив и Ореста Тизенгаузена. Необычным это объединение можно счи- тать потому, что центральной фигурой его был М. А. Кузмин — до того не входивший ни в какие литературные группировки (тем более, в качестве основателя). Новым объединением были изданы три номера альманаха «Абраксас», манифесты «Декларация эмо- ционализма» и «Приветствие художникам молодой Германии от группы эмоционалистов» [Никольская; Тимофеев]. Впервые в научной литературе эта группировка была описана Т. Л. Никольской, которая обратила внимание на связь эмоциона- листов с идеями экспрессионизма, популярного в 1920-е гг. [Ни- кольская]. Такой подход продолжен в работах В. Н. Терехиной, встраивающей деятельность эмоционалистов в широкий контекст экспрессионизма в русской литературе [Терехина]. В ряде других исследований это литературное образование преимущественно связывается с творческой деятельностью М. А. Кузьмина, рассматривается как эпизод его творческой био- графии. Так, Н. А. Богомолов и Дж. Э. Малмстад отмечают стрем- ление Кузмина создать литературную группу, отвечающую его собственному пониманию природы творчества, не стесненного программными установками: 116 Литературное объединение эмоционалистов Насколько нам известно, это была единственная его попытка такого рода, уникальная попытка создать группу без групповой дисципли- ны, строгих правил и прочего. <…> Вся эта деятельность была лишь внешним проявлением того, что происходило в самом творчестве Кузмина [Богомолов, Малмстад: 284, 285]. А. В. Лавров и Р. Д. Тименчик считают это объединение искусст- венным, поддерживаемым только авторитетом основателя: Поддавшись, однако, в начале 1920-х годов искушению атмосферой бурного самоопределения литературных группировок, Кузмин сфор- мулировал тезисы «эмоционализма», <…> Такая предельно «непро- граммная» программа не вызвала практически никакого резонанса и осталась незаметной в динамике литературного процесса 1920-х го- дов, круг «эмоционалистов» ограничился людьми, жизненно близ- кими М. Кузмину [Лавров, Тименчик: 12]. В целом история объединения эмоционалистов еще изучена не- достаточно. Специальному рассмотрению этого вопроса была по- священа только работа И. Н. Шатовой [Шатова]. При этом до сих пор не учтенными остаются некоторые дневниковые записи Кузь- мина, время написания которых совпадает с периодом возникно- вения группы эмоционалистов. Обоснованным представляется, прежде всего, рассматривать это объединение как интересный литературный проект, который полностью не был осуществлен. В настоящей работе мы попыта- емся дополнить имеющиеся сведения об эмоционализме с учетом нового материала — дневниковых записей Кузмина, относящихся к периоду существования этого объединения. Перед нами также стоят задачи: исследовать отношение Кузмина к эмоционализму и показать, как с течением времени менялся и корректировался его проект по созданию литературной группы. 2. Дневниковые записи Кузмина, в которых прямо или косвенно упоминается объединение эмоционалистов, охватывают период с осени 1921 г. по лето 1924 г. Часть из них уже была введена в на- учный оборот. Так, издан был дневник за 1921 г. [Дневник 1921], А. Пахомова 117 записи за 1922 г. были подготовлены к печати1 [Дневник 1922], дневник за 1923–1924 гг. не опубликован [Дневник XIII; Днев- ник XIV], но отдельные записи появлялись в исследованиях2. В 1921 г. устанавливается круг авторов, произведения кото- рых будут напечатаны в «Абраксасе» и имена которых появятся под манифестом эмоционалистов. Первое выступление группы авторов, близких к Кузмину, — альманах «Часы» — состоялось за несколько месяцев до оформления объединения — в декабре 1921 года (на обложке указан 1922 год). Связать «Часы» с эмоцио- нализмом позволяют слова самого Кузмина: «Последние годы группа друзей и единомышленников объединилась под названи- ем «эмоционалисты» и мы издали альманах «Часы» и три выпуска «Абраксаса» [Никольская: 61]. Однако нельзя не заметить разли- чий в составе авторов двух разных альманахов: в «Часах» опубли- кованы произведения В. Хлебникова, И. Эверта, В. Шкловского, а в «Абраксасе» — Кузмина, Радлова, Юркуна и Папаригопуло. Отметим, что под «Декларацией эмоционализма» и «Приветстви- ем художникам молодой Германии…» появились подписи только первых трех (В. Хлебникова, И. Эверта, В. Шкловского) [Привет- ствие: 8]. В период работы над альманахом возникает идея создания объединения на основе дружеского кружка (все авторы — знако- мые Кузмина), еще без четко выраженной теоретической плат- формы и без названия. По воспоминаниям художника В. А. Милашевского, автора обложки «Часов»: …глубокой осенью 1921 года… стал собираться сборник «Часы». Всем руководил Михаил Алексеевич, львиная доля и стихов и прозы его; если еще добавить Юркуна, Папаригопуло, меня в качестве гра- фика, то совсем та компания, которая собиралась за вечерним ча- ем (цит. по: [Никольская: 61]). В дневниках Кузмина первые упоминания о «Часах» относятся к ноябрю 1921 г. («глубокой осени»): «Владимир Алексеевич <Ми- лашевский. — А. П.> заплатил 500 000, имеет в виду 3 мильона 1 За возможность обратиться к неопубликованным дневниковым запи- сям Кузмина мы искренне благодарим Н. А. Богомолова. 2 Далее ссылки приводятся только на архивные материалы. 118 Литературное объединение эмоционалистов на «Часы», важен, бурбонист и административен» (13 ноября 1921 г) [Дневник 1921: 500]. 19 декабря Была О. Н.3 засиделись мы и попали к Папаригопуло около деся- ти. Ничего было. Экземпляр «Часов». Приятно, что есть проза [Там же: 508]. 30 декабря Были у нас ОН и Папаригопуло. <...> Юр. <Ю. Юркун. — А. П.> был уже дома. С «Часами» ничего не вышло [Там же: 510]. 5 февраля 1922 года Еще холоднее и темно. <…> Тушили огонь тысячу раз. В темноте заходил ко мне Папаригопуло. Все с «Часами». <…> Дремал. Статья Вейдля против формалистов. Вода на нашу мельницу. Даже произне- сены слова «эмоциональное искусство [Дневник 1922]. То, что «Часы» были задуманы как продолжительный проект, подчеркнуто оформлением альманаха и его заглавием. Вероятно, альманах планировался ежемесячным, чтобы за год часы успева- ли пройти полный круг (потому первый номер, вышедший в де- кабре, помечен январем 1922 г.). Эта творческая установка была считана рецензентами: С интересом надо ждать, как с первым числом каждого будущего месяца будут бить эти куранты подлинной любви к слову [Берг: 11]. Оригинальна обложка работы Милашевского: часы со стрелкой на 1-м часу, — отсюда нумерация книжки «час первый». «Час вто- рой» выйдет, по-видимому, в первых числах февраля [ВТиИ: 4]. Символику часов, описывающих полный круг вместе с движени- ем календарного года, можно соотнести со взглядами Кузмина на природу искусства, выраженными в статьях середины 1920-х гг.: «Искусству доступны все времена и страны, но направлено оно исключительно на настоящее» [Кузмин 1924: 10]. Эти же положе- ния отчасти отражены в «Декларации эмоционализма»: «Имея дело с неповторимыми эмоциями, минутой, случаем, человеком, эмоционализм признает только феноменальность и исключитель- ность» [Декларация]. 3 Гильдебрандт-Арбенина О. Н. — художница, актриса, жена Юр. Юр- куна. А. Пахомова 119 3. Нам неизвестны причины, по которым издание «Часов» было прекращено. В последний раз альманах упомянут в процитиро- ванной выше записи от 5 февраля 1922 г. Первый номер «Абрак- саса» вышел в октябре того же года. В скором времени после вы- хода альманаха оформился круг лиц, задействованных в нем. Первые упоминания о частых встречах Кузьмина с Вагиновым, Папаригопуло и другими относятся к весне 1922 г. В записях Кузмина можно проследить попытки определения дружеского круга, в центре которого (как и в объединении эмоционалистов) были сам Кузмин и Анна Радлова: 28 октября … Что-то много было народа, хотя Кубланова4 и не было. Фро- лов5, Дмитриев6, Вагинов, О. Н., Корнилий7, Радловы (оба) и еще Яковлева из Петрозаводска. Весь, как называют, «Кузминский или Радловский скот» [Дневник 1922]. Установить, чьим издательским проектом на самом деле был «Аб- раксас», довольно сложно. Несомненно, что название его было придумано Кузминым: Происхождение слова «Абраксас» темно и недостаточно исследова- но. Значение его отнюдь не смысловое или мифологическое, а звуко- вое и числовое. На гностических амулетах оно писалось различно, но в подавляющем большинстве случаев именно «Абраксас». <…> Числовое значение его по пифагорейской или кабалистической сис- теме 365, полнота творческих мировых сил. Так как важна сумма цифр (1+2+100+1+60+1+200), то перестановка букв не имеет значе- ния. Наиболее принятым было «Абраксас». В смысловом значении оба начертания одинаково бессмысленны. Вероятно, мистическое значение этого слова, а также точки соприкосновения поэзии и во- обще словесного искусства с звуковой магией натолкнули редакцию 4 Кубланов Н. — один из авторов «Абраксаса». Здесь и далее сведения о людях, входивших в круг Кузмина, даются по [Дневник 1934]. 5 Фролов А. А. — поэт, член группы «Кольцо поэтов им. К. М. Фофа- нова». 6 Дмитриев В. В. — театральный художник, один из подписавших «Де- кларацию эмоционализма». 7 Покровский К. П. — близкий к кругу Кузмина и дому Радловых че- ловек, адресат стихотворения Кузмина «Лазарь». 120 Литературное объединение эмоционалистов сборника на это название» (неопубликованная статья Кузмина цит. по: [Тимофеев: 191–192]). Гностическое название становилось предметом недовольства критиков, отмечавших его вычурность (именно по поводу заго- ловка Кузмин был вынужден писать процитированное выше письмо). Так, Адриан Пиотровский, участник объединения и близкий друг Кузмина, в рецензии на первый выпуск «Абракса- са» заострил внимание именно на названии альманаха: «В целом сборник, явившийся органом группы сплоченной и цельной, зна- чителен и любопытен. Неприятно все же название его, придаю- щее изданию экзотический характер» [Пиотровский: 3]. Определение круга выступивших в альманахе авторов как «группы сплоченной и цельной» исходило изнутри этой группы. Обычная практика литературных объединений 1920-х гг. — вы- пуск манифестов или других программных документов — была поддержана и эмоционалистами. В первых двух номерах «Абрак- саса» не содержится никаких упоминаний о том, что альманах является органом какого-либо литературного содружества (более того, в номере первом помещена «Декларация форм-либризма», принадлежащая перу Тизенгаузена и не имеющая ничего общего с творческой практикой ни Кузмина, ни эмоционалистов). На на- личие сплоченной группы указывали косвенные факты: система посвящений друг другу, почти идентичный состав авторов двух номеров, а также редакционная коллегия. Первый номер вышел «Под редакцией Ореста Тизенгаузена и при ближайшем участии М. Кузмина и Анны Радловой». После его выхода в редакции произошел конфликт, приведший к уходу Тизенгаузена [Гильде- брандт: 287], и на последующих двух выпусках альманаха зна- чится «Редакционная коллегия: М. Кузмин и Анна Радлова» (№ 2) и «Под редакцией М. Кузмина и А. Радловой» (№ 3). «Декларация эмоционализма» появилась в третьем номере «Абраксаса». Первые упоминания о ее создании появляются зи- мой 1922 г., то есть после выхода первого номера альманаха и на- кануне выхода второго (декабрь 1922 г.): 5 декабря <…> И дела все надоели ужасно. Иногда с трудом понимаю вол- нения Юр. по поводу «манифеста» [Дневник 1922]. А. Пахомова 121 20 декабря <…> Только вкатился с опозданием домой, как Юр. стал меня мучить манифестом и предполагаемой статьей. Объяснялись даже до слез [Дневник 1922]. Для записей ноября–декабря 1922 года характерен минорный тон. Кузмин подчеркивает свою пассивность и безразличие к искус- ству и любым другим делам. 2 ноября <…> статьи, исчезнувшие деньги, зима, темнота и возня с «Абра- ксасом» страшно меня угнетают. Не могу без ужаса смотреть на хво- сты своих работ [Там же]. Как следует из записей за указанный период, основные хлопоты по изданию альманаха взял на себя Юркун: 16 ноября <…> Юр. ушел в цензуру. Приходили Сторицын и Папаригопу- ло. Вместе вышли. В цензуре Орест все уже обделал; бежали ко мне навстречу [Там же]. 20 ноября <…> Юр. побежал в цензуру и типографию [Там же]. В более поздней записи Кузмин прямо проговаривает роль Юр- куна в объединении: Хорошо бы альманахи затеять и вечера и вообще что-нибудь С. Э. [Радлов] принимает упреки и похвалы в эмоционализме, будто он сам его выдумал. Придумал все это, конечно, Юр<очка> и мень- ше всего пользуется (Запись от 22 января 1923 г. [Дневник XIII: 353; Тимофеев: 195–196]8) 8 Несмотря эти слова Кузмина, все программные тексты эмоционали- стов были созданы именно им (статьи «Эмоциональность и факту- ра», «Эмоциональность как один из основных приемов искусства» и т. д.) — более никто из участников объединения подобных текстов не писал. «Декларация эмоционализма» была написана Кузминым: «Манифест» «фигурирует в авторском списке произведений Кузмина за 1920–1928 гг. среди сочиненного им в декабре 1922 года» [Тимо- феев: 195]. 122 Литературное объединение эмоционалистов 4. Третий номер альманаха «Абраксас» вышел в феврале 1923 г. В дневниковой записи от 17 февраля этого же года читаем следующее: «Майзельс принес “Абраксас” и деньги» [Днев- ник XIII: 47 об.]). Как отмечает Тимофеев, «окончательному запрету издания предшествовало характерное в подобных си- туациях изменение формата и объема тетрадок “Абракса- са” <…> Третий, отпечатанный в 1923 г. в другой типографии, стал вполовину меньше своего прежнего объема» [Тимофеев: 194–195]. Уменьшение объема было связано с цензурными за- претами: из номера были изъяты произведения Радловой и Пи- отровского. 11 февраля Был Майзельс, говорил будто бы цензура выбросила <произведе- ния> Анны Радловой и Пиотровского. Такое совпадение подозри- тельно [Дневник XIII: 41 об. – 42]. 18 февраля Анна Дм<итриевна> огорчена запрещением «Корабля» [Там же: 49]9. Возможно, вследствие цензурных запретов решено было при- остановить издание альманахов. Постепенно записи об «Абрак- сасе» сходят на нет. В дневнике второй половины 1923 г. — редкие упоминания об альманахе. Все больше здесь подчер- кивается несбыточность, неосуществимость этого проекта: 17 июля Абраксасы, даже то, что мы живем с ними — какой-то ми- раж [Дневник XIII: 184; Тимофеев: 194]. 9 Речь идет о драме в стихах Анны Радловой «Богородицын корабль», вышедшей в Берлине в 1923 г. Из текста непонятно, о каком запрете идет речь: о запрете к изданию в СССР, о запрете к ввозу уже вы- шедшей книги в СССР или об изъятии драмы из «Абраксаса». О за- прете к ввозу в СССР книги Кузмина «Параболы» см.: [Кузмин 1996: 753–754]. А. Пахомова 123 13 августа Пришел Москвич10. Не одобряют нового моего курса. Абраксас считают опытами. Поэтикой, а не поэзией. М. б., это симптоматич- но [Дневник XIII: 208 об.; Чудакова, Устинов, Левинтон: 203]. 8 <Ошибка, на самом деле 9. — А. П.> октября Если вспомнить все мои дела, предприятия, выступления и то, что называется «карьерой», — получится страшная неудача, полное неуменье поставить себя да и случайные несчастья. За самое послед- нее время они учащаются. М<ожет> б<ыть>, я сам виноват, я не спо- рю. «Ж<изнь> Искусства», «Красная <газета>», Б<ольшой> Др<ама- тический> Театр, Т<еатр> Юн<ых> зрит<елей>, переводы оперетт, «Всем<ирная> Литер<атура>», всякие «дома». Где я могу считать себя своим? “Academia”, «Петрополь» и т. д. Не говоря о своей му- зыке. Книги, о которых говорили, да и то ругая: «Ал<ександрий- ские> песни», «Крылья», «Сети», «Куранты» — все первые. Что пи- сали в 1920–21 году? Волосы становятся дыбом. «Мир Ис<кусст- ва>», «Аполлон», «Д<ом> Интермедий», «Привал <комедиантов>» — разве по-настоящему я был там? Везде intrus. Так и в знакомствах. А частные предприятия? «Часы», «Абраксас»? «Петерб<ургские> ве- чера»? Жалости подобно. Все какая-то фикция. [Дневник XIII: 265– 265 об.; Морев: 9–10; Богомолов, Малмстад: 286]. 11 декабря Почему все отошли как-то даже по сравнению с прошлым годом, Радловы, Абраксас, Муз. ком, Покровский, Дмитриев, Скрыдлов11 — где это все? Неужели и прошлый год будет когда-нибудь казаться блестящим. Но, конечно, и практически и лирически и всячески я с каждым днем все больше теряю почву под ногами [Дневник XIII: 320]. 5. В дневнике Кузмина зафиксированы попытки воскресить «Абрак- сас» в начале 1924 г. Упоминания об альманахе проскальзывают в записях этого периода, например, в записи о походе к Кублано- ву от 29 января: «Мрачно спорили о социализме и Абракса- се» [Дневник XIII: 358 об.]. Тем не менее, четвертому выпуску альманаха не суждено было выйти — весной 1924 г. «Абраксас» 10 Горнунг Б. В. — поэт, филолог, издатель альманаха «Гермес». Об от- ношениях Кузмина и Горнунга в начале 1920-х гг. см.: [Чудакова, Устинов, Левинтон]. 11 Скрыдлов А. — композитор, автор и исполнитель романсов. 124 Литературное объединение эмоционалистов был запрещен цензурой. Некоторые подробности можно обнару- жить в дневнике: 4 июля Ниссон прислал извещение, что «Абраксас» запрещен. Придется хлопотать [Дневник XIV: 329]. 5 июля Побрел в цензуру. Объяснялись. Придирки чисто литературные. Ниссон стонал. Завед<ующий> какой-то злостный идиот и хам. Было сплошное издевательство [Там же: 330]. В письме В. В. Руслову от 5 июля Кузмин сообщает следующее: «Абраксас» запретили за литературную непонятность и крайно- сти. Хлопочем. Наверное, зря» [Тимофеев: 194]. 7 июля История с Абраксасом удручает меня принципиально, хотя нуж- но особую удачу, чтобы это произошло [Дневник XIV: 333]. 16 июля До субботы «Абраксас» пересматривается [Там же: 347]. Спасти альманах Кузмину и его кругу не удалось. Последняя за- пись, в которой фигурирует «Абраксас», датируется 9 августа 1924 г.: «Неудача с «Абр<аксасом>» отбила охоту» [Там же: 382]. Существование эмоционализма и его органа — альманаха «Абра- ксас» — было непродолжительным, но собрало, как в фокусе, многие приметы литературного быта эпохи середины 1920-х гг. Так, небольшой круг близких к Кузмину людей первоначально создает альманах «Часы», не заявляя о создании нового объеди- нения. Однако уже меньше, чем через год, появляются первые попытки «легализовать» деятельность, обеспечить место объеди- нения в литературном процессе. К числу таких попыток можно отнести организацию периодического издания, составление ма- нифеста, написание теоретических статей с обоснованием нового слова в искусстве — и, наконец, подчеркивания факта своей свя- зи с мировым искусством публикацией «Приветствия к художни- кам молодой Германии от группы эмоционалистов». Происходи- ло это все во многом благодаря наличию в группе заметной фи- гуры Михаила Кузмина, который выступал гарантом высокого А. Пахомова 125 уровня творчества участников объединения12 и привлекал к эмо- ционализму дополнительное внимание. В заключение можно отметить, что, хотя эмоционализм с са- мого начала был ориентирован на узкий круг знакомых людей, он, тем не менее, претендовал на статус полноценной литератур- ной группы. Противоречия между формой организации и реаль- ным кругом входивших в группу лиц, очевидно, и сделали объ- единение эмоционалистов нежизнеспособным. ЛИТЕРАТУРА Берг: Берг К. [Рец. на] «Часы». 1. Час первый // Экран. 1922. № 21. Богомолов, Малмстад: Богомолов Н. А., Малмстад Дж. Э. Михаил Куз- мин. М., 2013. ВТиИ: [Рец. на] «Часы» // Вестник театра и искусства. 1922. № 6 (20 янв.). Гильдебрандт: Гильдебрандт О. Н. М. А. Кузмин // Лица: Биографиче- ский альманах. 1992. Т. I. Декларация: [Кузмин М., Радлова А., Радлов С., Юркун Ю.] Декларация эмоционализма // Абраксас. 1923. № 9. Дневник 1921: Богомолов Н. А., Шумихин С. В. М. Кузмин. Дневник 1921 года // Минувшее: Исторический альманах. 1993. Т. 13. Дневник 1922: Материалы, подготовленные к печати Н. А. Богомоловым. Дневник 1934: Кузмин М. А. Дневник 1934 года. СПб., 2011. Дневник XIII: Кузмин М. Дневник XIII (6 января 1923 – 17 февраля 1924) // РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 61. 553 л. Дневник XIV: Кузмин М. Дневник XIV (18 февраля 1924 – 16 нояб- ря 1924) // РГАЛИ. Ф. 232. Оп. 1. Ед. хр. 62. 474 л. Кузмин 1924: Кузмин М. Эмоциональность как основной элемент искус- ства // Арена. [Пг.], 1924. Кузмин 1996: Кузмин М. Стихотворения. СПб., 1996. Лавров, Тименчик: Лавров А. В., Тименчик Р. Д. «Милые старые миры и грядущий век»: Штрихи к портрету М. Кузмина // Кузмин М. Избр. произведения. Л., 1990. Морев: Морев Г. А. Казус Кузмина // Кузмин М. А. Дневник 1934 года. СПб., 2011. 12 См. «Весь небольшой, изящный сборничек отмечен влиянием Куз- мина. <…> С интересом надо ждать, как с первым числом каждого будущего месяца будут бить эти куранты подлинной любви к слову. А за подлинную любовь говорит имя не только мастера слова Миха- ила Кузмина» [Берг]. 126 Литературное объединение эмоционалистов Никольская: Никольская Т. Л. Эмоционалисты // Russian Literature. 1986. № 20. Пиотровский: А. П<иотровский> [Рец. на] «Абраксас». Сборник 1-й. Петербург, 1922 г. // Жизнь искусства. 1922. 28 ноября. Приветствие: [Кузмин М., Вагинов К., Дмитриев В., Пиотровский А., Рад- лова А., Радлов С., Юркун Ю.] Приветствие художникам молодой Гер- мании от группы эмоционалистов // Жизнь искусства. 1923. № 10. Терехина: Терехина В. Н. Экспрессионизм в русской литературе первой трети ХХ века: Генезис. Историко-культурный контекст. Поэтика. М., 2009. Тимофеев: Тимофеев А. Г. Вокруг альманаха «Абраксас» (Из материалов к истории издания) // Русская литература. 1997. № 4. Чудакова, Устинов, Левинтон: Чудакова М. О., Устинов А. Б., Левин- тон Г. А. Московская литературная и филологическая жизнь 1920-х го- дов: Машинописный журнал «Гермес» // Пятые тыняновские чтения. Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига, 1990. Шатова: Шатова И. Н. «М. А. Кузмин и российский эмоционализм 1920-х годов: Проблема преодоления кризиса искусства». Дисс. на со- иск. уч. степ. канд. филолог. наук. Симферополь, 2001. ЕВРОПЕЙСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ В. К. КЮХЕЛЬБЕКЕРА В РОМАНЕ «КЮХЛЯ» Ю. Н. ТЫНЯНОВА Анастасия Пенкина (Москва) Путешествие Вильгельма Кюхельбекера в Европу (1820–1821) является одним из центральных — определяющих судьбу персо- нажа — эпизодов биографического романа Ю. Н. Тынянова «Кю- хля» (1925). Путешествию, длившемуся год, посвящается отдель- ная глава «Европа», которая отличается высокой событийностью и насыщенностью литературными материалами. Кюхельбекер предстает здесь состоявшимся поэтом, которому волей обстоя- тельств выпала роль «связующего звена» между Россией и Евро- пой. Характер взаимодействия героя с европейской политической и культурной средой позволяет проследить, как Тынянов опреде- ляет место Кюхельбекера в русской поэзии начала XIX века и роль поэта в восстании на Сенатской площади. Ряд событий, случившихся с героем за границей, важны для понимания кон- цепции «поэта-декабриста», которую последовательно выстраи- вает Тынянов. Уже после издания романа «Кюхля» Тынянов посвятит «евро- пейскому эпизоду» отдельное исследование «Французские отно- шения Кюхельбекера» (1939; см.: [Тынянов 1969: 295–328]), где воссоздаст хронологию событий с опорой на документальные свидетельства. К этому моменту Тынянов уже приобретает архив поэта, который позволяет ему обращаться к более широкому кру- гу источников, чем при работе над романом. Основным докумен- том, которым пользовался Тынянов во время создания «Кюхли», неизменно остается книга Кюхельбекера «Путешествие» (1824, 1825) — подробный путевой дневник, который поэт вел в Европе, обрывающийся в Париже. Тынянов не только заимствовал оттуда факты, но и цитировал некоторые фрагменты целиком, заявляя таким образом о вторичности своего текста по отношению к имевшейся у него «документарной» базе. К заимствованиям — 128 Европейское путешествие Кюхельбекера тем более к прямым цитированиям — писатель подходит избира- тельно, добавляя в роман лишь отдельные документально под- твержденные эпизоды, которые затем встраиваются в один ряд с вымышленными событиями. Лишь малая часть жизни Кюхельбекера была столь подробно документирована, как в «Путешествии», однако несмотря на су- ществование этого источника, вокруг некоторых эпизодов «со- хранилось много слухов и даже легенд» [Тынянов 1969: 308], но не точных свидетельств. Таким является пребывание Кюхельбе- кера в Париже, где состоялась его знаменитая лекция в антимо- нархическом обществе «Атеней». Кроме того, «Путешествие» недостаточно насыщено важными для Тынянова эпизодами соци- ально-политической жизни, хотя во время визита Кюхельбекера в Европу общественная жизнь бурлила: разворачивалась револю- ция в Испании, война в Греции, произошло убийство А. Коцебу. Отсутствие подробного описания этих событий у Кюхельбекера может объясняться и цензурными соображениями: он собирался издать книгу «Путешествия» сразу после ее окончания в 1822 го- ду (в итоге получилось опубликовать произведение отрывками в различных журналах в 1824–1825 гг.) [Кюхельбекер 1979: 650]. Большая часть «путевого дневника» наполнена впечатлениями от знакомства с достопримечательностями и произведениями ис- кусства, которые не были включены писателем в роман. Таким образом, обрывочность сведений, а порой и полное от- сутствие достоверного источника становятся лишним поводом для Тынянова прибегнуть к художественному вымыслу в описа- нии европейского путешествия. Однако наиболее значимым для понимания специфики романа является не столько заполнение «пробелов» в биографии и привлечение заведомо «недостовер- ных» источников, сколько намеренное отступление от историче- ской достоверности. В некоторых случаях Тынянов прибегает к изменению хронологии исторических событий — подобные от- клонения от источников нагляднее всего демонстрируют ключе- вые для писателя характеристики героя. Кюхельбекер отправляется в Европу в качестве секретаря «вельможи» А. Л. Нарышкина 8 сентября 1820 г. Согласно сюже- ту романа, происходит это сразу после восстания Семеновского полка, свидетелем которого становится поэт. Из романа также следует, что Кюхельбекер находился на тот момент в тесном об- А. Пенкина 129 щении с будущим революционером К. Ф. Рылеевым и был охва- чен революционными настроениями. На самом деле восстание произошло 16–17 ноября 1820 г.; не существует также достовер- ных сведений о знакомстве Кюхельбекера с Рылеевым ко време- ни отъезда. Однако даже если предположить, что знакомство состоялось, Рылеев не мог быть для Кюхельбекера «проводником» революционной идеологии: на тот момент он не был известен ни как литературный, ни как общественный деятель и не состоял еще в Северном тайном обществе [Котляревский: 130]. Нарушая хронологию, Тынянов усиливает необходимость отъезда поэта из России и в то же время объясняет особое внимание героя к со- бытиям общественно-политической жизни Европы. Об увлечении тираноборческими идеями свидетельствует и цитируемое в рома- не стихотворение Кюхельбекера «Поэты», приуроченное к ссыл- ке Пушкина. Более того, напряжение перед поездкой в Европу усиливается тем, что к герою в дом после восстания Семеновско- го полка наведывается «сыщик» с расспросами. Маршрут, который, согласно «Путешествию», проделывают Нарышкин и Кюхельбекер, типичен для русских вояжеров, на- правляющихся в Европу сухим путем: Германия – Франция – Южная Италия – вновь Франция (пребывание в Париже, оборвав- шееся волей французских властей). Известно, что Кюхельбекер возвращался домой через Германию, при этом сопровождал его приятель поэт В. И. Туманский (в романе он отсутствует). Тынянов в «Кюхле» сильно деформирует хорошо известный ему маршрут. После посещения Германии путешественники пе- ресекают Рейн и проезжают по северу Франции, после чего ока- зываются в Париже. Путь обратно проходит через Южную Фран- цию, а затем Италию. О том, как герой в итоге вернулся в отече- ство, Тынянов умалчивает. Такой маршрут позволяет поставить в центр повествования наиболее «политизированный» и важный для сознания будущего «революционера» эпизод: лекции Кю- хельбекера о славянском языке и русской литературе в «Атенее» и последствия высказанных героем либеральных идей: бегство с преследованием — наблюдать за Кюхельбекером приставлен «маленький белокурый человек с водянистыми глазами» [Тыня- нов 2012: 202] — по-видимому, царский шпион. Кроме того, бегство Кюхельбекера из Франции в Италию, ко- торым заканчивается «европейский эпизод» в романе, теоретиче- 130 Европейское путешествие Кюхельбекера ски дает герою возможность из Неаполя направиться прямиком в Грецию, чтобы принять там участие в революции, последовав примеру лицейского приятеля Сильвера Броглио, которого герой случайно встречает в Париже. Встреча является вымышленной, однако в основе этого эпизода лежали реальные мотивы. Не во- плотившиеся в жизнь планы бегства в Грецию на баррикады, воз- можно, действительно возникали у пресыщенного «пресной» Европой Кюхельбекера, однако никакого развития в его судьбе не получили. Кюхельбекер мог быть осведомлен о судьбе своего лицейского приятеля С. Ф. Броглио, который действительно мог погибнуть в борьбе за свободу Греции в 1821 г. В статье «Фран- цузские отношения Кюхельбекера» Тынянов ссылается в этом вопросе на исследователя В. В. Вересаева, который в книге «Спут- ники Пушкина» (см.: [Вересаев: 101]) сообщает, что С. Ф. Брог- лио, возможно, сложил голову в двадцатых годах в Греции в борь- бе за освобождение греков [Тынянов 1969: 322]. Однако Тынянов не располагал точной информацией о смер- ти Броглио и о том, какие именно факты его биографии были из- вестны Кюхельбекеру [Там же: 324]. По возвращении из Европы Кюхельбекер посвятит Греции ряд стихотворений: «К Ахате- су» (1821), «Пророчество» (1822); в Греции гибнет герой его ми- стерии «Ижорский» (1835). Упоминания о славе в «чужой стране» можно обнаружить и в ранней лирике героя — в стихотворении «Тоска по родине» (1819), которое приписывается Кюхельбекеру, однако впервые вышло в «Соревнователе» под именем Виль- гельма Карлгофа (с подписью «Вильгельм Крф») [Ильин-Томич: 485]. Строчки: «В цвете юности прелестной отчий кров оставил я, / И мечом в стране безвестной / Я прославить мнил себя» — как нельзя точно характеризуют путь Кюхельбекера-героя рома- на: в предчувствии грядущей славы он устремляется в Грецию. Впоследствии, в 1824 г., в Грецию отправится Дж. Байрон. В ро- мане Тынянов использует этот факт в качестве отсылки к образу поэта-романтика, что значимо для конструирования романного героя. Тяга Кюхельбекера в Грецию и его возможное участие в перевороте стали мотивом, который находит отражение в дру- гих частях романа: Кюхельбекер не оставляет попыток принять участие в «чужой» революции, служа на Кавказе с конца 1821 г. по май 1822 г. А. Пенкина 131 Имя Сильвера Броглио вызывает еще одну важную литера- турную ассоциацию — с Сильвио, героем пушкинского «Выстре- ла», отчаянным фаталистом, полностью доверившимся судьбе и не считавшимся с ценностью жизни. В романе Тынянова этим путем собирается следовать Кюхельбекер, и хотя поначалу он сильно сомневается в целесообразности такого «побега», он долго не отказывается от мысли о «геройстве». Тынянов в эпизоде с Брог- лио показывает пробуждение в Кюхельбекере желания бороться за свободу неродной страны, которое возникает импульсивно. Среди знаковых европейских встреч романного Кюхельбекера также можно выделить несомненно важное для Тынянова обще- ние и знакомство с И. В. Гете и Л. Тиком в Германии. Кюхельбе- кер сам описывает эти события в «Путешествии»: он полон вооду- шевления после встречи со своим кумиром Гете и в противоречи- вых чувствах покидает Тика. В романе Кюхельбекеру приписаны слова: «Вот она, страшная Европа, Европа романтических виде- ний <...> На воздух!» [Тынянов 2012: 102]. Это парадоксальное замечание как для Кюхельбекера-поэта, еще увлеченного новей- шей германской словесностью, так и для Кюхельбекера-тынянов- ского героя, который с первых строк «Европы» восхищен прибы- тием на родину Шиллера и Гете. Однако само упоминание роман- тизма в негативном ключе Тынянову необходимо для того, чтобы уже в «Европе» обозначить «перелом» в воззрениях и поэзии Кю- хельбекера, его «русицизм». И если Гете и Шекспир останутся для поэта признанными авторитетами, то поэзия Шиллера будет позднее, к моменту публикации статьи «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» (1824), восприниматься им критически. Эпитет «несозревший» примени- тельно к Шиллеру (относительно творчества Гете) Кюхельбекер употребляет в статье «Разговор с Ф. В. Булгариным» (1824), где он в ответ на рецензию критика подробно объясняет положения своей статьи [Кюхельбекер 1979: 466]. Именно поэтому Кюхельбекер, воспитанный на немецкой сло- весности, в разговоре с Тиком, кроме Виланда, Клопштока и Ге- те (перечисленных в «Путешествии»), упоминает Шиллера, кото- рый логично вписывался в этот ряд, однако не фигурировал в дневнике поэта. Тынянов, помимо взятых из «Путешествия» не- гативных характеристик Клопштока и Виланда, вкладывает в уста Тика обвинения Шиллеру («предугадывая» более позднюю ха- 132 Европейское путешествие Кюхельбекера рактеристику, которая будет дана поэту Кюхельбекером): «фаль- цет, в котором всегда есть фальшь...» [Тынянов 2012: 101]. С этой характеристикой Кюхельбекер-путешественник вряд ли мог бы согласиться, и Тынянов, понимая это, намекает на будущее отда- ление Кюхельбекера как от Шиллера, так и от немецкого роман- тизма. Таким образом, можно предположить, что в эпизоде с Ти- ком поэт, оставаясь романтиком, уже в 1820 г. склоняется к идеям национальной поэзии: отвергает любые перифрастические оборо- ты, заимствования и витиеватость мысли, которые приводят к от- далению поэзии от ее истоков и, как следствие, к ее невнятности. Все эти мысли реальный Кюхельбекер изложит позднее: в упо- минавшейся программной статье 1824 г. «О направлении нашей поэзии…». «Париж» среди всех европейских фрагментов несет в себе наибольшую «идеологическую» нагрузку. Ничуть не менее зна- чимым в романе Тынянова оказывается оставшееся за рамками «Путешествия» взаимодействие с французскими либеральными общественными деятелями и писателями: Б. Констаном, Ш. Ланг- лесом, М. Жюльеном и В. Жуи. Последний занимается организа- цией лекций Кюхельбекера в «Атенее» (зале, где проходят меро- приятия исключительно либерального характера). По имеющимся у Тынянова сведениям, лекции должны были познакомить фран- цузскую аудиторию с творчеством российских поэтов. О своем пребывании в Париже Кюхельбекер почти не оставил воспоминаний: сохранился только листок, в котором зафиксиро- ван неполный список посещенных им мест. По этим наброскам, которые поэт не успел развернуть, Тынянов и воссоздает деятель- ность Кюхельбекера во французской столице [Тынянов 1969: 308]. Одна из лекций, которая в действительности называлась «О русском языке», в романе становится кульминацией европей- ского путешествия: это момент славы героя, обернувшийся его отстранением от обязанностей секретаря Нарышкина и изгнани- ем. Лекция, о которой пишет Тынянов, в действительности была первой (и единственной задокументированной) [Бейсов: 351], а в романе она заключительная — третья — и посвящена древней простонародной русской поэзии. У Тынянова Кюхельбекер вы- сказывается настолько «остро», что последующих выступлений в «Атенее» быть не могло, поэтому основной «посыл» европей- А. Пенкина 133 ской публике о необходимости перемен в России сдвигается в самый конец. Тынянов реконструировал несохранившийся текст лекции Кюхельбекера из ряда источников: целый фрагмент заимствован из воспоминаний Н. И. Греча [Греч: 462]. Очевидно, Тынянов знал и другие источники: в числе прочих биографический очерк о Кюхельбекере, написанный его дочерью, Ю. В. Косовой и опуб- ликованный в «Русской старине» за 1875 г. Он содержит следую- щую «сглаженную», по мнению П. С. Бейсова (см.: [Бейсов: 348]), информацию о парижской лекции: Кюхельбекер читал лекции в Атенее, по-французски, о славянской литературе и славянском языке. <...> лекции эти возбудили живей- ший интерес в публике; но о них в превратном смысле доведено бы- ло до сведения нашего правительства, и после одной лекции, в кото- рой Кюхельбекер говорил о влиянии на родное слово вольного Нов- города и его веча, Кюхельбекер получил чрез посольство приказание прекратить чтение лекций и вернуться в Россию [Косова: 342]. Из этой заметки следует, что лекция была о языке, а единствен- ной «политической» привязкой оказывалась роль Новгородской республики в формировании современного языка. Тынянов исключает тему языка и его исторических особеннос- тей и заостряет политическую идею, оставляя в романе только тезисы об истории России, своеобразии жанров народной поэзии и критике крепостнического строя. В романе лекция дана в вос- приятии старого революционера дяди Флери, размышляющего о перспективах революции в России. В своей лекции герой «Кю- хли» проводит параллель между народной историей и народным творчеством. Кюхельбекер свидетельствует, что ни в чем ином, как в грустных мотивах народных песен выражается тоска о сво- боде. Этот придуманный Тыняновым поворот ставит исключи- тельно политизированную лекцию (во всяком случае, именно так она воспринималась) в зависимость от литературных представле- ний поэта, заключающихся в необходимости опираться в литера- туре на народную традицию. Преобладание в лекции тынянов- ского героя идеализации российской истории и упрощение его либеральных идей о необходимости освобождения России от гне- та (в сочетании с неловкими манерами и восторженными, почти агитационными интонациями), не только свидетельствуют о ради- 134 Европейское путешествие Кюхельбекера кальных политических воззрениях героя, но многое говорят и о его характере. В совокупности с восторженной манерой изложения первых впечатлений о Европе (почерпнутой, впрочем, из «Путе- шествия»), и «байронической» тягой в Грецию, описание лекции в Атенее усиливает в образе Кюхельбекера черты героя-романтика. Изображая манеры Кюхельбекера-лектора, Тынянов следует за ироническими воспоминаниями Греча, у которого значится: «Он сделал какое-то размашистое движение рукою, сшиб свечу, стакан с водою» [Греч: 462]. (В статье «Французские отношения Кюхельбекера» Тынянов называет этот «анекдот» «совершенно вздорным утверждением» [Тынянов 1969: 322]). Несмотря на иро- ничный тон воспоминаний Греча, можно составить представле- ние о том, что лекция едва ли не прославила поэта: по крайней мере «половина зала» рукоплескала — а затем вызвала большой интерес в Петербурге. Тынянов описывает реакцию публики как оглушительный успех («зала ревела от восторга» [Тынянов 2012: 122]). Очевидно, здесь Тынянов ссылается на упоминание Кю- хельбекером в стихотворении «Три тени» (1840) своей неожи- данной «славы» в Париже: «Я (странный же удел!) / Кому руко- плескал когда-то град надменный...» [Кюхельбекер 1967: I, 303]. В описании лекции у Греча среди ее слушателей фигурирует некий «седой якобинец», он превращен в дядю Флери у Тыняно- ва. Важно, что этот герой был лично знаком с французским рево- люционером Анахарсисом Клоотсом. С последним сравнивается сам Кюхельбекер в романе, и неслучайно (в реальности же так в шутку называет Кюхельбекера в одном из своих писем Пуш- кин). Важно, что Анахарсисом звали не только известного рево- люционера, но и главного героя знаменитого «Путешествия» Ж.-Ж. Бартелеми — «скифа», путешествовавшего по Греции [Ты- нянов 1969: 327]. Так в романе Кюхельбекер сравнивается не толь- ко с революционером, но и с чудаком поэтического склада ума, готовым литературным персонажем. Чудачество Кюхельбекера не утаилось и от дяди Флери, возлагавшего на героя надежды (по его мнению, именно Кюхельбекер сможет стать организатором революционного движения в России). Однако, пообщавшись с ге- роем после лекции, Флери понимает, что перед ним человек по- рывистый, но отнюдь не последовательный: «Это еще не голо- ва. <...> Но это уже сердце» [Тынянов 2012: 123] — скажет Флери после беседы с Кюхельбекером. А. Пенкина 135 В этом эпизоде политические взгляды Кюхельбекера прояв- ляются в романе ярче всего. Становится очевидной генетическая связь европейской революционной идеологии (Европа — это ро- дина Революции) и идеологии декабристов. Тынянов явно пока- зывает, что лекция Кюхельбекера, вдохновившая дядю Флери, была близка идеям декабристов. Однако несмотря на образ «ре- волюционера», который на протяжении всего путешествия героя ярче всего высвечивается именно в Париже, он остается мечтате- лем и поэтом. После блестящего выступления Кюхельбекера в Париже сле- дует его скорое изгнание. Когда герой покидает Европу, Тынянов показывает его в состоянии «уныния», которое резко контрасти- рует с восклицанием «Свобода!», открывающего главу. Тынянов завершает путешествие отрывком из стихотворения Кюхельбеке- ра «Ницца» — почти единственным (не считая цитирования пары строк из «Поэтов»), а потому важным стихотворным фрагментом в главе «Европа». Тот факт, что именно стихотворением заканчи- вается путешествие, можно считать утверждением «поэтической» сущности тыняновского героя. Кроме того, поэтический текст здесь становится основным источником впечатлений об Италии. Стихотворение было приурочено к бунту Пиэмонтских Карбона- риев, который был для Тынянова важным «революционным» событием, не отмеченным в «Путешествии» самим Кюхельбеке- ром. «Но и здесь не спит страданье, / Муз пугает звук це- пей» [Кюхельбекер 1967: I, 143] — так поэтически характеризует Кюхельбекер охваченную революцией Италию. Такой итог готов вынести герой Тынянова из своего странствия. В романе реализо- валось то самое предчувствие разочарования, о котором Кюхель- бекер пишет в «Европейских письмах» (1820), где изображает пу- тешествие «американца» по Европе в 2519 году1. В то же время в стихотворении «Ницца» звучит призыв к борьбе с монархическим гнетом. Возвращение на Родину соеди- 1 См.: «Наконец и европейцы состарились: провидение отняло у них свет, но единственно для того, чтобы повелеть солнцу истины в луч- шем блеске воссиять над Азией, над Африкой, над естественною преемницей Европы — Америкою» [Кюхельбекер 1989: 313]. Под «Америкой» в этом фантастическом произведении можно понимать Россию будущего. 136 Европейское путешествие Кюхельбекера нено со все усиливающимся интересом к национальным ценно- стям: Кюхельбекеру не удается стать европейским революционе- ром, но это не отменяет его страстного неприятия тирании. Стихо- творение подчеркивает противоречивость в герое романа: цити- руя эти строки, Тынянов намекает на то, что участие в восстании не было для его героя закономерным. Разочарование Кюхельбекера-героя дополняется невозможно- стью бежать в Грецию. В этом аспекте важным предстает приду- манный Тыняновым сюжет с гондольером, который собирался убить героя по пути в Грецию по указанию царского шпиона: убийства в романе не происходит — только ограбление, — но Кю- хельбекеру приходится отказаться от своих планов из-за отсутст- вия средств. На самом деле у этой выдуманной истории есть ос- нования: она вырастает из нескольких строк послания «К Пушки- ну» (1822), где Кюхельбекер вспоминает, скорее всего, реальный случай, произошедший во время переправы в Ниццу: «Я в ночь, безмолвен и уныл / С убийцей гондольером плыл» [Кюхельбе- кер 1967: 154]. Такое развитие стихотворной цитаты с прираще- нием сторонних литературных смыслов — яркий пример рекон- струкции Тыняновым автобиографических претекстов и игры с ними. Описание эпизода с гондольером у Тынянова приближе- но к лермонтовской «Тамани» [Левинтон: 897]. В статье «Туман… Тамань» Г. А. Левинтон выдвигает версию о том, что параллель с «Таманью» была проведена Тыняновым намеренно — это было обусловлено ассоциацией с другим местом из романа Лермонто- ва: с повторяющимся в «Кюхле» мотивом «не выстрелившего во- время пистолета». В «Тамани» пистолет героя утонул, а в «Кюх- ле» дважды не выстрелил из-за набившегося снега: в сцене дуэли с Пушкиным (вымысел Тынянова) и 14 декабря. При этом если в романе связь Кюхельбекера с Печориным на основе одного эпизода неочевидна, то ассоциации с Ленским и Чацким были введены намеренно и обоснованно. О сходстве Кюхельбекера — отнюдь не только романного — с этими двумя персонажами Тынянов пишет в ряде научных работ: «Архаисты и Пушкин», «Пушкин и Кюхельбекер», «Французские отношения Кюхельбекера», «Сюжет “Горя от ума”» (см.: [Тынянов 1969: 23– 121; 233–294; 295–328; 347–379]. Особенно важен в этой связи мотив пребывания героя за границей. Из Европы в Россию при- езжает и «элегический» поэт, и потенциальный «революционер» А. Пенкина 137 Чацкий. С Ленским тыняновский Кюхельбекер ассоциируется на начальных этапах путешествия: об этом свидетельствует увле- чение Шиллером и Гете, элегические настроения (по мнению Тынянова, Ленский был «задуман как романтик») [Тынянов 1977: 11]. Придавая Кюхельбекеру черты Ленского, Тынянов решает несколько задач. Пушкинский Ленский, согласно Тынянову, пер- сонаж не равный себе: он одновременно «унылый элегик» и мя- тежник; в нем сосуществуют черты Кюхельбекера юного и Кю- хельбекера 1824–1825 гг. Такое «смешение» свойств, присущих реальному поэту в разные годы, обнаруживается у Кюхельбекера романного. Не менее важен Тынянову пушкинский миф о гибели юного поэта, сочетающего в себе меланхолию, восторженность и бунтарство. Если в качестве Ленского Кюхельбекер выступает в Германии и на Кавказе, то Чацким он оборачивается в Париже. У героя появляется определенная политическая позиция — он энтузиаст и глашатай либеральных идей. Тынянов мыслил Кю- хельбекера посредником между российской и европейской куль- турами. Язвительный обличитель московского общества, Чацкий не похож на Ленского, элегичного мечтателя (готового преобра- зиться в тираноборца), однако тыняновский Кюхельбекер похож на обоих. К реальному Кюхельбекеру, который находился в постоянном поиске истинной поэзии и балансировал между литературой и политикой, современники относились иронически и скептиче- ски — над ним смеялись, начиная от многочисленных шуточных эпиграмм лицеистов (и лидером по их количеству был Пушкин) до последующих колкостей в его адрес со стороны приятелей и знакомых. В «Кюхле» неслучайно уже на уровне заглавия ро- мана акцентируется тема намеренного искажения фамилии героя. Помимо существования лицейского прозвища, образованного от фамилии, известно, что сослуживец Кюхельбекера на Кавка- зе — генерал А. П. Ермолов — дразнил героя «Хлебопекарем», шутливо переводя его немецкую фамилию на русский [Тыня- нов 1969: 85]. Одна из эпиграмм Пушкина со словами «Так было мне, мои друзья, / И кюхельбекерно и тошно», по воспоминаниям Греча, чуть не обернулась дуэлью [Греч: 463]. В свою очередь, в «Записках о моей жизни» Греч отзывается о поэте с большой иронией: он назовет Кюхельбекера «комическим лицом мелодра- мы» после его участия в восстании [Там же: 369]. 138 Европейское путешествие Кюхельбекера Так происходило во многом потому, что Кюхельбекер с рав- ной горячностью отстаивал разные литературные концепции и традиции, быстро и «странно» эволюционировал, постоянно оказывался в оппозиции к большинству и установленным литера- турным нормам — все это находит отражение в романе. Так же противоречиво описывает Тынянов его политические воззрения и путь «декабриста»: Кюхельбекер предстает то восхищенным европейской свободой, то разочарованным бунтом карбонариев, то готовым бежать в Грецию, то чуть ли не идеологом русской революции. При попытках «революционизировать» героя доку- ментальность изложения начинает конфликтовать с «литератур- ностью» образа: Кюхельбекер в большинстве сцен романа слиш- ком романтичен и мечтателен для того, чтобы предпринять конк- ретные действия. Насмешливые суждения современников Тынянов учитывает, но преобразует: его герой терпит поражение и в Европе (несмот- ря на необыкновенный успех парижской лекции), и в 1825 г., и в конце романа, когда он сокрушенно признает неудачность своих лучших сочинений. Тем не менее, поражение героя не ума- ляет его вклад в развитие русской общественно-политической мысли и, что принципиально важно для Тынянова, становится значимым фактором движения русской словесности. ЛИТЕРАТУРА Бейсов: Бейсов П. С. Лекция Кюхельбекера о русской литературе и язы- ке, прочитанная в Париже в 1821 г. / Предисл. и публ. П. С. Бейсова; ред. пер. с фр. Б. В. Томашевского // Литературное наследство, М., 1954. Т. 59. Вересаев: Вересаев В. В. Спутники Пушкина. M., 1937. Т. 1. Греч: Греч Н. И. Записки о моей жизни. Л., 1930. Ильин-Томич: Ильин-Томич А. А. Карлгоф Вильгельм Иванович // Рус- ские писатели, 1800–1917: Биогр. словарь. М., 1992. Т. 2. Косова: Косова Ю. В., Кюхельбекер М. В. Вильгельм Карлович Кюхель- бекер: очерк его жизни и литературной деятельности // Русская ста- рина. 1875. № 7 (июль). Котляревский: Котляревский Н. А. Рылеев. СПб., 1907. Кюхельбекер 1967: Кюхельбекер В. К. Избр. произведения: В 2 т. М.; Л., 1967. А. Пенкина 139 Кюхельбекер 1979: Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л.; М., 1979. Кюхельбекер 1989: Кюхельбекер В. К. Сочинения. Л., 1989. Левинтон: Левинтон Г. А. Туман… Тамань // Тыняновский сборник. М., 1998. Вып. 10: Шестые – Седьмые – Восьмые Тыняновские чтения. Тынянов 1969: Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1969. Тынянов 1977: Тынянов Ю. Н. О композиции «Евгения Онегина» // Ты- нянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. Тынянов 2012: Тынянов Ю. Н. Кюхля. СПб., 2012. К ВОПРОСУ О СЕМАНТИКЕ ФИГУРЫ ШАХМАТНОГО КОНЯ В СОВЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 1920-х годов Дарья Дорвинг (Таллинн) Шахматы появились в России еще во времена Древней Руси, но до восемнадцатого века оставались игрой узкого придворного круга. В девятнадцатом веке число интересующихся шахматами стало постепенно увеличиваться. Особенной популярностью игра пользовалась у офицеров, а также среди нарождавшейся интелли- генции1. После восстания декабристов многие из них оказались на поселении и в ссылке. Таким образом шахматы получили широ- кое распространение среди политических заключенных2. Играли в шахматы в годы своих ссылок и будущие советские лидеры. Из- вестно, что эту игру с детства любил В. И. Ленин3. Увлекались шах- матами также Н. В. Крыленко, Г. М. Кржижановский и П. Н. Ле- пешинский, профессиональным шахматистом был А. Ф. Ильин- Женевский. Поэтому не удивительно, что после Октябрьского переворота именно в шахматах большевики увидели одно из средств воспитания масс. По свидетельству Крыленко, Ленин часто высказывал мысль о необходимости распространения шах- мат среди рабочих «для отвлечения от разлагающих и одурмани- вающих привычек — наследия прошлого — пьянства, религиоз- ного тумана и хулиганства» (цит. по: [Линдер: 134]). В августе 1924 г., на третьем всесоюзном шахматно-шашеч- ном съезде, была принята резолюция, согласно которой «шахмат- ное искусство должно стать пролетарским искусством; шахматы должны стать пролетарской игрой — вот лозунги, под которыми должно развиваться и быть развиваемо шахматное движение ра- бочих масс повсеместно» (цит. по: [Коган: 229]). 1 Подробнее об этом см.: [Коган: 22–53]. 2 Подробнее об этом см.: [Там же: 230]. 3 Подробнее об этом см.: [Линдер: 73]. Д. Дорвинг 141 В 1920-е гг. шахматное движение приобрело массовый харак- тер. Первый советский чемпион мира М. М. Ботвинник так опи- сывал это время: Шахматы стали доступны всем трудящимся, в том числе и безусым юнцам. Появились шахматные книги и журналы, самые массовые организации — профсоюзы — стали уделять шахматам большое внимание. На предприятиях, школах, воинских частях — повсюду возникли шахматные кружки. И советы физкультуры, и профсоюзы выделяли необходимые средства для развития шахмат — ничего по- добного в истории шахмат ранее не было! [Ботвинник: 26] Популярность шахмат нашла свое отображение в литературе. В 1920-е гг. появилось немало произведений, содержащих шах- матные эпизоды. На ажиотаж вокруг шахмат откликнулись писа- тели и поэты самых разных направлений. Шахматная метафорика была удобна для описания нового, еще не сложившегося советского общества. Отождествление пер- сонажей, репрезентирующих переходное время, с шахматными фигурами, чей ход всегда фиксирован, было призвано внести элементы упорядоченности в описываемые события. Несомненно, что наиболее часто в советской литературе пер- сонаж уподоблялся пешке. Один из второстепенных героев эпо- пеи П. С. Романова «Русь» (1922) в раздражении восклицает: «Кричу, потому что предсѣдатель пѣшка, не можетъ возстано- вить порядка» [Романов: 219]. Протагонист поэмы «Шахма- ты» (1927) А. И. Безыменского непосредственно сравнивает себя с пешкой: Я пешка. Но, умея быть Частицею живого тела, Я знаю, что такое «жить», Куда идти и что мне делать [Безыменский: 232]. Подобную «популярность» пешки можно объяснить не только следованием устоявшемуся речевому обороту «быть пешкой», но и тем, что по правилам шахматной игры пешка, достигшая 8-й горизонтали, должна быть заменена, по выбору игрока, на лю- бую другую фигуру своего цвета, кроме короля. Замена пешки называется «превращением»4. Превращение пешки вполне со- 4 Подробнее об этом см.: [ШЭ: 301]. 142 «Ход коня» в литературе 1920-х годов звучно постулату послереволюционного официоза, согласно ко- торому революция превратила пешек в людей5. Эту особенность шахматной фигуры первым отметил в своей поэме «Возмез- дие» (1914–1921) А. А. Блок: И власть торопится скорей Всех тех, кто перестал быть пешкой, В тур превращать или в коней… [Блок: 281]. Чуть позже превращение пешки обыграл в поэме «Владимир Ильич Ленин» (1924), В. В. Маяковский: <…> шахматы ему — они вождям полезней. И от шахмат перейдя к врагу натурой, в люди выведя вчерашних пешек строй, становил рабочей — человечьей диктатурой над тюремной капиталовой турой [Маяковский: 240]. — и тем самым закрепил за пешкой статус главного действующе- го лица современности. Не меньшей популярностью у советских писателей пользова- лось уподобление персонажей шахматному коню. «Шахматный энциклопедический словарь» (1990) определяет фигуру шахматного коня следующим образом: «<…> конь ходит и бьет фигуры соперника Г-образным движением <…> В отличие от других фигур, конь может “перепрыгивать” через поле, заня- тое своей фигурой или фигурой соперника» [ШЭ: 173]. Подобное свойство шахматного коня породило также переносное значение, 5 Это утверждение очевидно коррелирует с библейским выражением: «И вот, есть последние, которые будут первыми, и есть первые, кото- рые будут последними» (Лк. 13: 30), а также с восходящими к нему заключительными словами I-й строфы стихотворения «Интернацио- нал» (1871) Э. Потье в переводе на русский язык А. Я. Коца: «Кто был ничем, тот станет всем!» [ПРР: 196]. Д. Дорвинг 143 в котором «ход конем» означает «решительное и неожиданное действие» [ТСРЯ: 906]. Любопытно, что в 1920-е гг. по меньшей мере трое писателей вынесли это крылатое выражение (и производные от него) в за- главие своих текстов6. Первый из них — «Ход коня» (1923) В. Б. Шкловского — представляет собой сборник статей, в котором писатель сравни- вает ход шахматной фигуры коня с условностью искусства и не- определенностью положения художника: <…> конь не свободен, — он ходит вбок потому, что прямая дорога ему запрещена [Шкловский: 74]; В 1917 году я хотел счастья для России, в 1918 году я хотел счастья для всего мира, меньшего не брал. Сейчас я хочу одного: самому вернуться в Россию. Здесь конец хода коня. К о н ь п о в о р а ч и в а е т г о л о в у и с м е е т с я [Там же: 184]. В этой связи известный австрийский литературовед О. Ханзен- Лёве писал: «Ход коня» <Шкловского. — Д. Д.> реализует как функцию героя в сюжете, приемы «задерживания» — «ступенчатое построение», так и «метод» жизни, ведущей человека к «цели» не прямо, непосредст- венно и кратчайшим путем, а «боком», спиралевидными блуждания- ми, которые — согласно виталистским воззрениям Шкловского — никуда не ведут, самодостаточны и никогда не выходят за пределы шахматной доски [Ханзен-Лёве: 556]. Российский исследователь А. И. Куляпин, также анализировав- ший этот текст, обращал внимание на биографический подтекcт шахматной метафорики Шкловского: Книга «Ход коня» <…> появилась в трудный для ее автора период: в марте 1922 г. Шкловский был вынужден эмигрировать из России. Отождествление себя с самой необычной шахматной фигурой — ко- нем — находится в прямом соответствии с мироощущением изгоя, маргинала, непонятого одиночки [Куляпин: 47]. 6 Отметим также, что в 1927 г. В. В. Набоковым было написано стихо- творение «Шахматный конь», которое, как отмечает Б. Бойд, являет- ся претекстом романа «Защита Лужина» (1929). Подробнее об этом см.: [Бойд: 323]. 144 «Ход коня» в литературе 1920-х годов Тему изгоя, олицетворяемого этой шахматной фигурой, продол- жил в своей повести «Ход конем» Л. И. Борисов (1927). Его ге- рой, сбежавший из сумасшедшего дома бывший вольноопреде- ляющийся солдат Галкин, говорит о себе: «Я был подобен шах- матному коню, всегда отступавшему в сторону, — вот я иду, но всегда не вперед, всегда не прямо…» [Борисов: 134]. Допол- нительное сходство с конем Галкину придает его одноногость, отчего он не ходит, а как бы скачет: «<…> прежде чем уйти, он скакнул к столу, взял баранок, <…> и только после этого при- ладил костыли к подмышкам» [Там же: 41]. Хромота, которой в фольклоре наделяются персонажи демонической природы7, призвана дополнительно маркировать чуждость Галкина окру- жающему обществу. Он вызывает подозрение даже у беспризор- ников, третирующих его как бывшего интеллигента. Кроме того, ленинградская милиция разыскивает Галкина по подозрению в уголовном преступлении, отчего он вынужден скрываться. Семантика инородности, чуждости, сопутствующая речевому обороту «ход конем», тщательно разработана в сценарии Макси- ма Горького «Ход коня» (1926–1927). В отличие от Галкина, стоя- щего на границе подзаконного и преступного миров, протагонист сценария Горького всецело принадлежит криминальному миру. Яков Сорокин — вор и мошенник. В первой части сценария он показан в подростковом возрасте: мелким воришкой, который, однако, хочет встать на путь исправления. Во второй части Горь- кий изображает Сорокина уже как активного члена бандитской группировки, по неведению ограбившего квартиру собственной возлюбленной. При этом Сорокин ощущает, что не свободен в своих действиях и вынужден играть роль какой-то фигуры в хитрой комбинации главаря банды Кротова, который любит шахматы и уподобляет организацию преступления шахматной партии. В конце концов Сорокин догадывается, что ему отведена Кротовым роль коня. Став жертвой шутников, Сорокин внезапно лишается рассудка, воображает себя шахматным конем и с криком «Я — конь. Шах королеве!»8 [Горький 1941: 278] скачет по мо- сковским площадям. 7 Подробнее об этом см.: [Щеглов: 614]. 8 Ср. с черновой редакцией: «Площадь, монумент среди нее, по углам решетки горят четыре фонаря. Лицом к решетке стоит Тралин <фа- Д. Дорвинг 145 Семантика чужеродности шахматного коня присутствует не только в произведениях, где ход коня вынесен в заглавие. На- пример, Горький в своих «Заметках из дневника» (1923–1924), в очерке «Чужие люди», сравнивает с ходом шахматного коня прыжки чертей: — Драповые черти напоминают формой своей гвозди с раздвоенным острием. Они в черных шляпах, лица у них зеленоватые и распро- страняют дымный фосфорический свет. Они двигаются прыжками, напоминая ход шахматного коня. В мозгу человека они зажигают си- ние огни безумства. Это — друзья пьяниц [Горький 1973: 75]. В поэме И. Л. Сельвинского «Пушторг» (1929) конторщик акци- онерного общества, занимающийся махинациями с поставками советской пушнины за границу, «ходит по комнате “ходом ко- ня”» [Сельвинский: 231]. В «Путешествии в Армению» (1931–1932) О. Э. Мандельштам также использовал выражение «ход коня» в качестве синонима путаницы и неопределенности: «Предмет беседы весело усколь- зал, словно кольцо, передаваемое за спиной, и шахматный ход коня, всегда уводящий в сторону, был владыкой застольного раз- говора…» [Мандельштам: 316]. Из связанных с фигурой шахматного коня эпизодов в совет- ской литературе, пожалуй, наиболее известна глава «Междупла- нетный шахматный конгресс» романа И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» (1928). Здесь выражение «ход коня» полу- чает последовательную метафорическую реализацию и также имеет семантику обмана и инородности. Во-первых, «великий комбинатор» предлагает переименовать шахсекцию города Ва- сюки в «клуб четырех коней», объясняя, что подобное переиме- нование — необходимый шаг для успешного привлечения в сек- цию «союзной массы» и дальнейшего превращения Васюков милия Сорокина в черновой редакции. — Д. Д.>, потопывая нога- ми; <…> Елена тревожно смотрит по сторонам, увидала Тралина у решетки <…> подъезжает, спрыгнула, спрашивает: — Зачем вы ушли, не подождав меня? Что вы тут делаете? Кривым прыжком отпрыгнув от нее, Тралин говорит: — Я — конь. Шахматный конь. Ты — пешка. Беру пешку. Прыгнул и грудью сбил ее на землю. Хохочет, поставил ногу на грудь ей» [Горький 1941: 339]. 146 «Ход коня» в литературе 1920-х годов в «столицу земного шара». Во-вторых, описывая ослепительные перспективы, развернувшиеся перед васюкинскими любителями, Остап Бендер говорит, что по улицам города необходимо прове- сти белую лошадь, которая «Особым постановлением <…> была переименована в коня <…>» [Ильф, Петров: 355]. Подобный сюжет отсылает читателя к мифу о Троянском коне и напоминает о коварстве «данайцев, дары приносящих». В-третьих, прежде чем сбежать от разъяренных шахматистов, Бендер делает неверный ход всё тем же конем: «Пора удирать», — подумал Остап, спокойно расхаживая среди сто- лов и небрежно переставляя фигуры. — Вы неправильно коня поставили, товарищ гроссмейстер, — залебезил одноглазый. — Конь так не ходит. — Пардон, пардон, извиняюсь, — ответил гроссмейстер, — после лекции я несколько устал. В течение ближайших десяти минут гроссмейстер проиграл еще десять партий [Там же: 360]. В повести С. Д. Кржижановского «Возвращение Мюнхгаузе- на» (1927–1928) недоверие вызывает уже сам главный герой, все- мирно известный своими выдумками и авантюрами. Не менее подозрителен и сон барона, в котором он скачет по заснеженным полям советской России на черном шахматном коне, а когда конь отказывается продолжать движение, то выкликает «защиту Але- хина»: «Проклятая шахматница», — шепчет испуганный Мюнхгаузен и тот- час же видит: посреди квадрата — <…> шахматный конь. <…> Мюнхгаузен впрыгивает коню на его крутую шею: <…> шахматная одноножка <…> прыгает вперед, еще вперед и вбок, опять вперед, вперед и вбок, <…> бешеная скачка продолжается <…>. Затем ветер, свистящий в ушах, затихает, прыжки коня короче и медленнее — под ними ровное снежное поле <…> подклеенная сукном нога при- мерзла к снегу. Как быть? Мюнхгаузен пробует понукать. “Кg-8–f-6; f-6-d5, черт, d5-b6”, — кричит он, припоминая зигзаг «защиты Але- хина». Тщетно! Конь отходил свое: деревянная кляча отходит [Кржи- жановский: 155]. Появление в тексте повести имени знаменитого эмигранта А. А. Алехина — логично: осенью 1927 г. он завоевал титул чем- пиона мира, победив в матче Капабланку. Несмотря на то, что Д. Дорвинг 147 в преддверии исторического состязания Алехин принял француз- ское гражданство9, его победа, действительно, производила впе- чатление ловкого «хода конем» — неожиданного торжества идей русской шахматной школы. Не менее важно, что в советской печати Алехин обвинялся во враждебном отношении к советскому строю. Формальным по- водом к этому стала речь, произнесенная гроссмейстером 15 фев- раля 1928 г. на банкете в Русском клубе Парижа, в которой он якобы высказал пожелание, чтобы «миф о непобедимости больше- виков рассеялся, как рассеялся миф о непобедимости Капаблан- ки» (цит. по: [Шабуров: 142]). Реакция Кремля, выраженная устами председателя Исполни- тельного бюро Всесоюзной шахматной секции Н. В. Крыленко, была категоричной: «После речи в Русском клубе с гражданином Алехиным у нас все покончено — он наш враг, и только как врага мы отныне должны его трактовать…»10 (цит. по: [Там же]). Таким образом, в тексте Кржижановского выражение «ход коня» также имеет устойчивые негативные коннотации. Подведем итоги. В 1920-е гг. большевики занялись активной популяризацией шахмат среди населения. Задачи шахматной ор- ганизации тесно связывались с задачами культурной революции. Ожидалось, что шахматы, игра респектабельных интеллектуалов, быстро станет пролетарской игрой. Однако в реальности потре- бовалось не менее полутора десятилетий, чтобы воспитать пер- вых советских игроков, способных противостоять сильнейшим западным шахматистам. Всеобщее увлечение шахматами отрази- лось и в литературе: шахматные метафоры стали использоваться повсеместно. Чаще всего в шахматной метафорике описывалось какое-либо общественное устройство или политическое противостояние. 9 Подробнее об этом см.: [Шабуров: 128]. 10 В этой связи любопытно, что врагом государства оказался и дважды чемпион Советского Союза, победитель Московского международ- ного шахматного турнира 1925 г. Е. Д. Боголюбов, который в декаб- ре 1926 г. неожиданно эмигрировал из России. По мнению Ботвин- ника, эмиграция Боголюбова нанесла «большой ущерб советским шахматам» [Ботвинник: 29]. 148 «Ход коня» в литературе 1920-х годов В подобной парадигме человек часто уподоблялся шахматной фигуре. Проведенный нами анализ образа фигуры шахматного коня и производных от нее выражений, таких как «ход конем», пока- зал, что ее семантика в послереволюционных текстах зачастую носит негативный или даже враждебный характер11. Персонажи, уподобленные шахматному коню, — это, как правило, изгои, авантюристы и интеллигенты, действующие в нарушение обще- принятых советских правил. Подобные герои часто отрицательно маркированы, что позволяет отнести их к разряду «чужих» в со- ветском обществе. Маркированность персонажей выражается в их пограничном состоянии: они зачастую пребывают в состоя- нии сна12, алкогольного опьянения, сумасшествия или крайней увлеченности игрой. Иногда подобный персонаж может быть физически неполноценным. Нельзя, однако, с полной уверенностью утверждать, что каж- дая шахматная фигура в Советской России обладала недвусмыс- ленным семантическим ореолом, подобно фигурам в средневеко- вой Европе. Впрочем, уже в литературе 1930-х гг. эта неодно- значность, связанная с шахматами, была преодолена: писатели научились безошибочно определять место каждого персонажа на советской «шахматной доске». ЛИТЕРАТУРА Балдаев: Балдаев Д. С. Словарь блатного воровского жаргона: В 2 т. М., 1997. Т. 1. Безыменский: Безыменский А. И. Избранные произведения: В 2 т. М., 1989. Т. 1. Блок: Блок А. А. Собр. соч.: В 6 т. Л., 1980. Т. 2. Бойд: Бойд Б. Владимир Набоков: русские годы. СПб., 2001. 11 Возможно, она восходит к жаргонному слову «конек», означающему «мошенник». Подробнее об этом см.: [Балдаев: 127]. 12 Ср. с распространенным в соцреалистической литературе культом бодрствования чекистов или вождей (элиты советского общества), наиболее характерно выраженным в стихотворении Н. С. Тихонова «Баллада о синем пакете» (1922): И Кремль еще спит, как старший брат, Но люди в Кремле никогда не спят [Тихонов: 283]. Д. Дорвинг 149 Борисов: Борисов Л. И. Избранное. Л., 1957. Ботвинник: Ботвинник М. М. Шах двадцатому веку. М., 2010. Горький 1941: Горький А. М. Пьесы и сценарии: в 2 т. М., 1941. Т. 2. Горький 1973: Горький А. М. Полн. собр. соч.: В 25 т. М., 1973. Т. 17. Ильф, Петров: Ильф И. А., Петров Е. П. Двенадцать стульев. М., 1995. Коган: Коган М. С. Очерки по истории шахмат в СССР. М.; Л., 1938. Кржижановский: Кржижановский С. Д. Собр. соч.: В 6 т. СПб., 2001. Т. 2. Куляпин: Куляпин А. И. Шахматы в СССР // Филология и человек. 2007. № 4. С. 40–56. Линдер: Линдер И. М. «Сделать наилучший ход…»: шахматы в жизни В. И. Ленина. М., 1988. Мандельштам: Мандельштам О. Э. Полн. собр. соч. и писем: В 3 т. М., 2010. Т. 2. Маяковский: Маяковский В. В. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1957. Т. 6. ПРР: Песни русских рабочих (XVIII – начало XX века). Л., 1962. Романов: Романов П. С. Русь: роман в 3 ч. Рига, 1927. Ч. 1. Сельвинский: Сельвинский И. Л. Собр. соч.: В 6 т. М., 1971. Т. 2. Тихонов: Тихонов Н. С. Баллада о синем пакете // Антология русской советской поэзии: В 2 т. М., 1957. Т. 1. ТСРЯ: Толковый словарь русского языка конца ХХ в. 2002 / Под ред. Г. Н. Скляревской. СПб., 2002. Ханзен-Лёве: Ханзен-Лёве О. Русский формализм. Методологическая ре- конструкция развития на основе принципа остранения. М., 2001. Шабуров: Шабуров Ю. Н. Алехин. М., 2001. Шкловский: Шкловский В. Б. Гамбургский счет: статьи. Воспоминания. Эссе (1914–1933). М., 1990. ШЭ: Шахматы: энциклопедический словарь. М., 1990. Щеглов: Щеглов Ю. К. Комментарии к роману «Двенадцать стульев» // Ильф И. А., Петров Е. П. Двенадцать стульев. М., 1995. ТЕКСТ И. А. ГОНЧАРОВА В РОМАНЕ В. В. НАБОКОВА «ЗАЩИТА ЛУЖИНА» Анна Масленова (Нижний Новгород) Вопрос об интертекстуальности произведений В. В. Набокова яв- ляется открытым и активно обсуждаемым на сегодняшний день. Под «интертекстуальностью» мы подразумеваем термин, впер- вые введенный Ю. Кристевой в статье «Бахтин, слово, диалог и роман» (1967) «для обозначения общего свойства текстов, вы- ражающегося в наличии между ними связей, благодаря которым тексты (или их части) могут многими разнообразными способами явно или неявно ссылаться друг на друга» [Сабитова: 211]. В. В. Набоков «выстраивает» свои произведения с помощью систе- мы внутренних и внешних корреспонденций, отсылающих к про- изведениям русской и мировой культуры, таким образом обеспе- чивая модернистский принцип орнаментальной организации тек- ста. По мнению М. Медарич, «набоковская интертекстуальность указывает на его понимание культуры как аспекта знаковой дей- ствительности, качественно тождественного незнаковой действи- тельности» [Медарич: 462], то есть материал для произведений черпается из жизни в той же степени, что и из литературных тек- стов. При этом использование «существующего материала» отнюдь не всегда является намеренным и обеспечивает интеллек- туальную игру с читателем, вследствие чего наличие того или иного «протекста»1 в основе произведения В. В. Набокова подчас бывает далеко не очевидным, однако именно его вычленение спо- собствует более глубокому пониманию текста. Исследователи творчества В. В. Набокова, в частности А. А. До- линин, неоднократно отмечали поразительную диалогичность произведений писателя. Рассмотрению интертекстуальных связей романов В. В. Набокова с творчеством таких классиков русской литературы, как А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, посвящено много работ, тогда как рецепции 1 Термин Ю. С. Степанова [Степанов]. А. Масленова 151 же произведений И. А. Гончарова уделялось незаслуженно мало внимания. Мы встречаем упоминания о существовании некото- рых связей в работах Ю. А. Рыкуниной «Два немецких романа Набокова», отметившей фабульные отсылки романа «Король, да- ма, валет» к «Обыкновенной истории» И. А. Гончарова, и В. Лан- ге и П. Хэнсфорд-Джонсон, которые отметили черты сходства образов профессора Пнина с Обломовым [Hansford Johnson; Lan- ge]. Между тем работы, исчерпывающе раскрывающей эту про- блему, нами обнаружено не было. В статье мы попытаемся лишь прикоснуться к заявленной теме, более пристально взглянув на ро- ман В. В. Набокова «Защита Лужина». Прежде всего попробуем понять, почему этому вопросу до сих пор уделялось недостаточно внимания, несмотря на то, что в про- изведениях В. В. Набокова встречаются прямые упоминания ро- манов и героев И. А. Гончарова. Заметим, что подобные упоми- нания позволяют нам говорить о генетической природе связи текстов, а не о типологической. Приведем некоторые из них: Он (Ленский) жаловался моей матери, что мы с братом — иностран- цы, барчуки, снобы и патологически равнодушны к Гончарову, Гри- горьеву, Мамину-Сибиряку, которыми другие мальчики зачитыва- ются [Набоков V: 251]. Извольте: если раскрыть Гончарова или <…> Стойте! Неужто вы желаете помянуть добрым словом Обломова? «Россию погубили два Ильича», — так что ли? Или вы собираетесь поговорить о безобраз- ной гигиене тогдашних любовных падений? Кринолин и сырая ска- мья? Или может быть — стиль? Помните, как у Райского в минуты задумчивости переливается в губах розовая влага? — точно так же, скажем, как герои Писемского в минуту сильного душевного волне- ния рукой растирают себе грудь? [Набоков IV: 257]. Эти надписи вызывали в нем смутный стыд за отца, а самые книж- ки были столь же скучны, как «Слепой музыкант» или «Фрегат Паллада» [Набоков II: 320]. Как мы видим, отношение Набокова к творчеству Гончарова весьма пренебрежительно, к этому следует добавить, что, по сло- вам И. Толстого, Набоков «дерзко презирал» Гончарова и Лескова. Вследствие этого можно предположить, что творчество Гончаро- ва вовсе не интересовало Набокова. Между тем современники писателя отмечали, что нередко за набоковским снобизмом скры- 152 Текст Гончарова в «Защите Лужина» Набокова вался живой интерес, особенно к явлениям популярным среди массового читателя. Произведения же Гончарова многократно переиздавались. Б. В. Аверин отмечает, что к 1910-м гг. путевые заметки «Фрегат Паллада» выдержали восемь изданий [Аверин: 283]. Образ Обломова в течение нескольких десятилетий был ок- ружен многочисленными спорами и к началу ХХ века был осмыслен как воплощение русского национального характера. Именно к роману Гончарова «Обломов» апеллирует, на наш взгляд, Набоков в одном из ключевых текстов русскоязычного периода творчества, а именно в «Защите Лужина». Попробуем последовательно описать обнаруженные нами сходства в струк- туре обозначенных текстов. Прежде всего обратим внимание на систему персонажей и образы главных героев. Черты сходства между ними обнаружи- ваются при первом же взгляде — в портретных характеристиках: и Обломов, и Лужин полные, апатичные, «вялые» люди: «Обло- мов как-то обрюзг не по летам: от недостатка ли движения, или воздуха, а может быть, того и другого» [Гончаров: 8–9]. Лужин: «довольно тучный <…> ленивая, дурная полнота» [Набоков II: 345]. Они мало следят за собой, будучи погруженными в свои мысли, в свой внутренний мир. Оба героя постоянно пребывают в состоянии полусна: Обломов проводит дни лежа на диване, а в Лужине, несмотря на попытки движения, постоянно обнару- живаются «сонное опускание тяжелых век», «чуть раскрывшийся рот, словно он собирался зевнуть», «в тяжелых движениях его души, словно поворачивающейся спросонья и засыпавшей сно- ва» [Там же: 352]. Лицо Обломова преисполнено равнодушия к окружающей его действительности: «отсутствие всякой опре- деленной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной птицей по лицу…» [Гончаров: 8]. Лужин так же мало заинтересован в реальном мире, его деятельность ограничи- вается машинальными движениями: в образе обиходного бытия, он следовал побуждениям очень смут- ным, ни над чем не задумываясь, редко меняя белье, машинально бреясь тем же лезвием, пока оно не переставало брать волос, питаясь случайно и просто, — и по какой-то инерции заказывая к обеду всю ту же минеральную воду… [Набоков II: 360]. А. Масленова 153 Между тем пристально описанные глаза героев выражают тай- ную, непостижимую для окружающих внутреннюю работу: «ду- ша так открыто и ясно светилась в глазах» Обломова [Гончаров: 8]; «сирая преданность в его (Лужина) глазах, этот таинственный свет, который озарял его» [Набоков II: 379]. Пространство внеш- него мира мало интересует героев: оно всегда случайное и нахо- дится в запустении, поскольку герои, погруженные в ирреальный мир, предпочитают организовывать именно его. Собственно, от- туда и пытаются «вытащить» героев появившиеся в их жизни возлюбленные, портретные сходства которых так же обнаружи- ваются при первом прочтении. Красоте обеих героинь сопутствует некая «незавершенность». Ольга «в строгом смысле не была красавица, то есть не было ни белизны в ней, ни яркого колорита щек и губ, и глаза не горели лучами внутреннего огня; ни кораллов на губах, ни жемчугу во рту не было, ни миниатюрных рук, как у пятилетнего ребенка, с пальцами в виде винограда…» [Гончаров: 193]. Возлюбленная Лужина «была… не очень хороша, что-то недоставало ее мелким правильным чертам. Как будто последний, решительный толчок, который бы сделал ее прекрасной, оставив те же черты, но при- дав им неизъяснимую значительность, не был сделан» [Набо- ков II: 353–354]. Героини не идеальны, но именно эти «обыкновенные» женщи- ны становятся воплощенным совершенством для главных героев. Прием апофатического описания женских образов «встраивает» их в парадигму героинь, требующих от мужчин «деятельной» любви. Подобные характеры мы обнаружим в произведениях Пушкина, Тургенева, Толстого и особенно среди женских персона- жей Достоевского, таких как Дуня («Преступление и наказание»), для которой «другой» Лужин был женихом и не стал мужем. Типичность Ольги Ильинской и госпожи Лужиной усиливается и благодаря способу атрибуции, связывающему их с главным геро- ем: «невеста Лужина», «жена «Лужина». Фамилия Ольги Ильин- ской заранее намекает читателю о предназначенности героини Илье Ильичу Обломову. При этом подобная номинация реализу- ет в текстах эффект обманутого ожидания: ни Ольге, ни госпоже Лужиной в итоге не суждено обрести счастья с их избранниками. Комментарий Л. М. Лотмана об Ольге Ильинской точно ха- рактеризует жену Лужина: «Не учителя и старшего друга, а объ- 154 Текст Гончарова в «Защите Лужина» Набокова ект приложения своей энергии видит Ольга в любимом ею чело- веке, она хочет руководить мужчиной, возродить его» [Лотман: 190]. Примечательно, что если Ольга всячески старается заста- вить Обломова жить полной жизнью, то в образе жены Лужина присутствуют и черты Агафьи Пшеницыной, которая стала для Обломова скорее заботливой матерью, нежели возлюбленной. Госпожа Лужина осознает инфантильность своего возлюбленно- го и потому старается окружить шахматиста заботой, опекает его, как ребенка. Именно поэтому, как заметил Б. В. Аверин, «входя в мир своей невесты, а затем и жены, Лужин по-детски счаст- лив» [Аверин: 288]. Типичным кажется и то, что истории любви и Лужина, и Об- ломова разворачиваются на фоне природы: летом на даче у Обло- мова, в пансионе за городом — у Лужиных. Однако Набоков скорее играет с сентиментальной традицией, согласно которой именно на лоне природы рождается самое возвышенное, искрен- нее и страстное чувство. Между Лужиным и будущей женой не вспыхивает той поэтической любви, которой пылают герои Гон- чарова (и Райский, и Адуев, и в определенный момент Обломов). Ожидания читателя вновь оказываются обманутыми. Продолжая анализ системы персонажей, обратим внимание на то обстоятельство, что главные герои имеют своеобразных двойников-антиподов: Обломов – Штольц, Лужин – Валентинов. И Штольц, и Валентинов — деятельные люди, «предпринимате- ли». Важно отметить, что деятельность Штольца воспринималась современниками с некоторой долей подозрения, что отметил А. В. Дружинин: г. Гончаров так охлаждается к периоду его зрелости, что даже не со- общает нам, какими именно предприятиями занимается Штольц, и эта странная ошибка неприятно действует на читателя, с детства своего привыкшего глядеть неласково на всякого афериста, которого деловые занятия покрыты мраком неизвестности [Дружинин: 175]. Именно эта «темная» сторона Штольца сгущается Набоковым в образе Валентинова. При этом сами роли персонажей в тексте очень схожи: герои постоянно находятся в поиске практической выгоды, периодически присматривая за Обломовым и Лужиным. В конечном итоге именно они становятся обладателями трудов и надежд главных героев: Штольц «получает» Ольгу, а Валенти- А. Масленова 155 нов — шахматную славу и гонорары Лужина. При этом если Штольц все-таки остается в рамках положительного персонажа, несмотря на то, что образ успешного предпринимателя, одобряе- мый в европейской и американской литературе, не прижился в русской культуре, то Валентинов оказывается бездушным дель- цом. Лужин нужен ему лишь для получения собственной выгоды, при этом внутреннее и духовное развитие молодого человека его не интересует. В этом смысле образ Валентинова можно прочи- тать как своеобразный «гибрид» Штольца с Тарантьевым, героем, обманувшим и обокравшим не сведущего в делах Обломова. Системы персонажей двух романов не обладают полной сим- метрией, наблюдается «сращивание» нескольких противопостав- ленных друг другу образов произведения Гончарова в «Защите Лужина», благодаря чему характеры действующих лиц у Набоко- ва усложняются, становясь менее однозначными. Подобного рода преобразования можно проследить и в композиционном строении романа Набокова, несмотря на то, что оба текста созданы по общей модели «романа воспитания». Образы главных героев представле- ны в тексте в развитии: читатель следит за персонажами с раннего детства и до самой смерти. Между ключевыми периодами жизни героев можно условно прочертить довольно четкие границы, несмотря на то, что из-за несовпадения сюжетной и фабульной структур текстов история персонажей выстраивается не сразу. Период «дошахматного» детства Лужина прерывается момен- том «обретения» фамилии, напоминающим своеобразный обряд инициации и знаменующим вступление героя во взрослую жизнь. В «Обломове» условная граница взросления отделяет сказочную жизнь Ильи Ильича в Обломовке от последующего переезда в Петербург. Вслед за моментом вступления во взрослую жизнь следует период, который мы обозначим как «смутный»: Лужин «обретает» шахматы и вместе с Валентиновым путешествует по Европе, пребывая в состоянии «полусна». Он посещает многие города, которые кажутся ему абсолютно одинаковыми. «Смут- ным» временем в жизни Обломова становятся первые годы жизни в Петербурге, во время которых он пытался найти свое призва- ние, однако поиски в конечном итоге приводят героя «на диван», где читатель (в первых главах романа) и застает Илью Ильича, погруженным в сон и мечты. 156 Текст Гончарова в «Защите Лужина» Набокова Топос сна, грезы, некого ирреального и иллюзорного прост- ранства, в котором пребывают главные герои, становится ключе- вым для обоих романов и реализует мотив «двоемирия». Герои ограждают себя от окружающей их реальности. Как отметила Л. И. Дьячковская: «Молчаливый Лужин в бурлящей России находит убежище в тишине шахматной жизни» [Дьячковская: 702]. То же мы можем сказать и об Илье Ильиче, не желающем погружаться в суету окружающей его жизни (отказ от поездки в Петергоф, которую предлагают его посетители). А. А. Долинин отмечает явный подтекст чеховского «Человека в футляре» в «Защите Лужина». И Обломов, и Лужин относятся к типу одиноких, робких, пугливых чудаков, которым свойствен- но «постоянное и непреодолимое стремление окружить себя обо- лочкой, создать себе… футляр, который уединил бы его, защитил бы его от внешних влияний» [Долинин: 30]. Герои совершенно не приспособлены к жизни, к ее бытовым мелочам. Неслучайно, что герои оказываются не готовыми к следующему жизненному этапу, связанному со встречей возлюбленных, пытающихся «вы- тащить из футляров» Обломова и Лужина во внешний мир. Пер- сонажи не выдерживают внешнего напряжения, реальный мир «задавливает» их, а мир грез, сопряженный с абсолютной творче- ской свободой, притягивает их обратно. В результате два мира «накладываются» один на другой: жизнь на Выборгской стороне Петербурга становится для Ильи Ильича своеобразным продол- жением Обломовки с Агафьей Матвеевной в роли сказочной Ми- литрисы Кирбитьевны; Лужин же «запутывается» в переплетаю- щихся узорах двух миров, проецируя шахматную игру на события реальной жизни. Исход, ожидающий героев — смерть. Обломов реализует его условно, выбирая путь нравственной и физической деградации, Лужин же — буквально, выбрасываясь из окна. Обратимся теперь к одной из ключевых деталей в романе «За- щита Лужина». Перед свадьбой невеста Лужина решает провести ревизию его одежды: избавляется от старых вещей, покупает новые, отправляет героя к портному. Подобно Ольге Ильинской, героиня пытается преобразить героя не только духовно, но и фи- зически. Переодевая Лужина, его невеста условно «снимает» с него обломовский халат. Между тем по просьбе героя она все же сохраняет один его старый сюртук, подобно тому как Обло- мов не решается окончательно избавиться от своего халата. А. Масленова 157 Именно «сюртук» возвращает Лужина к шахматам: в кармане герой обнаруживает маленькую шахматную доску, подаренную когда-то Валентиновым. Починенный же Агафьей Матвеевной халат становится символическим возвращением Обломова к ста- рому образу жизни. Мотив возвращения к исходному образу жиз- ни Набоков, на наш взгляд, почерпнул именно у Гончарова. Рассмотрев ряд совпадений в структуре романов, заметим, что говорить о намеренном «диалоге» Набокова с текстом Гончарова следует с осторожностью, поскольку нет прямых доказательств осознанной апелляции к этому тексту. Однако мы считаем, что обращение Набокова к роману Гончарова является намеренным. Типажи героев были по-своему близки обоим авторам и актуаль- ны для эпохи, отражением которой они отчасти являлись. Для Гончарова — это закат дворянской культуры. «Защита Лужина» в свою очередь была написана в период пристального внимания к внутреннему миру человека, потерявшегося среди бурно разви- вающихся исторических событий и пытающегося защититься от «большого мира». Оградить себя от реальности пытается и Илья Ильич, однако общественное мнение, которое отчасти выражено в лице Ольги Ильинской, требует от героя активной деятельности и неравнодушия. Ольга демонстрирует Илье Ильичу, как прекрас- на деятельная жизнь, но лень мешает ему отказаться от своих грез. Госпожа Лужина в свою очередь приводит героя в пошлый мир эмиграции, где все пронизано фальшью (достаточно вспом- нить квартиру родителей героини, устроенную в псевдорусском стиле). Поначалу этот мир привлекает Лужина своей кричащей яркостью, однако со временем он начинает давить на героя, герой не находит себе места в той жизни. Лужин — художник, шахмат- ная реальность была пространством его творческой деятельности, а не миром пустых обломовских грез. Как отметил А. А. Долинин: Шахматы интересуют Набокова не столько как социокультурный и психологический феномен, сколько как модель творческого вооб- ражения в первичной, абстрактной, дообразной форме — воображе- ния, которое преодолевает сопротивление материала и подчиняясь определенным правилам, создает протяженные во времени гармони- ческие единства [Долинин: 30]. Мир шахматной фантазии оказывается реальнее мира эмигрант- ской жизни. Сам В. В. Набоков, как отмечает И. Паперно, «опи- 158 Текст Гончарова в «Защите Лужина» Набокова сывал эмигрантов как нереальных, “едва осязаемых людей”» [Па- перно: 485]. Система персонажей и композиционное построение «Защиты Лужина» оказываются удивительно близкими роману Гончарова, однако кардинально меняется исторический контекст и мир, окружающий главных героев. Вследствие этого «Защита Лужи- на» фактически становится «Обломовым» наоборот, его зеркаль- ным отражением, где понятия «реального» и «ирреального», «ис- тинного» и «ложного» меняются на противоположные. При этом «негативные» черты Обломова, которые так явно просвечивают в образе Лужина, возможно, воспринимались Набоковым с боль- шей симпатией вследствие попыток их активного искоренения партийной пропагандой (многочисленные нападки В. И. Ленина против «обломовщины»). Таким образом, оправдание Обломова ХХ века становится защитой человеческой творческой индивиду- альности. ЛИТЕРАТУРА Аверин: Аверин Б. В. Дар Мнемозины // Романы Набокова в контексте общей автобиографической традиции. СПб., 2003. Гончаров: Гончаров И. А. Обломов // Гончаров И. А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1953. Т. 4. Долинин: Долинин А. А. Истинная жизнь писателя Сирина // Собр. соч. русского периода: В 5 т. СПб., 2000. Т. 1. Дружинин: Дружинин А. В. «Обломов», роман И. А. Гончарова: Два то- ма, Спб., 1859 // Гончаров И. А. в русской критике: Сборник статей. М., 1958. Дьячковская: Дьячковская Л. Е. Свет, цвет, звук и граница миров в рома- не «Защита Лужина» // В. В. Набоков: Pro et соntга. СПб., 2002. Т. 2. Лотман: Лотман Л. М. И. А. Гончаров // История русской литературы: В 4 т. Л., 1982. Т. 3. Медарич: Медарич М. Владимир Набоков и роман 20 столетия // В. В. На- боков: Pro et contra. СПб., 1997. Набоков II: Набоков В. В. Защита Лужина // Русский период. Собр. соч.: В 5 т. СПб., 2009. Т. 2. Набоков IV: Набоков В. В. Дар // Русский период. Собр. соч.: В 5 т. СПб., 2009. Т. 4. Набоков V: Набоков В. В. Другие берега // Русский период. Собр. соч.: В 5 т. СПб., 2009. Т. 5. А. Масленова 159 Паперно: Паперно И. А. Как сделан «Дар» Набокова // В. В. Набоков: Pro et соntга. СПб., 1997. Сабитова: Сабитова З. К. Лингвокультурология: учебник. М., 2013. Степанов: Степанов Ю. С. Вводная статья // Антология «Семиотика». Екатеринбург, 2001. Hansford Johnson: Hansford Johnson P. Pnin. N. Y.: Doubleday, 1957 // New Statesman. 1957. Vol. 54 (21 September). Lange: Lange V. A. Saint of the Comic // New Republic. 1957. № 136 (6 May). НАБОКОВ И СОЛНЦЕ. ИЗ КОММЕНТАРИЯ К РОМАНУ «ДАР» Мика Пюльсю (Хельсинки) В статье будет представлен комментарий к следующему эпизоду из пятой главы романа Набокова «Дар» (1937, 1952): Неловкость, обычно сопряженная с наготой, зависит от сознания на- шей беззащитной белизны, давно утратившей связь с окраской окру- жающего мира, а потому находящейся в искусственной дисгармонии с ним. Но влияние солнца восполняет пробел, уравнивает нас в го- лых правах с природой и уже загоревшее тело не ощущает стыда. Все это звучит, как брошюрка нудистов, — но своя правда не вино- вата, если с ней совпадает правда, взятая бедняком напрокат. Солнце навалилось. Солнце сплошь лизало меня большим, глад- ким языком. Я постепенно чувствовал, что становлюсь раскаленно- прозрачным, наливаюсь пламенем и существую только, поскольку существует оно. Как сочинение переводится на экзотическое наре- чие, я был переведен на солнце [Набоков 2000: IV, 508]. События книги, по-видимому, относятся к концу 1920-х гг., но На- боков работал над романом на протяжении 1930-х гг., и откры- тую сатиру на Германию в романе стоит связывать, в первую оче- редь, с политическим контекстом этого времени, когда Набоков все еще продолжал жить в Берлине. Вышеупомянутая отсылка к нудизму является одним из многочисленных в романе выпадов в адрес немцев. Весьма заметное в Веймарской Германии, и в Берлине осо- бенно, движение Freikörperkultur (нудизма) носило квазимисти- ческий и отчасти протонацистский характер. Так, Магнус Вейде- ман, редактор нудистского журнала “Die Freude”, призывал своих читателей искать религиозное воплощение в том счастье, кото- рое, согласно Вейдеману, пронизывает немецкий дух [Hau: 187]. Однако непосредственным адресатом пародии у Набокова, по-ви- димому, является программный текст нудизма “Der Mensch und die Sonne” («Человек и солнце», 1924) — в свое время невероятно популярная книга Ганса Сюрена. Позже Сюрен вступил в нацист- М. Пюльсю 161 скую партию и внес соответствующие изменения в свое сочине- ние, которое переиздавалось вплоть до конца Второй мировой войны [Toepfer: 33]. Скорее всего, Набоков был знаком с книгой Сюрена через эмигрантскую или другую прессу, но обнаружить свидетельства знакомства с текстом пока не удалось. «Человек и солнце», по сути, представляет собой высокопарный призыв к натуризму. Цель дилетантских философствований Сюрена — представить солнечный свет, обнаженных людей и здоровье как путь к счастью — как к индивидуальному, так и к коллективному. Местами велеречивый текст Сюрена отдаленно напоминает наи- более экстатические пассажи русских символистов (а местами и утопические размышления Чернышевского): Друзья Солнца! Вы мужественно сбросили оковы своего воспитания, одержали много побед против устарелых идей и стыдливости. Вы искатели новых путей к более счастливому существованию, а иска- тели это те, кто искренне стремится, будь то молодой или ста- рый [The Weimar Republic sourcebooк: 679]. Можно вспомнить и шуточное стихотворение Ю. К. Олеши, опи- сывающее последствия загара: «Я гляжу и охаю: / “Я ли та, не я ли?” / Мажет солнце охрою / Все мои детали» (ср. у Набокова: «Солнце сплошь лизало меня большим, гладким языком»), опуб- ликованное в юмористическом альманахе «Литературные шу- шу(т)ки» в 1928 г. Напрашивается также параллель между протофашистским культом загорелого тела и пролетарским туризмом в СССР [Ko- enker: 58], который как раз к концу 1920-х гг. начал бурно разви- ваться. Интересно, что это происходило не только в СССР, но и в Германии, где в 1933 г., после прихода нацистов к власти, была создана организация “Kraft durch Freude” («Сила через радость»), туристические туры которой Набоков в открытую пародировал в рассказе «Облако, озеро, башня», написанном во время работы над «Даром». Возможно, выпад Набокова направлен здесь сразу на два объекта, и бедняк духа оказывается в прямом смысле про- летарием. «Своя правда», которую Набоков предлагает вместо «взятой бедняком напрокат», представляет собой, видимо, традиционный поэтический мотив солнца как источника inspiratio, поэтического вдохновения [Connolly: 160]. Дальше мы постараемся, не впадая 162 Набоков и солнце в «интертекстуальную криптоманию» [Долинин: 15], указать не- сколько наиболее вероятных подтекстов, прообразов и реминис- ценций рассматриваемого пассажа. А. Ханзен-Леве, описывая систему поэтических мотивов рус- ского символизма, выявляет в ней две тенденции: лунный мир эстетизма и вместе с ним — раздвоение, холод, пустота, безу- мье («безумная луна»), декаданс, и солярный мир панэстетиз- ма — поиск синтеза всех полярностей, огонь, луч, тепло, солнце, органика, жизнь, озарение, полнота мира, вечность [Ханзен-Леве: 47–48]. Лунный мотив, часто отождествляемый с декадентством, а иногда и с символизмом, а также с «изысканным недугом» — гомосексуализмом, определенно присутствует в художественном мире Набокова, в том числе и в «Даре». Согласно О. Сконечной, «у Набоковa лунный герой — зауряден, творчески несостоятелен. Зауряден Яша Чернышевский. Зауряден и его однофамилец, “изысканный недуг” которому приписан Розановым» [Сконечная: 211]. Очевидно, что Годунов-Чердынцев является в романе анти- подом обоих Чернышевских, молодого романтически настроен- ного самоубийцы, пораженного шпенглеровскими идеями, и его известного однофамильца — народника-неудачника. Если адре- саты набоковской полемики представлены как лунные люди, то их противоположность, положительный герой романа, Году- нов-Чердынцев, наоборот, является представителем тех жизне- утверждающих ценностей, которые связаны с образом солнца. В связи с интересующим нас пассажем любопытно рассмотреть часто повторяющийся у Набокова образ Икара [Connolly: 151– 160]. По замечанию Б. Бойда, чуть ли не все набоковские романы строятся вокруг увлечения или маниакальной страсти главного героя [Boyd: 159]. Однако героям Набокова, как правило, не до- стает воображения (или дара) для осуществления своих квази- художественных стремлений, и в итоге они терпят поражение, что часто подчеркивается «икаровским» мотивом. В этом плане создание героя «Дара» является кульминацией русскоязычного творчества Набокова: вместо того, чтобы обжечь свои крылья, наподобие Германа из «Отчаяния», первый полностью реализо- вавший себя набоковский художник «переводится на солнце». Годунов-Чердынцев как бы переходит в шутливое мифическое пространство, создающееся за счет многочисленных пародийных упоминаний мифических существ, а также последующего пере- М. Пюльсю 163 плывания героем озера — иронический эквивалент пересечения Стикса [Leving: 219]. Недалеко от рассматриваемого нами пассажа находится сле- дующее отступление, на которое следует обратить внимание: Чувства, обостренные вольным зноем, раздражала возможность силь- вийских встреч, мифических умыканий. Le sanglot dont j’e’tais encore ivre. Дал бы год жизни, даже високосный, чтоб сейчас была здесь Зина — или любая из ее кордебалета [Набоков 2000: IV, 510]. Цитата из «Послеполуденного отдыха фавна» Малларме, «рыда- ние, которым я еще был опьянен»1, представлена здесь в первую очередь в шутливом контексте, созвучном эротическим грезам ге- роя, но одновременно отсылает к присущему поэме Малларме мо- тиву возвращающегося к своим истокам вдохновения [Cohn: 18]: Единственный ручей в осоке слышишь ты, Напевно брызжущий над флейтою двуствольной, И если ветерок повеет своевольный, Виной тому сухой искусственный порыв, Чьи звуки, горизонт высокий приоткрыв, Спешат расплавиться в непостижимом зное, Где вдохновение рождается земное!2 [Малларме: 89] Аллюзии на стихотворение Малларме продолжаются сквозь весь Грюневальдский лес, придавая раздумьям Федора игривый отте- нок: «Там и сям, в будни негусто, попадались более или менее оранжевые тела. Всматриваться он избегал, боясь перехода от Па- на к Симплициссимусу» [Набоков 2000: IV, 510]. Здесь Федор шутливо опасается перехода из обнаженного мира Аркадии в мир Симплициссимусов — прозрачная метонимия немцев и немецкой культуры в целом. Стоит вспомнить, что «Послеполуденный от- дых фавна» часто прочитывается как стихотворение «о разладе между двумя понятиями художественной деятельности, которые могут быть идентифицированы соответственно с Аполлоном 1 Набоков уже использовал символику Малларме в стихотворении «Лилит», написанном в том же 1928 г., когда примерно разворачи- ваются события романа: «Я шел, / и фавны шли, и в каждом фавне / я мнил, что Пана узнаю: / “Добро, я, кажется, в раю”» [Набоков 2000: V, 437]. 2 Пер. Романа Дубровкина. Курсив мой. — М. П. 164 Набоков и солнце и Дионисом» [Pearson: 123]. Однако, в отличие от Фавна Мал- ларме, снедаемого «огнем тщеславной зависти к величью солнц», Федор выбирает начало солнечное, аполлоническое3. Из многочисленных вариаций на тему солнца или Аполлона как источника вдохновения, — традиции, идущей от Данте до Ге- те — одним из наиболее вероятных прообразов, если не подтек- стов, здесь могла послужить образная система Китса, которого высоко ценил Набоков («Мне розы мраморные Китса / Всех бута- форских бурь милей»). Сравнивая в «Комментариях к “Евгению Онегину”» творчество Китса и Пушкина (который, как известно, Китса не читал) Набоков пишет: «…такие совпадения сбивают с толку и ставят в тупик искателей сходства, охотников за источ- никами, неутомимых исследователей текстовых подобий» [Набо- ков 1998: 103]. Солнце — важный символ в английской романти- ческой поэзии, столь значимой для Набокова. В поэтическом мире Китса солнце, как правило, отождествляется с Аполлоном [Bate: 288]. Напрямую мотив солнца как источника вдохновения можно встретить в стихотворении «Глоток солнца» (“A Draught of Sun- shine”, 1818), где лирический герой сливается с солнцем (ср. у На- бокова «[я] существую только, поскольку существует оно»). Однако более близким к сцене из «Дара» по составу образов яв- ляется программное стихотворение Китса «Сон и поэзия» (“Sleep and Poetry”, 1816), повествующее, согласно Бейту, о «янусовой сущности человеческого воображения, обращенной, с одной сто- роны, в сторону его внутреннего мира, а с другой, в сторону вне- шнего мира» [Там же: 125]. В стихотворении Китса лирический герой обращается во сне к Поэзии за вдохновением и призывает: Мой юный дух пусть за лучами солнца К жилищу Аполлона ввысь несется И станет юной жертвой. Хмель густой 3 Согласно В. Н. Топорову, «Дионисийское начало предполагает ори- ентацию на природное, на интуицию и “страстное”, на порыв, пафос, экстаз. — Аполлоновское же — на культуру, правило, чувство меры, гармонию, следовательно, на рациональное, на знание, сознание, са- мопознание, самоопределение, самоконтроль» [Топоров: 244]. Дио- нисийское и аполлоновское начала могут соотноситься с лунным миром эстетизма и солнечным миром панэстетизма, как их опреде- ляет Ханзен-Леве. М. Пюльсю 165 Цветущих лавров мне навеет рой Видений, чтоб тенистый уголок Стать вечной книгою моею мог; Я списывал бы целые страницы О листьях и цветах, о взлете птицы Порывистом, об играх нимф лесных, О ручейках, о девах молодых. Это именно то, что делает Федор после того, как он «переводится на солнце». Последующие очарованные блуждания Федора в Грю- невальдском лесу, по всей видимости, являются яркой аллюзией на фантазии лирического героя Китса, после того, как тот стано- вится «юной жертвой» Аполлона: «Сначала в царство Флоры с Паном я скользну / Найду в тенистых рощах нимф игривых». Помимо того в стихотворении встречается излюбленный Набоко- вым мотив Икара: Пусть я шальным безумцем поскачу Над пропастью, пусть жаркому лучу Дам растопить дедаловские крылья И рухну вниз — в Икаровом бессилье. Как указывалось ранее, Федор, как полноценный художник, вовсе не падает в «Икаровом бессилье», а преображается и, подобно герою Китса, пробуждается после бредового сна и полученной после дождя температуры готовым написать роман: Я за ночь отдохнул, стал разум светел. Готов приняться я за строки эти, И, как они ни выйдут, я — творец, Они мне сыновья, я им — отец4 [Китс: 52–60]. Так, шутка, возможно ad hoc, понадобилась Набокову ради устра- нения внешних аналогов пафоса Годунова-Чердынцева. Она впи- сывается во вполне определенную литературную и культурную традицию, которую можно назвать в широком смысле классиче- ской. Набоков, которого часто называют традиционалистом-модер- нистом, таким образом оказывается продолжателем той солнеч- ной, аполлоновской, пушкинской традиции (см.: [Топоров: 209– 210]), которую он считал прерванной революцией. Именно ее он 4 Пер. Галины Усовой. 166 Набоков и солнце противопоставляет политическим, тоталитарным веянием своего времени, как нацистским, так и советским, что мы и постарались показать на основе рассматриваемого нами короткого пассажа. ЛИТЕРАТУРА Долинин: Долинин А. А. Истинная жизнь писателя Сирина. СПб., 2004. Китс: Китс Дж. Стихотворения. Л., 1986. Малларме: Малларме С. Сочинения в стихах и прозе. М., 1995. Набоков 1998: Набоков В. В. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Ев- гений Онегин». СПб., 1998. Набоков 2000: Набоков В. В. Собр. соч. русского периода: В 5 т. СПб., 2000. Сконечная: Сконечная О. Люди лунного света в русской прозе Набоко- ва // Звезда. 1996. № 11. Топоров: Топоров В. Н. Петербургский текст русской литературы. Избр. труды. СПб., 2003. Ханзен-Леве: Ханзен-Леве А. Русский символизм: система поэтических мотивов: ранний символизм. СПб., 1999. Bate: Bate W. J. John Keats. Cambridge, MA, 1963. Boyd: Boyd B. Vladimir Nabokov: The Russian Years. Princeton University Press, 1991. Cohn: Cohn R. G. Toward the poems of Mallarmé. Berkeley, 1965. Connolly: Connolly J. W. The Daedalus-Icarus Theme in Nabokov’s Fiction // Nabokov at Cornell / Ed. by Gabriel Shapiro. Ithaca; London, 2003. Hau: Hau M. The cult of health and beauty in Germany: a social history, 1890. Chicago; London, 2003. Koenker: Koenker D. Club Red: Vacation Travel and the Soviet Dream. Itha- ca, 2013. Leving: Leving Y. Keys to The gift: a guide to Nabokov’s novel. Boston, 2011. Pearson: Pearson R. Unfolding Mallarmé: the development of a poetic art. Oxford; New York, 1996. The Weimar Republic sourcebooк: The Weimar Republic sourcebooк / Ed. by Anton Kaes, Martin Jay, Edward Dimendberg. Berkeley, 1994. Toepfer: Toepfer K. E. Empire of Ecstasy: Nudity and Movement in German Body Culture, 1910–1935. Berkeley, 1997. ПОНЯТИЕ «МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ» В СОВЕТСКОМ ДИСКУРСЕ 1930-х годов Анна Богомолова (Москва) Понятие «мировой литературы» за последние десятилетия стало одной из актуальных проблем в западной гуманитарной науке. Однако история формирования советской концепции «мировой литературы» и ее реализации в культурных практиках ранее не становились предметом отдельных исследований, за исключени- ем работ, посвященных издательскому проекту «Всемирная ли- тература»1. Гетевская идея «мировой литературы», актуализиро- ванная Марксом и Энгельсом в «Манифесте коммунистической партии», вошла в советский культурный и политический дискурс уже в первые послереволюционные годы и стала частью глобаль- ного социалистического проекта. В дальнейшем освещенное ав- торитетом Максима Горького понятие «мировой литературы» в 1920-е гг. легло в основу советских книгоиздательских практик. Горький в предисловии к каталогу издательства в 1919 г. писал: Все вместе книги составят обширную историко-литературную хре- стоматию, которая даст читателю возможность подробно ознако- миться с возникновением, творчеством и падением литературных школ, с развитием техники стиха и прозы, со взаимным влиянием литературы различных наций и, вообще, всем ходом литературной эволюции в ее исторической последовательности [Каталог: 9]. Во взгляде Горького идеи Гете о единстве всех литератур мира и необходимости оглядываться на литературное прошлое и настоя- щее других наций соединяются с ориентацией на задачи полити- ческого характера, заключавшиеся в построении нового социаль- ного порядка: Решительно вступая на путь духовного единения с народами Европы и Азии, русский народ во всей его массе должен знать особенности истории, социологии и психики тех наций и племен, вместе с кото- 1 См., напр.: [David; Khotimsky]. 168 «Мировая литература» в советском дискурсе рыми он ныне стремится к строительству новых форм социального быта» [Каталог: 9]. Так горьковский проект по-своему определил парадигму «миро- вой литературы» и ее дальнейшее развитие: между просвещением «народных масс» и пропагандой. Реализация «мировой литерату- ры» в форме книг, художественных текстов прошлого, послужи- ла одной из первоначальных траекторий концепта, ставшего про- граммным направлением государственного культурного строи- тельства на протяжении истории СССР. В настоящей статье речь пойдет о 1930-х гг. Именно в это десятилетие «мировая литера- тура» стала одной из ключевых концепций, определяющих куль- турную политику СССР. Для анализа форм и контекстов функци- онирования понятия мы обратились к материалам советской прессы, а именно к главному печатному органу, газете «Правда», и «Литературной газете», с 1932 г. являвшейся рупором оргкоми- тета Союза советских писателей, а после Первого съезда совет- ских писателей — правления Союза писателей. Эти источники позволяют иметь дело с довольно широким и репрезентативным кругом текстов: от строго пропагандистских до специальных ли- тературоведческих статей. Рис. 1. Частотность употребления понятия «мировая литература» (1930– 1940, «Литературная газета») «Литературная газета» А. Богомолова 169 Рис. 2. Частотность употребления понятия «мировая литература» (1930– 1940, «Правда») «Правда» Как видно на графиках, в обеих газетах до 1933 г. наблюдается сходная ситуация в связи с понятием «мировой литературы»: с начала 1930-х гг. в «Литературной газете» оно встречается ста- бильно редко, в «Правде» практически не попадается вовсе. На протяжении всего 1933 г. можно наблюдать возрастание час- тотности употребления словосочетания, которое, мы полагаем, связано с факторами разных уровней: это и подготовка к съезду советских писателей, и изменения в культурной политике СССР в целом. В ходе подготовки Первого съезда советских писателей шла мощная пропаганда идеи «мировой литературы» как главной ка- тегории для восприятия советской литературы. В исследовании Л. Максименкова приведено письмо А. Стецкого, принимавшего участие в организации съезда. В письме Стецкий обращался к А. А. Жданову со следующей просьбой: «Вот в чем нужна Ваша помощь: необходимо предложить всем докладчикам, чтобы они выступили в Литгазете уже теперь с изложением основных мо- ментов своих докладов. Надо же начинать дискуссию. А никто не знает, что же, собственно, будут говорить докладчики. Поэтому прошу Вас, Андрей Александрович, послать телеграммы доклад- чикам с этим предложением» [Максименков: 240]. Анализ прессы 170 «Мировая литература» в советском дискурсе подтверждает намерения организаторов начать «дискуссию» с 1933 г., т. е. до самого съезда. Публиковались обширные мате- риалы пленумов оргкомитета, тезисы докладов. Но также все чаще выходили тексты, не связанные прямо со съездом, а направ- ленные на пропаганду идеи о мировом первенстве как литерату- ры СССР, так и социалистической литературы в целом. В статье «О литературе нашей эпохи» Ф. В. Гладков писал: Нужно быть хозяином в литературном наследстве, чтобы свободно распоряжаться своим искусством, то есть находить новое качество. И надо сказать решительно, что за 16 лет пролетарской диктатуры наше художественное творчество вышло на широкую дорогу само- стоятельного движения» [Гладков: 2]. С. Я. Маршак, рассуждая о современной исторической прозе, за- ключал: Партийность и объективность в романе совпадают, свидетельствуя о возможности дать социалистический исторический роман, стоящий на высоте образцов мировой литературы [Маршак: 1]. Основной тезис статьи «Призывы к мужеству» Л. М. Леонова со- стоял в том, что «литература наша должна занять главное место в мировой литературе» [Леонов: 3]. Для понимания культурной ситуации важен сам факт столь массового появления подобных статей. В соотношении с «мировой литературой» давались оцен- ки тем или иным актуальным явлениям литературы советской. Таким образом, именно интересующее нас понятие оказалось в центре начатых «дискуссий». Второе обстоятельство вписывается в более широкую перс- пективу. Еще в 1933 г. А. Н. Толстой писал о связи новых явле- ний общегосударственного масштаба («<…> индустриальный рост Советского Союза, его международная политика и крутой пово- рот в отношении к нему Франции, Польши, Америки») с литера- турными задачами: Это обязывает советского писателя выходить на мировую сцену, обя- зывает — в темпах пятилетки — осваивать ценности мировой куль- туры. Больше нет места домашним фракционным кружковским расп- рям. Практически, на деле, теперь же нужно начать показывать, что только социализм способен создать здоровое, пышное, мировое ис- кусство [Толстой: 3]. А. Богомолова 171 И действительно, 1930-е гг. во внешней политике СССР стали относительно успешным периодом для советской культурной дипломатии и продуктивным временем с точки зрения налажива- ния связей с европейскими и американскими деятелями искусст- ва. Менялась и культурная ситуация внутри страны: после поста- новления 1932 г. о «Перестройке литературно-художественных организаций» были ликвидированы РАПП и МОРП и, как след- ствие, наметилась тенденция отхода от радикальной критики писателей-попутчиков внутри страны и «сочувствующих» иност- ранных писателей. Майкл Дэвид-Фокс писал о роли съезда: Водораздел в развитии советской культуры был обозначен Первым съездом Союза советских писателей — важнейшей культурной орга- низации сталинской эпохи, объединившей враждующие фракции предыдущего периода <…> [Дэвид-Фокс: 482]. Преобразования придавали гибкость культурной политике СССР. Первый съезд советских писателей в новых условиях стал логич- ным шагом с точки зрения внутренних и внешних задач, стояв- ших перед руководством Советского Союза. В сфере внешней политики съезд был событием международным и был направлен на укрепление позиций советской литературы и роли советских писателей среди иностранных коллег. Если для политической дипломатии Советского Союза еще в рамках работы Коминтерна была характерна ориентация на большие идеи, такие как идея мировой революции, то для писательского сближения необходи- ма была сходная по масштабу концепция, концепция «мировой литературы». В 1934 г. в программу был внесен доклад Карла Ра- дека «Современная мировая литература и задачи пролетарского искусства» с его интернациональной проблематикой. О «мировой литературе» так или иначе высказывалось подавляющее большин- ство делегатов, советских и иностранных. В прессе также именно 1934 год стал той временной точкой, в которой зафиксирован пик частотности упоминаний понятия «мировой литературы», что во многом обусловлено публикациями отчетов и докладов. Хотя в последующие годы наблюдается спад употребления понятия «мировой литературы», при обращении непосредственно к проблематике статьей заметно расширение круга контекстов, в которых оно встречается. Одной из главных культурных прак- тик, прямо связанных с идеей «мировой литературы», по-преж- 172 «Мировая литература» в советском дискурсе нему являлось книгоиздание. Оно обслуживало в том числе и задачи, связанные с желанием обрести гегемонию в вопросах культуры внутри СССР через издание и перевод книг для нужд республик. В статьях, посвященных культурной ситуации внутри союзных республик, содержатся отчеты о переводах и изданиях классиков мировой литературы, освещаются проблемы, связан- ные с необходимостью издания современной социалистической литературы, в особенности русскоязычных авторов как основного ориентира в деле построения новой литературной традиции, как первых с точки зрения жанра и литературного мастерства для бо- лее «отсталых» республик. Посредством книгоиздания не только осуществлялась задача овладения наследием «мировой литерату- ры», но также проводилась конкретная внутриполитическая зада- ча — концентрация вокруг современной русской литературы ли- тератур соседних республик. Это же направление в культурной политике прослеживается и на внешнеполитической арене по- средством переводов современной иностранной литературы на русский, а также обратного процесса — перевода современных авторов СССР на другие языки. О вопросах книжного дела внут- ри Союза речь идет также в статьях, посвященных работе кон- кретных советских издательств. Так, в одной из статей излагается план «Молодой гвардии»: Художественная литература издательства «Молодая гвардия» вклю- чает произведения молодых писателей и писателей более зрелых. В плане 1935 года значительно расширена тематика, в частности впервые будет выпускаться серия классиков — русских и европей- ских [Книги 1935 года: 1]. И если прежде «Молодая гвардия» издавала современную рус- скую прозу, переводы молодых писателей национальных респуб- лик и произведений «передовой» иностранной литературы, то в середине 1930-х гг. издательство обращается и к классике «мировой литературы»: В издании классиков «Молодая гвардия», исходя из общих своих установок (обслуживание молодого читателя), делает упор на изда- ния лучших образцов мировой литературы для юношества, выпуск историко-революционной беллетристики и освещение жизни юноше- ства различных классовых групп в русской и мировой литературе. В 1935 г. будут изданы лишь классики русской литературы, ино- А. Богомолова 173 странная же литература будет выпущена в 1936 году [Книги 1935 го- да: 1]. Немалое место в советской прессе уделено вопросам критики. И. С. Нович, литературный критик, писал: Задача критики нашей заключается в том, чтобы, беря, изучая, усваи- вая все лучшее из культуры прошлого, на материале советской лите- ратуры выяснить, что именно идейно-художественно новое, новое с точки зрения и формы, и содержания, вносит во всю историю ми- ровой литературы наша советская литература [Нович: 2]. На материале частного случая (речь идет о месте крестьянской темы в современной литературе), Нович проводит идею о том, что только историко-литературный обзор всего опыта мировой литературы позволяет определить место художественного текста в литературном процессе. А ответ на вопрос, что вносит художе- ственное произведение «на широкую арену мировой литерату- ры» [Там же] (и вносит ли), лежит в основе идеи работы совет- ского литературного критика. Весь вышеизложенный круг проб- лем в риторике большинства авторов неразрывно связан с опытом мировой литературы. В статьях академически ориентированных и посвященных ли- тературоведческим вопросам, можно наблюдать сходную ситуа- цию. Единственным отличием можно считать введение методоло- гических аспектов. Но зачастую они также сводятся к ряду фор- мул. Например, в ходе дискуссии об издании новых школьных учебников по литературе один из участников следующим обра- зом характеризует концепцию издания: Новый учебник должен дать историю литератур народов СССР, а не только русской литературы. Мы постараемся показать взаимодей- ствие литератур братских народов и роль новой русской литературы как наиболее передовой и сильной в деле развития литератур. Исто- рию литературы предполагаем излагать в связи с развитием мировой литературы. Задача заключается не в том, чтобы отыскивать всяче- ские «заимствования» и элементы влияний. Надо показать реальные пути взаимовлияний, показать усвоение лучших достижений миро- вой культуры и литературы — то есть усвоение творческое [Тол- стой 1938: 3]. 174 «Мировая литература» в советском дискурсе В исследовании Н. К. Пиксанова «Многоязычный Грибоедов» озвучена расхожая тема введения русских классиков в круг писа- телей мировых: <…> советское литературоведение, следуя мудрым указаниям Ста- лина, Жданова, должно связывать развитие национального творче- ства с творчеством Запада, и не только Запада, но и Востока, — со всей мировой литературой. Этот литературоведческий долг нам следует выполнить и в отношении великого драматурга-реалиста А. С. Грибоедова. Но включено ли великое творение Грибоедова в международный оборот? Является ли оно достоянием мировой ли- тературы? [Пиксанов: 2]. Понятие «мировой литературы» обретает новые значимые, на наш взгляд, коннотации: оно в первую очередь мыслится как процесс, в котором советская литература занимает одну из ключевых по- зиций. Яркой иллюстрацией этого являются статьи и тексты, посвященные Горькому как при жизни, так и после его смерти. Еще на съезде С. С. Динамов говорил: «Рабочий класс уже зало- жил фундамент пролетарского искусства. Это —творчество Мак- сима Горького, непоколебимо врывающееся в века» [Стенограм- ма: 449]. Канонизация Горького происходила через утверждение его мирового писательского статуса. В прессе можно встретить следующие формулировки: «Горький <…> дал мировой литера- туре такие шедевры мысли и художественного изображения жиз- ни, как <…> “Жизнь Клима Самгина”» [Советская проза: 4]; «Творчество Горького открыло собой новую главу всей истории мировой литературы» [Спор о русском языке: 2]. Таким образом, практика вписывания писателей прошлого и настоящего в круг «мировых» создавала особенное отношение к «мировой литературе» как к явлению актуальному для совре- менной советской литературной ситуации, соединяющему прош- лое и будущее. В связи с этим примечательна, на мой взгляд, ста- тья, озаглавленная «Письмо из Ижевска». В нем некая Г. Воль- пина повествует о походе в книжную лавку, где она смогла «при- обрести произведения “классиков мировой литературы”, переве- денных на удмуртский язык» [Вольпина: 4]. Высказывая слова благодарности советской власти за такую возможность, Вольпина перечисляет авторов: Короленко, Диккенс, Чехов, Пушкин, Дефо, Бальзак. Подобные списки с отсутствием хронологической клас- А. Богомолова 175 сификации или же разделения по национальному признаку транс- лируются в прессе как идеологами режима, так и издателями и писателями. Например, в статье, где речь идет об издательском портфеле «Молодой гвардии», друг за другом идут: «Эсхил, Шекспир, Гете, Пушкин, Лев Толстой, Горький» [Гурштейн: 3]. Так, Гюго может вполне естественно соседствовать с Панфёро- вым, автором «Брусков», и оба они будут упоминаться в качестве классиков «мировой литературы». Отсюда следует, что для совет- ского культурного сознания «мировая литература» обретает чер- ты процесса незавершенного, происходящего здесь и сейчас. Со- временность и классика предстают вещами одного порядка, а са- мо понятие «мировой литературы» к концу 1930-х гг. становится общеупотребительным и настолько плотно входит в советское культурное сознание и повседневный язык, что обретает статус монолитной риторической конструкции. Возвращаясь к истории культуры послереволюционных лет, отметим, что издательский проект «Всемирной литературы», включавший в себя просвещенческо-воспитательные намерения в отношения граждан Советского Союза, концептуально опреде- лил вектор развития идеи «мировой литературы». Этим откры- вался старт для диалога между культурами в рамках концепции «мировой литературы». Прослеживая эволюцию понятия, можно сделать вывод о том, что вместе с внешнеполитическим поворо- том в сторону интернационализма идея «мировой литературы» становится эмблемой новой культурной политики Советского Союза (так, на внешнеполитической арене под идею «мировой литературы» подверстываются практики, связанные с задачей за- воевания культурной гегемонии СССР в мире). Вместе с тем «ми- ровая литература» структурно распадается на ряд элементов в соответствии с политической прагматикой внутри страны, реа- лизуется в книгоиздательских и читательских практиках, в инсти- туциональной организации писательской среды. В 1930-е гг. по- нятие «мировой литературы», с одной стороны, можно рассмат- ривать в качестве идеологемы. Как видно на материале советской прессы, значения меняются и множатся в соответствии с полити- ческой прагматикой. Под эгидой «мировой литературы» проис- ходило взаимообогащение с культурой Запада, пусть и в полити- чески ангажированном ключе. Но эти условно позитивные ре- зультаты не отменяют того факта, что идея «мировой литерату- 176 «Мировая литература» в советском дискурсе ры» и ее воплощение были во многом подчинены идее власти и применялись в борьбе за мировое признание и обеспечение лояльности со стороны республик внутри Союза. Но, с другой стороны — и в этом смысле нельзя сводить понятие только лишь к идеологеме — «мировая литература» была той идеей, которая позволяла осуществлять в 1930-е гг. и последующие годы ряд исследовательских (группы по изучению литературных влияний, а затем Западный отдел в Пушкинском Доме) и образовательных проектов (выделение Института философии, литературы и искус- ства в отдельную, относительно независимую организацию), под- держивала существование периодических литературно-критиче- ских изданий, таких как журнал «Литературный критик», дея- тельность издательства “Academia” и Института мировой литера- туры имени А. М. Горького АН CCCP. ЛИТЕРАТУРА Вольпина: Вольпина Г. Письмо из Ижевска // Литературная газета. 1938. № 57. Гладков: Гладков Ф. О литературе нашей эпохи // Литературная газета. 1933. № 51. Гурштейн: Гурштейн А. Литература и наука // Литературная газета. 1939. № 8. Дэвид-Фокс: Дэвид-Фокс М. Витрины великого эксперимента. Культур- ная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921– 1941 годы. М., 2014. Каталог: Каталог издательства «Всемирная литература». П., 1919. Книги 1935 года: Книги 1935 года. Миллион шестьсот пятьдесят тысяч книг для молодежи // Литературная газета. 1934. № 154. С. 1. Леонов: Леонов Л. Призывы к мужеству // Литературная газета. 1934. № 47. Максименков: Максименков Л. Очерки номенклатурной истории совет- ской литературы (1932–1946). Сталин, Бухарин, Жданов, Щербаков и другие // Вопросы литературы. 2003. № 4. Маршак: Маршак С. За социалистический исторический роман // Лите- ратурная газета. 1933. № 53. Нович: Нович И. О. О задачах критики, о гадостях, о честности // Лите- ратурная газета. 1934. № 44. Пиксанов: Пиксанов Н. Многоязычный Грибоедов // Литературная газе- та. 1939. №№ 8–10. А. Богомолова 177 Советская проза: Советская проза // Литературная газета. 1937. № 59. Спор о русском языке: Спор о русском языке // Литературная газета. 1934. № 44. Стенограмма: Первый Всесоюзный съезд советских писателей. Стено- графический отчет. М., 1934. Толстой: Толстой А. Литература 2-й пятилетки // Литературная газета. 1933. № 51. Толстой 1938: Толстой А. Обсуждаем вопросы создания учебников // Литературная газета. 1938. № 34. David: David J. Petrograd, 1918 // Spectres de Goethe. Les métamorphoses de la “littérature mondiale”, 2011. Khotimsky: Khotimsky M. World Literature, Soviet Style: A Forgotten Epi- sode in the History of the Idea // AB IMPERIO. 2013. № 3. О СТИЛИСТИКЕ ПЕРЕВОДОВ РАННЕГО ЧЕХОВА У ФРИДЕБЕРТА ТУГЛАСА Татьяна Фролова (Тарту) В 1939 г. Общество эстонской литературы (Eesti Kirjanduse Selts) издает сборник переводов А. П. Чехова “Valik novelle” («Избран- ные новеллы»), выполненных Фридебертом Тугласом — одним из выдающихся деятелей эстонской литературы и культуры пер- вой половины ХХ века1, прославленным новеллистом. Однако переводческий дебют писателя состоялся гораздо раньше. Первый сборник переводов Тугласа “Valitud leheküljed” («Из- бранные страницы») был опубликован издательством “Noor- Eesti” («Молодая Эстония») в 1912 г.2 Для понимания особенно- стей стилистики переводов прозаика необходимо учитывать, что начало его творческой деятельности было тесно связано с одно- именной литературной группировкой3. Предпосылкой для создания этой группировки стала деятель- ность молодежных интеллигентских кружков начала 1900-х гг. Их участники — гимназисты — стремились определить свою национальную идентичность, усвоить актуальные философские, политические и эстетические идеи, изложенные в трудах Ф. Ниц- ше, Г. Брандеса, Г. Ибсена, Л. Толстого, Ч. Дарвина, К. Маркса и др. Вскоре на основе одного из таких кружков, действовавших в Тарту (“Kirjanduse Sõbrad”), сформировалась «Молодая Эсто- ния»4 (см., например, статьи Х. Пухвеля, Т. Лийва, С. Г. Исакова). 1 В 1935 г. он получил премию за достижения в области национальной науки. 2 Вторая часть переводов “Valitud leheküljed II” была издана в 1919 г. 3 Название «Молодая Эстония» было образовано по аналогии с иност- ранными модернистскими молодежными группировками (прежде всего, “Nuori Suomi” <«Молодая Финляндия»>). 4 Как официальная организация группировка была зарегистрирована в 1912 г., тогда же был зафиксирован состав участников (сначала около шестидесяти, затем — более сотни). Организация имела также свое издательство. Т. Фролова 179 Ее лидерами были молодые литераторы, теоретики обновления эстонского литературного языка, общественные деятели (Г. Суйтс, Й. Аавик, Б. Линде, В. Грюнталь-Ридала), к числу которых при- надлежал и Туглас. Основное внимание группировки было на- правлено на реформирование эстонской культуры и искусства. В первом сборнике переводов Тугласа представлены тексты А. Франса, П. Верлена, М. Метерлинка, В. Брюсова, Ф. Сологуба, М. Кузмина, Я. Сёдерберга, Ал. Киви, А. Каллас и др. Отметим, что впоследствии Туглас ограничит себя переводами с двух язы- ков — финского и русского. По мнению П. Торопа, это было свя- зано с переводческим методом писателя, а также с требованиями, предъявляемыми им к переводу и переводчику. В статье “Tuglase tõlkeloomingu eripärast” («Об особенностях переводного творчест- ва Тугласа», 1999) Тороп, опираясь на мнения рецензентов и соб- ственные высказывания писателя, приходит к выводу, что Туг- лас-переводчик в целом придерживался тех же принципов, что и Туглас-писатель. Являясь мастером стиля в области эстонского языка, он предельно требователен к переводчикам с иностранных языков5. По мнению Тугласа, переводчик должен овладеть языком тек- ста-источника настолько глубоко, чтобы понимать авторский стиль, тончайшие семантические оттенки в употреблении того или иного слова, чувствовать его контекстуальное значение. Од- нако совершенное владение несколькими языками, как считает писатель, едва ли возможно. Сознавая свою высокую ответствен- ность перед читателем, Туглас сосредотачивается на переводе с двух языков. В названной статье Тороп указывает и на свойственный Туг- ласу «авторский эгоизм», т. е. приближение к собственному пи- сательскому творческому методу в переводе6 [Torop: 115]. Едини- 5 “Olles keelevirtuoos eestlasena, nõuab Tuglas seda tõlkijalt ka võõrkeele puhul, sest akustilis-semantilist terviut ei saa tekkida passiivsel keele- oskajal” [Torop: 117]. 6 В рецензии на тугласовский перевод романа Айно Каллас «Пастор из Рейги» (“Reigi õpetaja”), написанного на финском языке, М. Силла- отс подчеркнула, что Туглас не просто переводит, а создает «новый оригинал»: «“Reigi õpetaja” eestitlus on enam kui korralik ja täppis tõl- 180 О стилистике переводов Чехова у Тугласа цей перевода для него является скорее период, ритмико-интона- ционное единство, которое неотделимо от содержания [Torop: 117], и в котором значение каждого слова зависит от контекста. Такое отношение к переводу согласуется с нормативными уста- новками, декларируемыми критиками перевода в Эстонии пер- вых десятилетий ХХ в. По словам Э. Сютисте, начиная примерно со второй половины 1900-х гг., перевод описывается как «твор- ческая деятельность»7, ориентированная, прежде всего, на язык культуры-реципиента. Одним из признаков перевода как искус- ства является наличие в нем стиля [Sütiste: 912]. П. Вийрес в статье «Литературный стиль Фридеберта Тугла- са» (“Friedebert Tuglas’e ilukirjanduslik stiil”) отмечает, что писа- тель вступает в литературу в то время, когда необходимость реформирования эстонского литературного языка стала одной из насущных проблем эстонской культуры. С одной стороны, ли- тература стала рассматриваться как инструмент обновления и со- вершенствования языка, с другой — как средство распростране- ния и закрепления языковых инноваций у читателей [Viires: 404]. В этой связи, как оригинальные произведения, так и переводы оцениваются, прежде всего, с точки зрения правильности языка, выбора формы8. Сам Туглас, который сыграл важную роль в про- цессе обновления литературного языка, неоднократно писал о со- стоянии современной литературы, о задачах писателя, о литера- турном стиле, о необходимости создания литературной культуры, которая, по его мнению, в Эстонии отсутствовала9. Изучение стилистического своеобразия переводов Антона Че- хова следует начинать с обращения к ранним переводам Тугласа из русской литературы. Как говорилось выше, они были включе- ны в первый сборник переводных произведений писателя «Из- ge: see on algupärandi samaväärtuslik teisik, igapidi algupärandi vääriline uus algupärand» [Sillaots: 611]. 7 Ср.: “Domineeriv teema, mis vaadeldud ajavahemikul esile kerkib, on tõl- kimise käsitlemine kunstina, loomingulise tegevusena, vastandudes nõnda tõlkimise mõistmisele utilitaarse ja probleemitu nähtusena” [Sütiste: 911]. 8 См., напр., рецензии Й. Аавика — основателя движения обновления языка. В статье Вийреса рассматриваются также грамматические осо- бенности и аграмматизмы у Тугласа. 9 См., напр., статьи Тугласа “Kirjanduslik stiil” (1912), “Valeri Brjus- sov” (1924), “Kriisid meie kirjanduses” (1924) и др. Т. Фролова 181 бранные страницы» (“Valitud leheküljed”). Интерес представляет уже сам отбор текстов для перевода: «Александрийские песни» М. Кузмина; «В подземной тюрьме» и «Республика Южного кре- ста» В. Брюсова; «Мудрые девы» и «В толпе» Ф. Сологуба. По за- мечанию Н. Андресена, выбор авторов для перевода дает нам бо- лее полное представление о литературных увлечениях и стиле Тугласа этого времени, чем его оригинальные сочинения [Andre- sen: 105]. Заметим, что все названные авторы связаны с русским символизмом, что особенно важно, принимая во внимание созна- тельный интерес «младоэстонцев» к этому направлению, как на За- паде, так и в России. Позднее Туглас напишет о русском симво- лизме в некрологическом эссе «Валерий Брюсов» (1924). Как отметила Л. Пильд, автор эссе, отрицая прямое влияние одной литературы на другую, указывает на типологическое сход- ство между русской модернистской культурой нач. ХХ в. и эстон- ской литературой 1900–1910-х гг. По мнению Тугласа, русский и эстонский символизм, не являясь связанными генетически, сфор- мировались в сходных условиях. В эссе писатель проводит парал- лель между русским символизмом, его мэтром Брюсовым и «Мо- лодой Эстонией», возглавляемой самим Тугласом [Pild]. Для нашей темы особенный интерес представляет то обстоя- тельство, что для перевода Туглас выбирает прозаические произ- ведения Брюсова и Сологуба, а также написанный верлибром поэтический цикл Кузмина10. Обращает на себя внимание изыс- канность и/или лаконичность стиля указанных произведений. По всей видимости, интерес к русским символистам был связан с отмеченной установкой «младоэстонцев» на обновление лите- ратуры и внедрение новых стилистических форм вместо уста- ревших (в первую очередь, новаторство было направлено против эстетики реализма). Как хорошо известно, Брюсов в России раз- рабатывал символистскую прозу, ориентируясь, по замечанию А. В. Лаврова, на «западные образцы повествовательного искус- ства» [Лавров: 9]. Как уже говорилось, в первой трети ХХ в. эстонские писатели и переводчики совершенствуют и обогащают стилистику нацио- нального языка, зачастую пересоздавая оригинал в языковом 10 Отметим, что при переводе «Александрийских песен» Туглас не со- храняет ни структуру поэтической книги, ни строфику Кузмина. 182 О стилистике переводов Чехова у Тугласа плане11. Такое творческое «пересоздание» исследователи считали характерным и для стилизаций Брюсова. А. Лавров писал: «<…> установка на воспроизведение “чужих”, ярко выраженных стилей была одной из характерных примет русской символистской про- зы, утверждавшей себя в противостоянии по отношению к “бес- стильной” натуралистической беллетристике, и Брюсов отдал стилизаторству щедрую дань». Он «умел говорить свое из-под чужой стилевой маски, подчеркнуто “книжное” облачение оказы- валось для него вполне удобной формой выражения собственной индивидуальности, собственной стилевой манеры <курсив наш. — Т. Ф.> — по-пушкински лаконичной, рационально выверенной, конструктивно четкой и аналитичной» [Лавров: 9]. Как мы счита- ем, эту характеристику можно применить и к ранним переводам Тугласа: стремясь в точности передать содержание оригинала, стиль исходного текста писатель замещает собственным12. Отметим, что Чехов, к которому Туглас обратился уже после символистов, привлек его, по-видимому, сходными характери- стиками стиля: лаконичностью, скрытым психологизмом, сменой стилевых регистров. Рассмотрим некоторые механизмы переводческой стратегии Тугласа на примере перевода рассказа «Хамелеон» (1884), кото- рый входил в сборник переводных произведений из Чехова перио- да Первой Эстонской Республики (1920–1940 гг.) “Valik novel- le” («Избранные новеллы», 1939). Автор рецензии на сборник, опубликованной в журнале “Eesti Kirjandus” за 1939 г., высоко оценивает переводы писателя, ука- зывая на языковую и стилистическую находчивость Тугласа («Tug- lasele omane keeleline ja stiililine leidlikkus näitab ka “Valitud novel- lides” kaugele üle keskpärasuse tõusvat taset»). Рецензент отмечает известную преемственность между Чеховым и Тугласом и счита- ет сходные черты в их творчестве (прежде всего, склонность к юмору) удачной предпосылкой для перевода Чехова (“Tuglases, kelle enese viimaseaegses loomingus on humoristlikud kalduvused 11 Vrd.: «“Sõnasõnalises ümberloomingus” peitubki Tuglase tõlkemeetodi dialektika. Sõnasõnalisus tähendab tal ka kõnelist täpsust eesti keelele omase sõnajärje ja keeleloogika läbi <…>» [Torop: 116]. 12 Анализ переводов Тугласа из русских символистов находится в пер- спективе нашего исследования. Т. Фролова 183 väljapaistvalt elustunud, on leidnud Tšehhov meie oludes vahest sobi- vaima eestindaja”) [Sööt: 563]. Фридеберт Туглас стал основоположником той традиции пе- реводов Чехова, которая была продолжена в советский период. Бо́льшая часть текстов из сборника 1939 г. (с незначительной сти- листической правкой) вошла в советское восьмитомное собрание переводов Чехова “Valitud teosed” («Избранные сочинения»)13. Обратимся к тексту. Напомним, что сюжет рассказа «Хамелеон» разворачивается на фоне инцидента со щенком, который укусил за палец золотых дел мастера Хрюкина. Проходящие мимо полицейский надзира- тель Очумелов и городовой Елдырин замечают «беспорядок» и стремятся выяснить, что произошло. Основная коллизия стано- вится понятной, когда герои рассказа, начинают выяснять, кому принадлежит щенок. В зависимости от выдвинутых версий меня- ется и «приговор» городового. Это типичный для раннего Чехова рассказ, высмеивающий чинопочитание. Чеховеды неоднократно обращали внимание на пеструю стилистику раннего Чехова и его «многоязычие». Так, А. П. Чудаков указывает на признаки речевой игры, разнообразие используемых профессиональных и социаль- но-речевых стилей, а также проникновение прозаика в «крестьян- скую и полукультурную среду книжных слов и выражений» [Чу- даков 1986: 347–349]. В монографии, посвященной особенностям поэтики Чехова, Чудаков характеризует раннюю прозу писателя (до 1887 г.) как период господства субъективного повествования. Одна из его от- личительных черт — наличие активного повествователя, который близок, скорее, к персонажам, чем к автору [Чудаков 1971: 58]. Речь повествователя характеризуют многочисленные вкрапления лексем и фразеологии, свойственных речи полуобразованных персонажей. При этом речь героев и речь повествователя четко разграничены (сигналом являются кавычки). В переводе Тугласа мы в первую очередь обращали внимание на то, как автор справляется с передачей стилистически разнооб- разной лексики чеховских персонажей, а также сохраняется ли 13 Издатели «Избранных сочинений» ориентировались на двадцати- томное собрание сочинений и писем А. П. Чехова (М., 1944–1951). 184 О стилистике переводов Чехова у Тугласа в переводе дистанция между героями и повествователем. Обра- тимся к рассмотрению особенностей речи главного героя. Очумелов — полицейский надзиратель (чиновник). Это обу- славливает широкое использование им канцеляризмов, апелля- цию к закону, начальственный тон. Я этого так не оставлю. Я покажу Seda ma nii ei jäta. Ma teile näitan, вам, как собак распускать! Пора kuidas koeri ula peale lasta! On aeg обратить внимание на подобных säärastele isandatele tähelepanu pöö- господ, не желающих подчинять- rata, kes ei taha määrustele alistu- ся постановлениям! [Чехов: 53]. da (‘кто не хочет покоряться по- становлениям’ — Т. Ф.)! [Tuglas: 183]. Стиль речи Очумелова (у Чехова) выдает в нем чиновника (по- добный, подчиняться постановлениям, пора обратить внимание; использование причастного оборота). Туглас не воспроизводит канцеляризм в конце реплики, заменяя его свободным словосоче- танием (määrustele alistuma — ‘покоряться постановлениям’). Нейтрализация особенностей речи чиновника прослеживается еще в ряде реплик. Ср., напр.: — По какому это случаю тут? “Mis siin lahti?” (‘Что случилось’ — [Там же]. Т. Ф.) [Там же]. Речь Очумелова у Чехова характеризуется смешением официаль- но-делового и разговорного стилей, когда канцеляризмы и речь «по протоколу» сочетаются со сниженной и бранной лексикой, а также просторечием: Она, может быть, дорогая, а ежели Ta on vahest kallis koer, ja kui (‘ес- каждый свинья будет ей в нос си- ли’ — Т. Ф.) iga siga hakkab talle гаркой тыкать, то долго ли испор- plotskit ninna toppima (‘пихать, со- тить. Собака — нежная тварь... вать’ — Т. Ф.), pea ta siis rikutud А ты, болван, опусти руку! Нечего ei saa. Koer on õrn loom (‘нежное свой дурацкий палец выставлять! животное’ — Т. Ф.)… Aga sina, lo- [Там же: 54] ru, lase käsi alla! Pole vaja (‘не на- до’ — Т. Ф.) oma rumalat sõrme ette toppida! [Там же: 185] В приведенном фрагменте можно обнаружить, что Туглас не сохраняет канцеляризмы и пренебрегает особенностями идиолек- та персонажа, не передавая: разговорность (нечего — pole vaja), Т. Фролова 185 просторечие (ежели — kui). Подобные изменения в сторону об- щелитературного языка — распространенное явление в перево- дах раннего Чехова у Тугласа в целом и анализируемом рассказе в частности. Ср.: — Никак беспорядок, ваше благо- “Näib nagu korralagedus olevat, teie родие! [Чехов: 52] ausus!” [Tuglas: 182] Разговорную частицу «никак», передающую модальность неуве- ренности, он переводит стилистически нейтральным глаголом «кажется». Зачастую Туглас также не сохраняет народно-разговорные особенности речи персонажей: «Ужо я сорву с тебя, шельма!» “Küll ma sulle näitan, suli!” (‘я тебе [Там же] покажу, плут!’ — Т. Ф.) [Там же] Однако было бы не корректно говорить только о повышении сти- ля оригинала в переводах Тугласа. Переводчик обращается к раз- ным стилистическим регистрам, но перевод в целом оказывается сдержаннее оригинала. Так, показательной нам представляется реплика, в конце которой Туглас не повышает, а, напротив, — резко понижает стилистический регистр: Где же у вас ум? Попадись этакая Satuks säärane koer Peterburis või собака в Петербурге или Москве, Moskvas ette, kas teate, mis siis то знаете, что было бы? Там не по- oleks? Seal ei vaadataks seaduseraa- смотрели бы в закон, а моменталь- matusse, vaid silmapilk — kärva! но — не дыши! [Там же: 54] (‘сдохни!’ — Т. Ф.) [Там же: 185] Отметим, что в переводе Тугласа пропущено риторическое вос- клицание («Где же у вас ум?»14); снова не маркировано просто- речие: этакая — säärane (‘такая’). Однако как мы видим, чехов- ское эвфемистическое «не дыши» Туглас передает вульгарным “kärva” («сдохни»), что делает концовку предложения преднаме- 14 Отметим, что при включении этого рассказа в восьмитомник перево- дов Чехова «Избранные сочинения» (“Valitud teosed!”), изданный в советский период, была произведена незначительная правка, в ре- зультате которой это восклицание появилось в эстонском тексте. Оно было переведено вполне книжным устойчивым словосочетани- ем (“Mis teil arus on” — ‘Что у вас на уме’). 186 О стилистике переводов Чехова у Тугласа ренно подчеркнутой и отчасти компенсирует пропущенные в пе- реводе особенности речи чеховского героя. Примечательно, что у Тугласа речевая характеристика персо- нажей довольно заметно отличается от чеховской. В оригиналь- ном тексте и Очумелов, и Хрюкин (потерпевший) — люди не слишком образованные и совсем не интеллигентные, что для Чехова, конечно, является негативной характеристикой. У Тугла- са в речи обоих персонажей преобладает общелитературная лек- сика, но золотых дел мастер Хрюкин в эстонском переводе выра- жается более литературно. Ср. у Чехова: — <...> Работа у меня мелкая <...> Mu töö on peen (‘тонкая’ — (прост.). Пущай (нар.-разг.) мне нейтр.). Las (‘пусть’ — нейтр.) mak- заплатят, потому (разг.) — я этим savad mulle, sest (‘потому что’ — пальцем, может, неделю не поше- нейтр.) — seda sõrme ei või ma вельну... Этого, ваше благородие, vahest nädal otsa liigutada... Seda, и в законе нет, чтоб от твари teie ausus, ei seisa seaduseski, et ini- (сниж.) терпеть... Ежели (разг.) mene peab looma pärast (‘из-за жи- каждый будет кусаться, то лучше и вотного’ — нейтр.) kannatama... не жить на свете... [Чехов: 53]. Kui (‘если’ — нейтр.) igaüks hak- kab hammustama, siis ei maksa maa- ilmas eladagi...“ [Tuglas: 183]. Таким образом, отметим еще один способ характеристики персо- нажей в переводе: по принципу стилистического контраста отрица- тельные свойства полицейского усиливаются на фоне более лите- ратурной речи золотых дел мастера (т. е. ремесленника) Хрюкина. Речь второстепенных персонажей и повествователя интересу- ет переводчика в значительно меньшей степени. Ср. реплику по- вара Прохора: Наш не охотник до борзых. Брат Meie oma ei armasta (‘не любит’ — ихний охоч... [Там же: 54]. Т. Ф.) hurtasid. Nende vend aga küll... (‘А их брат — да’ — Т. Ф.) [Там же: 186]. В речи повествователя отмечается все та же тенденция к упроще- нию, игнорированию разговорных и просторечных черт. В заключение наших рассуждений отметим, что, несмотря на отмеченные расхождения, иногда Туглас использует точные и весьма удачные стилистические соответствия. Т. Фролова 187 Подведем итоги. В переводе Туглас часто пренебрегает особен- ностями стиля оригинала, несмотря на то, что и эстонский язык, и творческая находчивость переводчика предоставляют возмож- ности для их трансляции. Как нам кажется, такое сознательное игнорирование важных черт чеховской стилистики было связано с концепцией литературного стиля Тугласа, который, с одной стороны, продолжал совершенствовать национальную литерату- ру и язык, а с другой — вырабатывать собственный переводче- ский стиль, не предполагавший стилистического «многоголосия». Искажая поэтику оригинала, Туглас иначе расставлял акценты в тексте (в частности, появлялись контрасты между персонажами, не предусмотренные самим Чеховым). Таким образом, перевод «Хамелеона» — один из примеров «пересоздания оригинала» с точки зрения стиля и языка. ЛИТЕРАТУРА Лавров: Лавров А. В. Проза поэта // В. Я. Брюсов. Избранная проза. М., 1989. Чехов: Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. М., 1974–1988. Чудаков 1971: Чудаков А. П. Поэтика Чехова. М., 1971. Чудаков 1986: Чудаков А. П. Мир Чехова: Возникновение и утвержде- ние. М., 1986. Andresen: Andresen, N. Friedebert Tuglas. Tln, 1968. Pild: Pild, L. Küsimus “vene mõjust” Friedebert Tuglase artiklis “Valeri Brjussov” // Noor-Eesti kümme aastat: esteetika ja tähendus. 2008. Kd 1, nr 1–2. Sillaots: Sillaots, M. Aino Kallas: Kogutud teosed. Neljas anne: Reigi õpetaja. Soome k. tõlk. Friedebert Tuglas, 1928. Sööt: Sööt, B. A. Tšehhov — Valik novelle. Tõlk. Fr. Tuglas // Eesti Kirjan- dus. 1939. XXXIII, nr 12. Sütiste: Sütiste, E. Märksõnu eesti tõlkeloost 1906–1940: tõlkediskursust or- ganiseerivad kujundid // Keel ja Kirjandus, 2009, nr 12. Torop: Torop, P. Tuglase tõlkeloomingu eripärast // Kultuurimärgid. Tartu, 1999. Tuglas: Tuglas, Fr. A. Tšehhov. Valik novelle. Eesti Kirjanduse Selts: Tartu, 1939. Viires: Viires, P. Friedebert Tuglas’e ilukirjanduslik stiil // Eesti Kirjandus, 1931, nr 8–10, 12. ПРОБЛЕМА НАРОДНОГО ПРАВОСЛАВИЯ В РОМАНЕ И. С. ШМЕЛЕВА «ЛЕТО ГОСПОДНЕ» Екатерина Вансович (Тарту) Роман «Лето Господне» заслуженно считается венцом позднего творчества И. С. Шмелева. Не будет преувеличением назвать его одним из самых светлых и трогательных православных текстов русской литературы, где текстов с выраженной религиозной те- матикой относительно немного. Этот факт объясним — закре- питься в высокой художественной литературе может лишь то произведение, в котором религиозная составляющая сочетает- ся с высоким художественным достоинством [Архангельский: 230–242]. Назовем роман Ф. М. Достоевского «Братья Карамазо- вы», который, несомненно, важен при анализе «Лета Господня» Шмелева. Достаточно вспомнить недоумение и бунт Вани перед смертью отца: «как Бог мог допустить?»1 в третьей части рома- на (которая имеет соответствующее название — «Скорби»). Это отчетливая отсылка к бунту Алеши после смерти старца Зосимы. Однако понятно, что поэтика произведений различна. Достоев- ский, вскрывая внутренние противоречия христианского созна- ния, сосредоточен на «неудобных» и сложных вопросах. Поэтика же романа Шмелева устроена иначе — он, как правило, таких вопросов не эксплицирует, а оставляет их в подтексте, давая внимательному читателю лишь знак и оставляя выбор: заметить или пропустить. При беглом знакомстве с романом может показаться, что в «Лете Господнем» представлен идеальный мир, в котором нет сложностей и проблем. Выбор повествования от лица ребенка помог избежать многих трудностей: эмоциональность, даже вос- торженность повествования оправдана особенностями детской психологии с ее доверчивостью, непосредственностью реакций, стремлением к добру и гармонии. Однако перед нами роман 1 «Папашенька помирает... почему Бог нас не пожалеет, чуда не со- творит?!» [Шмелев: 610]. Е. Вансович 189 со сложной конструкцией: ребенок видит все единым и органич- ным, но точка зрения писателя не тождественна точке зрения ге- роя-повествователя. Одной из центральных тем романа и одновременно одной из его проблем является народное православие. Церковь прони- зывает все сферы жизни героев и подчиняет ее церковному календарю с его особенным ритмом. Ваня является носителем на- родной веры, поскольку растет внутри религиозного социума и, по мысли Л. П. Карсавина [Карсавин: 11], обладает общим рели- гиозным фондом — «набором определенных архетипических форм и механизмов, в соответствии с которыми реализуется и актуализируется религиозное чувство» [Панченко: 8]. Ребенок воспринимает веру интуитивно, как и плотники из артели отца, словами которых часто перемежается речь рассказчика. Задача нашей работы — показать, что все основные герои «Лета Господ- ня» являются носителями народного православия (хотя среди персонажей романа имеются и атеисты, и «бунтари»), и понять, что это значит в контексте романа. Как известно, народное сознание синтетично, потому народ- ное православие соединяет в себе несколько аспектов: 1) бытовое православие, или народное благочестие — религи- озные традиции и проявление религиозности в быту, то есть оцерковление повседневности; 2) народное «богословие» как особое толкование священных текстов, молитв, неразличение канонических и апокрифических текстов, порождение апокрифов; 3) обрядоверие (магическое отношение к обряду); 4) суеверие, бессознательное двоеверие — остатки языческих верований, которые самими носителями народного православия не воспринимаются как языческие. Примеров бытового православия в романе великое множе- ство. Напомним лишь один: на Крестопоклонной неделе Велико- го поста выпекаются «кресты», а на Вознесение — «лесенки». «Кресты» напоминают о страданиях Иисуса Христа на кресте и о том, что каждому человеку свой крест дается — «для смире- ния», как говорит наставник Вани Горкин. Однако это вполне православное понимание традиции превращается в обрядоверие, когда крест или лесенка из теста наделяются магическими функ- циями. Например, если «лесенка» сломается, то в «рай не возне- 190 Народное православие в романе «Лето Господне» сешься», потому что грехи тяжелые. Также и крест, испеченный на Крещение Господне, кухарка дает корове, чтобы она лучше телилась. К обрядоверию следует отнести и наказание, которое является в народном православии обязательным следствием не- соблюдения обряда или традиции. Например, пост предполагает строгое поведение, и Ваня старается не шалить, потому что знает, что если он раскатится на паркете или будет прыгать, то сломает ногу [Шмелев: 7–8]. Обрядоверие по своему наполнению приближается к суеве- рию и двоеверию — неосознаваемым «осколкам» языческих ве- рований. Особо ярко выделяется отношение к нечистой силе. Этнограф С. В. Максимов отмечает, что в народном сознании глубоко укоренилось представление, что сонмы нечистых духов обитают повсеместно (даже и в церкви), и они обладают большой властью [Максимов С.: 150]. В «Лете Господнем» нечистая сила упоминается довольно ча- сто, но почти никогда не называется прямо — чаще именуется местоимением «они». Это связано с табу, которое запрещает про- износить ее имя, поскольку таким образом человек призывает ее к себе. Например, при начале Великого поста Ваня рассуждает, что Великий пост — время особое, потому что «они» чуют, что приближается время Воскресения Христа и стерегут душу чело- века, чтоб забрать ее к себе. И сам Великий пост в этом эпизоде является в некотором смысле следствием особенной активности нечистой силы перед наступлением Пасхи: «Потому и пост да- ден, чтобы к церкви держаться больше, Светлого Дня дождать- ся» [Шмелев: 6]. Нечистая сила боится крестного знамени — этому Горкин учит маленького Ваню: «Грешно бояться Креста Господня! его бесы одни страшатся…» [Там же: 403]. Повышенное внимание к снам является еще одним суеверием, отличающим народное православие. В романе посредством снов герои часто получают известия о грядущих событиях — напри- мер, Горкин узнает во сне о скорой смерти своего хозяина. Такое отношение к сновидениям радикально отличается от церковного: Церковь лишь в исключительных случаях рекомендует относить- ся к снам серьезно (сошлемся на исследование Ю. Максимо- ва [Максимов Ю.]). Ярким остатком двоеверия является почитание природных стихий: огня, воды, земли. Особое отношение к земле находит Е. Вансович 191 отражение на страницах «Лета Господня» — Горкин хранит мо- литву «матери сырой земле», доставшуюся ему от Ваниной пра- бабушки Устиньи, которая была старообрядкой. Хотя Горкину и известно, что такой молитвы в церковном уставе нет — ему со- общает об этом священник — он утверждает, что она есть «по старой книге», и продолжает на праздник Троицы добавлять к обычным коленопреклоненным молитвам молитву матери- сырой земле2. Во фразе «по старой книге» проявляется и еще од- на черта народного православия — почтительное, почти священ- ное отношение к старине. Например, Домна Панферовна хранит дома «туфли старинные-расстаринные, которые Апостолы носи- ли» [Шмелев: 459], а Горкин и другие персонажи часто пользу- ются конструкцией «со старины так было». Почтение к старине выражается и в авторитете старообрядчества как вере более древней, а, стало быть, более правильной. Также особый вес старо- обрядчества продиктован разработанной в нем системой бытовых традиций и обрядов, поскольку они воспринимаются народным сознанием легче, потому что зачастую дают зрительное и пред- метное выражение вере и отвечают запросам и реалиям жизни простого народа. Для народного православия характерен особый, синтетиче- ский календарь, в котором события из церковного календаря при- вязываются к природным циклам — окружающий мир как бы встраивается в церковный календарь. Например, по убеждению героев «Лета Господня», ласточки прилетают всегда на день па- мяти Георгия Победоносца: «Говорят, не обманет ласточка, знает Егорьев День» [Там же: 463]. Также с природным миром связано поверье: если скворцы не поселятся в скворечниках, то будет ка- кая-то беда. Так, в романе скворцы «предсказали» смерть отца Вани — не поселились в приготовленных для них скворечни- ках [Там же: 464]. Народное «богословие» проявляется во множестве эпизодов романа. К примеру, Горкин, как наставник, часто разъясняет Ване 2 «— Прабабушка Устинья одну молитовку мне доверила, а отец Вик- тор серчает… нет, говорит, такой! Есть, по старой книге. Как с цве- точками встанем на коленки, ты и пошепчи в травку: и тебе, мати сыра земля, согрешил, мол, душою и телом. Она те и услышит, и спокаешься во грехах. Все ей грешим» [Шмелев: 114]. 192 Народное православие в романе «Лето Господне» смысл и значение церковных праздников и употребляемых в богослужении слов, причем не всегда его объяснение совпадает с тем, которое дается церковной традицией. Икона и символ в народном представлении часто сливаются с означаемым. На- пример, два очень религиозных героя романа, Домна Панферовна и Горкин, вступают в спор о значении артоса. Горкин считает, что артос — это Христос, а Домна Панферовна — что трапеза Христова. И то, и другое представление является истинным лишь отчасти, и когда настоящую символику артоса им объясняет по- дошедший монах, они радуются не тому, что узнали правильное церковное значение этой просфоры, а тому, что отчасти были правы в споре. Как мы видим, «Лето Господне» — хотя и православный ро- ман, но изображение православия в нем требует от читателя по- стоянного анализа. Остановимся на главах, посвященных Рождеству, поскольку на их примере можно наиболее полно раскрыть особенности народного православия в романе. Разумеется, во многих аспектах церковная и народная точки зрения совпадают. Например, смысл Рождественского поста («Филипповок») видится в очищении ду- ши перед встречей Младенца Христа. Любопытно также народ- ное «обогащение» церковной цветовой символики Рождества. Хотя в церкви цвет облачений в этот праздник белый, Господ- ский, в народном быту к нему добавляется голубой, Богородич- ный цвет. В доме стелют голубые скатерти и ставят белый с голу- бым сервиз, как бы подчеркивая участие Божией Матери в торже- стве Рождества Христова3. На Пасху никаких изменений нет — как в церкви, так и в доме все убирается в красные тона. Явное отличие от церковной традиции наблюдается во време- ни и продолжительности периода святок. Этнограф С. В. Макси- мов пишет, что в крестьянской среде он мог начинаться с Нико- лина дня, с 6 декабря, и продолжаться целый месяц — до Креще- ния, 6 января [Максимов С.: 6]. Отголоски этой крестьянской традиции находятся в тексте Шмелева: к Николину дню артель отца Вани готовит открытие катков на Москве-реке и на прудах. 3 Заметим, что и в церковной традиции есть Господский праздник, в котором к белому цвету добавляется Богородичный, голубой — это праздник Сретения Господня. Е. Вансович 193 Однако правило праздновать святки в течение месяца не находит оснований в церковной традиции и даже противоречит ей, по- скольку приходится на пост, и в доме главных героев так долго они не празднуются. Упорядоченность гастрономического быта служит своеобраз- ным указателем на то или иное событие церковного календаря. Одни блюда готовятся лишь раз в год, другие — в течение опре- деленного периода церковного календаря, третьи — еженедель- но — такая организованность, несомненно, усиливает радость от приготовленного. Отметим, что на рождественские заговины (ка- нун поста) традиционными блюдами являются суп из гусиных потрохов, жареный гусь с капустой. Интересно, что в западноев- ропейской традиции гусь — основное блюдо на рождественском столе. В мире же Замоскворецкой Москвы «Лета Господня» глав- ным блюдом на Рождество оказывается не птица, а свинина. Это объясняется через апокрифическую историю: свинью едят в нака- зание за то, что своей щетиной уколола Младенца Христа. Устное предание стремится объяснить и мотивировать тради- цию, а также придать ей максимально возможную древность: свинья уколола Христа, значит, этот обычай берет свое начало с момента Рождества Христова, он священен и нарушению не подлежит. Еще одно яркое проявление апокрифической истории пред- стает перед читателем в обряде христославления, который совер- шают дети под руководством взрослого, сапожника Золы. Вслед за этнографом И. М. Снегиревым мы выделили в нем Коледу, ко- торая начинается с хождения со звездой и пения колядок. Коледа в романе начинается со следующего вступления: «Волхов прию- чайте, / Святое стечайте, / Пришло Рождество, / Начинаем торже- ство! / С нами звезда идет, / Молитву поет…» и тропаря Рожде- ству Христову. Следом начинается характерное вертепное дейст- во — «популярная тема царя Ирода, исполняемая переносными вертепами» [Всеволодский: 158]. В вертепном действе в «Лете Господнем» разыгрывается сценка между императором Констан- тином Великим (в народной огласовке — «Ка-стинкин») и царем Иродом: Константин отсекает ему голову — то есть убивает его тем способом, каким по приказу Ирода был умертвлен Иоанн Предтеча. 194 Народное православие в романе «Лето Господне» Образ царя Ирода демонизируется: актер, его играющий, вы- мазывается сажей, под губой ему вешается красный язык, а на го- лову надевается зеленый колпак со звездами. Актер и вести себя должен устрашающе: оскалить зубы и ворочать глазами. Момент отсечения головы предваряется песней, которая в описании Шмелева исполняется хором: «Приходили вол-хи, / Приносили бол-хи, / Приходили вол-хари, / Приносили бол-хари, / Ирод ты, Ирод, / Чего ты родился, / Чего не хрестился, / Я царь — Ка- стинкин, / Маладенца люблю, / Тебе голову срублю!» После этих слов Ирода ударяют мечом по шее, и он падает. Заканчивается действо традиционными для христославления словами с прось- бой пожертвовать что-то: «Издох царь Ирод поганой смертью, а мы Христа славим-носим, у хозяев ничего не просим, а чего накладут — не бросим!» [Шмелев: 152]. Также для носителя народного православия объяснение неизве- стного через известное характерно не только в случае с традиция- ми, но и в случае со словами, обладающими неясной семантикой. Например, сапожник Зола называет вертепное действо «Святое преставленье», контаминируя «светопреставленье» (конец мира) и преставление (т. е. смерть, кончина). В рождественских главах авторитет старины эксплицитно вы- ражен, например, в моменте, где Зола объясняет традицию вер- тепных действ как идущих «со старины», а имплицитно выражен в новой рождественской традиции: украшении елки, которая уже прижилась к 1880-ым гг. в господском доме, но отсутствует в бы- ту простых людей. Быт простого народа консервативен, в него трудно проникают новые традиции. Эпизод со святками в «Лете Господнем» изобилует образами нечистой силы: например, она может явиться в виде черного ко- та — по этой причине Ваня сомневается в подлинности своего питомца, идущего к нему навстречу, и решает его перекрестить — то есть совершить то действие, которое побеждает нечистую силу. Страх встретить нечисть тесно связан с похожим страхом — встретить души умерших, бродящих по земле в этот период. Позволение гадать на святки (не соответствующее церковной традиции, но распространенное в быту) объясняется Горкиным тоже через нечистую силу: бесы ослабели, поскольку Христос пришел на землю. Соответственно, пока они слабые, человек мо- жет заглянуть в будущее — так издавна установлено. Е. Вансович 195 В тексте романа присутствует описание святочного гадания. Хотя Горкин и подменяет его наставлением: читая неграмотным участникам не то, что выпало, а то, что считает нужным им ска- зать. Однако мы видим самое серьезное отношение к гаданию у остальной аудитории (кроме Вани, посвященного в «тайну»). Горкин отвергает гадание на оракуле и производит его на «круге царя Соломона», в котором содержатся избранные стихи из Кни- ги притчей Соломоновых. Михаил Панкратьевич четко разделяет гадание на священное и грешное и относит «круг царя Соломона» к священному — поскольку гадание происходит с использова- нием библейского текста и поскольку «со старины так гада- ли» [Шмелев: 184]. Для русского народного православия характерна и логическая связь: все священное — это православное, а все православное — русское. Таким образом, православная вера «приватизируется», «национализируется», объявляется присущей одному народу. Все, что хорошо и правильно — православно, а все, что право- славно, является русским. Благодаря такому умозаключению простодушного кучера Антипушки, «самым русским, православ- ным» [Там же: 185] становится и библейский царь Соломон. Последняя яркая черта народного православия, на которой мы остановимся в настоящей статье, — это почтительное отношение к юродивым и блаженным, которых считают Божьими людьми. Их словам верят, хотя и боятся, что те скажут что-то страшное — потому многие больше желают, чтобы им юродивый не сказал ничего. С их поведением связано множество примет. Например, если юродивый примет еду сразу, значит, у поднесшего все будет хорошо. Однако парадоксальность народного сознания состоит в том, что оно нередко додумывает и по-своему интерпретирует ничего, возможно, и не значащие слова юродивого. Например, на именинах крестного Вани блаженная Пашенька сказала: «Дол- ги ночи — коротки дни», а через неделю в семье умер от чахотки сын. Народное сознание интерпретировало слова Пашеньки сле- дующим образом: покойник был высокого роста, значит, «дол- гий», и потому у него вышли «коротки дни». Перед нами очеред- ной пример осмысления непонятного, которое народное сознание приемлет с трудом, через понятное. Завершая, отметим, что выделенные черты народного право- славия дают ключ к тем проблемам, которые скрыты автором 196 Народное православие в романе «Лето Господне» в подтекст романа. Шмелев поднимает вопрос детской наивной неосмысленной веры, и уже в третьей части романа, в «Скорбях», показывает, что подобной веры недостаточно, чтобы противосто- ять трудностям взрослой жизни. Полагаем, что особенности на- родной веры могут послужить ключом к пониманию причин религиозного кризиса во взрослом возрасте и самого Ивана Сер- геевича Шмелева, и многих людей его поколения, столкнувшихся с дарвинизмом, позитивизмом, социализмом, которым было нече- го противопоставить. Однако позже Шмелеву помогли религиоз- ный кризис пережить именно воспоминания о детской вере и на- ставлениях Горкина и работа над созданием сочинений о маль- чике Ване: «Лета Господня» и «Богомолья». ЛИТЕРАТУРА Архангельский: Архангельский А. Огнь бо есть. Словесность и церков- ность: литературный сопромат // Новый мир. 1994. № 2. Всеволодский: Всеволодский-Гернгросс В. История русского драматиче- ского театра. Л., 1929. Карсавин: Карсавин Л. Основы средневековой религиозности в XII– XIII веках, преимущественно в Италии. Пг., 1915. Максимов С.: Максимов С. Крестная сила. Нечистая сила. Неведома си- ла: Трилогия. Кемеровское кн. изд-во, 1991. Максимов Ю.: Максимов Ю. Православное отношение к сну и сновиде- ниям. Часть 2 / интернет-портал Православие.Ru: http://www.pravo slavie.ru/4309.html (дата просмотра 20.06.2008). Панченко: Панченко А. Народное православие. Исследования в области народного православия. Деревенские святыни Северо-Запада России. СПб., 1998. Снегирев: Снегирев И. Русские простонародные праздники и суеверные обряды. М., 1837. Вып. I. Шмелев: Шмелев И. Лето Господне. М., 2010. ХРЕСТОМАТИЙНЫЙ ГЛЯНЕЦ: КАК ГОТОВИЛИ УЧЕБНИКИ ПО РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ В СОВЕТСКОЙ ЭСТОНИИ Анна Веселко (Тарту) Предмету под названием «литературное чтение» в советской национальной школе придавалось большое значение. На уроках ученики не только знакомились с «лучшими образцами» русской литературы и усваивали «язык межнационального общения», т. е. русский. Как и другие гуманитарные предметы, литературное чтение должно было служить главной цели. А. М. Лебедев в ме- тодическом пособии «Литературное чтение на русском языке в национальной школе» так определяет роль предмета: Задачи и объяснительного, и литературного чтения определяются их образовательно-воспитательным значением в общем плане коммуни- стического воспитания учащихся <…> Советский учащийся должен стать образованным и культурным гражданином социалистического государства, активным строителем коммунистического общест- ва [Лебедев: 3–4]. М. Геллер, оценивая систему образования в СССР, заметил, что история советской школы «может рассматриваться как история поисков наилучшего сочетания воспитания и образования, как история разработки технических методов, позволявших превра- тить образование в носителя воспитания, пронизать все учебные предметы “идейностью”» [Геллер: 170]. Среди других школьных предметов именно литература и литературное чтение оказались «пронизаны идейностью» глубже, подчинены воспитательным задачам сильнее прочих. Равным им по наполненности идеологи- ей был разве что курс истории — естественно, переоформленный в соответствии с официальной советской концепцией русской истории. Литературное чтение в программе национальной школы было нацелено на индоктринацию в большей степени, чем основной курс литературы. Последний был посвящен преимущественно 198 Хрестоматийный глянец изучению литературы родной, национальной, тогда как на уроках литературного чтения учеников знакомили не только с советской идеологией, но и с риторикой, утверждавшей превосходство все- го советского: промышленности, сельского хозяйства, вооружения и культуры с литературой, конечно, тоже. Такой подход к пред- мету сформировался одновременно с появлением советской на- циональной школы, и лишь в 1960-е гг. литературное чтение, как и вся система советского школьного образования, подверглось пересмотру и обсуждению. Трансформация идеологических и методических ориентиров не могла начаться сразу. С одной стороны, учителя, методисты и ученые, осознав в середине 1950-х гг. бесполезность предмета в его прежнем виде, искали и находили новые методы рабо- ты (о чем свидетельствуют статьи из разряда «Мой опыт препо- давания в…» в журналах для учителей). С другой стороны, кос- ность образовательной системы и неполнота «оттепельной» реви- зии тормозили применение новых методик в школе в полном объе- ме. Учителя «старой школы» выступали против разрушительных новых веяний, свою роль играла и консервативность учебных материалов и пособий, предлагаемых школам. Система советско- го образования по природе была махиной крайне инерционной. Учебники по литературному чтению для эстонских школ го- товились долго и не всегда поспевали за официальными директи- вами. Процесс создания учебника предполагал слаженную работу разных инстанций (издательство и типография были лишь вер- хушкой айсберга), но в реальности они были разделены — топо- графически и, что важнее, бюрократически, и не всегда находили общий язык в спорных вопросах. К этому добавлялись сложные политические игры между Москвой и руководством республики, что тоже замедляло дело. От размещения в эстонском издатель- стве московского заказа на учебник до его появления в школах могло пройти от двух до четырех лет (переиздание учебников происходило, конечно, быстрее). В статье мы обратимся к истории издания учебников по лите- ратурному чтению в Эстонии начала 1960-х гг., точнее — к этапу подготовки и редактирования, который теснее всего связывал учебный текст с идеологией. Анализ правки, редакторских измене- ний в переиздаваемом учебнике позволит, на наш взгляд, прояс- А. Веселко 199 нить, насколько менялось содержание предмета, его «идейная на- правленность» и установки в деле воспитания советской молодежи. Самым первым редактором учебника был автор — его «бла- гонадежность» удостоверялась допуском к составлению учебни- ка, и на начальном этапе он цензуровал себя сам. Но главным носителем верных идейных установок становился редактор. П. С. Рейфман в своем исследовании о цензуре в России писал: Существенную роль в цензурном контроле играл институт редак- торов1 <...> Редакторы правили всех по своим представлениям о ли- тературной норме, часто весьма субъективным <...> Они превраща- лись еще в одну цензурную инстанцию, весьма существенную. Ре- дакторы требовали исправления, удаления, дополнения, внесения всего того, что, по их представлению, было необходимо. И, прежде всего, они контролировали идеологическую выдержанность произ- ведений [Рейфман]. Хотя речь идет здесь о художественной литературе, сказанное применимо и к изданию учебных пособий. Именно поэтому мы рассмотрим не весь издательский цикл, а только редакторскую правку, через которую учебники проходили с каждым новым переизданием. Наша задача — проанализировать эти книги с точ- ки зрения их редактора, выяснить, какие фрагменты объявлялись сомнительными, были удалены или исправлены, а также попы- таться дать концептуальную оценку сделанной правке. Нами было просмотрено четыре учебника: два учебника Н. Пентре «Материалы для чтения. 10 кл.» (1961 и 1963 годов) и два учебника, написанные в соавторстве Н. Пентре, Н. Сахаро- вой и Р. Тубиншлак, «Литературное чтение. 10 кл.» (1964 и 1965 го- дов). Мы ознакомились с машинописью первых версий этих учеб- ников, которые хранятся в архиве издательства “Eesti raamat”. Учебники для старших классов были выбраны, потому что имен- но на этой ступени обучения школьники с неродным русским читали более или менее крупные классические произведения в оригинале. Следует отметить, что коллективный учебник «Ли- тературное чтение» сменил в школе учебник Н. Пентре, который издавался в течение трех лет, став основным по предмету почти на десятилетие, до начала 1970-х гг. 1 Здесь и далее выделено автором. — А. В. 200 Хрестоматийный глянец Редактором учебника Н. Пентре «Материалы для чтения» 1961 г. была Н. Сахарова, которая впоследствии стала ее соавто- ром. Остальные учебники редактировала Н. Лассман, поэтому можно предполагать, что правка, о которой далее пойдет речь, иллюстрируют именно ее представления о правильном учебнике по литературному чтению. Н. Лассман, помимо редакторской дея- тельности, занималась литературным переводом с русского на эс- тонский. Н. Пентре и Н. Сахарова были авторами многочислен- ных учебных пособий по языку и литературе, а Р. Тубиншлак являлась не только автором методических пособий, но и препода- вателем русского языка и литературы в таллиннской средней школе № 15 с 1945 по 1972 гг. Несмотря на общность авторского коллектива, структурно учебники различаются достаточно сильно. Учебник Н. Пентре был меньше по объему, чем «Литературное чтение», но представ- лял больше писателей — Пушкин, Лермонтов, Тургенев, Черны- шевский и Некрасов. Из «Литературного чтения» изъят Черны- шевский, число произведений уменьшилось, но объем учебника значительно вырос: был добавлен ряд текстов, несущих идеоло- гическую нагрузку (например, статья «Первый период русского освободительного движения»), стало больше комментариев к ху- дожественным текстам, появились вопросы и задания, в отдель- ный раздел был вынесен словарь, введены дополнительные мате- риалы по каждому из авторов. В этот новый раздел вошли вне- программные тексты изучаемых авторов, викторины, картины, статьи о писателях А. В. Луначарского, Б. Лавренева, И. Андро- никова и проч. Таким образом, учебник «Литературное чтение», хотя и изда- вался с середины 1960-х гг., выглядит более идеологизированным, чем учебник Н. Пентре. Делать выводы на такой узкой выборке рискованно, но, на наш взгляд, такая неослабевающая идеологи- зация может указывать на поверхностность «оттепельных» тен- денций в советской школе, а также на уже отмеченную инерци- онность школьных пособий. Учебники предлагали школьникам не только набор идейных установок советского человека, но и «ролевые модели», носите- лей этих установок и ценностей (любовь к родине, национальная гордость и др.). Такими ролевыми моделями на уроках истории становились исторические деятели, а на уроках литературы — А. Веселко 201 литературные персонажи и в еще большей степени сами писате- ли. В писательском пантеоне первое место занимал, конечно, А. С. Пушкин. Ход и особенности его культурной «канонизации» неоднократно исследовались: этот процесс начался практически сразу после смерти поэта, в советскую эпоху был продолжен, и пушкинский миф адаптировался к новым требованиям2. Мы попробуем выяснить, изменилась ли трактовка Пушкина и его эпохи в означенных эстонских учебниках от 50-х к 60-м гг. Материалом для анализа послужат помещенные в них беллетри- зированные тексты о Пушкине и о Лермонтове как его преемнике. Мы привлечем наряду с этим сопроводительные статьи и ком- ментарии к произведениям, которые так или иначе конструирова- ли образ Пушкина-человека. Тексты «Повесть о Пушкине» и «Из жизни Лермонтова» авто- ризованы во всех учебниках, которые мы исследовали, что для учебных книг того времени не характерно. В первом тексте пре- парированы отрывки из юбилейной повести Всеволода Воеводи- на3, во втором — предположительно фрагменты из учебника Г. Бо- чарова4. Вс. Воеводин — советский писатель, драматург и сцена- рист, литературный функционер и орденоносец со своеобразной репутацией5. Георгий Константинович Бочаров был автором учеб- ников по литературному чтению и других учебных пособий6. Оба текста отредактированы составителями учебника и даны в сокра- щении, в случае с фрагментом повести Воеводина — весьма су- щественном. Нам представляется, что они давались и как допол- 2 См., например: Легенды и мифы о Пушкине: сборник статей. СПб., 1995. 3 См.: Воеводин В. Повесть о Пушкине: к 150-летию со дня рождения А. С. Пушкина. Л., 1949. 4 К сожалению, здесь мы ограничиваемся предположениями, так как учебники Бочарова остались нам недоступны. 5 См. эпиграмму, сочиненную, вероятно, Глебом Семеновым (сама кон- струкция, видимо, старше): «Дорогая Родина, / Чуешь этот зуд?! / Двое Воеводиных / По тебе ползут». Сын Всеволода Воеводина, Евге- ний, известен своим участием в процессе над Бродским. Он составил справку, на которой было основано обвинение: «Настоящая справка дана в том, что И. А. Бродский поэтом не является», см. [Гордин]. 6 Например: Литературное чтение в VI классе. М., 1952; Родная лите- ратура: Хрестоматия для VI класса средней школы. М., 1957 и др. 202 Хрестоматийный глянец нительный источник биографических знаний, и как материал для улучшения навыков чтения и расширения словарного запаса, о чем свидетельствуют сопроводительные вопросы и задания (на- пример, «Запишите следующие слова с эстонским переводом и употребите их при пересказе содержания и в ответах на вопро- сы: рассвело, разлука, сугроб, сорочка…» и, тут же: «Какие фак- ты говорят о большой и серьезной работе Пушкина в Михайлов- ском?» [Чтение 1964: 13–14]). Последовательно сравнив машинопись и разные издания учеб- ников, мы нашли более полусотни редакторских исправлений, сделанных в течение пяти лет. Здесь разберем самые существен- ные из них. Наибольший процент смысловых правок составляют исправления, которые можно условно назвать канонической кор- рекцией — т. е. изменением текста с целью создания безупречно- го пушкинского образа, на который мог бы равняться советский школьник. Например, Пушкину не полагалось никаких любовных увлечений, кроме любви к Наталье Гончаровой. Редактор после- довательно в нескольких учебниках подряд убрал все намеки на романтический интерес Пушкина к Марии Раевской (Волкон- ской). В эту же категорию попадает и сокращенный комментарий к стихотворению «Я вас любил…» — сведения о посвящении исчезли, стихотворение превратилось в абстрактный гимн «люб- ви вообще»: Шесть лет назад он оставил в Гурзуфе Шесть лет назад он оставил смуглого подростка-девушку, тогда уже в Гурзуфе смуглого подрост- пленившего его не только своей живо- ка-девушку, тогда уже пле- стью, но таким еще лишь угадывав- нившего его не только своей шимся в ней богатством внутреннего живостью, но таким еще лишь мира, равному которому он не встре- угадывавшимся в ней богат- чал ни в ком. Через все эти годы ски- ством внутреннего мира. таний время от времени он неодоли- И вот теперь его встречала мо тянулся к ней воспоминанием. двадцатилетняя женщина Вновь и вновь видел ее, играющую [Чтение 1964: 21]. с волнами на прибрежном песке, сча- стливую, беззаботную, прекрасную в своих легких юных движениях. И то- гда складывались стихи… Все думы сердца к ней летят, О ней в изгнании тоскую… А. Веселко 203 И вот теперь его встречала двадцати- летняя женщина [Материалы 1963: 10]. … и Пушкин никогда больше не видел … и Пушкин никогда больше ее в своей жизни. Он испытывал чув- не видел ее в своей жизни. ство огромной и непреодолимой утра- Но часто будет возвращаться ты, но еще и сам не знал, как часто бу- он мыслью к образу этой са- дет возвращаться мыслью к образу этой моотверженной, истинно рус- самоотверженной, истинно русской жен- ской женщины [Чтение 1964: щины, какие новые слова подскажет 23]. ему воспоминание о ней… Может быть, самая большая любовь в его жизни — любовь, которая могла бы быть, прошла мимо него [Там же: 12]. Это стихотворение, как предполагают, Это стихотворение согрето относится к Анне Алексеевне Олени- подлинным чувством, проник- ной. Согретое подлинным чувством, нуто глубокой нежностью и проникнутое глубокой нежностью и ис- искренностью, оно особенно кренностью, простотой и безыскусст- интересно тем, что… [Мате- венностью изобразительных средств7, риалы 1961: 29]. стихотворение особенно интересно тем, что… [ERA.R-1589.5.171: 53]. Также редактор убрал все «вольности», все, размывавшее образ «совершенного гения» и «непреклонного борца за свободу наро- да»; так, например, Пушкину не были положены сибаритство и отвлеченные интересы. Редактор исправил и те фрагменты, ко- торых представляли поэта просто в человеческом облике: Он все реже и реже выходил из до- Пушкин все реже и реже выходил му. Стихи не удавались. Уже не из дому. Уже не осенний дождик, осенний дождик, а зимняя вьюга а зимняя вьюга шумела по крыше, шумела по крыше, стучала в окно, стучала в окно, точно путник на точно путник на огонек [Материа- огонек8 [Чтение 1964: 11]. лы 1963: 6]. От брата из Петербурга он требо- От брата из Петербурга он требо- вал рому, горчицы, чего-нибудь вал книг, книг, как можно больше в уксусе и книг, книг, как можно книг [Там же]. 7 Здесь дополнительно убрана «неудобная» характеристика творческо- го гения поэта. 8 Этими словами начинается глава о ссылке Пушкина в Михайловское. 204 Хрестоматийный глянец больше книг9 [Материалы 1963: 7]. Выбежала няня, и поначалу ничего Выбежала няня, и поначалу ничего не могла понять — кто этот гость не могла понять — кто этот гость, и почему Александр Сергеевич потом поняла10 … [Чтение 1964: выскочил на мороз чуть не наги- 11]. шом, потом поняла … [Там же]. Конечно, Пушкину приписаны особые отношения с религией, так как первый русский поэт должен быть чужд церкви: Пущин даже не успел спросить — Пущин даже не успел спросить — кто это, как «Горе от ума» исчезло кто это, как «Горе от ума» исчезло из рук его друга и на столе оказа- из рук его друга [Там же: 12]. лись раскрытые жития свя- тых [Там же: 9]. Прошло два дня. Мертвый Пуш- Прошло два дня. Мертвый Пуш- кин лежал в гробу, церковные под- кин лежал в гробу. В стороне ака- свечники чадили и пахло вос- демик Бруни писал последний ком. Дьячок монотонно читал портрет Пушкина [Там же: 98]. псалмы. В стороне академик Бру- ни писал последний портрет Пуш- кина [Там же: 98]. Здесь редактор убрал описание надгробного ритуала и упомина- ние о том, что у Пушкина с собой были жития святых, пусть и открывал он их, по версии Воеводина, лишь для отвода глаз. Примечательно, что эти места были пропущены для публикации в юбилейной книге о Пушкине, но сочтены недопустимыми ре- дактором школьного учебника. Это показательный пример рабо- ты редакторских фильтров: даже то, что могло быть допущено для свободного чтения, не пропускалось в школу. Впрочем, ука- занные места были исправлены не сразу, в «Материалах для чте- ния», например, текст дается без изменений — упоминания о церкви и религии последовательно снимаются только в учебни- ке 1964 г. В нем же авторы добавили ряд красноречивых коммен- тариев, например: «Упоминание о боге (здесь и далее), о судьбе, провидении и пр. — только дань времени: Пушкин был атеи- стом» [Чтение 1964: 8]; или «Пушкин постоянно упоминает вме- 9 Прямая цитата из письма Пушкина брату Льву от 14 марта 1825, Тригорское [Пушкин: 120]. 10 В этом отрывке речь идет о визите И. И. Пущина. А. Веселко 205 сто слова молитва слово мольба» [Чтение 1964: 72], что, очевид- но, должно было снимать религиозный подтекст, т. к. молитва — это религия, а мольба — скорее просьба. Помимо обозначенных выше мест, в которых сокращалось все, что мешало созданию идейно выдержанного сюжета и кано- нического образа поэта, цензуре подвергались и другие «дей- ствующие лица» в текстах — убирались все связанные с ними бытовые детали, интимные или физиологические подробности: Другу он не открылся тогда, не- Другу он не открылся тогда. Те- смотря на все его домогательст- перь скрывать свою принадлеж- ва. Теперь скрывать свою принад- ность… [Чтение 1964: 12]. лежность… [Материалы 1963: 8]. Дантес, это он знал, был влюблен Дантес, это он знал, был влюблен в его жену. Письмо утверждало, в его жену. Но был и другой смысл что он, Пушкин, уже обманут. в этом письме, еще более отврати- Но был и другой смысл в этом тельный: намекали на другого. письме, еще более отвратитель- Царь — вот кого связывали с име- ный: он обманут, но не маль- нем его жены. То, о чем говори- чишкой, нет, намекали на друго- лось в письме, имело некоторые го. Царь — вот кого связывали основания за собой. Царь, как с именем его жены. То, о чем гово- прапорщик, гарцевал на коне под рилось в письме, имело некоторые окнами его квартиры [Материа- основания за собой. Да, настойчи- лы 1961: 18]. вые ухаживания Дантеса он ви- дел не раз своими глазами, но видел также стеклянные глаза царя, открыто и бесстыдно лас- кавшие его жену. Царь, как пра- порщик, гарцевал на коне под ок- нами его квартиры [ERA.R-1589.5.171: 32]. Два месяца после родов Мария Мария лежала в горячке; опаса- лежала в злейшей горячке; опаса- лись за ее жизнь [Чтение 1964: 21]. лись за ее жизнь [Материалы 1963: 11]. Впрочем, далеко не всегда сокращению подвергались места, со- мнительные по содержанию, часто редактор правил стиль или конструкции и слова, которые казались слишком сложными для восприятия эстонскими школьниками. К этой категории мы от- несли, например, следующие исправления: 206 Хрестоматийный глянец Пушкин в смятении смотрел на Пушкин в смятении смотрел на скрипучий возок, медлительно скрипучий возок, медленно подни- поднимавшийся в гору [Материа- мавшийся в гору [Материалы 1963: лы 1961: 15]. 15]. «Стой, стой!», и упряжка с раз- «Стой, стой!», и тройка с разгона гона влетела в ворота [Материа- влетела в ворота [Чтение 1964: 11]. лы 1963: 7]. Пушкин проходил мимо зеркал, Пушкин проходил мимо зеркал, колонн, узорчатых пальм, распла- колонн, узорчатых пальм. Он был ставших по стенам свои колеб- мрачен, сторонился толпы; в высо- лющиеся тени. Он был мрачен, кие окна, в темноту зимней ночи сторонился толпы; в высокие окна, уходил его взгляд [Материалы 1963: в темноту зимней ночи уходил его 17]. взгляд [Материалы 1961: 17]. …ужасающая, чудовищная карти- …ужасающая, чудовищная карти- на произвола и бесчестья вокруг, на произвола и бесчестья вокруг, равнодушия к России, ненависти равнодушия к России, ненависти к России, которая стояла перед к России. Все в нем кипело, все его глазами. Все в нем кипело, все возмущалось. Терпение его исто- возмущалось, все его нравствен- щилось… [Там же: 19]. ное существо напряжено было до крайности. Терпение его истощи- лось… [Там же: 19]. Дополнительно убирались цитаты и отсылки, видимо, чтобы не тратить учебное время на их объяснение: Он был унижен, раздавлен, в отча- Он был унижен, раздавлен, в отча- янии простился с Москвой. «Сча- янии простился с Москвой. Про- стье на общих дорогах»11, только шло несколько месяцев [Материа- ему-то приходилось все брести лы 1961: 16]. за своим счастьем по бездоро- жью. Прошло несколько меся- цев [ERA.R-1589.5.171: 27]. Александр Иванович Тургенев — Александр Иванович Тургенев пер- «арзамасский опекун» — первым вым бросил на крышу гроба гор- бросил на крышу гроба горсточку сточку земли, другую завернул земли, другую завернул в пла- в платок [Материалы 1963: 25]. ток [Материалы 1961: 25]. 11 Неверно переданное «любимое выражение» Пушкина: «Счастье бы- вает только при общности взглядов». Оригинальное высказывание принадлежит Шатобриану — “Il n’y a du bonheur que dans les voies communes”, см. [Разговоры Пушкина: 292]. А. Веселко 207 В молчании стояли друзья вокруг В молчании стояли друзья вокруг него. Спит Егоза… Примолк него. Веки опущены, губы плотно Сверчок12. Веки опущены, губы сжаты [Материалы 1961: 23]. плотно сжаты [ERA.R-1589.5.171: 40]. В целом можно сказать, что и сюжет текста о Пушкине, и сам образ писателя, какими их представили авторы и редактор эстон- ского учебника, типичны для советской школьной литературы. Учащимся представлен Пушкин — великий человек, пострадав- ший за открытое выступление в своих стихах против царского гнета (за что и был сослан), гениальный поэт, мыслитель, чей разум полон скорбных дум о русском народе, природе и судьбе декабристов. Если советскому Пушкину и было позволено отвле- каться от них, то лишь ради жены, единственной и настоящей любви его жизни. Наконец, Пушкин — жертва жестокого обмана, высокопоставленных клеветников и завистников, подославших к нему убийцу Дантеса. Схожими чертами обладает и образ Лермонтова, представлен- ный в учебном тексте «Из жизни Лермонтова». Однако если Пушкин ценен как самостоятельный поэт, то в тексте о Лермон- тове биографический сюжет основан на мотиве преемственности. Вся жизнь Лермонтова преподносится как повторение жизненно- го пути Пушкина, с теми же основными вехами — первая ссыл- ка/вторая ссылка/дуэль/смерть/реакция царя. Отличие в том, что Лермонтов, видимо, в силу возраста, лишен того ореола величия, которым окружен Пушкин. Он тоже страдает за правду, но при этом представлен более живым, пылким и эмоциональным. Первое предложение текста «Из жизни Лермонтова» посвя- щено Пушкину: «29 января 1837 г. в Петербурге умирал великий человек, равного которому не было во всей России» [Чтение 1964: 98]; далее в каждую главу текста вводится как минимум одно сопоставление поэтов. Таким образом подтверждается право Лер- монтова на место в писательском пантеоне: «Он учился писать у Пушкина, но не мечтал сравниться с великим писателем», «Так Лермонтов вступил на путь Пушкина. Из рук Пушкина выпало светлое знамя русской поэзии, Лермонтов подхватил и высоко 12 Здесь можно предположить, что редактор счел неуместными в кон- тексте гробовой темы игровой сюжет и некоторую фамильярность. 208 Хрестоматийный глянец поднял его» [Чтение 1964: 98, 99], или, в речи «старушек-графинь и старичков в расшитых золотом мундирах» в бальных залах: «Ну где же это видано! Слава богу, угомонился Пушкин, теперь какой-то новый, Лермонтов, мутит людей. Как это правительство до сих пор терпит?», «Ведь Лермонтов — известный поэт, его ставят наравне с Пушкиным» [Там же: 100, 102]. Косвенно сопо- ставление Лермонтова с Пушкиным подкрепляется сравнением других персонажей биографических сюжетов: например, из де- Баранта «Клеветники решили сделать <…> нового Дантеса» [Там же: 102]. Продолжают эту линию и редакторские исправления. Если Пентре в первых учебниках, не забывая о Пушкине, все-таки представляет его преемника как относительно самостоятельного автора, то в «Литературном чтении» акценты окончательно сме- щаются. Все поправки в тексте о Лермонтове сделаны именно для новой версии учебника 1964 г. Из приведенных ниже фрагментов ясно, что редактуре под- вергались детали и подробности, которые требовали дополни- тельного разговора о жизни и судьбе поэта, разъяснений и пояс- нений. Редактор отбрасывал все то, что мешало и отвлекало от принятой схемы. Наиболее репрезентативен в этом смысле фрагмент, из которого убран перечень произведений Лермонто- ва — важные подробности, без которых немыслимо знакомство с автором. Лермонтов как бы лишался собственных творений, индивидуальной биографии, а в основе его характеристики оста- вался четкий общий тезис «Пушкин — учитель Лермонтова», готовый для усвоения и репликации. В тексте о Лермонтове ока- залась возможна и такая досадная ошибка, как неправильно ука- занный его возраст на момент смерти Пушкина. Она сохранилась в более поздних изданиях и исчезла лишь в учебниках, изданных после 1970-го года, что связано с изменением самого текста лер- монтовской биографии: … и перелистывал тетради своих … и перелистывал тетради своих стихов. Михаилу Лермонтову бы- стихов. Михаилу Лермонтову бы- ло 22 года [Материалы 1963: 97]. ло 23 года [Чтение 1964: 98]. Теперь он перелистывал тетради и Теперь он перелистывал тетради и за каждой строчкой своих стихов за каждой строчкой своих стихов видел любимого учителя. Вот пер- видел любимого учителя. Если бы вые совсем робкие опыты. Вот не было Пушкина, разве он мог бы А. Веселко 209 «Черкесы», «Кавказский плен- создать эти стихи? [Чтение 1964: ник». Это еще детское подража- 98] ние Пушкину. А вот «Парус», «Два великана», «Умирающий гладиатор», «Бородино». Это уже свое. Если бы не было Пушкина, разве он мог бы создать эти сти- хи? [Материалы 1963: 97] В полчаса они перерыли весь дом В полчаса они перерыли весь дом и увезли с собою любимого ее вну- и увезли с собою любимого ее вну- ка, ее Мишеля и друга его Свято- ка, ее Мишеля [Там же: 100]. слава Раевского, который распро- странял стихи Лермонтова [Там же: 100]. …перевесть тем же чином в Ниже- …перевесть тем же чином в Ниже- городский драгунский полк, а гу- городский драгунский полк». Этот бернского секретаря Раевского полк воевал с горцами на Кавказе. за распространение сих стихов … Это значило: убрать Лермонтова отправить в Олонецкую губер- подальше, под пули черкесов [Там нию». «Перевестись тем же чи- же: 101]. ном в Нижегородский драгунский полк» … Что же это значило? Ни- жегородский полк воевал с горца- ми на Кавказе. Это значило: убрать Лермонтова подальше, под пули черкесов [Там же]. А там, далеко на севере, в Петер- А там, далеко на севере, в Петер- бурге, действовала бабушка Арсе- бурге, действовала бабушка Арсе- ньева. Она спасала своего внука. ньева. Она спасала своего внука. Трудно было обивать пороги вли- Она выхлопотала своему Мишелю ятельных знакомых в ее годы. перевод почти в самый Петер- Но чего не сделаешь для люби- бург… [Там же] мого внука? К счастью, у бабуш- ки Арсеньевой большие знаком- ства. Она дошла даже до самого Бенкендорфа и вымолила-таки прощение внуку. И вот в Тиф- лисе Лермонтов узнал, что его пе- реводят в Гродненский гусарский полк. Теперь надо ехать в Новго- род. Снова длинный путь назад, по Военно-Грузинской дороге, че- рез Владикавказ, Ставрополь. 210 Хрестоматийный глянец Но недолго пришлось пробыть Лермонтову в Новгороде. Бабуш- ка не успокоилась. Она выхлопо- тала своему Мишелю перевод поч- ти в самый Петербург… [Материа- лы 1963: 101] Таким образом, в эстонских советских учебниках по литератур- ному чтению 1960-х гг. можно отметить следующие особенности. С одной стороны, в русле общего оттепельного «смягчения нра- вов» идеологическая нагрузка на предмет должна была немного снизиться. О движении в этом направлении свидетельствует раз- работка новой концепции предмета в конце 1960-х гг., которая предполагала поворот в сторону художественной литературы и уменьшение доли советской риторики и пропаганды. С другой стороны, и это видно по приведенным нами примерам, реальной деидеологизации, как минимум в исследуемых нами учебниках, не было. Скорее, наоборот, в более поздних учебниках, ближе к середине 1960-х гг., идеологических акцентов становилось боль- ше, а редактор последовательно вытравлял из текстов малейшие уклонения от «канона». Особенно это заметно на пушкинских фрагментах в учебниках. «Школьный» Пушкин с 1950-х – до се- редины 1960-х гг. не изменился и в последующие советские деся- тилетия не пережил заметных трансформаций. Как только поэт был возвращен на «корабль современности» (после периода пол- ного отрицания «буржуазной культуры» в молодой советской России), он быстро приобрел «хрестоматийный глянец» совет- ского оттенка, и этот образ транслировался в национальную шко- лу в неизменном виде (идеал — общий для всех). Он был лишен человеческих черт и слабостей, что максимально отдаляло «солнце русской поэзии» от школьника, тем более от школьника, выросшего в другой культурной и языковой среде. ЛИТЕРАТУРА ERA.R-1589.5.171: Eesti riigiarhiiv. Kirjastus Eesti Raamat. Üldhariduslike koolide õpikute toimetus. Käsikirjad, õpikute vanad trükid — N. Pentre. Materjali lugemiseks X klassis (vene keeles, toim. käsikiri lk. 1–131). А. Веселко 211 Геллер: Геллер М. Машина и винтики. История формирования советско- го человека. М., 1994. Гордин: Гордин Я. Память и совесть, или Осторожно — мемуары! // Зна- мя. 2005. № 11 // Журнальный зал / http://magazines.russ.ru/znamia/ 2005/11/go10.html (дата просмотра 28.01.2017). Лебедев: Лебедев А. М. Литературное чтение на русском языке в нацио- нальной школе. М., 1956. Материалы 1961: Пентре Н. Материал для чтения для X класса. Тал- линн, 1961. Материалы 1963: Пентре Н. Материал для чтения для X класса. Тал- линн, 1963. Пушкин: Пушкин А. С. Письма. М.; Л., 1926. Т. 1: Письма, 1815–1825. Разговоры Пушкина / Собрали: С. Гессен; Л. Модзалевский. М., 1929. Рейфман: Рейфман П. С. Цензура в дореволюционной, советской и пост- советской России: курс лекций // http://reifman.ru/sovet-postsovet- tsenzura/vmesto-vstuplenija/ (дата просмотра 27.01.2017). Чтение 1964: Пентре Н., Тубиншлак Р., Сахарова Н. Литературное чте- ние: хрестоматия для X класса. Таллинн, 1964. СПЕЦИФИКА ИЗОБРАЖЕНИЯ ГОРОДСКОГО ПЕЙЗАЖА АЛМА-АТЫ 1930-х годов В ДИЛОГИИ Ю. ДОМБРОВСКОГО Сергей Ким (Тарту) Дилогия Юрия Домбровского состоит из романов «Хранитель древностей» и «Факультет ненужных вещей». Первый был опуб- ликован в 1964 г. в «Новом мире», второй вышел отдельной книж- кой в 1978 г. в парижском издательстве YMCA-Press, в Советском Союзе — в журнале «Новый мир» в 1988 г. Действие романов происходит в Алма-Ате в 1930-е гг. Домб- ровский, как и герой романа «Хранитель древностей», прибывает в Алма-Ату в 1933 г. (автор приезжает в качестве ссыльного, о герое эксплицитно это не проговаривается). В романе «Храни- тель древностей» автор рассказчик пишет: «Впервые я увидел этот необычайный город, столь непохожий ни на один из городов в мире, в 1933 г. и помню, как он меня тогда удивил» [ХД: 11]. В дилогии Домбровский создает идиллический образ Алма- Аты 1930-х гг., который стал одним из важнейших для порожде- ния алма-атинского городского мифа. В первой части работы мы попытаемся это обосновать и показать ключевые расхожде- ния между историческим городом и художественным образом. Во второй — постараемся предположить причины подобной трансформации и выявить некоторые смыслы, которые возника- ют в романах в этой связи. Изучение проблемы несовпадения художественного локуса и реального пространства, к которому оно апеллирует, может показаться непродуктивным. Об опасности отождествления ху- дожественного и физического пространств подробно писал Ю. М. Лотман в статье «Художественное пространство в прозе Гоголя» [Лотман: 5–7]. Однако здесь важно подчеркнуть, что Домбровский акцентирует внимание на исторической достовер- ности описываемых реалий. Так, повествование иногда замедля- ется статическими описательными главами, которые рассказыва- С. Ким 213 ют исключительно об истории города и его жителях. Например, четвертая глава ХД полностью посвящена художнику Н. Г. Хлу- дову, значительная часть первой главы — архитектору А. П. Зен- кову и его проектам, во втором романе излагается история художника С. И. Калмыкова. Тексты романов также включают в себя объемные цитаты из местной периодики, архивных мате- риалов и краеведческой литературы с указанием в сносках дат публикаций и даже номеров отдельных изданий. Учитывая при- влечение серьезного фактологического ресурса и такое внимание автора к исторической точности, можно предположить, что транс- формация реального городского образа является сознательной и, вероятно, значимой. Сопоставление реального и фикционального пространств будет важным этапом в понимании идейной струк- туры текстов Домбровского. Основной чертой города для Домбровского является его орга- ничная вписанность в живую природу. Он говорит о городе-саде, выстраивает утопическую модель мирного сосуществования че- ловека и природы: …в городе зверья не меньше, чем людей. В городском парке по ве- черам ухает филин. По улицам, как только смеркнется, носятся лету- чие мыши, иволги кричат и поют на автобусной остановке в центре. На тесовые крыши предместий (их тут зовут по-старому — «стани- цы») садятся фазаны [ХД: 12]. Рассказывая о художнике Хлудове, который жил и работал в Вер- ном (название города до 1921 г.), а затем в Алма-Ате, Домбров- ский говорит о «той степень изумления и восторга, которые ощущает каждый, кто первый раз попадает в этот необычайный край» [Там же: 45]. Из многочисленных описаний подобного рода складывается впечатление, что модельным локусом для него становится рай- ский сад. Намеки на это встречаются в обоих текстах: описание алма-атинского апорта — «невероятного яблока», неоднократное повторение фразы «Алма-Ата — отец яблок» (перевод названия города с казахского языка: «алма» — «яблоко», «ата» — «дед», «предок»), сюжет с удавом, который заканчивается арестом героя Потапова (изгнание из райского сада, спровоцированное змеем), история с дедом-столяром, который приносит мешок с яблоками для заключенного молодой следовательнице, а та берет его воп- 214 Алма-Ата 1930-х гг. в дилогии Домбровского реки правилам, после чего мы наблюдаем ее разуверение в совет- ской идеологии (подкуп Евы яблоками). Домбровский берет за образец райский сад, создает идеализированный облик города, намеренно закрывая глаза на все сложности и проблемы, суще- ствовавшие в то время. Для более ясного понимания контекста приведем краткую характеристику города на тот момент. К 1930-ым гг. Алма-Ата, будучи столицей Казахской АССР, была местом ссыльных, глубоко периферийным и, что немало- важно, не вполне безопасным городом. Во-первых, он располо- жен в сейсмоопасной зоне у подножия гор Заилийского Алатау: с момента основания города в 1864 г. до 1930-х гг. здесь произо- шло несколько землетрясений, два из которых были крайне раз- рушительными (1887 г. и 1910 г.); в 1921 г. обрушился мощный сель, уничтоживший большую часть городских сооружений, слу- чилось несколько наводнений. Л. Троцкий писал из Алма-Аты в 1928 г.: Две недели, как мы прибыли в Алма-Ату. Землетрясений пока что не было, но обещают. Равным образом не было и наводнений. Но ре- зерв для наводнений держится всегда наготове в виде Иссыкского озера, которое возвышается над городом, подобно громадной чаше с водою, и в любое время может быть опрокинуто на спину обитате- ля [Троцкий: 41]. Эти природные катаклизмы, все еще актуальные как в 1930-е гг., так и позднее, описываются Домбровским исключительно как пе- режиток прошлого, как характеристика города Верного, о все еще существующей опасности речи не идет. Во-вторых, в Алма-Ате существовали проблемы городской инфраструктуры, прежде всего, отсутствовали системы водопро- вода и канализации, которые обусловливали низкий уровень здравоохранения. В докладе 1928 г. Совету Народных Комисса- ров РСФСР об Алма-Ате говорится: Снабжение населения питьевой водой происходит из реки Алма- Атинки, либо путем развоза воды в бочках, либо непосредственно из арыков, идущих из этой реки. <…> Непроницаемые выгреба от- хожих мест и помойных ям отсутствуют, отбросы дворов смываются в арычную сеть <…> Тифозные и прочие желудочно-кишечные забо- левания в значительном количестве имеют место круглый год… [Ис- тория Алматы: 157]. С. Ким 215 Тифозные эпидемии, участившиеся именно в 1930-е гг., объясня- ются и третьей существенной проблемой не только для Алма-Аты, но и для всего региона — большой социальной мобильностью, связанной с голодом 1932–1933 гг. (преимущественно из сел в города). Последствия голода, вызванного коллективизацией, конечно, этим не ограничиваются. Отметим также критическое сокращение населения (убыль между 1926 г. и 1939 г., согласно переписям, составила более 36% всего населения [История Казах- стана: 284]), тотальный кризис сельского хозяйства и ненормиро- ванный приток сельского населения в города, вследствие чего в них ухудшалось санитарное состояние, обострялась криминаль- ная ситуация, учащались столкновения на этнической почве. Как свидетельствует записка к протоколу № 88 заседания Областного бюро ВКП(б) от 1932 г., в начале 1930-х гг. в Алма- Ате борьба с уголовной преступностью была организована на очень низком уровне. Среди главных проблем называются от- сутствие ночной оперативной группы в составе милиции, слабая борьба с хулиганством, недостаточный контроль над преступни- ками (260 случаев побега только за 20 дней июля), крайне низкая раскрываемость преступлений. Также говорится о том, что Алма- Ата, «находясь на пути между Сибирью (Новосибирск) и Сред- ней Азией (Ташкент), <…> является местом остановок гастроли- рующего элемента» [История Алматы: 200–201]. Как видно из этого далеко не исчерпывающегося списка, го- род был далек от того идеализированного образа, стремящегося к райскому саду, который конструирует в романах Домбровский. Мы предполагаем, что автор идеализирует Алма-Ату, чтобы ак- туализировать традицию романтического описания экзотической местности в русской литературе, в первую очередь Кавказа, а так- же сопутствующие этой традиции смысловые поля. Важно подчер- кнуть романтическую пейзажную метафорику (деревья — «во- сточные танцовщицы», цветы — «свадебные покрывала», отроги гор — «два мощных сизых крыла над городом», тополь — «черно- кожий, шумливый великан» и т. д.). Героиня Клары, по словам автора, «красивая, тонкая, черноволосая, смуглая казашка», срав- нивается с «индуской и черкешенкой» [ХД: 11, 12, 14, 59]. Одним из претекстов в этом отношении была повесть «Казаки» Толстого, с которой дилогию роднит множество сходных микромоти- 216 Алма-Ата 1930-х гг. в дилогии Домбровского вов (удаление из Москвы, новая жизнь и отказ от прежней, встре- ча человека с общим московским прошлым и пр.). Кроме внешнего сходства двух локусов (Алма-Аты и Кавказа): горы, периферийное расположение (удаленность от Москвы и Пе- тербурга), провинциальность, этническое разнообразие и пр., здесь сходятся и ассоциативные поля. Кавказ XIX века, который в ро- мантическом сознании ассоциируется с кавказскими войнами, освободительной борьбой и свободой как таковой, проецируется на раннесоветскую Алма-Ату. Таким образом город ссылки пара- доксально предстает более свободным от политического и соци- ального давления, чем Москва — родной город героя. Сама ссылка в романах является определенным возвращением в потерянный рай. Автор создает оппозицию Алма-Ата – Москва, на которую с привлечением романтического дискурса, связанного с Кавказом, накладывается другая оппозиция свобода – несвобода. На первых страницах романа мы видим противопоставление Алма-Аты и Москвы: Выезжал я из Москвы в ростепель, в хмурую и теплую погоду… Провожали меня с красными прутиками расцветшей вербы… Боль- ше ничего не цвело. А здесь я сразу очутился среди южного лета. Цвело все, даже то, чему вообще цвести не положено — развалив- шиеся заплоты (трава била прямо из них), стены домов, крыши, лужи под желтой ряской, тротуары и мостовые [ХД: 11]. Мы видим антитезу по признаку цветения и цвета. В Москве ни- чего не цветет, в Алма-Ате, городе-саде, цветет абсолютно все. Далее описания Москвы преимущественно сопровождаются эпи- тетами «хмурый» и «серый», тогда как Алма-Ата изобилует раз- личными красками. Так, например, описывается дом героя, в ко- тором он провел детство: «Когда мне было лет десять, мы жили в Москве в большом хмуром пятиэтажном доме, и самое лучшее в нем был чердак» [Там же: 18]. А вот его детское воспоминание о Чистых прудах: Скука и тоска… третий круг, это заклещенные намертво за руку несчастные господские дети. И он тоже господское дитя, и его тоже заклещили и тащат. Солнце палит, оркестр гремит. Круг движется медленно-медленно, и не выкрутишься, не выпросишься, не убе- жишь [ФНВ: 44]. С. Ким 217 Здесь появляется мотив несвободы, связанный с конкретным мес- том — Чистыми прудами и, соответственно, Москвой. В более широком масштабе противопоставление городов под- крепляется сравнением алма-атинского Вознесенского собора и северных храмов в целом: А внутри [Вознесенский] собор огромен. Его своды распахнуты, как шатер: под ними масса южного солнца, света и тепла. <…> И вооб- ще в этом лучшем творении Зенкова столько простора, света и сво- боды, что кажется, будто какая-то часть земного круга покрыта купо- лом. Это очень южный храм, в нем все рассчитано на свет и солнце. Мы, северяне, знаем совершенно иные храмы. В них потолки низки и давят, в них пространство зажато и стиснуто в узких углова- тых сводах. В них темно, тесно и страшно [ХД: 17–18]. Описание интерьера северного храма, будучи рассматриваемым в рамках оппозиции Москва – Алма-Ата, относится к московско- му полюсу и напоминает описание тюремной камеры. Алма-атин- ская же природа связывается со свободой и служит контрастным фоном по отношению к «длинному, серому» зданию НКВД — как бы единственной чужеродной для утопического города пост- ройке. Ю. М. Лотман в упомянутой выше статье говорит о героях, которые «несут вместе с собой и свойственный им locus» [Лот- ман: 10], здесь же можно говорить о том, что носителем москов- ского локуса является алма-атинское здание НКВД. И сами со- трудники, покинув это здание, будто бы подчиняются законам города и забывают о своей работе. Так, следователь Нейман, по пути домой наблюдая горную реку у края города …скидывал со своих плеч, как тяжелую ведомственную шинель, все это серое длинное здание с площадью Дзержинского, со всеми его постами, секретками, кабинетами, несгораемыми шкафами, тюрем- ными камерами, голыми коридорами и бессонными лампами — и оставался простым немудрящим человеком [ФНВ: 349]. Чужеродно это здание во многих отношениях: начиная от цве- та (серое здание посреди яркого цветущего города-сада) вплоть до прагматики — в нем люди лишаются свободы, а город, как мы говорили выше, является пространственным воплощением сво- боды. Неудивительно, что его предместья многими героями рас- сматриваются как путь возможного побега. Бригадир Потапов в ХД в горах прячется от ареста, в ФНВ Зыбин, опасаясь, что в его 218 Алма-Ата 1930-х гг. в дилогии Домбровского доме проводится обыск, задумывается о побеге на реку: «До Или верст тридцать пять. Туда ходят порожняки. Вскочил на поднож- ку и уехал, и до утра его не хватятся» [ФНВ: 80]. Интересно, что о побеге подумывает и сам следователь Нейман: В тихие сумрачные часы он часто прикидывал, а что случится, если он вдруг сорвется и однажды среди работы встанет из-за стола, оде- нется и тихонечко-легонечко, никого ни о чем не предупреждая, вый- дет и пойдет прямо-прямо до последней городской скамейки. Тут как раз стоят автобусы, он сядет в любой из них: все они идут в горы. Проедет первый мостик, проедет второй, тут кончается предместье, и к шоссе подступают горы — посвежеет, запахнет снегом, хвоей и землей, — и замелькают станции со странными ласковыми назва- ниями… [Там же: 349]. В романах Домбровского, как мы пытались показать, актуализа- ция романтических ассоциаций и смысловых схем являлось глав- ной причиной идеализации образа города, в значительной степени не совпадающего с реальной Алма-Атой 1930-х гг. В дальнейшем мы планируем проанализировать диахронный корпус текстов, описывающих город, и наметить эволюцию его культурного об- лика в историко-литературной перспективе. ЛИТЕРАТУРА История Алматы: История Алматы в документах. Алматы, 2008. Т. I. История Казахстана: История Казахстана с древнейших времен до на- ших дней: В 5 т. Алматы, 2010. Т. IV. Лотман: Лотман Ю. М. Проблемы художественного пространства в прозе Н. В. Гоголя // Труды по русской и славянской филологии. Тарту, 1968. Вып. 202. Троцкий: Троцкий Л. Д. Дневники и письма. М., 2015. ФНВ: Домбровский Ю. О. Факультет ненужных вещей. Алма-Ата, 1989. ХД: Домбровский Ю. О. Хранитель древностей. М., 1991. «СОЗВЕЗДИЕ КОЗЛОТУРА» ФАЗИЛЯ ИСКАНДЕРА И МОЛОДЕЖНАЯ ПРОЗА: КОМПОЗИЦИЯ, СЮЖЕТ, ЯЗЫК Евгения Сечина (Москва) К середине 1960-х гг. нарастает ощущение, что молодежная про- за, путь которой был начат десятью годами ранее повестями Ана- толия Гладилина («Хроника времен Виктора Подгурского», 1956) и Анатолия Кузнецова («Продолжение легенды. Записки молодо- го человека», 1957), а на рубеже десятилетий продолжен пове- стями Василия Аксенова («Коллеги», 1960; «Звездный билет», 1961), исчерпала свои возможности. Она дала нового героя — молодого человека, «усомнившегося в затверженных с детства истинах» [Лейдерман: 152], с его особенным ироническим язы- ком и «характерной позицией все и всех, в том числе и себя само- го, оценивающего и переоценивающего <...> рассказчика» [Чуда- кова: 239]. Герой отказывается идти по накатанному пути, пыта- ется стать профессионалом в непривычном для себя деле, что сопровождается известными трудностями; параллельно герою предстоят испытания и в романтических отношениях (обычно он переходит от безответной влюбленности или столкновения с не- верностью к чувству более счастливому)1. Открытый финал, ко- торый предполагает эта схема (преодолев все препятствия, герой отправляется во взрослую жизнь), не столько разрешает конф- ликт между сомневающимся героем и окружающей его жизнью, сколько дает возможность уйти от ответа. 1 О том, как в этой схеме сочетаются элементы, свойственные канониче- скому соцреалистическому роману (например, фигура «наставника», который перед смертью «передает эстафету» молодому герою) с эле- ментами, отталкивающимися от прежнего канона (в частности, «цент- робежные» тенденции вместо «центростремительных»), см.: [Clark: 227–231]. 220 «Созвездие Козлотура» и молодежная проза В поисках новой опоры сами авторы молодежной прозы отхо- дят от уже сложившегося канона. Гладилин пишет «Историю од- ной компании» (1965), в которой показаны герои молодежной по- вести «десять лет спустя», а центральным выбран именно такой персонаж, который потерпел крах всех надежд. Аксенов обра- щается к гротеску: теперь вокруг героя-романтика выстраивается его собственный, свободный и гармоничный мир (ср. рассказы 1964–65 гг.: «Жаль, что вас не было с нами», «Победа»). Другие писатели переосмысляют устоявшуюся традицию: Стругацкие обыгрывают шаблоны повести о молодых ученых-энтузиастах, конструируя фантастический мир «Понедельника...» (1964–65); в «Двух товарищах» Войновича (1967) история о непонятливых взрослых и романтическом ощущении свободы перерастает в не- веселое размышление о подчинении силе и самооправдании. Ог- лядывается на молодежную прозу и Фазиль Искандер в повести «Созвездие Козлотура» (1966): здесь и опора на накопленный литературный опыт, и развитие ключевых мотивов молодежных повестей, и содержательная полемика — в особенности с аксе- новским «Звездным билетом». К молодежной прозе в «Созвездии Козлотура» отсылает прежде всего сюжетная канва, в особенности отправная точка: молодой герой стремится добиться успеха в новом деле и не без наивности связывает свои ожидания с мечтами о любви («Теперь я стану настоящим журналистом, и она многое поймет и оценит. Что именно она поймет, я представлял смутно, но то, что она оце- нит меня, казалось мне бесспорным» [Искандер: 13]. Ср. с глади- линским Виктором: «Надо зверски работать. Тогда Нина будет чаще ласково смотреть на него» [Гладилин: 19]). Детали транс- формируют привычную формулу: у искандеровского героя, сколь- ко бы ни подчеркивалась его наивность, уже есть опыт изгнания из редакции «одной среднерусской молодежной газеты»; вместо обычного для героя молодежной повести путешествия в неизве- данное пространство ему предстоит возвращение в мир «малень- кой, но симпатичной» южной республики, экзотический для чи- тателя, но знакомый герою. Мучительные для героев Гладилина, Кузнецова и Аксенова любовные переживания сменяются легкой комедией, которая не сопровождает героя на протяжении всей повести, а только обрамляет связанные с «козлотуризацией» со- бытия. Все эти уточнения, однако, не отменяют первой ассоциа- Е. Сечина 221 ции, возникающей у читателя. Более того, инерция читательского восприятия заставляет неосознанно сближать действие исканде- ровской повести с привычными сюжетными ходами2. Главное, что отличает повесть Искандера от предшествующих произведений того же жанра — конфликт, на котором она стро- ится. В молодежной прозе внешний и внутренний конфликты совпадают: герои-идеалисты побеждают зло (чаще всего персо- нифицированное: завхоз-жулик и т. п.) и вместе с ним — неуве- ренность в собственных силах и целях. Внутренний конфликт в «Созвездии Козлотура» разрешается тем, что всеобщее наваждение и сила страха способны подчинить себе не только поведение, но и мысли персонажа (и поворотный момент, когда герою в разговоре с редактором удается преодо- леть «унизительное оцепенение страха», не отмечен никакой внешней победой). Оттого и в заглавном образе искандеровской повести отмечается прямая полемика со «Звездным билетом». У Аксенова видимый разным персонажам «звездный билет» — 2 Косвенное тому доказательство — те трансформации, которые сю- жет повести претерпевает в суждениях исследователей: происходит сдвиг в сторону привычной для молодежной повести модели. Так, Н. Иванова пишет, что, «воочию убедившись в том, что <...> лозунг “Козлотур — наша гордость” <...> никакого отношения к ре- альности не имеет <...>, корреспондент пишет не славословие, кото- рого от него ждут, а очерк о реальном состоянии дел» [Иванова: 127], — то есть идет на принципиальный конфликт с начальством ради стремления к истине (как делал герой молодежной прозы). Между тем сам корреспондент пересказывает собственный очерк так: «Козлотур стоял в центре очерка и выглядел великолепно. Село Ореховый Ключ ликовало вокруг него...» [Искандер: 124–5]. Если он и получает обвинение в том, что статья его «вредная», то, во всяком случае, не потому, что не пытался сделать ее «проходной». В другом изложении история «козлотуризации» переплетается с историей романтических отношений героя: «Герой повести счаст- ливо познакомился с одной чудесной девушкой <...>. Это было еще в ту пору, когда герой был целиком захвачен идеей “козлотуризма” и легко находил на ночном небе некое созвездие, напоминавшее ро- гастую голову легендарного <...> животного» [Лебедев: 36]. Такая хронологическая и чуть ли не причинно-следственная соотнесен- ность двух линий характерна для молодежной прозы — в «Созвездии Козлотура» же и протяженность, и последовательность событий иная. 222 «Созвездие Козлотура» и молодежная проза символ не только романтической тяги к экзотическому, но и не- преложной истины, которая объединяет всех, кто к ней стремится, напоминающий кантовское высказывание о звездах и нравствен- ном законе. Этот символ оптимистический потому, что не рас- слышанные вовремя слова («Виктор говорит что-то уже совер- шенно непонятно насчет звезд» [Аксенов 1961a: № 7, 56]) не ис- чезают, цепочка не прерывается. Созвездие Козлотура — знак одновременно обнадеживающий и тревожный. Обнадеживающий потому, что наваждение развеивается без следа («Но как я с тех пор ни смотрел, никак не мог уловить ничего подобного. Созвез- дия Козлотура не было видно, хотя на небе было много других созвездий» [Искандер: 177]). Тревожный потому, что в мире не остается ничего, что было бы ему неподвластно. Внешняя составляющая конфликта проявляется в том, что противостоять герой вынужден не столько лично редактору Ав- тандилу Автандиловичу, который «любуется его замерзанием», сколько универсальным механизмам власти. Не случайно пере- кликается их состояние: впадает в «унизительное оцепенение» один, «цепенеет, как кролик, под гипнозом формулы» другой; веет холодом, словно бы «атмосферой заоблачных высот» от на- чальника, который собирается распечь подчиненного, и словно исходит «космический холод» от молодого журналиста, когда он пытается показать случайно встреченной парочке созвездие Коз- лотура [Там же: 128–129, 103] — эти ощущения порождены од- ной системой. В истории о первой командировке начинающего журналиста с передовой бригадой рыболовецкого колхоза прослеживается явная ирония Искандера над утопической мечтой молодых геро- ев, которые хотят найти осмысленное занятие и не ставить под сомнение систему в целом. Эта история напоминает, как работа- ют в рыболовецком колхозе герои «Звездного билета», каким романтически-чудесным выглядит это занятие («все было чудес- но: и сиреневое море, и старый баркас, и ребята, ловкие, сильные, неутомимые» [Там же: 35]) — и к какому немыслимому для геро- ев «Звездного билета» завершению она приходит: Через пятнадцать минут всю рыбу выменяли на деньги и продукты натурального хозяйства <...> Потом они мне объяснили, что рыбоза- вод такое количество все равно не берет <...> я понял, что очерк пи- Е. Сечина 223 сать нельзя, и мне ничего не оставалось, как написать «Балладу о рыбном промысле», где я воспел труд рыбаков, не уточняя, как они воспользовались плодами своих трудов [Искандер: 35]. На первом плане в «Созвездии Козлотура» не раскол между геро- ем и всем остальным миром, а оппозиция абсурдной идеологии и здравого смысла. На конфликт этих двух миров проецируется и мотив разговора на разных языках, служивший в молодежных повестях для того, чтобы отделить героя и его сверстников от остальных персона- жей. Если в «Хронике...» Гладилина тема «своего» языка друже- ской компании была только намечена несколькими закавычен- ными «железно» и «кинуть кости», то в «Коллегах» Аксенова иронический и игровой язык становится уже принципиальным и последовательным выбором героев, и даже ключевой вопрос повести задан им в шутовской форме («Куда клонится индекс, точнее, индифферент ваших посягательств?») [Аксенов 1961b: 13]. В «Звездном билете» в фокусе авторского внимания оказыва- ется уже не только игровой язык молодых героев, но и та неесте- ственная речь, которой он противостоит, — а узнается она по предсказуемости и повторяемости. В разговоре чувствуется фальшь, — как будто он был составлен из уже готовых театраль- ных реплик («Мы с ним сыграли какой-то скетч из сборника од- ноактных пьес для клубной сцены»). Первое неприятное ощуще- ние от самодовольного артиста Долгова возникает от того, что он мысленно повторяет собственные реплики («Ограниченный че- ловек! Как-нибудь вверну про него мимоходом Теплицкому — ограниченный, мол, человек»); в речи председателя колхоза от- талкивает тем, что в ней воспроизводятся газетные клише [Аксе- нов 1961a: № 6, 15, 32]. У Искандера на лексических и композиционных повторах строится изображение мира пропаганды и искаженной ею дейст- вительности. Так, к примеру, повторяются реплики, обрамляю- щие сцену, в которой рассказчик единственный раз видит козло- тура вживую («нэнавидит», — восклицает председатель; «он один сильнее всех», — объясняет мальчик девочке прежде, чем коз впустят в загон к козлотуру; «он один всех победил», — про- должает разъяснения мальчик, когда коз выпускают из загона, чтобы козлотур их не покалечил; «нэнавидит!» — повторяет 224 «Созвездие Козлотура» и молодежная проза председатель [Искандер: 85–87]). До отдельных жестов и фраз воспроизводится разговор с изобретателем козлотуризации Пла- тоном Самсоновичем, которому приходит в голову очередная идея («пока молчи», — таинственно подытоживает он всякий раз). Но и здесь есть характерное отличие от повести Аксенова. В «Звездном билете» многообразные регистры фальшивого, не- естественного языка всякий раз связываются с конкретным пер- сонажем (язык газетной передовицы — председатель, повторы речевые и мысленные — актер Долгов, и т. п.). У Искандера такая привязка снимается. Так, формула, которая механически воспро- изводится в газетных статьях о козлотуре («интересное начина- ние, между прочим <здесь и далее курсив наш. — Е. С.>»), отда- ется эхом в словах чуть ли не каждого персонажа, с которым заговаривает корреспондент. Ее произносят с разной интонацией: то подделываясь под тон начальства (председатель колхоза — приезжему лектору: «конечно, это интересное начинание, това- рищ Вахтанг»), то ища в привычных словах не высказываемые прямо подтексты (Валико — корреспонденту, пытаясь узнать ис- тинные причины «козлотуризации»: «хорошее начинание, между прочим»), то нейтрально (капитан милиции, стоит ему услышать, что повествователь возвращается из колхоза: «знаю, интересное начинание»), то, наконец, издевательски (пьяный рыбак — пове- ствователю: «Приветствую работников печати! <…> Интерес- ное начинание, между прочим…» [Там же: 88, 98, 111, 147]). Такой хор голосов создает ощущение, что абсурдом охвачен весь мир. В «Звездном билете» метафора разговора на разных языках реализуется. Русская речь связывается с языком пропаган- ды («Председатель <...> по-русски он говорил прилично, но каки- ми-то газетными фразами. <...> Прямо скажу, я не особенно понимаю этот язык» [Аксенов 1961a: № 7, 66]). Она противопо- ставлена эстонской речи на эстонском языке, которая — непо- нятной, но привлекательной: «С пляжа донесся целый аккорд эстонской речи. Эстония шумела вокруг Гали и Димки, и им было хорошо в ее кругу...» [Там же: № 6, 27]. То же обнаруживаем и у Искандера: в похожих ролях выступают русский и абхазский языки, за тем исключением, что (в соответствии с тягой Исканде- Е. Сечина 225 ра не к экзотическому, а к домашнему) абхазская речь привлека- тельна именно своей понятностью3. С проблемой языка связано и одно композиционное решение в «Созвездии Козлотура». На общем фоне иронической, игровой речи молодых героев «положительные» высказывания о долге, которые они произносят сами или слышат от наставляющих их на истинный путь старших товарищей, звучат чужеродными и казенными [Лейдерман: 159]. Искандер находит способ ввести в текст прямые и развернутые моральные суждения так, чтобы они не казались неестественными: они формально привязаны к случайным деталям и отделены от основного действия, связан- ного с историей «козлотуризации». Таких отступлений в повести два (между ними заключены два самых насыщенных событиями дня повести: от прибытия в колхоз до редакторского вердикта относительно получившегося в результате поездки очерка). Обра- тимся к первому из них [Искандер: 37–47]. Герой, направляясь в колхоз, глядит из окна автобуса («и без того голубое небо сквозь это стекло делалось неправдоподобно голубым»), видит цепи гор, а среди них (не сразу!) ту гряду уте- сов, под которой лежало село его детства; вспоминает дедушкин дом, которого уже нет (к пространственной дистанции добавляет- ся временная); масштаб незаметно сужается от общей панорамы дома и двора до ковров и картинок, украшающих стены в ком- натах. Чем дальше, тем пристальней повествователь вглядывает- ся в них; за статическим изображением обнаруживается сначала динамика, а потом и целые сюжеты. Наконец, последний из не- скольких плакатов, на которых задерживается внимание (точнее, даже не сам плакат, а нелогичность подписи к нему) становится поводом, чтобы произнести: «Может быть, самая трогатель- ная и самая глубокая черта детства — бессознательная вера в необходимость здравого смысла». Далее следует размышление о разумности мира, которая противостоит жестокости и глупости. Все воспоминание движется, замедляя ход, к одной конкретной 3 В разговоре с начальством обнаруживается эвфемизация: «…хоро- шее начинание, но не для нашего климата»; между собой, по-абхаз- ски, говорят о том же: «…чтоб я [козлотура] съел на поминках того, кто это придумал» [Искандер: 86]. 226 «Созвездие Козлотура» и молодежная проза детали и от нее мгновенно переходит к самому абстрактному рассуждению. Второе отступление [Искандер: 131–134] как бы повторяет ло- гическое развитие первого. Начинается оно с того, что задана пространственная дистанция («Когда я проходил по нашей глав- ной улице...»); здесь же обнаруживается и подчеркнутое логиче- ское отделение от предыдущих событий: прогулка эта не мотиви- рована внешними обстоятельствами, цели ее мы не знаем. Повто- ряется образ, которым открывалось первое вступление (там авто- бусное стекло «как бы показывало небу, каким ему следует быть»; здесь за стеклянной стеной живые люди видятся манекенами — снова идея мнимого идеала: «[манекен] призывает нас брать с не- го пример»). За пространственным отделением от основного дей- ствия следует и хронологическое («я с детства...»). И наконец, мгновенная пугающая картина (снова переход от статики к дина- мике, сначала жестов, а потом стоящих за ними чувств: усмешка проглядывала сквозь усы и бородку плакатного мужичка, в дви- жении мнимых манекенов чувствуется злая насмешка) сменяется общим рассуждением о духовной отзывчивости и заинтересован- ности в сущности понятий, которая не терпит приблизительно- сти. Найти в истории «козлотуризации» черты, против которых направлены эти высказывания, нетрудно (здравому смыслу про- тиворечит само небывалое изобретение, а «заинтересованности в сущности понятий» — механическое воспроизведение одних и тех же формул, которым сопровождается его внедрение); но принципиально важен заданный ими масштаб разговора об обще- человеческих ценностях. Герои молодежных повестей постоянно поверяли житейские ситуации нравственным идеалом и пытались увидеть его за приевшейся демагогией: Ребята, неужели вы думаете, что мы с вами приспособлены для ком- мунизма? <...> предложили нам соревноваться за звание экипажей комтруда, мы голоснули, и все <...> меня страшно возмущает, когда люди на собраниях поднимают руки, а думают совсем о другом» [Ак- сенов 1961a: № 7, 52]. Искандер от этой поверки не отказывается, но с нашей точки зрения, в его повести дело не в конкретных исторических обстоя- тельствах и не в воспитании нового человека, а в неизменных за- конах человеческого устройства. Е. Сечина 227 Выше мы говорили о типовом оптимизме, который звучал в финале молодежных повестей (так, «Продолжение легенды» за- вершалось выводом героя: «а теперь действительно передо мной открываются везде дороги»4 и плакатно-ленинским решением «учиться, учиться» [Кузнецов: 59]). Следует уточнить, что шат- кость этого оптимизма почувствовал уже Аксенов. Его «Звезд- ный билет» заканчивается вопросом: «Билет, но куда?» — и ни ощущение общего дела, ни романтический образ, ни выделенная разрядкой предыдущая, мажорная фраза не отменяют этого мучи- тельного вопроса. Как ни парадоксально, Искандер, в чьей повес- ти показаны и непредсказуемость системы власти, и готовность общества ей угождать, возвращается к обнадеживающему фина- лу [Искандер: 176–177]. На последних страницах «Созвездия...» собраны те образы и мотивы, которые порознь появлялись в по- вести, когда речь заходила о разумной и счастливой жизни. Это и пейзаж («бухта со стороны заката золотилась и пламенела, медленно угасая к востоку...»), напоминающий об испытанном ранее при встрече с морем ощущении «наиредчайшего сча- стья» [Там же: 154], и надежда на будущую счастливую любовь; и мимолетное напоминание о том, как правильно жить. Автор подводит читателя к мироощущению, что поток жизни сможет растворить в себе все пустое, с чем еще предстоит встретиться. ЛИТЕРАТУРА Аксенов 1961a: Аксенов В. П. Звездный билет // Юность. 1961. № 6–7. Аксенов 1961b: Аксенов В. П. Коллеги. М., 1961. Гладилин: Гладилин А. Т. Хроника времён Виктора Подгурского // Юность. 1956. № 9. Иванова: Иванова Н. Б. Смех против страха, или Фазиль Искандер. М., 1990. Искандер: Искандер Ф. А. Созвездие Козлотура. М., 2004. Кузнецов: Кузнецов А. В. Продолжение легенды. Записки молодого че- ловека // Юность. 1957. № 7. Лебедев: Лебедев А. И смех, и слезы, и любовь: О творчестве Фазиля Ис- кандера // Литература в школе. 1992. № 1. 4 Неестественным порядком слов эта фраза, по-видимому, обязана строчке из песни Лебедева-Кумача: «Молодым везде у нас дорога». 228 «Созвездие Козлотура» и молодежная проза Лейдерман: Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская ли- тература: 1950-е – 1990-е годы. М., 2003. Т. 1. Чудакова: Чудакова М. О. Заметки о языке современной прозы // Новый мир. 1972. № 1. Clark: Clark, K. The Soviet novel: history as ritual. Bloomington: Indiana UP, 2000. ВЛАСТИТЕЛЬ И СОВЕТОДАТЕЛЬ: ДВА ИДЕОЛОГИЧЕСКИХ СЮЖЕТА ПОЭМЫ ДАВИДА САМОЙЛОВА «СТРУФИАН» Екатерина Тупова (Москва) Полемика Давида Самойлова с А. И. Солженицыным — сюжет довольно известный, но, к сожалению, мало изученный. Дневни- ки и письма Самойлова свидетельствуют, что поэт на протяжении всей жизни следил за публицистической, общественной и худо- жественной деятельностью Солженицына. Как отмечает вдова Самойлова, «Солженицын интересовал Д. С. пристально, пожалуй, как никто из современников. Ведь именно Александру Исаевичу в глухую пору безгласности выпало стать сосредоточием и эпицентром политических, социальных и метафизических страстей» [Медведева: 694]. В начале 1970-х гг., вскоре после выхода в свет «Августа Четырнадцатого»1, Самой- лов начал набрасывать «Вопросы» — текст, в котором формули- рует свои возражения Солженицыну, вступает в заочный диалог о ряде ключевых философских проблем, поднятых в эпопее. «Воп- росы» так и не будут закончены, тем не менее, слухи о работе Самойлова дойдут до автора. Солженицын предложит вынести дискуссию в самиздат, но Самойлов ответит отказом. Несмотря на уход от публичной дискуссии, уяснение собственных позиций 1 «Август Четырнадцатого» был опубликован в Париже в издательстве YMKA-PRESS в 1971 г. Самойлов почти сразу познакомился с тек- стом (запись от 17 октября того же года: «Прочел “Узел” Солжени- цына». Пишу об этом» [Самойлов 2002: II, 57]). Книга живо задела Самойлова. В статье «Александр Исаевич» (начатой в 1971 г.) Са- мойлов говорит о толстовских корнях Солженицына и замечает по- лемику с учением Толстого. 230 Властитель и советодатель по тому кругу идей, который очертил автор в ту пору еще строяще- гося «Красного Колеса», оставалось для Самойлова актуальным2. Полемика с Солженицыным принимает художественные фор- мы в поэме «Струфиан» (1974). Современники поэта видели в шут- ливом переложении сюжета о старце Федоре Кузьмиче3 ирониче- скую отсылку к «Письму вождям Советского Союза» (1973) Сол- женицына. Сам Солженицын определенно и довольно желчно укажет на связь «Струфиана» с «Письмом вождям...»: Итак: всю жизнь, в жажде покоя, остерегался Самойлов печатать стихи с общественным звучанием. Но однажды всё-таки не уберёгся, заманчиво — и стезя общественного поэта, и неопасно: ударить по «Письму вождям» Солженицына: «Дабы России не остаться / Без колеса и хомута, / Необходимо наше царство / В глухие увести места — / В Сибирь, на Север, на Восток...». Ну, и собрал сколько-то благожелательных хихиканий среди московских образованцев — впрочем, не единодушных [Солженицын 2003: 175]. Ср. также: «Давиду очень понравилось переданное мной “мо” Гершуни4: “Достал «День поэзии” <М., 1975>?» — «А что там?» — «Самойлов, “Письмо вождям”» [Харитонов: 24]. Реак- ция читателей была адекватна замыслу поэта5. В письме к Л. К. Чу- ковской, Самойлов, в частности, писал, цитируя строки из «Стру- фиана»: Можно ли накладывать табу на проблему столь жгучую, как пропо- ведь А. И.? Ведь эта проповедь, учитывая его авторитет, одно из важ- нейших «намерений об исправленьи Империи Российской». Как же избежать разговора об этом «прожекте»? И можно ли жить, не оцени- 2 В статье о Солженицыне, опубликованной в 1991 г., но составляв- шейся и дополнявшейся с 1971 г., Самойлов вернется к критике «Ав- густа Четырнадцатого». 3 Написание имени старца варьируется: Толстой писал отчество свое- го героя без мягкого знака (Кузмич), Д. Самойлов — с мягким зна- ком (Кузьмич). 4 Владимир Львович Гершуни (1930–1994) — поэт, диссидент. 5 В записи от 1–3 марта 1974 г., где Самойлов излагает свое отноше- ние к сочинению Солженицына, поэт называет «Письмо вождям…» «планом переустройства России» и дает ему характеристику: «вечная клоповщина» — то есть осмысляет его через историческую призму. Е. Тупова 231 вая его, прежде всего с нравственной стороны (14 декабря 1975) [Са- мойлов 2004: 37]. В трактате Кузмича действительно можно найти аналоги поло- жениям письма: подобно Солженицыну, Федор Кузмич видит в западном влиянии опасность для «русского смысла» [Самой- лов 2005: 114]. (Ср. у Солженицына: «Мы и так слишком долго и слишком верно шли за западной технологией» [Солжени- цын 1974: 22]). Федор Кузмич предлагает увести царство в «Си- бирь, на Север, на Восток» [Самойлов 2005: 114]. (Ср. «И в том — русская надежда на выигрыш времени и выигрыш спасения: на наших широченных северовосточных земельных просторах, по нашей же неповоротливости четырех веков, еще не обезобра- женных нашими ошибками <…>. Эти пространства дают нам надежду не погубить Россию в кризисе западной цивилиза- ции» [Солженицын 1974: 24]). Прежняя идеология, по мнению Федора Кузмича, никуда не годится, ее главный порок — замах на решение глобальных проблем. Он призывает к духовному об- новлению общества через восстановление веры. Здесь ирониче- ски передаются идеи «Письма вождям…», особенно разделов «5. Развитие внутреннее, а не внешнее» и «6. Идеология». Мы полагаем, что в поэме Самойлов полемизирует не только с «Письмом вождям», но и с важными мировоззренческими реше- ниями Солженицына, обозначенными в «Августе Четырнадцатого». Для понимания позиции Самойлова по отношению к проекту Солженицына принципиально значимы его общие представления о возможности диалога власти и интеллигенции. Незадолго до создания поэмы Самойлов задумывает сочинение, которое позд- нее станет пьесой «Фарс о Клопове, или Гарун аль Рашид»6. 6 Первые записи, связанные с замыслом этого сочинения, относятся к зиме 1963 г., но только пять лет спустя, в 1968 г., Самойлов нахо- дит необходимую интонацию и приступает к активной работе. Пьеса будет завершена зимой 1981 г. (об этом свидетельствует дневниковая запись от 21 февраля: «Окончил “Клопова!”» [Самойлов 2002: II, 154]. В письме к Л. К. Чуковской, датированном мартом 1981 г., пи- шет: «Уже, кажется, писал Вам, что закончил (совсем) пьесу. И сразу уже начал ее снова перепечатывать, внося разные правки. Надеюсь в конце марта прочитать пьесу Вам. Называется она “Фарс о Клопове, или Гарун аль Рашид”. Название — хотя сейчас на афишу. Но на это 232 Властитель и советодатель Смысловой центр «Фарса…» — проблема частного человека, от- крывающего глаза властителю, дающего ему советы. Интерес к фигуре титулярного советника Анатолия Алексеевича Клопо- ва (1841–1927), одержимого идеей исправления империи, Самой- лов испытывал с начала 60-х гг. Клопов с 1898 до 1917 г. нахо- дился в переписке с императором Николаем II, сообщая ему свои наблюдения о жизни в столице и провинции и обусловленные ими предложения о реформировании государства. В Клопове Са- мойлов увидел не только примечательного исторического персо- нажа, но и типический характер. В дневниковых записях «кло- повщина» становится именем нарицательным, используется как синоним «мечтательности», «идеализма», веры в возможность инициировать словом социальные изменения. Показательно, что имя Солженицына появляется рядом с размышлениями об этом явлении наряду с именем Толстого. Напомним приводившуюся частично выше запись от 1–3 марта 1974 г.: «Солженицын про- должает играть председателя земшара. Он написал свой план пе- реустройства России и отправил его правительству. Вечная “кло- повщина”» [Самойлов 2002: II, 73]. Несколькими днями позже, 9 марта, Самойлов вновь рассуждает о «клоповщине»: В России великий гражданин обязательно — ругатель. А чтобы руга- тельство его было услышано, должен и ругать на уровне ругаемых. Кто кого переплюнет. Хуже всего, когда такой герой выступает с по- ложительной программой, да еще и посылает ее ругаемым. Тут и ле- зет «клоповщина». «Клопова» надо писать в виде повести. Теперь все ясно [Там же: 74]. Упоминание «клоповщины» и «идеализма» возникает и в связи с другим текстом, читавшимся несколько раньше. 15 февраля надеюсь слабо» [Самойлов 2004: 161]). В 1981 г. Самойлов читает «Клопова» московским и ленинградским знакомым, фиксирует в дневнике их реакции (28 марта, 10, 20, 26 апреля, 26, 29 июня, 5, 14 июля, 13, 27 августа, 9, 18 сентября [Самойлов 2002: II, 155– 157; 159–160; 162–163]). Пьеса была принята неплохо, но, видимо, поэт рассчитывал на большее: «Мой замысел не понят... Нужен те- атр!» (5 июля 1981) [Там же: 159]. В 1981 г. пьесу прочли Г. А. Товсто- ногов и Ю. П. Любимов, в 1985-м — А. В. Эфрос. Однако «Фарс…» так и не был поставлен. Опубликована пьеса была уже после кончи- ны автора; см. [Самойлов 2015; Петрополь]. Е. Тупова 233 1971 г.: «Письмо Льва Толстого Николаю II (в «Былом»). Даже в Толстом «клоповщина». «Клоповщина» — явление не русского рабства, а русского идеализма. Вот смысл пьесы. Я это чувство- вал, но не формулировал так точно» [Самойлов 2002: II, 50]. При этом Л. К. Чуковской, увидевшей в «Клопове» аллюзию на Сол- женицына, Самойлов разъясняет свою позицию: Его я не собирался трогать. Тогда я тронул и Льва Николаевича, пи- савшего Александру III и Николаю II. Я писал о клоповщине, чисто русском явлении, о той вере, что они не знают, а им можно что-то объяснить. И удачливый пример Клопова доказывает, что объяснить ничего нельзя, что история идет своим путем, что поезд тронется и раздавит всех действующих лиц. Пьеса безнадежная [Самой- лов 2004: 176]7. Толстой и Солженицын для Самойлова были представителями одного типа: великие писатели, последовательно занимавшиеся жизнеучительством (т. е. зараженные «клоповщиной»). Это объ- ясняет логику включения пародийного переложения «Письма вождям Советского Союза» в сюжет, уже использованный Тол- стым. Дважды возникающее в поэме в связи с Федором (ставшим в Сибири «старцем») имя Толстого8, ясно указывает на неокон- ченные «Посмертные Записки старца Федора Кузмича» (1905) как на текст, в свете которого следует читать «недостоверную повесть». Самойлов решает несколько задач. Он показывает, что рас- слышал толстовские «ноты» письма Солженицына, по композиции 7 Чуковская не приняла замысел и после разъяснения Самойлова. 14 сен- тября 1981 г. она отвечает: «Вы утверждаете, что объяснить что- нибудь им, т. е. царям, гонителям — зряшное дело. Вы неправы <…>. Ни Герценовские обращения к Александру II, ни Толстовские и Со- ловьевские — к Александру III — вовсе не были бесполезны, хотя в ту минуту никого не спасли. Они спасают и очищают души тех, кто писал их (это очень важно), и тех, кто читает их теперь, да неизвест- но и когда может проснуться душа адресата» [Там же: 178]. 8 Во второй главе: «В одной заимке возле Томска / Жил некий старец непростой, / Федором он прозывался. / Лев Николаевич Толстой / Весьма им интересовался»); в восьмой: «А что Кузьмин? Куда девал- ся / Истории свидетель той, / Которым интересовался /Лев Николае- вич Толстой?» [Самойлов 2005: 110–111, 118]. 234 Властитель и советодатель и интонации близкого толстовскому обращению к Николаю II. В то же время Самойлов напоминает об одной из идей «Посмерт- ных записок…»: люди, находящиеся у власти, потому творят без- законье, что сами находятся под властью греха и безумия. Раская- ние в прежнем, внутренний переворот, по Толстому, может по- двигнуть властителя на уход, отказ от власти. Самойлов, по всей видимости, не верил в возможность того, что власть изменится «изнутри», поэтому предлагает такую интерпретацию легенды, где властитель не переживает нравственного переворота. Если в предыстории русского идеалиста-советодателя, Федора Кузьмича, читатель может увидеть динамику характера, то Алек- сандр Первый представлен статично. Инициатива изменений сна- чала идет от «советодателя», который несет властителю свой «проект». А затем — от НЛО, которое, помимо воли действую- щих лиц, снимает с императора необходимость принимать реше- ние. Тем самым Самойлов вместо истории нравственного перево- рота предлагает историю о «невстрече» правителя и советодате- ля. Сомнения и раздумья об уходе самойловского Александра Первого не следствие перелома характера, а реакция на измене- ния политической и общественной обстановки: Уход от власти — страшный шаг. В России трудны перемены И небывалые измены Cужают душно свой кушак [Самойлов 2005: 112]. Как было замечено, «там, где герой Толстого совершает нравст- венный выбор, одноименный герой Самойлова получает чудес- ный подарок» [Немзер: 419]. Подарок этот значим лишь для госу- даря: «…история не кончится, а оставшиеся здесь будут мучиться старыми и новыми проблемами, в том числе тобой (и твоим ухо- дом) накликанными (вроде едва не разразившейся в декабре 1825 года и тогда дорогой ценой остановленной гражданской войны)» [Там же]. В линии Александра I Самойлов обращается к теме ответ- ственности правителя перед народом, отсутствующей в «По- смертных записках...». В 9 главке поэмы говорится о готовящем- ся восстании декабристов — это прямое указание на катаклизмы, поджидающие оставленное отечество. Е. Тупова 235 В статье «Александр Исаич» Самойлов также поднимает тему ответственности правителя перед народом и сравнивает позицию Солженицына и Толстого. Напомним, что Солженицын в «Августе Четырнадцатого» об- ращается к наследию Толстого сразу на нескольких взаимосвя- занных уровнях: упоминает писателя в качестве мировоззренче- ского ориентира нескольких героев; учитывает «Войну и мир» в композиционных решениях (чередует «мирные» и «военные» сцены, делает отступления о роли истории и отдельных лично- стей, значении и ходе войны, внутри которых вступает с Толстым в полемику). Один из пассажей статьи касается фигуры Самсонова — ко- мандующего 2-ой армией во время Восточно-Прусской операции, покончившего с собой после поражения при Танненберге. Эпизод самоубийства занимает в композиции книги Солженицына знако- вую позицию. Не случайно в окончательной (двухтомной) редак- ции им завершается первая книга «Августа Четырнадцатого». В однотомном издании 1971 г. акцент не столь очевиден, но не- сомненно ощутим9. Автор показывает, как Самсонов, верующий человек, прини- мает решение о самоубийстве, чтобы освободиться вместе с те- 9 Окружающие эпизод главы (самоубийство описано в 48 главе) уси- ливают ощущение значимости происходящего не только для одной сюжетной линии, но для композиции всего замысла: в 45 главе Саша Ленартович самовольно покидает часть и встречает Самсонова (ко- торый, как мы знаем, самовольно покинет земную жизнь). Обратим внимание на описание Самсонова в этой сцене: «Да это был генерал Самсонов! На крупном коне и крупный сам, как олеографический картинный богатырь, он медленно объезжал цыганоподобный табор, словно не замечая его позорного отличия от парадного строя» [Сол- женицын 1971: 403]. На наш взгляд оно полемически перекликается со сценой встречи Николая Ростова с императором: «Красивый, мо- лодой император Александр, в конногвардейском мундире, в тре- угольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным негромким голосом привлекал всю силу внимания» [Толстой: IV, 310]. Если Солженицын подчеркивает в Самсонове сходство с русским богатырем, то Толстой называет характер Александра «рыцарски- благородным» [Там же: VI, 24]. 236 Властитель и советодатель лом «от позора, от боли, от груза» [Солженицын 1971: 429]. Са- мойлов комментирует: Вполне современный вариант христианства, без подвига самопо- жертвования, без сострадания, без любви. Вариант христианства фа- деевского, а не толстовского. Фадеев ведь тоже в момент самоубие- ния сопричастился богу. И значит, мирской подвиг самоубиения из раскаяния или от страха перед судом человеческим есть подвиг, угодный богу? И вина перед людьми, вина нелюбви, незаботы, не- спасения, несбережения людей искупается нелюбовью к собственно- му физическому существованию? Достаточно ли одной предсмерт- ной молитвы для искупления пролитой крови? Уж слишком легким было бы искупление, слишком проста амнистия [Самойлов 2014: 524]. Из приведенной цитаты ясно, что поэт реагирует на мысль, с ко- торой не может согласиться — прощение Самсонова, дарование ему покоя, не отвечает самойловскому принципу, выпестованно- му со времен войны — «ни на что не напрашивайся, ни от чего не отпрашивайся» [Там же: 266]. Перед самоубийством генерал Самсонов так же, как позднее Александр из «Струфиана», думает о судьбе родины и принимает решение, увидев в стечение собы- тий «божий перст» (ср. с «божий знак» Федора). Сцена сопро- вождается появлением звезды (ключевого образа и сюжетного «движителя» «Струфиана»10): Отошел на несколько шагов на чистое поднебное место. Заволокло, одна единственная звездочка виднелась. Ее закрыло, опять открыло. Опустясь на колени, на теплые иглы, не зная восто- ка — он молился на эту звездочку. 10 Конечно, звезда — архетипический образ, к тому же, любимый Са- мойловым. Начиная с ранних стихов у Самойлова звезда символизи- рует сокровенные стремления лирического героя, творчество, мечту, любовь, веру (напр., «Извечно покорны слепому труду...» (1946), «Чужие души» (1957), «Выезд» (1966); Отсутствие звезд, как, напри- мер, в «А вдруг такая тьма наступит...» (1946–1947)), или потеря присущих им качеств («слепые звезды» в «Чужих душах») — сигнал тревожной недостачи). В тоже время звездное сияние подчас осмыс- ляется как искушение — искушение ухода от «земных» радостей и земных печалей (напр., «Слово о Богородице и русских солда- тах» (1942–1943)). Е. Тупова 237 Сперва — готовыми молитвами. Потом — никакими: стоял, на коленях, смотрел в небо, дышал. Потом простонал вслух, не стес- няясь, как всякое умирающее лесное: — Господи! Если можешь — прости меня и прийми меня. Ты ви- дишь: ничего я не мог иначе и ничего не могу [Солженицын 1971: 430]. В «Струфиане» образ небесного светила амбивалентен — госу- дарь видит звезду, Федор — божий знак; звезда отрывается от не- бесного свода и сталкивается с землей, что напоминает о звезде Апокалипсиса. После падения статус светила меняется: это не- опознанный предмет, по описанию напоминающий пришельцев из современной поэту фантастики. Появление такой многознач- ной звезды в «Струфиане», на наш взгляд, прямо перекликается со звездой в эпизоде самоубийства Самсонова. Если у Солжени- цына звезда продолжает символизировать высшие силы и покой, то у Самойлова происходит изменение символического значения звезды: сначала появляясь как мечта, знак свыше, она становится действующим лицом, орудием судьбы. Причем автор делает ак- цент именно на трагических последствиях вмешательства НЛО. В этом можно прочесть и рифму к упреку Солженицыну, кото- рый высказывает Самойлов выносит в статье: заменяя «толстов- ские» мотивы ухода (любовь и самопожертвование) на «фадеев- ские» (из раскаяния или от страха перед судом людей). Сочувст- вуя Самсонову, Солженицын, по мнению Самойлова, подменяет настоящие ценности — ложными. Мотив «подмены» «толстов- ских» идей их деформированными аналогами встречается в ста- тье не единожды. Например, Самойлов противопоставляет «те- лесность» Толстого «телесности» Солженицына: В романе, сопоставляемом с «Войной и миром», нет телесного, орга- нического начала личности, начала, у Толстого овеянного духовно- стью, где страдание родов, смерти, боли одухотворено и выравнено духовным началом любви. Телесное начало Толстого заменено му- жицким сексом, разлитым в романе, — сексуальностью без любви и уважения к женщине, однообразно проявляемой в разных персо- нажах. Это если и «Война и мир», то мужицкое, без ленинского «пе- рехода на позиции», а исконно с мужицких позиций [Самойлов 2014: 534–535]. Еще одним аргументом в пользу сознательной отсылки к «Авгу- сту четырнадцатого» может служить то, что запись от 4 апреля 238 Властитель и советодатель 1974 г., актуализирующая работу над «Струфианом» после деся- тилетнего перерыва, содержит упоминание о работе над статьей о Солженицыне: «О смерти Александра I (его похищают НЛО!) (рассказ, повесть?) <…> О Солжениц., об отъездах (памфле- ты)» [Самойлов 2002: II, 76]. Таким образом, Самойлов в «Стру- фиане» ведет не только актуальный спор о «советодательст- ве» (в линии старца), но и продолжает отложенный, но не менее волнующий разговор о «правителе» (в линии императора). Нема- ловажна здесь и рядом с Солженицыным всплывающая тема отъ- ездов. В записях Самойлова то и дело звучат размышления о воль- ных и невольных эмигрантах. 24 марта 1974 г.: Рассказывали о выдворении Викт. Некрасова, о заявлениях Литвино- ва и прочих. Спасая себя, делают вид, что спасают нас». 31 марта: «Приходил Юлик [Даниэль]. Рассказывал об отъездах семьи Солж. И Шрагина. Я: «Отношение к этому эмоциональное». Он: «У меня чисто эмоциональное». Я: «Не пора ли выработать отношение аналитическое?» Я говорил, что мы не знаем общества, в котором живем» [Там же: 75]. Важно подчеркнуть, что отношение Самойлова к изгнанникам и тем, кто сам добивался отъезда, было принципиально разным. Первым он сочувствовал, понимая, что расставание с родиной приносит страдание (среди них был Солженицын); мотивы вто- рых не принимал. В эссе «Копелев об эмиграции» и «Об отъез- дах» Самойлов размышлял, в частности, об ответственности ин- теллигенции перед оставленной страной. Пишут, дескать, Царство Божие внутри нас, а потому «покидать Рос- сию или не покидать решается почти на бытовом уровне — в зави- симости от личного долга перед близкими тебе. Если есть хоть со- бачка, которой ты нужен и увезти которую не можешь, оставайся. Если нет живой души, которой необходимо исключительно твоё присутствие в России, беги из мертвецкой скуки». А народ — это не «живая душа»? А культура — хуже собаки? Писать так — значит чувствовать долг перед мирком, а не миром. Где же Царство Бо- жие?» («Об отъездах») [Самойлов 2014: 578]11. 11 Оппонент Самойлова до сих пор, кажется, не указанный — Лев Ло- сев. Самойлов цитирует эссе «После молчания». Эссе было напеча- Е. Тупова 239 Добавим, что в 1972 г. эмигрировал человек, с чьим именем связаны первые подступы к сюжету «Струфиана», — И. А. Брод- ский. В дневнике от 27 февраля 1964 г. находим слова сочувствия затравленному поэту и, рядом с ними, — замысел фантастиче- ской истории: «Придумал рассказ о похищении Александра I марсианами — в духе Всеволода Иванова. Тяжко из-за Бродско- го» [Самойлов 2002: I, 353]. 18 марта 1964 г.: «Приходила жена ленинградского поэта Друскина. Рассказывала о суде над Брод- ским. Типичный российский суд хамства и самовластия над поэ- том. Бродский держался с достоинством» [Там же: 354]. В сле- дующей записи, от 3 апреля, Самойлов размышляет о путях исто- рического развития: людей, верящих в развитие через нравствен- ное изменение, он противопоставляет революционерам, «верив- шим, что искусственно, «сверху», путем совершенствования вла- сти можно сделать человечество счастливым». Далее поэт пишет: Два человека сумели в России преодолеть страх и видеть будущее — это Толстой и Блок. Первый раньше всех увидел нравственные пути спасения. Второй, предвидя катастрофы, умел быть бесстрашен пе- ред народной стихией, чувствовал ее нравственные основания и был тано в № 8–9 «Континента» за 1976 г. и вошло в книгу «Закрытый распределитель» (Эрмитаж, 1984). Здесь Лосев разворачивает не- сколько идей: равенства людей и условности всяческих социальных и национальных атрибутов: «Самые отважные об этом заговорили, но даже и они сбиваются на рецепты, как всем скопом в Царство Бо- жие войти. Но ведь сказано, что Оно внутри нас». «И нет данной ро- дины — разве только, как в анкетах пишут, М. Р. (место рождения) — если мы сквозь душу свою к ней не пробьемся». Автор, тем самым, оправдывает отъезды: В свете этого мужественного и честного само- сознания вопрос, покидать Россию или не покидать, решается почти на бытовом уровне — в зависимости от личного долга перед близки- ми тебе. Если есть хотя бы собака, которой ты нужен и увезти кото- рую с собой ты не можешь, оставайся. Если нет живой души, кото- рой необходимо исключительно твое присутствие в России, беги из мертвецкой скуки. А если ты еще можешь спасти из лжи и несво- боды кого-то из ближних, тем вернее — беги! Прямая возможность бегства за рубеж — счастливая возможность для немногих удачни- ков. Но есть иные, трудные возможности бегства внутри России, внутреннего отшельничества» [Лосев: 448–449]. 240 Властитель и советодатель глубже революционеров в том, что, в отличие от них, не верил в кон- структивные возможности любого государства [Самойлов 2002: I, 355]. Контекст дневниковых записей позволяет предположить, что, по крайней мере, на первом этапе, Самойлов был в большей мере увлечен сюжетом исчезновения или ухода накануне историче- ских событий и, одновременно, нравственного самосовершенст- вования, противопоставления революционного (внешнего) и нрав- ственного (внутреннего) пути, чем сюжетом «жизнеучительства». Обращение к контексту «недостоверной повести» показывает, что ее публицистический посыл не исчерпывается полемикой с «Письмом вождям…». В «Струфиане» полемически переосмыс- лен широкий круг солженицынских взглядов, выраженных в том числе и в «Августе четырнадцатого». Утопический проект, по Са- мойлову, не находит приложения не только из-за своего содер- жания, но и потому, что отсутствует деятель, который мог бы взять на себя ответственность за изменения. Оставляя не вполне объясненной историю исчезновения властителя, Самойлов сме- щает акцент с причин сложившегося положения, на его возмож- ные последствия. ЛИТЕРАТУРА Лосев: Лосев Л. Собранное: Стихи. Проза. Екатеринбург, 2000. Медведева: Медведева Г. И. О составе // Самойлов Д. С. Памятные за- писки. М., 2014. Немзер: Немзер А. С. Поэмы Давида Самойлова // Самойлов Д. С. Поэ- мы. М., 2005. Петрополь: Петрополь. Альманах. Санкт-Петербург, 1992 / Публ. Г. Мед- ведевой. Самойлов 2002: Самойлов Д. С. Поденные записи: В 2 т. М., 2002. Самойлов 2004: Самойлов Д. С., Чуковская Л. К. Переписка: 1971–1990. М., 2004. Самойлов 2005: Самойлов Д. С. Поэмы. М., 2005. Самойлов 2014: Самойлов Д. С. Памятные записки. М., 2014. Самойлов 2015: Самойлов Д. C. Над балаганом — небо: Поэзия и театр. М., 2015. Солженицын 1971: Солженицын А. И. Август Четырнадцатого. Узел I. Париж, 1971. Солженицын 1974: Солженицын А. И. Письмо вождям Советского Сою- за. Париж, 1974. Е. Тупова 241 Солженицын 2003: Солженицын А. И. Давид Самойлов // Новый Мир. 2003. № 6. Толстой: Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 22 т. М., 1978–1985. Харитонов: Харитонов М. Стенография конца века: Из дневниковых за- писей. М., 2002. «ГОГОЛЮ СОВЕТОВ НЕ ДАВАЛ»: К МЕТОДОЛОГИИ ИЗУЧЕНИЯ НАИВНОГО РЕЦЕНЗЕНТА Анна Герасимова (Тарту) В настоящее время одним из важных полей для изучения рецеп- ции текста рядовым читателем является интернет. Большой объ- ем этого поля позволяет использовать статистический и класси- фикационной методы анализа. Продолжая изучать наивного ре- цензента, мы пришли к выводу, что имеет смысл создать что-то вроде ограниченного, учебного поля, которое будет проще опи- сать и классифицировать. Первым попыткам работы в таком поле и посвящена эта статья. Поскольку уже существует устоявшийся термин «наивный чи- татель» [Шмид; Эко], мы по аналогии понимаем здесь под наив- ным рецензентом такого именно читателя, который так или иначе в публичном пространстве высказывается о прочитанном им тек- сте, если это высказывание не инспирировано чем-то извне, т. е. производится по собственной воле. Мы решили для начала ограничить тексты, отзывы на которые подвергнутся исследованию, российским школьным каноном. Проще всего в этом случае канон было определить через про- грамму Единого государственного экзамена по литературе: это тот minimum minimorum, который хоть в какой-то мере известен любому человеку со средним образованием. Наши информанты1 сообщали также, что тексты, включенные в программу этого эк- замена, настоятельно рекомендуется использовать и при написа- нии эссе в части С ЕГЭ по русскому языку (этот экзамен более показателен, так как является обязательным для всех выпускни- ков 11 класса в России). Из текстов мы отобрали нарративные, т. е. исключили из рас- смотрения представленную в программе лирику. Исследованию подвергся канон XIX века от Грибоедова до Чехова включитель- 1 Из личных сообщений в социальных сетях: выпускники 2007–2009 г. А. Герасимова 243 но, поскольку эта часть достаточно устойчива (изменения в ней за последние 40 лет невелики) и является предметом более тща- тельного изучения (по сообщению информантов, XX веку уделя- ется значительно меньше внимания). В качестве поля исследования нам показались наиболее много- обещающими ресурсы flibusta.net (крупнейшая сетевая библиотека с возможностью оставлять отзывы и ставить оценки прочитанным книгам) и livelib.ru — платформа, непосредственно предназна- ченная для читательских рецензий. «Флибуста» и LiveLib значительно отличаются по размеру рецензий. LiveLib — этот ресурс предназначен исключительно для отзывов, а также нацелен на то, чтобы побуждать читателей пи- сать как можно больше, здесь преобладают отзывы эссеистическо- го типа и отзывы с подражанием стилю рецензируемого автора2. «Флибуста», отчасти в силу технического неудобства, продуци- рует более краткие и менее стилистически выдержанные отзывы. Кроме того, оба ресурса значительно различаются гендерным составом посетителей (это касается именно системы отзывов, страницы для чтения мы не учитывали). На «Флибусте» две трети отзывов составлены пользователями — мужчинами, тогда как на LiveLib соотношение обратное: две трети отзывов женские. С другой стороны, соотношение количества отзывов на «Флибу- сте» и LiveLib выглядит как 1 к 10 соответственно. Данные расходятся с нашим первоначальным предположени- ем, что в этой сфере традиционно преобладают женщины. Впро- чем, в немногочисленных отзывах на Тургенева женских текстов значительно больше, в то время как на Гоголя — мужских. По со- циологическим данным, которые приводят, например, Б. Дубин и Н. Зоркая [Дубин, Зоркая], женщины в России в целом читают больше, так что вопрос — влияет ли на гендерное распределение гений места или же материалы социологических опросов реаль- ных людей нельзя соотносить с социальной динамикой в интер- нете — остается дискуссионным. 2 К тому же на LiveLib есть система оценки отзывов — и поскольку отзывы-эссе получают стабильно хороший отклик, жанр становится самовоспроизводящимся. 244 «Гоголю советов не давал» Ниже приводится таблица распределения пользователей по ген- деру и возрастам на ресурсе LiveLib3: Женщины Мужчины 18–24 лет — 22% 18–24 лет — 8.5% 25–34 — 24.5% 25–34 — 11% 35–44 — 10.5% 35–44 — 4.9% 45–54 — 6.9% 45–54 — 3.2% 55–64 — 3.8% 55–64 — 1.9% 65+ — 1.6% 65+ — 1.2% В свою очередь для flibusta.net соотношение выглядит так: – Обработанных отзывов 339; – Из них женских 72; – В 6 отзывах гендер определить не удалось. Таким образом, заметно, что на «Флибусте» преобладают от- зывы со стороны мужчин, отзывы со стороны женщин составля- ют 21,2 %. В итоге мы остановились на flibusta.net: этот ресурс провоци- рует краткие и сверхкраткие отзывы (до двух третей всех отзывов в библиотеке), которые мы взяли за основу этого исследования. Наша гипотеза состояла в том, что, опираясь на краткие отзывы, можно будет выделить те элементы, или микромотивы, которые лежат в основе наивных рецензий, и классифицировать поле от- зывов согласно им. Разумеется, более развернутые отзывы не бу- дут сводиться к этим элементам, однако, по нашему предположе- нию, будут их более или менее всегда содержать. Методика работы была следующей: при помощи специальной программы тексты отзывов копировались со страниц произведе- ний, объединялись в датасеты по названию произведения и далее сортировались по числу знаков. Самый короткий отзыв в этой библиотеке состоит из одного знака «+». Он введен пользователем не в поле для оценки, а в по- ле для отзыва. Самый обширный отзыв насчитывает около 12000 знаков, причем это типичный «тяжелый хвост распределе- 3 Данные любезно предоставлены администрацией ресурса в % от об- щего числа пользователей. А. Герасимова 245 ния», так как отзывы такой длины принадлежат одному и тому же пользователю. В силу того, что отзывы, которые мы изучали, краткие, сюда не попали отзывы «эссеистического» типа и отзывы, написанные под влиянием художественного метода рецензируемого автора4. Из сводной таблицы всех отзывов мы отобрали те из них, что насчитывают от 70 до 1000 знаков, и дальнейшему анализу под- вергалась уже только эта выборка. Сначала мы предполагали установить нижнюю планку размера отзыва на 100 знаках, но при ближайшем изучении полученной базы выяснилось, что содержа- тельный отзыв начинается примерно с 70. Некоторые тексты имели так мало отзывов, что пришлось их объединять по автору. В число таких авторов попали, в частности, Чехов и Салтыков- Щедрин, причем немалая часть (около половины) отзывов на все канонические тексты последнего — это споры о том, почему он пишет «пискарь», а не «пескарь»5. Заметим в скобках, что некоторые хрестоматийные тексты, например, «Вишневый сад», остаются в этом поле без отзывов. С чем это связано — пока вопрос открытый. Наша гипотеза со- стоит в том, что без отзывов остаются тексты небольшие и тек- сты стихотворные6, и это еще раз подтверждает необходимость вывести за рамки рассмотрения лирику. 4 Это была одна из причин, почему мы отвергли LiveLib в качестве первичного поля исследования: нас больше интересовало прямое вы- ражение читательской эмоции. 5 Ср., напр., http://flibusta.is/b/81133 отзыв в 09:52 (+02:00) / 01-05-2009 и http://flibusta.is/a/20611 отзыв в 01:00 (+02:00) / 24-08-2016: «Со- гласно нормам правописания XIX века, слово “пескарь” в этой сказке традиционно пишется через “и” — “пискарь”, в том числе в совре- менных академических (с комментариями) изданиях Салтыкова- Щедрина. Некоторые детские иллюстрированные неакадемические издания называют главного героя согласно современным нормам — “пескарь”». 6 Вероятно, просто потому, что их читают в составе сборников. 246 «Гоголю советов не давал» Далее приводится «школьный канон» по состоянию на 2011– 16 гг.7, жирным шрифтом выделены тексты, не получившие от- зывов: А. С. Грибоедов: «Горе от ума» А. С. Пушкин: «Капитанская дочка», «Медный всадник», «Евгений Онегин» М. Ю. Лермонтов: «Песня о купце Калашникове», «Мцы- ри», «Герой нашего времени» Н. В. Гоголь: «Ревизор», «Шинель», «Мертвые души» А. Н. Островский: «Гроза» И. С. Тургенев: «Отцы и дети» И. А. Гончаров: «Обломов» Н. А. Некрасов: «Кому на Руси жить хорошо» М. Е. Салтыков-Щедрин: «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», «Дикий помещик», «Премуд- рый пискарь» Л. Н. Толстой: «Война и мир» Ф. М. Достоевский: «Преступление и наказание» А. П. Чехов: «Человек в футляре», «Хамелеон», «Дама с со- бачкой», «Смерть чиновника», «Студент», «Ионыч», «Виш- невый сад». Мы сознательно отказались от дифференциации отзывов по конкретным текстам, поскольку работа в данном случае шла с каноном как единым целым, ср.: [Дубин]. К тому же наивные рецензенты часто адресуются к некоторой устойчивой категории «классики» без разделения на течения и тем более авторов. Всего было обработано 244 текста рецензий. В отзывах на ука- занные выше тексты удалось выделить следующие переменные8: 7 Список произведений приводится по изданию: Л. А. Скубачевская, Т. В. Надозирная, Н. В. Слаутина. ЕГЭ. Литература: универсальный справочник. М., 2016 8 Все цитируемые отзывы приводятся в орфографии, пунктуации и гра- фике авторов. А. Герасимова 247 Отзыв-цитата А и впрямь, со времен Грибоедова ничего не изменилось. Не про на- ших ли кремлевских сказано9: «Где, укажите нам, отечества отцы, Которых мы должны принять за образцы? Не эти ли, грабительством богаты? Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве, Великолепные соорудя палаты, Где разливаются в пирах и мотовстве» Как говорится, не в бровь, а в глаз!10 «Кажется, ни батюшка, ни дедушка пьяницами не бывали; о ма- тушке и говорить нечего: отроду, кроме квасу, в рот ничего не из- волила брать. А кто всему виноват? проклятый мусье. То и дело, бывало к Антипьевне забежит: “Мадам, же ву при, водкю”.»11 Ирония Файл вычитан не до конца! Часто вместо букв — целая строка то- чек. Иногда вместо целой строфы! Последняя глава почти вся со- стоит из точек, только некоторые строки распознаны. Требуется исправить!12 Да, коллега, и не говорите — только начал читать и все сразу за- кончилось. Прямо будто не роман, а коротенькая повесть. Опять же не раскрыта тема отношения Пьера к угнетенным неграм, не- достаточно ярко выражена гражданская позиция царя, не вскрыты бессознательные желания московского дна и его связи с оборотнями в погонах — городовыми. В общем — все как-то поверхностно, не глубоко. Но чтение затягивает необыкновенно дерзко закручен- ной интригой, нескончаемым экшеном и головоломными трюками второстепенных персонажей на разных полях сражений. В целом 9 В этом случае отзыв-цитата имеет также признак деактуализации текста (см. ниже): несмотря на общую краткость отзывов, выявлен- ные элементы могут в них пересекаться. 10 http://flibusta.is/b/397134 в 17:28 (+01:00) / 16-01-2013 — дата про- смотра 25.01.2017. 11 http://flibusta.is/b/270213 в 10:01 (+02:00) / 05-09-2015 — дата про- смотра 25.01.2017. 12 Разумеется, это отзыв на «Евгения Онегина»: http://flibusta.is/b/ 123391 в 09:17 (+02:00) / 13-10-2012 — дата просмотра 25.01.2017. 248 «Гоголю советов не давал» твердая пятерка, но автору все же нужно работать над собой, научиться растягивать написанное на одной странице на три13. По моим сведениям, автор прислушался к мнению читателей и по- обещал заново переписать книгу14. Парафраз (пародичный — в терминах Тынянова — пересказ сю- жета в рамках иного жанра или художественной системы) Киберпанк. Молодой студент Раскольников отчаянно нуждается в средствах. Однако, работать мнемоником он не желает, и реша- ет убить и ограбить скупщицу артефактов. («Человек я или репли- кант дрожащий?») Взяв топор со встроенным лазерным прицелом, он направляется к старухе. На месте он прихлопывает не только барыжницу, но и случайно попавшуюся под руку сестру барыжницы. Раскольников забирает деньги и кое-что из артефактов, и, заметя следы, направляется домой. Несмотря на то, что по следу Расколь- никова направлен лучший сышик Города, блэдрайдер Порфирий Петрович, все у убийцы в порядке. Но лишь до той поры, как он начинает испытывать муки совести и понимает, что с ним что-то не то. Еще через некоторое время он понимает, что он — репли- кант и идет сдаваться блэдрайдеру Порфирию Петровичу. Его с роботессой Сонечкой отправляют на завод по перепрошивке ре- пликантов15. Немолодой менеджер из 21 века попадает в тело юного хлыща в ве- ке 19. Хлыщ только что вернулся в дом, где проживает любимая им девушка. Попаданец узнает, что девушка не любит тело, в которое он попал, а любит тело под названием Молчалин. Он сожалеет, что не попал в тело Молчалина, но решает попытаться вернуть распо- ложение Ольги (sic! — А. Г.) умом, прозорливость и прогрессорской деятельность. Однако, никто его не понимает, и попаданцу прихо- дится бежать из Москвы. Где-то в Подмосковье он покидает тело хлыща и возвращается в свое тело, в 21 век. Хлыщ же возвращается обратно в дом Фамусовых, где легко находит со всеми общий язык, дает по лбу Молчалину и легко отбивает Ольгу16 13 http://flibusta.is/b/228148 в 15:14 (+02:00) / 07-06-2013 — дата про- смотра 25.01.2017. 14 http://flibusta.is/b/270213 в 18:20 (+02:00) / 29-06-2012 — дата про- смотра 25.01.2017. 15 http://flibusta.is/b/169962 в 10:52 (+02:00) / 09-10-2012 — дата про- смотра 25.01.2017. 16 http://flibusta.is/b/397134 в 11:40 (+02:00) / 09-10-2012 — дата про- смотра 25.01.2017. А. Герасимова 249 Читательский опыт (в т. ч. сравнение с институциональным чтением, собственным или представлением о нем, то есть рецен- зент размышляет о современных школьниках) Рекомендую всем перечитать еще хотя бы один раз после школы, получите удовольствие — это реальный шедевр17 Видно зависело от учителя литературы, привили любовь в детстве или нет. Перечитывал школьником 4 раза18. Перечитал в свое время раз пять или шесть. Из них будучи школьни- ком раза три. Великое произведение — для русского человека очень важное, причем вовсе не оттого, что во всем нужно соглашаться с графом19. да, вещь хорошая, и Вы правы, школа действительно отняла у боль- шей части нашего народонаселения лучшие литературные произве- дения, ибо, как правило, шедевры взрослой прозы рассчитаны на лю- дей с жизненным опытом, устоявшимся мировоззрением. Школьни- кам они не под силу и кажутся скучными, неинтересными. К сожа- лению, мало у кого появляется желание перечитать вновь книги, опротивившие еще в школе20. Читала в старших классах школы. Нравилось очень. Великая книга великого автора. Решила перечитать и — не одолела. Старость, что ли? Или все таки — все в свое время?21 Восхищение автором Пушкин — солнце, его любить не нужно — достаточно, что он лю- бит нас и нам тепло22. Сколько не читаешь Графа Толстого, реально удивляешься как он мастерски пишет свои произведения23. 17 http://flibusta.is/b/140158 в 20:20 (+01:00) / 11-02-2014 — дата про- смотра 25.01.2017. 18 http://flibusta.is/b/175105 в 12:03 (+02:00) / 14-05-2014 — дата про- смотра 25.01.2017. 19 http://flibusta.is/b/175105 в 11:55 (+02:00) / 14-05-2014 — дата про- смотра 25.01.2017. 20 http://flibusta.is/b/102645 в 15:11 (+02:00) / 05-08-2011 — дата про- смотра 25.01.2017. 21 http://flibusta.is/b/169962 в 18:05 (+01:00) / 11-11-2011 — дата про- смотра 25.01.2017. 22 http://flibusta.is/b/123391 в 18:40 (+02:00) / 11-05-2015 — дата про- смотра 25.01.2017. 250 «Гоголю советов не давал» Восхищение текстом Я не перестаю восхищаться немеркнущей актуальностью, литера- турным и идейным совершенством этого великого произведения! Большинство современных авторов портит тонны бумаги на свои никчемные детективы и многословные бредни, которые без потерь для человечества можно сразу отправлять в макулатуру, ибо иначе они будут и дальше уродовать души и вкусы миллионов ни в чем не повинных читателей… У большинства обогатившихся из-за всеядности (пассажиров метро, к примеру!) минаевых, марининых, робски и иже с ними днем с огнем не найти ни единой достойной внимания строки. В то время, как в «Горе от ума» трудно найти реплику, ни одна строка из которой не стала бы афоризмом, пережившим века…24 Читая русскую классику словно душой отдыхаю, все так понятно, близко и знакомо. Отличная книга. Только родителей Базарова жаль до слез25. Тупость, желание угодить в контрасте эгоизма и высокомения по- казаны в наивысшей степени. Прекрасный образ провинциального городка со его интригами26. Актуализация текста (описание или оценка текста в его соот- ношении с современностью) Порфирий Петрофич — умница, профессионал, талантливый чело- век, нашедший своё призвание. Как же нам сейчас не хватает таких честных и принципиальных следаков в следственных управлениях и комитетах!27 Детектив XIX века, написанный на заказ за деньги, так же как со- временные «Бешеные» и «Слепые». Уровень повыше, конечно, обра- 23 http://flibusta.is/b/169984 в 17:25 (+02:00) / 08-08-2013 — дата про- смотра 25.01.2017. 24 http://flibusta.is/b/397134 в 18:48 (+02:00) / 21-05-2009 — дата про- смотра 25.01.2017. 25 http://flibusta.is/b/151517 в 11:32 (+01:00) / 27-01-2013 — дата про- смотра 25.01.2017. 26 http://flibusta.is/b/74281 в 18:47 (+01:00) / 15-01-2013 — дата про- смотра 25.01.2017. 27 http://flibusta.is/b/169962 в 20:13 (+02:00) / 27-07-2009 — дата про- смотра 25.01.2017. А. Герасимова 251 зование все-таки у Достоевского было приличное, не ПТУ с канцеля- рией УВД, как у современных писак28. да.. Герой «Аццкий» тот еще демократ, как он там об охранителях России-то: К свободной жизни их вражда непримирима, к Чеченцам Вольным шлют армейский контингент, Сужденья черпают из забытых газет дней Сталинграда и освобожденья Крыма! У меня как раз Скалозуб герой любимый, помницца, был...29 Белоленточник там уже есть: Репетилов. Тот самый, что «Шу- мим, братец, шумим», «секретнейший союз». А Чацкий... Кто-то тут уже испуганно увидел в нем революционера. Да, Чацкий — рево- люционер, пока без единомышленников. ПОКА. И не белоленточники- Репетиловы, взяточники-Фамусовы, гламурные Софьи и паркетные генералы Скалозубы нам нужны сейчас. Чацкие нам нужны, Чацкие30. Деактуализация текста (описание или оценка текста как уста- ревшего, неактуального) Не пошла в школе, не пошла и после. Смотреть нужно в будущее, а вы все норовите вздыхать о прошлом. При том очень г**енном прошлом, во всем мире промышленная революция шла, а у нас б**ть крепостные были31. Ну, убил и убил. Откуда эти сопли о сверхценности человеческой жизни? С такими идеями можно запросто докатиться до общест- ва описанного Лемом в «Возвращении со звезд». Вам, случаем, в дет- стве бетризацию не проводили? Человечество резало и убивало всю свою историю. То, что убийство это прямо ужас-ужас!! нам начали активно внушать только во второй половине 20-го века. И упомя- нутый Вами «фундаментальный психологический барьер, присущий любому, отличающий человека от безумца» и есть то самое внушае- мое розовое ням-ням в головах. С хрена ли он фундаментальный то?? 28 http://flibusta.is/b/169962 в 14:53 (+02:00) / 13-09-2012 — дата про- смотра 25.01.2017. 29 http://flibusta.is/b/397134 в 03:58 (+01:00) / 16-01-2013 — дата про- смотра 25.01.2017. 30 http://flibusta.is/b/397134 в 17:42 (+01:00) / 16-01-2013 — дата про- смотра 25.01.2017. 31 http://flibusta.is/b/175143 в 15:18 (+02:00) / 20-09-2012 — дата про- смотра 25.01.2017. 252 «Гоголю советов не давал» Это не значит, что бабушек надо направо и налево мочить, нет. Но и вселенскую трагедию из простого убийства не надо делать32. Историко-литературный (либо внетекстовый) комментарий33 v-nik, прежде чем ругать книгу, желательно прочитать и подумать. Скалозуб говорит: «Я с восемьсот девятого служу». Он начал службу лет в 18, скорее всего юнкером и за 4 года дослу- житься до полковника никак не мог. Тем более: «Не жалуюсь, не обходили, Однако за полком два года поводили.» Он два года был претендентом на полковничью должность, скорее всего — подполковник, те никак не мог быть полковником в войне с Наполеоном 1812..13 годов. Полковником он стал где-то в 1819, выслужился на войне на Кавказе. «Довольно счастлив я в товарищах моих, Вакансии как раз открыты; То старших выключат иных, Другие, смотришь, перебиты.» А где в 1819..20гг могли перебить его товарищей-офицеров?? — толь- ко на Кавказе, других войн Россия в то время не вела34. Сколько копий сломано... А ведь это просто всего лишь попыт- ка (неудачная) написать русский аналог гремевших тогда по всему миру «Отверженных» В. Гюго. «Севастопольские рассказы», имхо, лучше. Забавно, что сам Лев Николаевич скептически относился к этому своему роману и писал о ВиМ в январе 1871 года в письме А. Фету: «Как я счастлив... что писать дребедени многословной вроде “Войны” я больше никогда не стану»35. 32 http://flibusta.is/b/388665 в 23:44 (+01:00) / 28-01-2016 — дата про- смотра 25.01.2017. 33 Это отдельная очень интересная категория отзывов: в ее рамках ре- цензент не столько пишет о книге, сколько демонстрирует, что у не- го есть особые знания об эпохе, истории написания, практической подоплеке — т. е. говорит не о тексте, а о себе. В какой-то мере с этим типом отзывов смыкаются рецензии, написанные в подража- ние автору рецензируемого текста. 34 http://flibusta.is/b/397134 в 21:42 (+01:00) / 15-01-2013 — дата про- смотра 25.01.2017. 35 http://flibusta.is/b/175105 в 19:02 (+02:00) / 20-05-2014 — дата про- смотра 25.01.2017. А. Герасимова 253 Главный герои — бунтовщик Емелька Пугачев и пугачевский бунт, по цензурным соображениям назвать книгу так было нельзя, назвать именем другого персонажа — не оч честно, назвал проход- ным женским персонажем. Ест ИМХО, тк пути мысли гения неисповедимы36. Вообще-то, название означает буквально «Война и общество» (сло- во «мир» употреблено в названии именно в этом смысле, а не в смы- сле «покой и тишина»)37. А вот и нет. Название означает именно «Война и отсутствие- войны». а не «Война и общество». В одном из изданий была допуще- на опечатка и в ОДНОМ из ВОСЬМИ мест было напечатано «мiръ» вместо «миръ». Вот эту страницу и продемонстрировали в «Что где когда» дабы засыпать знатоков. Сам-то Толстой по французски писал “La guerre et la paix”, а не “La guerre et la société”38. Отвращение к автору вечная похвальба Пушкинa старым дворянством — болезненная ду- шевная реакция полунегра, попавшего в общество русской знати39. То, что достойно, то остается неосмеянным. Бред психически больного Достоевского к этому не относится40 Не надо говорить, что Некрасов со своим «Кому на руси жить хо- рошо» ездил по деревням и весям, обливаясь слезами за бедный рус- ский народ. Скажите правду — что Некрасов жрал в три горла и тратил тысячи направо и налево. Что деревню он видел, проез- жая в своей роскошной троечке, медведей стрелять из заграничных ружей41. 36 http://flibusta.is/b/270213 в 11:42 (+02:00) / 06-09-2015 — дата про- смотра 25.01.2017. 37 http://flibusta.is/b/228145 в 05:43 (+02:00) / 01-07-2012 — дата про- смотра 25.01.2017. 38 http://flibusta.is/b/228145 в 07:05 (+02:00) / 01-07-2012 — дата про- смотра 25.01.2017. 39 http://flibusta.is/b/123391 в 22:16 (+01:00) / 11-12-2010 — дата про- смотра 25.01.2017. 40 http://flibusta.is/b/261797 в 15:42 (+01:00) / 07-01-2013 — дата про- смотра 25.01.2017. 41 http://flibusta.is/b/168370 в 11:54 (+01:00) / 14-01-2016 — дата про- смотра 25.01.2017. 254 «Гоголю советов не давал» Отвращение к тексту В школе просто не нравилось, но прочитать пришлось. Сейчас счи- таю своим долгом оградить детей, внуков и правнуков от этого инфернального, душу вынимающего манихейства. «Заложил бы ди- намиту — ну-ка, дрызнь! Ненавижу всяческую мертвечину! Обо- жаю всяческую жизнь!» Оценка ноль42. Муть несусветная. Герои-штампы, сюжет-бредятина и логические провалы в повествовании, в которых легко затеряется слон. P. S. Автор писал бы эротику (густо приправленную BDSM, разумеется), и вопросов бы не было. Но зачем он свои мечты «нижнего» засунул в фэнтези-антураж, совершенно непонятно43. Как автор владел языком — надо б у его супруги спросить, да поздно уж. А книга таки занудная. Четыре раза начинал читать — все та- ки про Отечественную войну, время интересное, тема любимая, но такая тягомотина ни о чем... Но тогда время такое было — если книжкой убить нельзя, значит не кузяво, вот и строчили толстоев- ские талмуды толщиной в кирпич, в которых мыслей и идей страниц на триста не самого мелкого шрифта44. «Пока Достоевский сидит в казино, Раскольников глушит старух» Книга и в самом деле отвратительная45. Защита автора (как правило, возникает в ответ на пренебрежи- тельные отзывы — то есть это ответные реплики. Для нас это тем более ценно, что изучаемый ресурс в этой своей части технически не подразумевает диалога, обратиться непосредственно к поль- зователю сложно). Люди вы бы сами попробовали роман в стихах написать, а? Критиковать легко, понять сложнее. Не в обиду конечно)46 42 http://flibusta.is/b/169962 в 22:07 (+02:00) / 15-04-2012 — дата про- смотра 25.01.2017. 43 http://flibusta.is/b/169962 в 17:41 (+01:00) / 11-11-2012 — дата про- смотра 25.01.2017. 44 http://flibusta.is/b/175105 в 10:48 (+02:00) / 14-05-2014 — дата про- смотра 25.01.2017. 45 http://flibusta.is/b/388665 в 09:20 (+01:00) / 29-01-2016 — дата про- смотра 25.01.2017. 46 http://flibusta.is/b/123391 в 13:22 (+01:00) / 17-11-2013 — дата про- смотра 25.01.2017. А. Герасимова 255 Что-то больше не вштыривает ваше глумление над классиками. Придумали бы что-нибудь посмешнее что ли? Или, хотя бы, поновее)47 У Достоевского есть свой читатель-почитатель и свой читатель- критик. Как и Д. Донцовой. Коллеги, как не стыдно троллить на ФМ?48 народ начал переходить на личности. Можно и критиковать клас- сиков, только аргументацию надо приводить посущественнее, чем «имею право не любить». Товарищи, граждане, господа! Не надо пи- сать критические комментарии мертвым классикам. Они вам не ответят. И при жизни их успели пропесочить и после смерти «бла- годарные потомки» поколения ЕГЭ изгаляются. Критикуйте ново- делов, им это на пользу. Учтут в следующих произведениях49 Конечно, есть среди обработанных нами и собственно интерпре- тативные отзывы, но они по большей части не попали в выборку, поскольку оказываются больше, чем заданное ограничение в ты- сячу знаков. То же самое произошло и с деактуализирующими отзывами. При поверхностном взгляде на устройство интерпре- таций заметно, что интерпретации, как правило, подвергается мотивация автора либо действия героя (наибольшее количество таких отзывов, разумеется, порождают романы Толстого и До- стоевского). В целом, стоит отметить, что положительных отзывов на школьный канон заметно больше, чем отрицательных, причем значительная часть читателей отмечает, что перечитывает эти тексты во взрослом возрасте, сравнивает впечатления, утвержда- ет статус классики, с одной стороны, с другой — выстраивает с ней какие-то свои, личные отношения, иногда игровые. Этот результат оказался для нас неожиданным. Как мы уже видели, периодически в рецензиях упоминаются окололитературные факты или наборы фактов разной степени ложности. Обозначим их как фактоиды. Интересно, что они, как правило, всегда одни и те же: история о мире и мiре относительно 47 http://flibusta.is/b/270213 в 05:56 (+02:00) / 28-06-2014 — дата про- смотра 25.01.2017. 48 http://flibusta.is/b/169962 в 12:51 (+01:00) / 19-12-2012 — дата про- смотра 25.01.2017. 49 http://flibusta.is/b/102645 в 14:10 (+02:00) / 23-05-2015 — дата про- смотра 25.01.2017. 256 «Гоголю советов не давал» «Войны и мира», «паркетность» генерала Скалозуба, несколько реже — семейная жизнь Льва Толстого. В это же время апокриф о Пушкине и зайце не появляется ни разу, хотя связь Пушкина с декабристами рецензенты упоминают. Устойчивость фактоида о неверно интерпретируемом названии романа «Война и мир» настолько высока, что он появляется практически при любой актуализации текста романа, в частности, в связи с экранизацией BBC 2016 г., и это относится не только к специализированным книжным ресурсам, но и, например, к соцсетям. Возможно также, что после каждой такой актуализации текста в медийном поле мы будем наблюдать взлет числа отзывов на него50. Несколько особняком стоят отзывы-ответы на предыдущие от- зывы. Мы не рассматривали в этом качестве рецензии, имеющие только единичный маркер согласия/несогласия с предыдущим рецензентом и далее разворачивавшиеся как самостоятельный отзыв. Отдельно стоит отметить тот факт, что ресурсы, подобные “Флибусте” и LiveLib, по своей прагматике и структуре не пред- назначены для общения пользователей (или, во всяком случае, это не первоочередная их задача), поэтому то, что рецензенты во- обще откликаются на отзывы друг друга, говорит, на наш взгляд, о высоком эмоциональном напряжении, испытываемом ими. Неожиданным оказалось и то, что самый большой процент положительных отзывов был на Грибоедова, и в этих же отзывах встретилось максимальное цитирование. Но с другими стихо- творными текстами, пусть и драматургическими, такого не про- исходит: у «Бориса Годунова» один отзыв, «Медный всадник» вовсе без них, «Евгения Онегина» цитируют мало). В отзывах на «Войну и мир» разгорелась полемика между пользователями, и к тому же там обнаружилось больше всего так называемых библиотечных троллей. Применительно к нашему случаю это выглядело так: пользователи развлекались тем, что копировали случайные отзывы на книги (чаще всего на современную жанро- 50 Google Trends в первом приближении демонстрирует два пика на зап- рос о романе «Война и мир»: первый 3 января — 13 февраля (делится по неделям — 3–9 января, 10–16 января и 7–13 февраля, что совпадает выхода в эфир оригинальной версии сериала), и второй, поменьше, с 8 по 14 мая (в эти дни на «Первом канале» показали дублированную версию). А. Герасимова 257 вую литературу) и вставляли их на странице отзывов на класси- ческие или просто популярные тексты, например, на Уголовный кодекс РФ. Первоначально нам показалось, будто кто-то обучает робота на больших массивах текста для автоматического постинга. Но оказалось, что это пишут живые люди. Обнаружить такое поучительно и забавно уже потому, что рецензенты не только негодуют, но и, оказывается, играют на литературном поле. Инте- ресен и другой аспект: в ходе определения гендера рецензентов приходилось знакомиться с их т. н. «Книжной полкой», то есть со всеми их отзывами на прочитанные книги, и с оценками книг. Выяснилось, что в основном в круг чтения рецензентов входит современная фантастика либо популярная параисторическая ли- тература. Тем более интересно, что из круга чтения довольно обычных, в общем, современных потребителей литературы не ис- чезает институционализированная классика, более того, она вы- зывает у них совершенно неподдельные эмоции. ЛИТЕРАТУРА Дубин: Дубин Б. В. Идея «классики» и ее социальные функции // Клас- сика, после и рядом. М., 2010. Дубин, Зоркая: Дубин Б., Зоркая Н. Чтение и общество в России 2000-х го- дов // http://polit.ru/article/2009/03/18/reading/ (дата просмотра 8 марта 2017 г.). Шмид: Шмид В. Нарратология. М., 2013. Эко: Эко У. Роль читателя. М., 2005. ЛИНГВИСТИКА КАК ЭТО…ХОРОШО // А ВСЁ ПОЧЕМУ? БЛАГОДАРЯ ТВОЕМУ ОПТИМИЗМУ (КОНСТРУКЦИИ В УСТНОЙ СПОНТАННОЙ РЕЧИ) Татьяна Верховцева (Санкт-Петербург) Общеизвестно, что спонтанная речь на сегодняшний день является объектом пристального внимания и изучения лингвистов. На ее обширном материале можно проследить те речевые стратегии, ко- торые используются в нашей повседневной коммуникации. Для спонтанной речи характерна ситуация, когда говорящему приходится действовать в условиях временнóго дефицита, т. е. ду- мать и говорить одновременно, ср.: «…в реальных условиях ком- муникации, в процессе естественного спонтанного диалога проду- цирование текста (высказывания) происходит, по существу, в “экстремальных условиях” – при дефиците времени и отсутствии возможности тщательно продумать стратегию» [Левицкий 2011: 162]. Такие «экстремальные условия» становятся причиной появ- ления в речи различных показателей раздумий говорящего, в част- ности, условно-речевых единиц: к ним относятся вербальные хе- зитативы, дискурсивы, обрывы слов и пр. Одной из самых распро- страненных функций таких единиц можно назвать маркирование поиска: вот это вот, вот такое вот, (…) знаешь/знаете (…), так скажем, (не) это самое, как его (ее, их) и под. Ср.:  ну вот это вот / этот вот который вот / который вот (э-э) воевал только там вот / на юге //;  вот / я вызвала мастеров / сижу значит это самое как его () (э) и заполняю () договор //. Предметом настоящего исследования послужила конструкция (…) как это (…), в работе рассмотрены некоторые особенности ее функционирования в русской устной спонтанной речи. Источником материала послужил Звуковой корпус русского языка, в частности, тот его блок, который разработчики назвали «Один речевой день» 262 Конструкции в устной спонтанной речи (ОРД) и который представляет максимально естественную повсе- дневную устную речь (см. о нем подробнее, напр.: [Богданова- Бегларян и др.2015]). В настоящей работе для определения единиц устной речи ис- пользован термин конструкция, который требует отдельного ком- ментария. Известно, что «в современной лингвистике, ориентиро- ванной, с одной стороны, на функциональность и антропоцентрич- ность описания, а с другой стороны – на возможности корпусной лингвистики, уже практически очевидна необходимость использо- вания основных положений грамматики конструкций и близких к ней научных направлений» [Ягунова, Пивоварова 2014: 570]. Согласно этому подходу, конструкция определяется как основная единица языка. Таким образом, «под конструкцией понимается языковое выражение, у которого есть аспект плана выражения или плана содержания, не выводимый из значения или формы состав- ных частей» [Лингвистика конструкций 2010: 19], ср.: «При этом у конструкции есть такие свойства, которых нет у составляющих ее элементов. В частности, у конструкции есть определенное зна- чение, которое, как правило, не является простой совокупностью значений ее элементов. <…> Кроме того, конструкция, будучи це- лостной единицей, может оказывать “обратное” воздействие на со- ставляющие ее элементы, в результате чего они меняют присущие им свойства» [Храковский 2014: 25]. Как уже упоминалось выше, одной из распространенных функ- ций конструкций в речи, в. т. ч. конструкции (…) как это (…), ока- зывается функция маркера хезитационного поиска. Иными сло- вами, с помощью этой конструкции говорящий вербализует свои затруднения в подборе следующего слова или фрагмента речи, об- ращаясь при этом либо к самому себе, либо к собеседнику, ср.: (1) ну просто у нас как это / (...) новость такую дали / что я / в первый момент как увидела / мне аж дурно стало //1; (2) – вон туда поставь пока // *П ещё может быть будем с соком на... / эту самую // *П (э-э) эту // *П ну... на... как это? – я знаю / да //; (3) а из недорогих я (:) вот это люблю (:) / как это Настя / фирма там? *П                                                              1 О специальных обозначениях в расшифровках ОРД см. подробнее: [Asinovsky et al. 2009].  Т. Верховцева 263 – Исток ты любишь // – беслановский Исток //. В примере (1) хезитационный поиск производится самим говоря- щим. В данном случае искомое слово (новость) найдено им после некоторой заминки. В случае (2) перед нами целая цепочка вербальных хезитативов (на... эту самую, э-э, эту, ну... на... как это). Формально искомое слово в микродиалоге так и не найдено ни говорящим, ни его со- беседником, однако ответной репликой я знаю / да собеседник дает понять, что в точном слове нет надобности, все понятно и так, коммуникацию можно продолжать. Таким образом, поиск фор- мально не удался, однако коммуникацию все же можно считать успешной. Наконец, в примере (3) говорящий прямо обращается к собе- седнице за помощью в припоминании названия (как это Настя / фирма там?). Слово Исток найдено не самим говорящим, он в своей последующей реплике только повторяет его и уточняет – беслановский Исток. В ходе анализа материала были обнаружены поисковые обо- роты типа как это называется / как это говорится / как это ска- зать и проч.: (4) ты знаешь / оказалось / что у него какое-то как забыла / как это называется // *П дефект в (:) кишке // *П (эм) ка... ну типа как аппендиксы / типа как () вот эти; (5) –как это называется / старинное? – фисгармония. В этих случаях говорящие также производят поиск продолжения своей реплики. При возникших трудностях они обращаются с во- просом либо к самому себе, либо к собеседнику, и нередко именно собеседник помогает выстроить коммуникацию (5). Можно, таким образом, говорить о происходящей в речи компрессии поисковых сочетаний типа как это называется / как это сказать, что объяс- няется работой принципа экономии речевых усилий. Понятно, что и после (…) как это (…) подразумевается какой-то глагол с семан- тикой называния, но говорящий его уже не произносит. Схема- тично, такую «реконструкцию» конструкции можно представить следующим образом (см. рис.): 264 Конструкции в устной спонтанной речи как это назы- (…) как вается / как это (…) это сказать Рис. «Реконструкция» конструкции Таким образом, в рамках проведенного исследования был рас- смотрен материал, позволяющий определить некоторые функцио- нальные возможности конструкции (…) как это (…) в устной речи. Такого рода анализ лишний раз привлекает внимание к бо- гатству материала устной речи и к возможности анализа функцио- нирования в ней различных языковых единиц. Ср.: «Исследование устной речи предполагает <…> учет ее реальных механизмов. <…> Только исследуя реальную речь, можно обнаружить лежа- щие в ее основе механизмы. При такой постановке проблемы ре- шение следует искать скорее в самом материале, во всяком случае, начинать движение именно от него» [Верхолетова 2010: 34]. ЛИТЕРАТУРА Богданова-Бегларян Н. В., Асиновский А. С., Блинова О. В., Маркасо- ва Е. В., Рыко А. И., Шерстинова Т. Ю. 2015 — Звуковой корпус рус- ского языка: новая методология анализа устной речи. Язык и метод: Русский язык в лингвистических исследованиях XXI века. Ред. Д. Шум- ска, К. Озга. Kraków: Wydawnictwo Uniwersytetu Jagiellońs-kiego Вып. 2. С. 357–372. Верхолетова Е. Ю. 2010 — Структурно-динамический подход к социаль- ной стратификации устной речи. Дис. …канд. филол. наук. Пермь. Левицкий Ю. А. 2011 — К вопросу о второй коммуникации. Проблемы социо- и психолингвистики. Вып. 15. Пермская социопсихолингвисти- ческая школа: идеи трех поколений. К 70-летию Аллы Соломоновны Штерн. Отв.ред. Е. В. Ерофеева. Пермь: Перм. гос. нац.-иссл. ун-т. С. 159–167. Лингвистика конструкций. 2010 — Отв. ред. Е. В. Рахилина. М. Т. Верховцева 265 Храковский В. С. 2014 — Два подхода к анализу синтаксических кон- струкций: «лексико-семантический» и «конструкционный» (опыт со- поставления). Acta Linguistica Petropolitana. Т. X. Ч. 2. Русский язык: грамматика конструкций и лексико-семантические подходы. СПб. С. 25–42. Ягунова Е. В., Пивоварова Л. М. 2014 — От коллокаций к конструк- циям. Acta Linguistica Petropolitana. Т. X. Ч. 2. Русский язык: грамма- тика конструкций и лексико-семантические подходы. СПб. С. 568–617. Asinovsky, А.,Bogdanova, N., Rusakova, М., Ryko, A., Stepanova, S., Shersti- nova, T. 2009 — The ORD Speech Corpus of Russian Everyday Commu- nication “One Speaker’s Day”: Creation Principles and Annotation. Text, Speech and Dialogue.12th International Conference. Pilsen, Czech Repub- lic. Pp. 250–257. СПОСОБЫ ВЕРБАЛИЗАЦИИ СОСТОЯНИЯ В НАРРАТИВАХ ДЕТЕЙ С НОРМАЛЬНЫМ РЕЧЕВЫМ РАЗВИТИЕМ И ДИАГНОЗОМ «ОБЩЕЕ НЕДОРАЗВИТИЕ РЕЧИ» Елена Галкина, Наталья Уржумова (Санкт-Петербург) Исследование семантики состояния, в частности психического со- стояния человека, является одним из интереснейших направлений современной лингвистики. Вопрос о том, при помощи каких средств русского языка обозначаются и описываются те или иные психические состояния человека, в настоящее время широко изу- чается на материале разговорной речи взрослых носителей языка и различных литературных текстов [Матханова 2002: 18], [Кама- лова 2009: 46], [Цейтлин 1976: 161], [Шаховский 1988: 2]. С точки зрения когнитивной психологии, способность размыш- лять о собственном состоянии и состоянии других принято отно- сить к становлению «модели ментальности» или theory of mind, имеющей особое значение в сфере психического развития чело- века. Предпосылки «теории сознания» появляются уже в раннем возрасте. Показано, что в возрасте 4 лет дети способны понимать психическое состояние другого, различать свои и чужие эмоции и намерения и их причины [Мухамедрахимов 1999: 18], [Серги- енко 2005: 113], [Сергиенко 2009: 127], [Flavell 2004: 274]. В этой области особенно интересны психолингвистические исследования на основе анализа нарративов, посвященные пониманию детьми мотивов поведения и эмоций [Stein, Trabasso 1982: 213]. Процесс освоения способов выражения психических состояний в ходе ре- чевого онтогенеза, особенно на материале русского языка, оста- ется недостаточно исследованным. Существует относительно не- большое количество работ, где рассматриваются вопросы верба- лизации ментальных процессов в речевой деятельности ребенка [Гордеева 1995: 137], [Казаковская 2004: 89], [Швец 2007: 161]. Е. Галкина, Н. Уржумова 267 Вербальные способы выражения психического состояния в це- лом могут быть классифицированы в зависимости от раскрывае- мого содержания «психической жизни» [Левитов 1964: 34], [Оси- пова 2009: 8], [Gagarina 2012: 24]: описание восприятия (видеть, слышать); описание физиологических состояний (быть голод- ным, чувствовать боль, холод); описание эмоций (грустный, счастливый); ментальных процессов, таких, как желание, намере- ние, мнение (хотеть, думать, знать); описание актов говорения (сказать, назвать). Выделяется ряд следующих основных способов вербализации психического состояния [Цейтлин 1976: 163], [Камалова 1984: 11], [Бергельсон 1998: 54]. 1. Прямое описание: глагольная модель (я волнуюсь; он тоскует); наречно-предикативная модель (мне грустно; ему страшно); субстантивная модель (у меня тоска); адъективная модель (она весела; я счастлив); причастная модель (я взволнован; она встревожена); предложно-падежная модель (я в волнении; он в восторге); безличное предложение (ему захоте- лось). 2. Косвенное описание причин, признаков или действий субъ- екта, сопровождающих данное состояние (он побледнел). 3. Описа- ние при помощи метафоры (тетушка в обмороке). Целью данной работы было исследовать описание психиче- ского состояния персонажей при рассказывании ребенком истории по картинкам, а также выявить различия в частоте и разнообразии лексических средств, используемых детьми с нормальным рече- вым развитием (НР) и детьми с диагнозом общее недоразвитие речи (ОНР = SLI). Материалом послужили устные рассказы русскоязычных детей 4,5–5,5 лет с нормальным речевым развитием (20 историй) и рас- сказы детей (20 историй) аналогичного возраста с диагнозом ОНР третьей степени по серии картинок Dog story, Cat story [Gagarina 2012: 14]. Эксперимент проводился следующим образом. Перед ребенком раскладывали 6 картинок, на которых изображена исто- рия, произошедшая с мальчиком, собакой и мышкой или мальчи- ком, кошкой и бабочкой (по сюжету истории аналогичны). Исто- рию зачитывали вслух и затем предлагали ребенку самостоятельно рассказать ее, глядя на картинки. Речь записывалась на диктофон, аудиозаписи транскрибировались и анализировались. Парал- лельно (после записи рассказа), с каждым ребенком проводился 268 Способы вербализации состояния тест «понимание модели психического» по методике Е. А. Серги- енко [Сергиенко 2009: 83]. В ходе исследования были получены следующие результаты. С задачей на понимание ментальной причинности действий дру- гих людей, а также эмоций, обусловленных желанием или ситуа- цией, успешно справились 96 % испытуемых. (Анализировались нарративы только этих информантов). Рассказывая историю с опо- рой на картинки, дети описывали психическое состояние героев следующим образом. 1. Ментальное состояние (желания, намерения, точка зрения) персонажей упоминалось в речи 94% информантов НР и 87% ОНР. Прямое выражение при помощи лексем русского языка, обознача- ющих мыслительные процессы: дети обеих групп использовали гла- гольную модель: «Мальчик решил достать свой шарик» (5,3 НР), «Хотела поймать.. бабочку» (5,3 ОНР). В речи детей НР отмеча- лись также безличные конструкции типа: «Мальчику захотелось до- стать свой шарик» (4,7 НР). Прямым способом ментальное состо- яние героев описывали 30% информантов НР и 32% ОНР. Кроме того, дети обеих групп (70% случаев среди НР и 68% ОНР) широко применяли косвенную стратегию, описывая действия, зрительное восприятие или речь персонажа: «Она стала пытаться поймать бабочку» (4,11 НР), «А мальчик не заметил = не знал, как собачка ест его сосиски» (4,7 НР), «Вот пры-ыгнула... вот так!» (5,3 ОНР), «И раз! ... Вот так ам-ам-ам!» (4,9 ОНР). «Кошка сказала: „Пойду- ка посмотрю, что там в мешке”» (5,5 НР). 2. Описание эмоционального состояния отмечалось у 63 % рас- сказчиков НР и 50% ОНР. Прямое выражение, когда использова- лись глагольные и адъективные конструкции типа: «Мышка испу- галась» (5,7 ОНР), «Он был рад» (4,6 НР) наблюдалось среди НР в 60% случаев; ОНР — 46%. К косвенному описанию прибегали дети НР в 40%; ОНР — 54% случаев («мышка смеется» (5,3 ОНР), «а мышка спряталась» (5,2 НР)). 3. Физиологическое состояние персонажей информанты обеих групп (78% НР и 43% ОНР), описывали в основном, по косвенным признакам и сопровождали изменением голоса: «Собачка си-ильно ударилась!» — ей больно (5,2 НР); «В ко-люч-ки! А-а-а!» — о кошке, которой больно (4,8 ОНР). 4. Процессы восприятия героями других участников события дети (90% НР и 81% ОНР) передавали при помощи конструкций Е. Галкина, Н. Уржумова 269 с глаголами «увидеть», «смотреть», «посмотреть»: «Он увидел ведро с рыбкой и посмотрел, что там» (5,3 НР), «Она посмот- рела..» (5,1 ОНР). 5. Описание речевого поведения персонажей наблюдалось у 28% детей НР и 5% ОНР: (только глагольные конструкции): «И сказал мальчик: „Кошка, что ты делаешь там?”» (5,3 НР). «Говорит: „ням-ням”» (4,8 ОНР). Выводы. Рассказывая истории с опорой на картинки, инфор- манты обеих групп (НР и ОНР), в целом, чаще всего акцентиро- вали внимание на описании процессов восприятия, физиологиче- ского и ментального состояния персонажей; эмоции и речевое вза- имодействие героев упоминались мало. Прямые и косвенные спо- собы передачи в равной степени отмечаются как в речи детей с НР, так и с ОНР. В ходе исследования обнаруживаются различия в раз- нообразии лексических средств, используемых для описания пси- хологического состояния героев истории детьми 4,5–5,5 лет в норме и при ОНР. Сходный набор лексических средств дети с НР и ОНР использовали только для описания процессов восприятия и говорения. Наибольшие различия выявлены при описании мен- тальных процессов, таких, как желание, намерения, мнение, воле- изъявление, а также физиологического и эмоционального состоя- ния героев. В рассказах детей с ОНР практически отсутствует опи- сание речевого поведения персонажей; физиологическое и эмоци- ональное состояние героев упоминается значительно реже, чем у детей с НР. ЛИТЕРАТУРА Гордеева О. В. 1995 — Развитие языка эмоций у детей. Вопросы психоло- гии. № 2. 137–139. Бергельсон М. 1998 — Состояние лица в русском языке. Язык, Африка, Фульбе. М. 53–66. Казаковская 2004 — В. В. Вопросо-ответные единства в диалоге взрос- лый – ребенок. Вопросы языкознания. N 2. 89–110. Камалова А. А. 1984 — Лексика со значением состояния в современном русском языке: Автореф. дис. канд. филол. наук. Уфа. Левитов Н. Д. 1964 — О психических состояниях человека. М. 343 с. 270 Способы вербализации состояния Матханова И. П. 2002 — Высказывания с семантикой состояния в совре- менном русском языке. Дис. на соиск. учен. степ. д-ра филол. наук. Санкт-Петербург. Мухамедрахимов Р. Ж. 1999 — Мать и младенец. Психологическое взаи- модействие. Санкт-Петербург. 288 с. Сергиенко Е. А. 2005 — Развитие модели психического как ментальный механизм становления субъекта. Субъект, личность и психология че- ловеческого бытия. М. 113–146. Сергиенко Е. А., Лебедева Е. И., Прусакова О. А. 2009 — Модель психи- ческого в онтогенезе человека. М. 415 с. Цейтлин С. Н. 1976 — Синтаксические модели со значением психического состояния и их синонимы. Синтаксис и стилистика М. 161–181. Шаховский В. И. 1988 — Значение и эмотивная валентность единиц языка и речи. Автореф. дис. д-р филол. наук. М. Швец В. М. 2007 — Субъективная (эпистемическая) модальность и ее вы- ражение в детской речи. Семантические категории в детской речи. Санкт-Петербург. 161–175. Gagarina N. 2012 — MAIN Multilingual Assessment Instrument for Narratives. ZAS Papers in Linguistics. 56: 1–135. Flavell J. H. 2004 — Theory-of-mind development: Retrospect and prospect. Merrill-Palmer Quartely. 50 (3). 274–290. Stein N. L., Trabasso T. 1982 — What’s in a story: critical issue in comprehension and instruction. Advances in instructional psychology. V.2. 213–267. ДЖЕНТЛЬМЕНЫ ПРЕДПОЧИТАЮТ ВОПРОСЫ: МЕТАКОММУНИКАТИВЫ В РЕЧИ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ РАЗНЫХ СОЦИАЛЬНЫХ ГРУПП Кристина Зайдес (Санкт-Петербург) На нашу повседневную речь неизбежно оказывают влияние неко- торые экстралингвистические факторы: обстановка, в которой проходит общение, время и место речевого акта, его цель и при- чины. Но помимо этого речь неизбежно подвергается воздействию социо- и психолингвистических факторов, таких как гендер, воз- раст, место рождения и места проживания информанта, его уро- вень владения языком как неродным или уровень речевой компе- тенции или культуры в случае с родным языком, профессия и не- которые психологические особенности (например, уровень экс- траверсии/интроверсии и уровень невротизма) и др. Материалом для исследования послужили тексты из блока «Сбалансированная аннотированная текстотека» (САТ) Звукового корпуса русского языка, создающегося на филологическом фа- культете СПбГУ. Это собрание монологической речи, записанной от носителей русского языка (медиков, юристов, преподавателей и др.) и иностранцев, изучающих русский язык. Монологи постро- ены по четырем типам коммуникативных сценариев: чтение и пе- ресказ текста, описание изображения и свободный рассказ на за- данную экспериментатором тему (подробнее о САТ см.: [Звуковой корпус 2013]). Метакоммуникация в речи определяется как «коммуникация по поводу коммуникации»; она выполняет фатическую, метаязы- ковую и иные функции и выражает различные коммуникативные интенции добавочного характера по отношению к коммуникации. Компоненты речи с этими функциями принято называть метаком- муникативами. Разнообразие типов метакоммуникации поражает воображе- ние. В спонтанных монологах встречается до 20 различных групп 272 Метакоммуникативы в речи метакоммуникативов. Преобладают в монологической речи дис- курсивные маркеры финала (24% от всех типов), маркеры поиска говорящим слова (13%) и маркеры самокоррекции (7%). Но клю- чевым вопросом остается следующий: каким образом отличается спонтанная монологическая речь представителей разных социаль- ных и психологических групп? Речь мужчин характеризуется употреблением метакоммуника- тива, представляющего собой вопросно-ответную форму построе- ния монолога, где говорящий, размышляя о своей речи, анализи- рует ее коммуникативный сценарий, строй и лексику через во- просы к самому себе, на которые затем будет давать ответ: мои выходные // как проходят мои выходные? // я жду не дождусь когда наступит суббота (м, 36, низкий УРК, юр, экстр, своб. рассказ). Мужчины демонстрируют строгий логический подход к построе- нию высказываний, проговаривая те сомнения, которые рожда- ются в их мышлении. Только 32% женщин следуют этой страте- гии. Но речь женщин маркирована разнообразием других мета- коммуникативов. К ним относятся различные эксплицированные сетования на трудности в построении монолога, чаще всего на сложность текста для пересказа или изображения для описания: ну существует ещё ряд очень / более / про природу мне конечно сложно очень // м-м очень сложных / примет (ж, 44, низкий УРК, мед, пересказ несюж). Лишь 12% мужчин позволяют себе сетовать на трудности при ре- чепроизводстве. Речи женщин свойственно использование дискурсивных мар- керов ― стартовых и направляющих. В следующем примере мы увидим сразу оба этих типа выстраивания своей речи. Начинает информант с формулирования плана своего монолога, а затем про- должает размышление об этом плане, по ходу развертывания те- матической части речи: Щас я расскажу / выражу свое мнение // на тему / мои мечты // или что-то в этом духе // ну я хотела б начать с того / что /м-м- м / вряд ли я б /м-м / говорила б о том / что я о чем-то мечтаю / потому что мечта это что-то такое недостижимое / мне все-таки хочется верить в то / что то что мне хочется когда-нибудь в жизни К. Зайдес 273 да исполнится /// поэтому я наверное буду говорить о моих жела- ниях и о том чего я просто хочу /// потому что мечта это с одной стороны как-то депрессивно /ну / не то чтобы депрессивно как-то печально звучит (ж, 20, низкий УРК, студ, экстр, своб. рассказ). Женскому пересказу свойственно выстраивание своей речи в со- ответствии с проговариваемым планом. Интересно, что часто го- ворящий при пересказе текста использует т. н. лирические отступ- ления, а затем возвращается к сценарию пересказа текста: например встретилась вам женщина с пустым ведром / там / хорошо это или плохо // некоторые считают что очень плохо // некоторые не обращают на это внимания // ну поговорим о тех приметах о которых шла речь в этом тексте // в этом тексте сля… / шла речь в основном о приметах / погодных (ж, 45, высокий УРК, мед, пересказ несюж.). Мужчины лишь в 33% случаев прибегают к дискурсивным марке- рам старта и направления. Зато дискурсивные маркеры финала в равной степени свойственны и мужской, и женской речи. Важный дифференциальный признак для носителей русского языка ― это уровень речевой компетенции (УРК) (подробнее об УРК см.: [Богданова 1998]). Речь информантов с низким УРК мар- кирована несколькими типами метакоммуникативов. Во-первых, большим количеством самокоррекции, например: забросив удочку / он вытащил / или правильнее сказать / выловил за- мечательную / огромную рыбу (м, 36, низкий УРК, юр, экстр, описа- ние сюж.). Почти половину всех маркеров самокоррекции используют ин- форманты с низким УРК, на среднем и на высоком уровне показа- тель ― около четверти. Низкий УРК маркируют также эксплицированные сомнения го- ворящего в сказанном, при этом используются метакоммуника- тивы я так понимаю или так я понимаю: он значит идет ∫ (э э) домой / через село / я так понимаю / потому что тут вон куча / уже толпа стоит (ж, 29, низкий УРК, юр, экстр, описание сюж.). 274 Метакоммуникативы в речи Иногда сомнения выражаются конструкцией ‘X или Y’: м-м да еще интересно водятся ли в этом это пруд или все-таки озеро / э водится ли в этом водоеме рыба какая-нибудь (м, 19–22, низ- кий УРК, студ, описание несюж.). Половина всех метакоммуникативов со значением сомнения го- ворящего в высказывании приходится на речь информантов с низким УРК. Еще одна яркая речевая характеристика низкого УРК говоря- щего ― это насыщение своей речи маркером поиска что еще ска- зать, чаще в виде свернутой конструкции: что еще, например: в общем / что еще /// бабушка всегда мне готовила всякие вкусности (ж, 20, низкий УРК, студ, экстр, своб. рассказ). 55% всех маркеров с функцией поиска что еще сказать встреча- ется в речи говорящих с низким УРК. Речь студентов имеет свои отличительные метакоммуникатив- ные особенности. Студенты используют метакоммуникативы с функцией оценки собственной речи (стилистики или лексикона) и ее соответствия предложенному коммуникативному сценарию: так вкусно / самые вкусные овощи это своерощенные / вот // какое интересное словцо (ж, 20, низкий УРК, студ, своб. рассказ); сначала я общалась с какой-то / ну ни какой-то / девочкой общалась она такая интересная была / колоритная дама / ну вообще-то я должна рассказывать про учебу / я так понимаю / а рассказываю все не про учебу (ж, 20, низкий УРК, студ, экстр, своб. рассказ). 86% всех оценок своего монолога приходятся на речь студентов. Интересно, что юристы вообще не склонны оценивать свою речь. Речи юристов свойственно широкое употребление дискурсив- ных маркеров финала. Чаще всего маркирование финала выража- ется одиночным метакоммуникативом все: вот / пожалуй // так / бездарно ∫ прошла ну наверно / <вздох> вот месяца два / три последних моих выходных // все (ж, 31, высокий УРК, юр, интр, своб. рассказ). 56% ДМ финала приходится именно на речь юристов. Фактор возраста не влияет на появление определенных групп метакоммуникативов в нашей монологической речи. К. Зайдес 275 Наконец, психологические характеристики говорящего неиз- менно влияют на его спонтанную речь. Так, например, экстра- верты используют в целом больше метакоммуникативов, и состав их разнообразнее: комментарий-забывание какого-либо слова или факта предтекста, дискурсивные маркеры различного типа, оце- ночные и поисковые маркеры, экспликация сомнений и др. Таким образом, тип метакоммуникатива, который употребляет говорящий, может многое прояснить в его социальном и психоло- гическом портрете. Метакоммуникация, по-видимому, является одной из важных речевых особенностей языковой личности и со- общества. ЛИТЕРАТУРА Богданова Н. В. 1998 — Синтаксические признаки устной монологиче- ской речи и степень их диагностичности для дифференциации соци- альных характеристик говорящего (к постановке проблемы). Матери- алы XXVII Межвузовской научно-методической конференции препо- давателей и аспирантов. Вып. 2. Секция грамматики (русско-славян- ский цикл). 16‒22 марта 1998 г. СПб. 62–68. Звуковой корпус как материал для анализа русской речи. 2013 — Коллек- тивная монография. Часть 1. Чтение. Пересказ. Описание / Отв. ред. Н. В. Богданова-Бегларян. СПб. ОБЪЕКТ ПОСЕССИИ В ПРЕДИКАТИВНЫХ ПОСЕССИВНЫХ КОНСТРУКЦИЯХ С ГЛАГОЛАМИ БЫТИ И ИМѢТИ (НА МАТЕРИАЛЕ ПАМЯТНИКОВ ДРЕВНЕРУССКОЙ ПИСЬМЕННОСТИ XII–XIV ВВ.) Анна Калистратова (Нижний Новгород) Одним из наиболее распространенных во многих индоевропей- ских языках способов выражения посессивных отношений явля- ются так называемые предикативные посессивные конструкции (ППК) с глаголами быть и иметь. Как известно, в современном русском языке быть-конструкции являются центральным спосо- бом предикативного выражения посессивных отношений, тогда как иметь-конструкции относятся к периферийным, стилистически и семантически ограниченным языковым средствам [ТФГ 1996; Цейтлин 2007; Категория… 1989]. Во многих других славянских языках, в том числе и в современном чешском языке, наблюдается прямо противоположная ситуация: иметь-конструкции являются основным и подчас единственным средством предикативного вы- ражения посессивных отношений [Мразек 1990: 44–46]. Представ- ляется, что анализ особенностей функционирования быть- и иметь-конструкций в истории русского языка поможет пролить свет на то, каким образом в современном русском языке сформи- ровалась существующая на данный момент функционально-стиле- вая дифференциация разных типов ППК. Проведенный нами анализ обширного текстового материала показал, что выбор того или иного типа ППК в древнерусском языке во многом определялся стилем произведения, в котором употреблялась конкретная ППК. Так, наибольшее количество ге- нетивных быть-конструкций при незначительном числе иметь- конструкций наблюдается в древнерусских деловых текстах. Далее по степени сокращения количества быть-конструкций и увеличе- ния иметь-конструкций идут летописно-хроникальные тексты, за ними — повествовательно-художественные и, наконец, — цер- ковно-богослужебные. По всей видимости, в древнерусском языке А. Калистратова 277 на выбор того или иного типа ППК большое влияние оказывала функционально-стилистическая разновидность текста. Однако более пристальное изучение отобранного материала показало, что употребление быть- и иметь-конструкций в древне- русском языке определялось не только стилевой принадлежно- стью текста, но и целым комплексом других факторов, в число ко- торых входит характер объекта посессии. Все объекты посессии можно разделить на три большие группы: 1. живые существа — одушевленные объекты посессии; 2. конкрет- ные предметы — конкретные объекты посессии; 3. абстрактные по- нятия — абстрактные объекты посессии. Принадлежность объекта посессии к той или иной группе ока- зывает влияние на семантический подтип посессивных отноше- ний, выражаемых конкретной конструкцией. Рассмотрим подроб- нее объекты, относящиеся к каждой из групп. В качестве одушевленных объектов, как правило, выступают отдельные личности или группы людей. С одушевленным объек- том всегда употребляется одушевленный субъект посессии. Кон- струкции такого типа описывают разнообразные отношения между членами общества. Например: …и прїде ѥдинъ старъ мужь ко кнѧзю . и реч̑ ѥму кнѧже . єсть оу мене ѥдинъ сн҃ъ меншеи дома . а с четъıрми ѥсмь въıшелъ (ПВЛ, 992 г.); Имѣяше при собѣ царь тъй многы другы и свѣтникы (К. Туровский); Всеволоду же у во отца тогда: бѣ бо любимъ отцемъ паче всея братья, егоже имяше присно у себе (НIЛ, 1054 г.). Такого рода отношения между субъектом и объектом посессии могут выражаться всеми тремя типами предикативных посессив- ных конструкций, но количество генетивных быть-конструкций с одушевленным объектом посессии значительно превосходит ко- личество иметь-конструкций. При этом если иметь-конструкции употребляются, то обычно для выражения родственных и соци- ально-иерархических отношений и лишь в единичных случаях для выражения локально-посессивных отношений. По всей видимо- сти, в древнерусском языке для выражения отношений между оду- шевленными субъектом и объектом посессии преимущественно использовались генетивные быть-конструкции. Конкретный объект посессии в большинстве случаев упо- требляется при одушевленном субъекте посессии, хотя встреча- ются также примеры конструкций, в которых как объект, так 278 Объект посессии в предикативных конструкциях и субъект посессии обозначают конкретные предметы реального мира: …и бѣ Якунъ слѣпъ . [и] луда бѣ оу него золотомь истъкана (ПВЛ, 1024 г.); Сии же блг҃овѣрныи кнѧзь Володимѣрь возрастомь бѣ высокъ . плечима великь лицемь красенъ . волосы имѣя желты коудрѧвы . бородоу стригыи . роукы же имѣя красны (ГВЛ, ст.1289). Для выражения посессивной ситуации с конкретным объектом в древнерусских памятниках примерно в 71% случаев использу- ются быть-конструкции. Иметь-конструкции употребляются только в 28% случаев. Интересно, что для выражения партитивных отношений между конкретным субъектом и конкретным объектом предпочтение отдается иметь-конструкциям. Абстрактный объект посессии во всех выделенных нами ППК употребляется при одушевленном субъекте посессии. Такие конструкции могут выражать разнообразные семантические отно- шения между субъектом и объектом посессии: …занеже бѣ лю- бимъ всѣми . за премногую ѥго добродѣтель . юже имѧше преже к Бу҃ (СЛ, 1157 г.); …гнѣвъ бо имеше на нѣ Данилъ (ГВЛ, 1251 г.); Бъıша постригъı оу Костѧнтина сна҃ Всеволожа . сн҃ома ѥго . Василку . и Всеволоду (СЛ, 1212 г.). В отличие от конструкций с одушевленным и конкретным объ- ектами, конструкции с абстрактным объектом посессии в боль- шинстве случаев являются иметь-конструкциями (около 77%). Генетивные быть-конструкции этого типа отмечаются лишь в еди- ничных случаях. Таким образом, мы видим, что в древнерусском языке XII–XIV веков уже была сформирована определенная функционально-сти- листическая дифференциация быть- и иметь-конструкций. Упо- требление того или иного типа предиктивных посессивных кон- струкций определялось целым рядом взаимообусловленных фак- торов. С одной стороны, немаловажную роль играла функцио- нально-стилевая разновидность текста. С другой стороны, важной оказывалась и описываемая посессивная ситуация, согласно кото- рой определялся и тип объекта посессии. Так, при употреблении одушевленного или конкретного объекта предпочтение отдава- лось генетивным быть-конструкциям. При необходимости выра- зить абстрактный объект посессии древнерусские авторы склоня- лись к употреблению иметь-конструкций. Дативные быть-кон- струкции относительно редки в изученных нами древнерусских А. Калистратова 279 текстах, что свидетельствует о том, что они уже на древнерусском этапе истории русского языка являлись лишь периферийным сред- ством выражения посессивных отношений. При этом большая часть из отмеченных дативных быть-конструкций выражает отно- шения между одушевленным субъектом и абстрактным объектом посессии. Тенденция к семантической и функционально-стилистической дифференциации быть- и иметь-конструкций, наметившаяся в древнерусский период, активно развивалась в языке старорус- ского периода и, в конце концов, легла в основу дифференциации быть- и иметь-конструкций в современном русском языке. ЛИТЕРАТУРА Категория... 1989 — Категория посессивности в славянских и балканских языках. М. Мразек Р. 1990 — Сравнительный синтаксис славянских литературных языков. Брно. ТФГ 1996 — Теория функциональной грамматики. Локативность. Бытий- ность. Посессивность. Обусловленность. СПб. Цейтлин С. Н. 2007 — Семантическая категория посессивности в русском языке и ее освоение ребенком. Семантические категории в детской речи. СПб. С. 201–219. ИСТОЧНИКИ ГВЛ — Галицко-волынская летопись. Полное собрание русских летопи- сей. Т. 2. СПб., 1908. С. 489–638. НIЛ — Новгородская первая летопись. Полное собрание русских летопи- сей. Т.3. М.‒Л. 1950. С. 101‒464. ПВЛ — Повесть временных лет. Полное собрание русских летописей. Т. 1. Вып.1. Л., 1926. С. 1–296. СЛ — Суздальская летопись. Полное собрание русских летописей. Т. 1. Вып. 2. Л., 1927. С. 289–488. Туровский К. — Еремин И. П. Литературное наследие К. Туровского. Труды отдела древнерусской литературы. Т. 12, 13, 15. М.–Л., 1956–1958.    ИГРОВЫЕ СТРАТЕГИИ В ОБУЧЕНИИ ШКОЛЬНИКОВ РКИ Лилия Кныш-Крюков (Тарту) Современные информационные технологии позволяют внедрять в обучающий процесс русскому языку как иностранному (РКИ) различные методы и приемы. Игровые стратегии способствуют разнообразию учебной деятельности, делают ее более увлекатель- ной и интерактивной. LearningApps.org — это интернет-среда, позволяющая созда- вать различные игровые веб-приложения для улучшения качества преподавания и изучения РКИ. Приложения могут работать на лю- бом устройстве (будь то настольный компьютер, планшет или смартфон), не требуют установки дополнительного программного обеспечения, и учащийся может обратиться к ним в любое время суток из любой точки мира. Главное — иметь выход в Интернет. Интерактивные упражнения могут быть многократно использо- ваны как при самостоятельном обучении, так и во время работы в аудитории. Учащиеся воспринимают эти методы как игровые, что повышает мотивацию изучения РКИ вне зависимости от воз- раста аудитории. Технические возможности данной интернет-среды при изуче- нии иностранного языка позволяют развивать такие аспекты рече- вой деятельности, как чтение, письмо, аудирование. Дигитальные задания позволяют самостоятельно совершенствовать навыки (лексические, грамматические, письма и т. д.), проверять себя и «проигрывать» одни и те же упражнения, используя трансфор- мацию и многократное повторение одной и той же словоформы или синтаксической единицы. При составлении заданий мы строго соблюдали дидактический принцип — от простого к сложному. Чем разнообразнее способы осмысления языкового материала, тем прочнее он удержится в сознании обучаемого, в его памяти. Наилучшими условиями развития вербальной памяти является опора на работу всех других видов памяти, т. е. когда на учащегося   Л. Кныш-Крюков 281 воздействуют звуковые, зрительные и моторные компоненты об- раза восприятия. Применение средств наглядности в дигитальных играх повышает эффективность усвоения материала. То, что чело- век может себе представить зрительно, он, как правило, легче за- поминает и воспроизводит. Аудиоматериал также способствует усвоению учебного материала.   Иллюстрация 1. Активация слуховой (автоматическое произношение при нажа- тии на i или Audio) и зрительной памяти Усложненный вариант представляет собой соединение большего количества произносимых на русском языке слов/словосочета- ний/предложений с письменными фразами на языке учащегося или соответствующими иллюстрациями. Данная интернет-среда позволяет использовать записанные диалоги, после прослушивания которых учащемуся предлагается возможность ответить на во- просы. Вопросник может быть представлен как в виде теста с пред- ложенными вариантами ответов, так и в форме открытых вопросов. Интернет-среда LearningApps.org предлагает различные воз- можности для усвоения грамматики русского языка. Игровые стратегии могут быть направлены на изучение конкретной части речи: например, распределение имен существительных по груп- пам на основании рода или окончания во множественном числе; согласование имен существительных с прилагательными, спряже- ние глаголов.   282 Игровые стратегии в обучении   Иллюстрация 2. Спряжение глаголов Как и в предыдущем типе заданий, на следующем уровне сложно- сти мы предлагаем работу с аудиоматериалами. Как правило, у учащихся, которые рано овладевают компью- терной грамотой, страдает грамотность обычная. Текст, который не прописывается рукой, дает иное качество восприятия письмен- ной речи. Однако создаваемые в интернет-среде LearningApps.org приложения предлагают игровую форму для закрепления графи- ческого облика слова, что является важным аспектом для последу- ющего развития навыков письменной речи. В такого рода заданиях может быть активизировано или скомбинировано несколько рече- вых действий — письменный перевод представленных слов с род- ного языка учащегося на русский язык, понимание прослушанной аудиозаписи с последующим написанием слова, нахождение нуж- ного слова среди ряда букв, что позволяет развивать навык соот- ношения звука и буквы.   Л. Кныш-Крюков 283   Иллюстрация 3. Отработка письменных навыков Поиск неверно записанных форм или слов, с одной стороны спо- собствует расширению словарного запаса, а с другой — позволяет развивать у изучающих РКИ навык внимательного чтения. Язык представляет собой целостную систему, состоящую из единиц различных уровней и предназначенную для функциониро- вания. Комплексный подход при использовании игровых прило- жений, моделирующих реальные ситуации общения, позволяет многократно отрабатывать языковые навыки и умения посред- ством многократного повторения одной и той же словоформы или синтаксической единицы. Создание игровых приложений с ком- плексным подходом, моделирующих реальные ситуации общения, очень хорошо подходят для отработки языковых навыков и знаний в целом.   284 Игровые стратегии в обучении   Иллюстрация 4. Использование различных частей речи в реальной ситуации общения При подведении итогов по изученному материалу также может быть использована игровая форма. Например, викторина от Learn- ingApps.org позволяет разделить учащихся на группы и предло- жить им выстроить собственную стратегию для получения макси- мального количества баллов. Содержащиеся в викторине вопросы охватывают весь пройденный материал; мы включили в викторину как задания на отработку фонетических, лексических, граммати- ческих навыков, так и упражнения на развитие всех видов речевой деятельности.   Иллюстрация 5. Итоговая викторина   Л. Кныш-Крюков 285 Итак, создаваемые с помощью LearningApps.org веб-приложения могут многократно использоваться для повторения и механиче- ской тренировки языковых образцов через систему трансформаци- онных упражнений. Комплекс рассмотренных приложений вос- принимается учащимися как игровые задания, что повышает их за- интересованность в изучении РКИ. Таким образом, с помощью ин- терактивности и многократного повторения одной и той же слово- формы или синтаксической единицы, обеспечивается прочность за- поминания составленного нами материала, который в дальнейшем будет использоваться как основа для развития спонтанной речи.   РЕАЛИИ НОВОГО ВРЕМЕНИ В ДИАЛЕКТНОЙ ФРАЗЕОЛОГИИ СОВЕТСКОГО И ПОСТСОВЕТСКОГО ПЕРИОДА Екатерина Коган (Екатеринбург) Фразеологизмы ― языковые единицы, которые в большой степени обладают национальной спецификой и выступают как своего рода ее проявители в языке. Обычно рассмотрению в этом аспекте под- вергаются традиционные фразеологизмы, давно вошедшие в узус. Однако процесс фразеологизации нельзя считать завершенным: в языке постоянно возникают ― на длительное или не очень про- должительное время ― разнообразные идиомы. Революция 1917 г. явилась переломным моментом в истории страны. Изменился политический строй, уклад хозяйства, появи- лись новые реалии. Такие изменения не могли не отразиться в языке, и фразеология тоже отреагировала на них. В говорах рус- ского языка возникли устойчивые образные единицы, являющиеся реакцией на проведенные преобразования. Именно наблюдения за фразеологизмами, возникшими в XX–XXI вв. в северно-русских говорах, стали объектом настоящей статьи. Источником материала послужили диалектные словари и полевые записи Топонимиче- ской экспедиции Уральского университета. Новые фразеологизмы реализуются в говорах как фразеологи- ческая вербализация новых идеограмм и как использование новых образов для обозначения уже существующих понятий. Период революции и гражданской войны не отмечен фразео- логической номинацией новых идеологем, однако фиксируется ис- пользование образов этого важного для страны хронологического этапа. Контраст революционного и бытового подчеркивает нега- тивную оценку нового строя, ср.: красноармейцы пришли ‘мен- струация началась’ Костр. Окт. [ЛК ТЭ]; комиссарская еда ‘сыт- ная, вкусная еда’ Костр. Окт.: Комиссары-те всё отбирали ― вот, говорили, хорошо живут. Комиссарской бы еды нам. Кто хорошо ест ― вот, скажем, комиссарская еда [ЛК ТЭ]. Е. Коган 287 В постреволюционный период важнейшим идеологическим изменением становится отказ от религии и насаждаемый атеизм. Во фразеологии абстрактная идея смены мировоззрения проявля- ется при помощи конкретного образа: крест отпустить ‘не мо- литься, перестать быть верующим’ Костр. Окт. [ЛК ТЭ]; ср.: за Бога схватиться ‘стать верующим человеком’ Костр. Вох. [ЛК ТЭ]. Отражается во фразеологизмах и изменение жизни в деревне: в лаптях за трактором ‘о невозможности осуществления какого- либо действия, желания’ [Золотые россыпи: 26]. Классовость ми- ровосприятия проявляется во фразеологизмах: буржуев потолок ‘о чрезмерно высоком уровне жизни’[СППиП 2001 : 62]; жить что буржуи ‘о богатой, обеспеченной, благополучной жизни кого- л.’ [СППиП 2001: 88]. Интересно отметить факт совмещения в од- ной фразеологической единице двух характеристик социального статуса: дворяниться, как буржуй ‘о важничающем и бездельни- чающем человеке’: Иванов Андрей у нас был, рыбзавод у няво имелся, работяга был, а другой-та не работал, дворянился, как буржуй [СППиП 2001: 88]. Ставший «дежурным» лозунг пролетарии всех стран, соеди- няйтесь! становится основой для фразеологизма пролетария всех стран ‘о бойком, проворном, не обремененном делами человеке’: Надька-то у нас в Башкирию уж сгоняла. Чё она ― пролетария всех стран дак… [СРГЮП 2010–2012, 2: 472]. На развитие указан- ного значения, очевидно, влияет народная этимология слова проле- тарий, сближающая его с пролетать, а также еще одно «дежурное» высказывание: «пролетариату нечего терять, кроме своих цепей». Происходит изменение хозяйственного уклада, появляются колхозы. Это порождает возникновение новых должностей: крас- ный сват ‘агитатор (призывающий вступить в колхоз, позднее ― участвовать в выборах и т. п.)’: Красные сваты всё ходили в колхоз звали. Теперь вот за «Единую Россию»; Однажды красные сваты пришли к нам, они сказали моему отцу: «Вот что, Худяков, всту- пай в колхоз, иначе тебе не устоять, раскулачат!» Костр. Окт. [ЛК ТЭ]. Постреволюционная разрушенность экономики, неста- бильность также находят фразеологическое воплощение: лешевы кошельки ‘мешки с рожью, овсом и др., которые обменивались на разные товары после революции’: Баушка рассказывала, как они носили лешевы кошельки. Менялись на одёжу, на лампы, кто на чего. Омманывали их часто Костр. Окт. [ЛК ТЭ]. 288 Реалии в диалектной фразеологии Начинающаяся электрификация страны во фразеологии полу- чает и нейтральную: световой столб ‘фонарной столб’ [СРГЮП 2010–2012, 3: 183], и весьма негативную оценку: бесова обора ‘ли- ния электропередач’ [ФСРГНП 2008: 41]; ср. обора ‘завязка лаптя’. Развивается медицина, появляются родильные отделения: ка- зенная бабушка ‘акушерка’ [ОСВН 2008: 81]. Интересно отметить, что для обозначения новой профессии используется переосмыс- ленное обозначение уже имеющейся социальной функции (ср.: ба- бушка ‘женщина, помогающая при родах’). Появляются и новые продукты питания (молоко из-под бешеной коровы ‘кефир’1 Костр. Пав. [ЛК ТЭ] ― в этом выражении ощуща- ется восприятие данного продукта как нового непривычного для де- ревенской культуры), предметы быта (заводить свой граммофон2 ‘начать ругать, высмеивать кого-л.’ Пск. [СППиП 2001: 32]). С 1930-х гг. вводится система трудодней. Новый тип товарно- денежных отношений часто оценивается как обман, работа без вы- годы для себя: работать за палочки ‘быть обманутым, работать без какого-л. вознаграждения, бесплатно’3 [Сергеева 2004: 231]. Однако можно говорить и о принятии данной системы, хоть и с легким оттенком иронии: Ванька с трудоднями ‘о трудолюби- вом колхознике с хорошим заработком’ [СППиП 2001: 19]. Общее обеднение, упадок хозяйства проявляется и в выраже- нии сталинская корова ‘коза’ У.-Цилем. [ФСРГРК 2004: 250]. С 1938 г. появляется выражение считайте меня коммунистом, приобретшее в говорах несколько иное значение и расширившее сферу употребления: вместо прочной связи с ситуацией ухода куда-либо (как это происходит в разговорном варианте литератур-                                                              1 Кефир начинают производить фабричным способом в Москве с 1913 г., но в деревнях он появился гораздо позже. 2 Первые упоминания о появлении граммофонов в деревне относятся к 1910-м гг.: «Один местный крестьянин к сезону свадеб купил недо- рогой граммофон с пластинками и ходит по приглашениям по вече- ринки, где за весьма приличную плату (от 1 рубля до 3) играет весь вечер различные плясовые пиесы» (Московские ведомости, 16 (03) марта 1910 г.) [http://starosti.ru/article.php?id=22943]. Повсеместную распространенность, следует отнести, по-видимому, к более позднему периоду. 3 Скорее, ‘работать за трудодни’. Е. Коган 289 ного языка) и практически нулевой собственной семантики оно ис- пользуется для обозначения смирения, примирения со сложив- шимся отчаянным, безвыходным положением: Раньше никакая болезнь не брала, теперь ― считай коммунистом, заляжешь на печь, отлёживаешься [ФСРГРК 2004: 258]. Великая Отечественная война снова ломает привычное течение жизни. На долгое время быт становится настолько иным, что целое поколение получает фразеологическую номинацию: кукольные дети ‘дети, выросшие в голодные годы, питавшиеся в детстве ку- колем (отходами при околачивании льна)’: Мы-то кукольные дети, чего видали в детстве-то? Куколь да пылохту или; Наше поколе- ние-то кукольные дети, все травы переели Костр. Окт. [ЛК ТЭ]. К послевоенным фразеологизмам следует отнести, по-види- мому, выражение голова как дом советов ‘кто-л. очень умный, толковый, сообразительный’ [Сергеева 2004: 75]. К фразеологизмам постсоветского периода относятся едовые деньги ‘прибавка к пенсии, деньги на еду’ Костр. Окт. [ЛК ТЭ], а также обозначение новых продуктов питания: бушева голяшка ‘импортные куриные окорочка’ [СРГЮП 2010–2012, 1: 192], где смеховой эффект создается за счет восприятия отфамильного при- лагательного в качестве «обладателя» вместо обобщенного обо- значения страны-импортера. Интерес представляет выражение пе- лёвный чай ‘чай в пакетиках’ Костр. Окт. [ЛК ТЭ] (время появле- ния ― также 1990-е гг), где образ пелёвы, отходов от обмолота овса, используется для обозначения плохого качества чая. Отдельную группу составляют выражения, в которых ключе- вой является ситуация освоения новой лексики. При этом слова могут использоваться как в более или менее присущем им значе- нии: безгрешная бактерия ‘о тихом, смирном человеке’ [СППиП 2001: 15], так и практически без учета семантики, для большей экс- прессивности, достигающейся за счет непонятности: показать ан- нексию ‘ответить ударом на удар, дать сдачи’ [СППиП 2001: 15]. Становятся фразеологообразующими обозначения новых реа- лий, ср.: читать газету ‘оставаться голодным из-за отсутствия еды’ [СРГЮП 2010–2012, 3: 364–365]); мерить асфальт ‘бес- цельно, неприкаянно ходить, ничего не делая, бродить, слоняться’ [ФСРГРК 2004: 128]. В диалектной фразеологии отражаются и изменения в городской действительности: липовый кондуктор ‘гроб’ [СППиП 2001: 46]. 290 Реалии в диалектной фразеологии Отношение же к новой власти меняется на положительное: со- ветская власть кончилась ‘хорошая дорога кончилась’: «Совет- ская власть кончилась», ― так всегда говорили на полдороге из Одоевского в Конёво. Хорошая дорога кончилась, началась плохая. Костр. Шар. [ЛК ТЭ]. ЛИТЕРАТУРА Веб-ресурс — http://starosti.ru/article.php?id=22943 ЛК ТЭ — Лексическая картотека топонимической экспедиции каф. рус- ского языка и общего языкознания УрФУ. ОСВН 2008 — Областной словарь вятских говоров. Киров. Вып. 5. Сергеева 2004 — Материалы для идеографического словаря новгород- ских фразелогизмов. Великий Новгород. СППиП 2001 — Словарь псковских пословиц и поговорок. СПб. СРГЮП 2010–2012 — Словарь русских говоров Южного Прикамья. Пермь. ФСРГРК 2004 — Кобелева И. А. Фразеологический словарь русских гово- ров Республики Коми. Сыктывкар. ФСРГНП 2008 — Фразеологический словарь русских говоров Нижней Печоры. СПб. Т. 1. ОБ ОДНОЙ ГРАММАТИЧЕСКОЙ ИННОВАЦИИ ПЕРЕСОПНИЦКОГО ЕВАНГЕЛИЯ (1556–1561): НЕ ЕСТЬ ЕСИ Наталья Котова (Москва) В 1556–1561 гг. на Волыни создается Пересопницкое Евангелие (ПЕ). Появление нового Евангелия связывается исследователями с распространением идей Реформации в Речи Посполитой [Дмит- риев 1990: 23–24]. (В это время Волынская область входила в со- став Речи Посполитой). Вопрос об источниках и языке перевода ПЕ многократно обсуждался исследователями, но в то же время до конца решен не был. В самой рукописи указывается, что Еванге- лие переведено из языка българскаго на мовоу роускоую (с. 392). Под болгарскими исследователями обычно понимается церковно- славянский язык болгарского извода [Житецкий 1876: 4], [Грузин- ский 1913: 6], [Флоровский 1946: 227]. Однако церковнославян- ский источник ставился исследователями под сомнение: А. С. Гру- зинский склонялся к мнению, что основной источник ПЕ был чеш- ский Новый Завет (НЗ) [Грузинский 1913: 333–334], Я. Янов воз- водил ПЕ к польскому тексту НЗ [Janów 1926: 480–482, 496, 498]. В то же время как показывает последний анализ, перевод осу- ществляется, скорее всего, с церковнославянского текста афон- ской редакции при постоянной сверке с польским и чешским ти- пами текста [Котова 2015]. Так возникает неоднородный язык, на разных уровнях которого можно увидеть влияние разных языко- вых систем. Поэтому при интерпретации любой аномалии должен привлекаться широкий языковой материал. В данной статье обсуждаются формы презенса глагола быти. Стандартная для ПЕ парадигма соответствует общеславянской: есмь, еси, есть, есми, есте, соуть. В ПЕ также фиксируются следующие формы презенса глагола быти: Лк. 3:16 не е(ст) есми годень розвѧзати ременѧ ѡбоуви его, но Мф. 3:11 не есмь ѧ годень обоуви носити, но Мк. 1:7 ѧ не годе(н) прихилив- шисѧ розвѧзати ремень ботоувь его 292 Об одной грамматической инновации Евангелия Лк. 15:19 не есть есми годень назватисѧ сн҃о(м) твои(м), но Лк. 15:21 не годень есми назватисѧ сн҃омь твоимь Ин. 1:20 и вызналь иже ѧ не есть есми х҃с Ин. 1:25 а длѧ чого жь кр(с)ти(ш) коли ты не есть еси х҃с Ин. 8:47 а вы длѧ того не слоухаете иже из бг҃а не есть есте Ин. 15:3 вы есть есте чистыми длѧ слова моего Ин. 15:19 иже не есть есте ѿ мира Ин. 18:37 иже есть есми цр҃емь В них используется избыточная форма есть. В южнославянской письменности подобные формы исследова- телями не фиксируется. В приведенных выше стихах в церковно- славянском типе текста находим (по [Евангелие от Иоанна 1998: 4, 41, 70, 72, 85]): Ин. 1:20 исповѣда якѡ нѣсмь азъ х҃съ Ин. 1:25 что оубо крш҃таеши аште нѣси х҃ъ Ин. 8:47 вы не послоушаате ѣко нѣсте отъ б҃а Ин. 15:3 оуже вы чисти есте за слово еже гл҃ахъ вамъ Ин. 15:19 ѣко же отъ мира нѣсте Ин. 18:37 ѣко ц҃срь есмъ азъ В то же время избыточное употребление есть обсуждалось уче- ными в связи с восточнославянским ареалом. Дело в том, что такое употребление отмечается в севернорусских говорах (об см. [Пожа- рицкая 1996]), а также в псковских летописях [Шевелева 2006]. В севернорусских говорах есть обычно интерпретируется как утвердительная частица. С диалектными данными, по мнению М. Н. Шевелевой [Шевелева 2006: 228], соотносится ситуация, представленная в псковских летописях, где избыточное употреб- ление глагола-связки быти в презенсе и исторических временах свидетельствует о развитии подобного утвердительного значения. Правда, нужно отметить, что в примерах из псковских летописей быти спрягается в отличие от севернорусских говоров, где суще- ствует частица есть, и примеров из ПЕ. Также в отличие от рас- сматриваемых нами случаев примеры из работ М. Н. Шевелевой и С. К. Пожарицкой взяты не из книжного языка. М. Н. Шевелева специально замечает, что речь идет о некнижных частях в псковских летописях [Шевелева 2006: 228]. К тому же возмож- ность использования/не использования добавочного есть в одном контексте (ср. Лк. 15:19 и Лк. 15:21; Лк. 3:16, Мф. 3:11 и Мк. 1:7) Н. Котова 293 указывает на отсутствие специальной семантики у есть в данных примерах. В то же время при обращении к западнославянскому материалу можно найти объяснение грамматической инновации ПЕ. Дело в том, что первоначальные старопольские формы глагола być, вос- ходящие к древнему спряжению этого глагола, сохранялись доста- точно долго, до XVI века. Но уже в XV веке появляются новые формы jestem, jesteś, jest, jesteśmy, jesteście, są, основой которых стала форма 3-го лица ед. ч. (кроме 3-го лица мн. ч.) в соединении с окончаниями, выделившимися из ставших синтетическими форм сложного прошедшего времени [Długosz-Kurczabowa, Du- bisz 2006: 296]. В рассматриваемых нами старопечатных польских Библиях (НЗ Мартина Чеховича, Библия Якова Вйука) мы нахо- дим новые формы глагола быти: iuż nie iestem dostoien (Лк. 15:19). В то же время проста мова и живой польский язык постоянно вза- имодействовали друг с другом (это отмечается в ряде работ, по- священных памятникам «простой мовы» [Мякишев 2000], [Verkholantseva 2008: 18]). Так, можно предположить и проникно- вение в текст ПЕ польских инноваций, которые в период создания ПЕ сосуществовали со старыми формами, лишь позднее вытеснив их окончательно. Подтверждением этого тезиса может служить ряд подобных примеров из других памятников. В апокрифе бело- русского происхождения Пакуты Хрыста (XV в.) читаем: Не есть есми я ученик его [Беларуская Лiтаратура 2010: 319], в Статуте Ве- ликого княжества Литовского 1566 г.: нижли не есть есми свѣдомъ [Статут 2003: 173], в Евангелии белорусского происхож- дения В. Негалевского 1581 года: не есть есми самъ, есми ест, естъ есте [Назаревскiй 1911: 99]. Так, мы видим, что в середине XV века активно внедряются в польский язык новые формы глагола być [Ананьева 1994: 238– 239], они воспринимаются создателями памятников на простой мове (при этом переводчики осознают, что польская форма со- стоит из двух частей и калькируют обе) и обнаруживаются в ряде памятников. Но польская инновация встречается лишь в неболь- шом количестве примеров, большинство форм глагола быть в рас- сматриваемых текстах восходит к древним общеславянским фор- мам спряжения глагола быти. Семантической разницы в употреб- лении данных форм не наблюдается, однако можно наблюдать 294 Об одной грамматической инновации Евангелия тенденцию к употреблению их после отрицательной частицы не, то есть в позициях, где глагол-связка в ПЕ никогда не опускается, а эмфатически подчеркивается. ЛИТЕРАТУРА Ананьева Н. Е. 1994 — История и диалектология польского языка. М. Беларуская Лiтаратура 2010 — Беларуская Лiтаратура X–XV стст. Укладанне, прадмова, каментарыі, пераклад на беларускую мову і адаптацыя І.В.Саверчанкі. — Мінск. Грузинский А. С. 1913 — Палеографические и критические заметки о Пересопницком евангелии. СПб. Дмитриев М. В. 1990 — Православие и реформация. Реформационные движения в восточнославянских землях Речи Посполитой во второй половине XVI в. М. Евангелие от Иоанна 1998 — Евангелие от Иоанна в славянской тради- ции. Издание подготовили А.А. Алексеев, И.В. Азарова, Е.Л. Алексеева, М.Б. Бабицкая, Е.И. Ванеева, А.А. Пичхадзе, В.А. Ромодановская, Т.В. Ткачева. СПб. Житецкий П. И. 1876 — Описание Пересопницкой рукописи XVI в. с при- ложением текста Евангелия от Луки, выдержек из других евангели- стов и 4-х страниц снимков. Киев. Котова Н. К. 2015 — Церковнославянские элементы на фоне инославян- ской системы в Пересопницком Евангелии. Дипломная работа. МГУ, филологический факультет, кафедра русского языка. Мякишев В. 2000 — «Мовы» Великого княжества Литовского в единстве своих противоположностей. Studia Russica XVIII. Budapest. S. 165–172. Назаревскiй А. А. 1911 — Языкъ Евангелiя 1581 года въ переводѣ В. Не- галевскаго. Киев. Пожарицкая С. К. 1996 — Отражение эволюции древнерусского плюсквамперфекта в говорах севернорусского наречия Архангель- ской области. Общеславянский лингвистический атлас: Материалы и исследования. 1991–1993. М. С. 268–279. Статут 2003 — Статут Вялікага княства Літоўскага 1566 года. Мінск. Флоровский А. В. 1946 — Чешская библия в истории русской культуры и письменности. Sbornik filologicky. Praha. Sv. 12. С. 153–260. Шевелева М. Н. 2006 — Некнижные конструкции с формами глагола быти в Псковских летописях. Вереница литер. К 60-летию В.М. Жи- вова. М. С. 215–241. Długosz-Kurczabowa K., Dubisz S. 2006 — Gramatyka historyczna języka polskiego. Warszawa. Н. Котова 295 Janów J. 1926 — Żródła Ewanqelji Peresopnickiej. Slavia. Ročnik 5. Zešit 3. S. 470–499. Verkholantseva J. 2008 — Ruthenian Translations from Czech in the Grand Duchy of Lithuania and Poland. Slavische Sprachgeschichte. ОБ ОСОБЕННОСТЯХ ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ ПЯТОГО И ДЕСЯТОГО Алёна Кудлаева (Санкт-Петербург) В устной речи зачастую можно наблюдать явления, абсолютно не характерные для письменного языка и встречающиеся только при спонтанном речепорождении. Это различные повторы, оговорки, сокращения, запинки, хезитации и т. п. Многие единицы, вычле- няемые из потока речи, невозможно однозначно отнести к какой- либо из существующих лексических категорий (то-се, да ну, как его и под.) В современной науке с большим интересом подходят к изучению подобных единиц. В коллоквиалистике они получили название вербальных хезитативов или прагматем (подробнее о вербальных хезитативах см.: [Богданова-Бегларян 2013: 359] о прагматемах — [Богданова-Бегларян 2013: 7]). В некоторых случаях к прагматемам можно отнести и такие единицы, как пятый и десятый (во всех их словоформах). Именно особенностям функционирования этих единиц в русской устной спонтанной речи и посвящено настоящее исследование. Материалом для него послужили два речевых корпуса: устный под- корпус Национального корпуса русского языка (НКРЯ) и блок Зву- кового корпуса русского языка (ЗКРЯ) «Один речевой день» (ОРД). Анализ материала показал, что исследуемые единицы преиму- щественно употребляются в речи в своём основном словарном зна- чении: пятый — как порядковое числительное к пять [СРЯ 1981: 1839], десятый — как порядковое числительное к десять [СРЯ 1983: 743], ср.: (1) Мне кажется / если себе это представить и понять / то это перестанет казаться удивительным // Пятое изображение / если можно // Здесь мы видим корову с определенным головным убором [Беседа о Древнем Египте, НТВ, «Гордон» // Из коллек- ции НКРЯ, 2003–2004]; (2) ну вот скажи / ты когда вставляешь диск / он как начинает / в твоём центре ? # в моём с первой начинает / # ну и в моём тоже с первой / # а здесь почему / он не с первой? # потому что А. Кудлаева 297 здесь написано / первый десятое / вот что / я тебе скажу (ОРД) (*Об особенностях орфографического представления матери- ала в корпусе ОРД см. [5]). В примерах (1)–(2) и пятое, и десятое, бесспорно, являются по- рядковыми числительными, использованными при перечислениях объектов. Однако в ходе исследования были обнаружены и другие контексты, где данные единицы теряют свое основное лексическое значение: (3) Я раньше знала / первый / второй / третий / пятый / десятый полетел [Беседа с социологом на общественно-политические темы (Воронеж) // Фонд «Общественное мнение», 2003]; (4) [Глазычев, муж] Дальше все известно / технология известна / в зависимости от средств вы сделаете то / другое / третье или пятое [Мастер-класс В. Глазычева «Проектное воображение и проектная готовность» // Из коллекции НКРЯ, 2001]. В примерах (3)–(4) видно, что исследуемые единицы уже нельзя назвать числительными. В примере (3) (речь о космонавтах), по- мимо анализируемых единиц, имеются и другие, несомненно ат- рибутирумые как числительные. Это первый, второй, третий. Дальше идет пропуск четвертого и сразу, друг за другом, идут пя- тый и десятый — то есть появляется аппроксимация. Аппрок- симация — частичная или полная замена ряда перечисления. В примере (4) первое и второе только подразумеваются: то – пер- вое, другое – второе. Поэтому становится понятным, откуда появ- ляется третье. И дальше снова пропуск четвертого и идет пятое. То есть здесь еще видна связь со счетом, но уже не так отчетливо. В обоих случаях говорящие, начав перечисление, не хотят его про- должать (экономят речевые усилия) и сразу перескакивают на пя- тый, тут же добавляя десятый.Наблюдается явная прагматикали- зация, при которой числительные в этих контекстах переходят из своего лексико-грамматического разряда в разряд маркеров-ап- проксиматоров. Наиболее интересно употребление прагматем пятый и деся- тый в функции «чистого» аппроксиматора при их совместном употреблении, когда наблюдается полная потеря идеи счета. Из 53 наблюдаемых случаев о «чистой» аппроксимации можно говорить в 36 случаях, а идея счета сохраняется в 17 примерах, что состав- ляет 68% и 32% соответственно: 298 Об особенностях функционирования пятого и десятого (5) [Светлана] И зачем мне вот это все нужно / это все оформлять/ себе / мужу / все это прочее / десятое [Беседа с социологом на общественно-политические темы (Москва) // Фонд «Обще- ственное мнение», 2003]. (6) Как ты щас павлинил. Ну там / пятое / десятое [Разговор за ужином // Из коллекции Саратовского университета, 2002]. Обращает на себя внимание то, что пятый и десятый — это явные редупликаты, которые тяготеют к совместному употреблению с такими же редупликатами (то-се, так-сяк, туда-сюда). Анализ показал, что при использовании единицы пятое-десятое с дру- гими в 40% случаев (12 из 30) этими единицами являются именно редупликаты: (7) [Ирина, жен] Паспорта одели в корки / в паспорта вложили кни- жечку / положили такую памятку / сякую / нашли информацию по стране / посмотрели / чё интересного / а какая погода / про- верили еще раз все билеты / написали полную программу прожи- вания / там / чего / где / как встретили / куда отвезли / соот- ветственно / какие телефоны партнеров / туда-сюда / пятое- десятое [Тренинг туристической фирмы // Из коллекции НКРЯ, 2007]; (8) [Алина, жен, 21] Это организация / которая выдает всякие сти- пендии на изучение немецкого языка там / то сё / пятое-деся- тое [Разговор трех женщин // Из коллекции НКРЯ, 2005]; (9) и так и сяк и так подкатывал и пятое и десятое (ОРД); Таким образом, проведенный анализ показал, что исследуемые единицы пятый и десятый могут принадлежать к разным функци- ональным речевым классам и употребляться в устной речи в раз- ных функциях. В одних случаях это порядковые числительные, в других — прагматемы, выполняющие роль маркера-аппроксима- тора, либо сохраняющие, либо полностью утрачивающие идею счета. ЛИТЕРАТУРА Богданова-Бегларян Н. В. 2013 — О словаре «не-слов»: возможности лек- сикографического описания вербальных хезитативов русской речи. Слово. Словарь. Словесность: Коммуникация. Текст. Синтаксис А. Кудлаева 299 (к 90-летию со дня рождения С. Г. Ильенко). Материалы Всероссий- ской научной конференции, Санкт-Петербург, РГПУ им. А. И. Герцена, 13–15 ноября 2013 г. Отв. ред. В. Д. Черняк. СПб.: Сага. 359–364. Богданова-Бегларян Н. В. 2014 — Прагматемы в устной повседневной речи: Определение понятия и общая типология. Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. Пермь. Вып. 3 (27). С. 7–20. СРЯ 1981 — Словарь русского языка. М. Т. 1.  СРЯ 1983 — Словарь русского языка. М. Т. 3.    ЛЕКСИКО-СЕМАНТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ АКСИОЛОГИЧЕСКОЙ ДИНАМИКИ КОМПОЗИТОВ С ОЦЕНОЧНЫМ ЭЛЕМЕНТОМ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ Виктория Мельничук (Санкт-Петербург) В русском языке достаточно велико число сложных слов с оценоч- ными компонентами, к которым можно отнести такие единицы, как благо-, добро-, зло-, славо-, веле-, много-, высоко- и др. В про- цессе функционирования оценочный элемент таких слов может утрачивать заданный первоначальной семантикой оценочный знак либо изменять интенсивность оценочного значения, развивая та- ким образом качественный либо количественный аксиологиче- ский сдвиг. В этой статье на примере отдельных лексических сю- жетов мы проиллюстрируем связь перемены оценочного знака с развитием аксиологической энантиосемии, сужением значения относительно денотата, лексической сочетаемостью слова. Развитие аксиологической энантиосемии, под которой мы пони- маем сосуществование в слове положительной и отрицательной оце- ночности, может быть описано на примере слова доброжелатель. В «Словаре русского языка XVIII века» доброжелатель толку- ется как „тот, кто желает добра кому-, чему-л” [СРЯ XVIII в. 1984–1991 Вып. 6: 155]. В «Словаре Академии Российской» отме- чен антоним — зложелатель [САР 1789–1794 II: 609]. «Словарь русского языка» в 4 т. отмечает только положительную оценочную характеристику слова доброжелатель, тогда как Национальный корпус позволяет проследить уверенное движение к отрицатель- ному знаку оценки. Рассмотрим пример: В 5 классе нам «добро- желатели» говорили, что это даже полезно для детей, они вы- шли из начальной школы в розовых очках, пусть привыкают «к жизни» (НК). Автор заключает доброжелатель в кавычки, чтобы выразить противоречие между формой и содержанием слова. В целом, для семантики композитов характерна гибрид-   В. Мельничук 301 ность, прочная связь составляющих его элементов: значение мно- гоосновного слова формируется из значений частей, которые вдо- бавок вступают «в непростые объектно-субъектные и др. отноше- ния в пределах структуры одного слова» [Никифорова 2005: 175]. Однако в указанном примере пишущему, вероятно, показалось, что семантика первого корня композита (добр-) может ввести чи- тателя в заблуждение, придать слову положительную оценку, то- гда как прагматика высказывания противоположная. Отметим, что в этом контексте, действительно, возможно прочтение с двоякой оценкой, поэтому кавычки оказываются уместны. В следующем примере кавычки уже избыточны, так как при- сутствует иное указание на недобрые намерения доброжелателей, а именно: глагол с отрицательной оценкой нашептали: Но как это нередко случается, нашлись «доброжелатели», которые «нашеп- тали» педагогу, что успехи его студентов являются заслугами не его, а концертмейстера (НК). В указанных примерах отчетливо отразились сдвиги в семан- тике и оценочной структуре слова доброжелатель, которые и поз- воляют говорящим вовлекать его в новые контексты. Следует до- бавить, что сдвиг семантики был спровоцирован экстралингвисти- ческим фактором. За подписью доброжелатель скрывали свои настоящие имена авторы анонимных доносов о бытовых и семей- ных неурядицах. Таким образом в определенной коммуникатив- ной позиции (подпись анонимного письма) доброжелатель ока- зался эвфемизмом слова доносчик. Испорченная языковая репутация, закрепившись в исторической памяти слова, порождает метаязыковую рефлексию носителей рус- ского языка. В сетевом обсуждении слова доброжелатель говоря- щие указывают на то, что нарушается принцип мотивированности знака (… это ироничное название банального сплетника и донос- чика… Технически, доброжелателем не1), а также подчеркивают регулярность его негативного смысла, а значит, и отрицательной оценки (Обычно слово доброжелатель используется в негативном смысл). Многие пользователи считают нужным вводить особые ме- таязыковые указатели, поясняющие, какую оценку — положитель-                                                              1 В примерах из сетевого общения сохраняется авторская орфография и пунктуация.   302 Аксиологическая динамика композитов ную или отрицательную — передает словом доброжелатель гово- рящий: Пока держусь... за всех вас, моих доброжелателей (в пря- мом смысле слова, а не в ироническом); Здравствуйте все добро- желатели, в прямом смысле слова, без под контекстов. Встреча- ются также контексты с подчеркнуто неопределенной оценкой — аксиологической двойственностью: Я можно сказать доброжела- тель в прямом и переносном смысле. Отвечай спокойненько. Таким образом, отрицательная и положительная оценка оказы- ваются сплетенными в слове воедино, вследствие чего без широ- кого контекста становится затруднительным определить, о какой же стороне слова идет речь. Положительная и отрицательная оценка в слове доброжелатель находятся в динамическом равно- весии: семантика корня добр- сильнее по сравнению с семантикой, к примеру, корня благо-, что замедляет закрепление отрицатель- ного аксиологического знака. В целом, для слов с компонентом добр- чаще характерна количе- ственная динамика оценки. Напр., слова добродушный, добросер- дечный сохраняют положительную оценку, но утрачивают былую значимость и дифференцированность в сознании носителей языка. Более сложный путь преобразования оценочного значения про- ходит слово добросовестный — «имеющий чистую совесть, чест- ный, прямодушный» [СРЯ XVIII в. 1984–1991 Вып. 6: 157]. В этом значении оно характерно для текстов юридической и церковной тематики (добросовестный купец, добросовестный монах). Далее слово добросовестный приобрело более конкретное значение и оценочная характеристика, не изменив знака, изменила свою по- зицию на шкале общечеловеческих ценностей – произошел коли- чественный аксиологический сдвиг. Сегодня добросовестным вряд ли назовут работника интеллектуального труда или творче- ского человека, скорее, речь будет идти о человеке, чья работа мо- нотонна и требует терпения. Аксиологическая динамика композитов при неизменившемся значении может быть обусловлена лексической сочетаемостью слова. И. Б. Левонтина рассуждает о словосочетании благополуч- ный человек: «Это ведь не просто человек, у которого все хорошо, но это еще и человек, который потому несколько скучноват, лишен сильных страстей и не вполне способен к сопереживанию. Что-то есть в таком человеке мелкое. Что-то глубоко неинтересное» [Левонтина 2016: 77].   В. Мельничук 303 Снижение оценки этого слова сопряжено с субъектной пер- спективой: говорящий выстраивает контекст таким образом, что на положительную оценку компонента благо- имплицитно накла- дывается сопоставление с неблагополучным бытием говорящего. Если обратиться к функционированию этого слова в XVIII–XIX веках, то можно наблюдать, что оценочная характеристика соот- ветствует внутренней форме и является исключительно положи- тельной: …философия благополучных людей научат пользо- ваться с разумом и умеренностию своим благоденствием… по- дает человеку все возможные добрые средствак приобретению благополучия (НК). На современном этапе развития оценочный знак слова благопо- лучный обусловлен лексической сочетаемостью. В сочетании с неодушевленными существительными прилагательное благопо- лучный сохраняет положительную оценку во фразеологизирован- ных сочетаниях: благополучный исход, благополучное окончание (путешествия). При этом сочетания благополучная страна, благо- получная жизнь порождает у современных носителей языка те же негативные ассоциации, что и благополучный человек. В заключение скажем, что аксиологическая динамика компози- тов с оценочным элементом проявляет тесную связь с семантиче- скими изменениями, происходящими как с оценочным элементом, так и с композитом как единым целым. ЛИТЕРАТУРА Левонтина И. Б. 2016 — О чем речь. М. Никифорова С. А. 2005 — Семантика композитов с начальным зъл- в Минеях XI–XIV вв.: синтагматическая сочетаемость как инструмент определения объема и специфики семантического поля. Вестник УдГУ. Вып. 2. Сер. 5. 175–182. НК — Национальный корпус русского языка: www.ruscorpora.ru САР 1789–1794 — Словарь Академии Российской. СПб. Т. 1–4. СРЯ 18 в. 1984–1991 — Словарь русского языка XVIII в. Л. Вып. 1– 6. СРЯ 1981–1984 — Словарь русского языка. М. Т. 1–4.    ОСОБЕННОСТИ РУССКИХ ПЕРЕВОДНЫХ ТЕКСТОВ ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА (НА МАТЕРИАЛЕ ГАЗЕТЫ «POSTIMEES») Татьяна Опикова (Тарту) Целью настоящей работы является сопоставление оригинальных эстонских и переводных русских текстов, относящихся к полити- ческому дискурсу, и рассмотрение их в аспекте прагматической эквивалентности. При изучении политического дискурса нами учитывается взаимосвязь политического мышления с языковой формой [Гаврилова 2002]. Работа опирается на определение поли- тического дискурса, предложенное Е. И. Шейгал. К такому дис- курсу относятся «любые речевые образования, субъект, адресат или содержание которых относится к сфере политики» [Шейгал 2000]. Для передачи авторской позиции в текстах политической тематики используется ряд приемов воздействия на сознание читателей. Однако в процессе перевода заложенное в первичном тексте праг- матическое значение, т. е. способность текста производить комму- никативный эффект на читателей, может существенно меняться, т. к. посредством различных переводческих приемов переводчик зачастую «приспосабливает» исходный журналистский текст под ожидания читателей. Как известно, совершенно точный перевод, ввиду различий языковых систем и культурных особенностей их носителей, невоз- можен. Поскольку каждый перевод выполняет свои определенные задачи, то в одном случае более важной окажется передача пред- метного содержания текста, в другом — художественно-эстетиче- ские признаки оригинала (например, при переводе поэтического текста). Поэтому исследователи выделяют разные виды эквива- лентности, а именно [ТПС 2003: 29–30]: 1. Денотативная — сохранение предметного содержания текста. 2. Коннотативная — передача коннотаций текста, эмоцио- нальных или оценочных языковых единиц. Т. Опикова 305 3. Текстуально-нормативная — передача жанровых призна- ков текста, а также речевых и языковых норм. 4. Прагматическая — сохранение определенной установки автора, его воздействия на читателя. 5. Формальная — передача художественно-эстетических, ка- ламбурных, индивидуализированных и др. признаков ори- гинала. Для текстов газетно-публицистического стиля актуальны все пе- речисленные виды эквивалентности. Однако в значительной сте- пени эти виды реализуются при доминировании функции воздей- ствия, ибо СМИ обычно являются средой воздействия на обще- ственное сознание. Воздействие на сознание читателя достигается выражением оценки, позиции автора в отношении освещаемой темы. Наиболее очевидными средствами, демонстрирующими оценку, являются экспрессивные эмоционально-окрашенные язы- ковые средства, т. е. стилистически сниженные или возвышенные языковые единицы, фразеологизмы, яркие метафоры. Но возможно и менее очевидное воздействие на читателя. Оценка автора может проявляться в объективно-логическом со- держании текста, т. е. воздействие может производиться через «от- бор фактов и их качественную характеристику» [Нетреба 2013]. Журналист воздействует на сознание читательской аудитории не только посредством выбора определенных языковых средств, но и через отбор фактов и их акцентирование (графическое выделе- ние, тема-рематическое членение, повторение). В результате изло- женное под «определенным углом» событие формирует взгляды читателей на окружающую действительность. Таким же образом может поступать и переводчик. Обратимся к описанию некоторых особенностей сопоставляе- мых текстов из эстонской общественно-политической газеты «Postimees», основанной в 1886 году. Уже первичный анализ со- бранного материала показывает, что переводчики далеко не всегда руководствуются принципом точной передачи всех языковых еди- ниц, содержащихся в эстонских оригиналах. Рассмотрим соответ- ствующие примеры. Обращает на себя внимание то, что относительная нейтраль- ность первичного текста порой осознается только в сопоставлении 306 Особенности русских переводных текстов с его переводной версией. К подобным текстам относится статья о результатах исследования о поддержке различных партий. Различия мы видим уже в заголовках статьи. Заглавие «Erakon- dade reiting — EKRE tõusis sotside ja Vabaerakonna kannule» эстон- ского текста буквально можно перевести как «Рейтинг партий: EKRE наступает на пятки социалистам и Свободной партии». На русской веб-странице газеты «Postimees» этому соответствует название статьи с совершенно другими акцентами: «Рейтинг пар- тий: центристы в лидерах, продолжается рост популярности EKRE». Очевидно, что тот факт, которому в эстонском названии уделено основное внимание, в русском варианте как бы отходит на задний план, главной темой становится добавленная информация об оппозиционной Центристской партии, которая отличается от других своей направленностью и на русского избирателя. Этот пример наглядно показывает, что журналисты порой меняют ак- центы в сообщении о событии в зависимости от языка читателей. Показательна и опубликованная в ноябре 2015 года статья, по- вествующая о том, что изображавшим беженцев участникам уче- ний закрасили лица темной краской и вручили бананы, которые они поедали. Здесь после заголовка в тексте следует вопрос «Kas pagulaste kujutamine sellisena ei ole mitte viha õhutav ja solvav?» (буквально: Не является ли такое изображение беженцев оскор- бительным и разжигающим ненависть?), который в русском пе- реводе разделен на несколько риторических вопросов: «А не пере- гнули ли палку организаторы учений с изображением беженцев? Не приведет ли это к разжиганию ненависти? Быть может, для кого-то данный сюжет был оскорбительным?». Подобным прие- мом подчеркивается каждый смысловой компонент и акцентиру- ется внимание на отдельных аспектах сообщения. Эмоционально более насыщенным по сравнению с имеющейся в эстонском тексте фразой «sõid banaane», выглядит русский вари- ант «а (им) также вручили бананы, которые они жадно поедали». Налицо «творческий» подход переводчика к описываемой ситуа- ции, а более ироничное изложение выражает точку зрения автора перевода на происходящее. Далее в тексте переводчик использует и другие более экспрессивные выражения. Например, эстонская фраза «inimestele, kellel on jäänud vale mulje üritusest» (буквально: людям, у которых сложилось неправильное впечатление от меро- Т. Опикова 307 приятия) в тексте перевода дополняется определением «негодую- щим», которое отличается не только степенью экспрессивности, но и смысловым наполнением (ср. негодование — ‘возмущение, крайнее недовольство’). Тем самым содержание новости остается таким же, но тональность изложения несколько меняется. В то же время достаточно важные смысловые компоненты в пе- реводном русском тексте не переданы. Например, фраза Арто Саара «See täitis eesmärgi täitsa ära» (Это полностью достигло цели) в русском варианте отсутствует, хотя очевидно, что данное пред- ложение выражает одобрение говорящим произошедшего. Таким образом, выполненный анализ показывает, что в оригинале и переводе одно и то же событие политического дискурса для но- сителей разных языков зачастую передается по-разному. А это значит, что причиной осуществления переводческих трансформа- ций, опущений, добавлений может быть не только ограниченный объем, установленный изданием, срочность публикации, различия систем двух языков и их стилистические расхождения, но и стрем- ление достичь определенного влияния на сознание читающего. По этой причине денотативная эквивалентность, т. е. сохранение предметного содержания текста, в русскоязычных переводах ин- тернет-версии газеты «Postimees» реализуется с отступлениями от текста оригинала. Получается, что переводчик и фиксирует, и фор- мирует у представителей целевой группы иное восприятие окру- жающего, отличающееся от представленного в оригинале. А это означает, что в таких случаях представлен даже не перевод-пере- сказ, а перевод-интерпретация. ЛИТЕРАТУРА Гаврилова М. В. 2002 — Лингвистический анализ политического дис- курса. Политический анализ. Доклады эмпирических политических ис- следований. СПб. Вып. 3. 88–108 Нетреба М. М. 2013 — Категория оценки в современных публицистиче- ских текстах. // http://jurnal.org/articles/2013/fill34.html (Дата про- смотра 28.08.2016) ТПС 2013 — Толковый переводоведческий словарь. М. Шейгал Е. И. 2000 — Семиотика политического дискурса. Волгоград. ОПЫТ ДИСКУРСИВНОГО АНАЛИЗА СОСТАВНЫХ РЕДУПЛИЦИРОВАННЫХ ПРАГМАТЕМ Татьяна Попова (Санкт-Петербург) В устной речи активно используются единицы с местоименным компонентом, образованные путём особого морфонологического изменения — редупликацией: туда-сюда, то-сё, так-сяк, там- сям, такой-сякой, так-эт[д]ак. Важно, что довольно часто иссле- дуемые единицы утрачивают в речи своё лексическое значение и приобретают прагматическое (прагматическую функцию), то есть прагматикализуются. Поэтому термин прагматема представля- ется наиболее адекватным для наименования этих единиц. В процессе коммуникации мы имеем дело со связным текстом «в совокупности с экстралингвистическими — прагматическими, социокультурными, психологическими и другими факторами» [Арутюнова 1990: 137]. Событийный аспект в данном случае вы- ходит на первый план. Такую речь, «погружённую в жизнь», назы- вают дискурсом. Многозначность термина «дискурс» обусловливает неодно- значность определения дискурсивного анализа. Наиболее значи- мой в рамках данного исследования можно считать перспективу говорящего, «так как именно говорящий является тем субъектом, который создаёт дискурсивную форму» [Кибрик 2003: 11]. Именно такой вариант анализа был применён к исследуемому ма- териалу. В качестве материала были отобраны две группы речевых фраг- ментов, в которых редуплицированные прагматемы употребля- ются в значениях, не зафиксированных словарями — «несловар- ных» (в частности, в качестве маркеров аппроксимативного заме- щения части высказывания) [Богданова 2014]. Например: (1) Вот у нее сердце тоже было больное / ей там поддерживали сердце / то сё … (НКРЯ); (2) Это надо знать // да / масса всяких стилей // так / классический / такой / сякой // (ОРД). Т. Попова 309 Таким образом материалом послужили:  157 употреблений из Устного подкорпуса Национального корпуса русского языка (УП НКРЯ);  18 употреблений из блока «Один речевой день» Звукового корпуса русского языка (ОРД). В качестве основных аспектов дискурсивного анализа были из- браны пол и возраст говорящего. Блок ОРД представляет больше данных об информантах, но материал в основном представлен употреблениями из УП, поэтому для дискурсивного анализа на данном этапе исследования были актуальны только эти две харак- теристики говорящего. Весь материал в УП может быть разделен по сферам функцио- нирования текста, в которых учитывается влияние степени «пуб- личности» высказывания, «рассчитанности на постороннюю ауди- торию» [Гришина 2005: 103]. Поэтому создатели УП выделили два основных типа контекстов:  публичная речь;  непубличная речь. Отдельно в настоящей работе была выделена киноречь, так как устный подкорпус богат материалами транскриптов художествен- ных фильмов. Ясно, что материал ОРД единым блоком входит в группу не- публичной речи. Для количественной характеристики материала, наиболее под- ходящей кажется общепринятая в мировой практике единица — IPM (сокр. от instances per million words — частота (встречаемо- сти) на миллион словоформ). Использование IPM упрощает сравнение частоты слова в раз- ных корпусах, поскольку выборки текстов, на которых измеряется частотность, могут довольно сильно отличаться по своим разме- рам [Ляшевская, Шаров 2009: 5]. В настоящем исследовании IPM будет использовано для сравнения данных дискурсивного анализа в разных сферах функционирования текста. Вычисляется эта единица измерения по формуле: IPM = кол-во вхождений × 1 000 000 / кол-во контекстов. 310 Опыт дискурсивного анализа Под количеством вхождений понимается, сколько всего упо- треблений данной единицы обнаруживается при поиске в задан- ном подкорпусе (например, в УП туда-сюда имеет 231 вхождение) [Ляшевская, Шаров 2009: 900]. Данные устного подкорпуса НКРЯ позволяют увидеть, что наиболее часто прагматемы употребляются в публичной речи (IPM — 29,3). Разница по сравнению с показателем встречаемости в непубличной речи (28,4) незначительна. Видимо, несмотря на стилистические пометы в словарях, редуплицированные прагма- темы активно проникают в различные сферы функционирования языка. В речи кино исследуемые единицы встречаются значи- тельно реже (3,6). Такой результат кажется несколько неожидан- ным, поскольку киноречь в основном строится на диалогах и сти- лизуется под разговорную непубличную. Но в этом случае можно предположить, что редуплицированные прагматемы воспринима- ются сценаристами так же, как авторами словарей, в которых ря- дом с исследуемыми единицами находятся стилистические по- меты сниж., фам. и др. Рассмотрим теперь, как влияют на употребление исследуемых единиц в том или ином типе речи характеристики говорящего. Среди всех «несловарных» употреблений, исследуемых праг- матем из УП НКРЯ в речи мужчин обнаружено 88 единиц (56 % от общего количества). Но в силу того, что не все контексты в кор- пусе имеют интересующие нас характеристики говорящего, мате- риалом для анализа послужили только 77 употреблений, что де- лает все приведённые данные в значительной степени приблизи- тельными. Анализ показал, что и в мужской речи сфера публичной речи богаче (в два раза) редуплицированными прагматемами, чем сфера непубличной речи. Проникновение же исследуемых единиц в речь кино оказалось значительным. Сценарии, видимо, представляют собой художественный текст с элементами разговорного стиля. В речи женщин обнаружено 69 случаев употребления прагма- тем, образованных путём редупликации (44 % от общего количе- ства), но в силу неполных характеристик говорящего только 56 контекстов было рассмотрено. Разница между частотой употребления сложных прагматем в публичной и непубличной речи женщин незначительна. Более Т. Попова 311 того, если сравнивать с соответствующими данными по речи муж- чин, то можно предположить, что стратегия замещения, в рамках которой в основном выступают исследуемые прагматемы, акту- альнее для женщин, в то время как мужчины стараются более чётко и однозначно выражать в разговоре свою позицию. И в та- ком случае можно предположить, что незначительно различающи- еся показатели IPM в речи мужчин и женщин в киноречи (4,8 vs 5,5) не соответствуют действительности в полной мере: женщины употребляют прагматемы чаще мужчин как в непубличной, так и в публичной речи. Анализ материала ОРД подтверждает отсутствие какой-либо зависимости употребления исследуемых прагматем в непублич- ной речи от гендерной характеристики говорящего. По возрасту (в тех случаях, где эти данные были представлены в УП) говорящие были разделены на две группы: до 35 лет и после 35лет. Выбор такой бинарной оппозиции (младшая и старшая воз- растные группы) кажется наиболее подходящим, так как такой подход можно считать общепринятым в возрастной психологии. Показатели частоты встречаемости позволяют увидеть, что в каждой отдельно взятой возрастной группе преобладает употреб- ление исследуемых прагматем в публичной речи (23,5 и 32,3 соот- ветственно), в то время как их частоты в сфере кино различны: больший показатель (IPM — 6) принадлежит старшей возрастной группе, в то время как показатель частоты в младшей (3,6) прибли- жен к общим данным в речи мужчин. Это позволяет предполо- жить, что для сценаристов такие единицы в речи кажутся неакту- альными, хотя внутри сферы публичной речи редуплицированные прагматемы все-таки активно используются. Выводы об IPM исследуемых единиц в киноречи остаются прежними. Трудно объяснить такой высокий показатель IPM в публичной речи женщин старшей возрастной группы. Но если сравнить дан- ные этой группы с показателем речи мужчин (32,3), то можно от- метить некоторое общее тяготение речи старшего поколения к ис- пользованию редуплицированных маркеров-аппроксиматоров. 312 Опыт дискурсивного анализа ЗАКЛЮЧЕНИЕ В ходе анализа зависимости употребления прагматем от сферы функционирования речи удалось установить, что сфера непублич- ной речи является наиболее представительной с точки зрения ча- стоты встречаемости и вариативности употребления рассматрива- емых сложных прагматем. Но и в сфере публичной речи исследу- емые единицы активно функционируют. Отсутствие какой-либо показательной зависимости от типа речи может быть доказательством того, что прагматемы прочно входят в класс общеупотребительных функциональных условно- речевых единиц, а значит, требуют подробного описания при но- вой лексикографической фиксации. ЛИТЕРАТУРА Богданова-Бегларян Н. В. 2014 — Прагматемы в устной повседневной речи: определение понятия и общая типология. Вестник Пермского университета. Вып. 3(27). С. 7–20. Гришина Е. А. 2005 — Устная речь в Национальном корпусе русского языка // Национальный корпус русского языка: 2003–2005. М. С. 94–110. Кибрик А. А. 2003 — Анализ дискурса в когнитивной перспективе. Дис. … докт. филол. наук. М. 90 с. (машинопись). Ляшевская О. Н., Шаров С. А. 2009 — Частотный словарь современного русского языка (на материалах Национального корпуса русского языка). М. 1112 с. ПЕРЕВОД НАДТИТРОВ ДЛЯ ТЕАТРАЛЬНЫХ ПОСТАНОВОК В ПАРЕ РУССКИЙ-АНГЛИЙСКИЙ Наталья Просунцова (Москва) Надтитры представляют собой текстовые титры, которые исполь- зуются для сопровождения спектакля. Слово «надтитры» следует понимать буквально, поскольку они чаще всего демонстрируются в верхней части сценического пространства на специальном экране или прямо на стене. Предположительно впервые они были использованы в 1984 г. в Канадской опере [Burton 2009] и называ- лись “surtitres” — в противовес «субтитрам», которые использу- ются для текстового сопровождения теле- и киноматериала и тра- диционно отображаются в нижней части кадра. Нововведение по- заимствовали в США, назвав это “surtitles” или “supertitles”. В Рос- сии калька «надтитры», которая используется в настоящей статье, часто сокращается до слова «титры». Надтитры в основном применяются в двух случаях: для пере- вода театральной постановки, идущей на иностранном языке, или для сопровождения спектакля на родном языке для глухой и сла- бослышащей аудитории. В контексте российской театральной действительности кроме очевидного использования для опер, исполняющихся на итальян- ском, немецком, французском и других языках, надтитры сопро- вождают фестивальные показы, ориентированные полностью или частично на смешанную зарубежную публику (даются универ- сальные надтитры английском языке, без учета родного языка аудитории); гастрольные спектакли зарубежных театров (даются надтитры на русском); а также гастрольные спектакли российских театров заграницей (в этом случае используются надтитры на языке страны, в которой ведутся гастроли). По формату надтитры напоминают привычные телевизионные субтитры и на них накладываются структурные и переводческие ограничения, схожие со стандартами субтитрирования. Следует отметить, что в надтитрах допускается большее количество строк и знаков, чем возможно в субтитрах по принятым нормам 314 Перевод надтитров для театральных постановок [Ivarsson, Carroll 1998]. На разных площадках используются сле- дующие ограничения: – до 2–4 строчек; – до 35–45 знаков с пробелами; – запрет на переносы; Поскольку в среднем слово в английском языке короче, чем в рус- ском, эти ограничения некоторым образом усложняют работу при переводе с английского на русский и не представляют проблемы, когда перевод выполняется в обратном направлении. Паузация отображается с помощью пустых слайдов — слайдов с отсутствием текста, которые открывают и закрывают надтитры. Когда публика заходит в зал, где будет идти спектакль с текстовым сопровождением, проектор уже включен, и на экран проецируется пустой слайд. Когда спектакль закончен, идут поклоны, на экране снова пустой слайд, чтобы публика не отвлекалась на текст. Пу- стые слайды часто используются и посреди текста — в том случае, если реплики актеров прерываются длительными паузами. В работе с надтитрами, как и при субтитрировании, переводчик решает задачи по сокращению и адаптации текста [Georgakopoulou 2009]. По возможности исключаются повторы, эмоционально- окрашенные восклицания с междометиями, имена собственные в апеллятивных конструкциях (и не только), фальстарты и т. д. По всем этим признакам надтитры можно рассматривать как один из видов аудиовизуального перевода. Принципиальное отличие от субтитрирования заключается в активной роли переводчика не только на этапе подготовки текста перевода, но и в процессе демонстрации спектакля на сцене. При подготовке субтитров для теле- или киноматериала работа пере- водчика заканчивается после построчного оформления текста или после подстановки текста в кадр с помощью одной из профессио- нальных титровальных программ. При работе с надтитрами пере- водчик остается активным участником процесса и во время демон- страции спектакля, таким образом сочетая роли переводчика и титровальщика [Mateo 2007]. Помимо предварительного оформ- ления перевода при помощи полученного от театра текста спек- Н. Просунцова 315 такля и его видео (очень важное, но не всегда соблюдаемое теат- рами условие), переводчик присутствует на репетициях и «ведет» надтитры во время каждого спектакля, вручную переключая их. Теоретически, подготовку и «ведение» перевода необязательно должен осуществлять один и тот же человек, однако практика по- казывает, что такой подход удобнее и надежнее для всех сторон — и для титровальщика (автора перевода), и для театра, и для зри- тельской аудитории. Переводчику, привыкшему к тексту и визу- альному ряду спектакля, гораздо легче сориентироваться в по- рядке надтитров в случае любой нештатной ситуации. Переводчику выдается не фактический текст спектакля, а текст пьесы, который изначально разучивали актеры. Видео, которое предоставляется для работы, как правило записывается в один из первых показов или на генеральной репетиции. Это означает, что даже через полгода-год своего существования постановка отлича- ется от того, что написано на бумаге и снято на камеру. Возможно, ввели другого актера — блондина вместо брюнета, и это отрази- лось на тексте. Возможно, на героине оказалось синее платье вме- сто зеленого, и это отражено в одной из реплик. Возможно, кому- то из актеров тяжело давался отдельный монолог, и он в процессе многочисленных показов и репетиций адаптировал его под себя. Постепенные изменения заметны мало, а переводчик видит порой неожиданные различия между предоставленной для работы вер- сией и тем, что ему предстоит сопровождать во время спектакля. В паре английский-русский осуществляется самый большой процент переводов, выполняемых для фестивальных показов в России. Это обусловлено не только и не столько тем, что суще- ственное количество спектаклей, которые привозят на российские фестивали, написано и играется на английском языке. В театраль- ном переводе английский язык в полной мере выполняет функцию промежуточного языка перевода. Допустим, в Москву решили привезти голландский спектакль и показать его с надтитрами на русском языке. Вместо переводчика, владеющего нидерландским языком и спецификой театрального перевода (предположим, его не удалось найти), заказ получает переводчик, владеющий англий- ским. Очевидно, что в таком случае перевод выполняется не с ори- гинального текста, а с промежуточного перевода, причем часто не 316 Перевод надтитров для театральных постановок полного, а урезанного в соответствии с нормами подготовки над- титров. В этом случае на плечи переводчика с английского ложится непростая задача: помимо своей непосредственной работы–пере- вода — он вынужден отслеживать адекватность промежуточного англоязычного варианта и его соответствие поставленной задаче. В целом надтитры родственны субтитрам и могут рассматри- ваться, как вид аудиовизуального перевода. Тем не менее, при со- здании и ведении надтитров переводчик руководствуется рядом новых для него требований и учитывает следующие особенности этого вида перевода: 1. изменчивый и живой характер текста в условиях театра; 2. особенности русского языка по сравнению с иностранным, в данном случае, английским; 3. время, необходимое для демонстрации каждого надтитра; 4. индивидуальные особенности театральной площадки, на которой происходит показ спектакля, влияющие на техни- ческие параметры надтитров. ЛИТЕРАТУРА Burton J. 2009 — The Art and Craft of Opera Surtitling. Audiovisual Transla- tion: Language Transfer on Screen. Palgrave Macmillan, London. 58–70. Geogakopoulou P. 2009 — Subtitling for the DVD Industry. Audiovisual Translation: Language Transfer on Screen. Palgrave Macmillan, London. 21–35. Ivarsson J., Carroll M. 1998 — Subtitling. TransEdit, Simrishamn. 185 p. Mateo M. 2007 — Reception, Text and Context in the Study of Opera Surtitles. Doubts and Directions in Translation Studies. John Benjamins, Amster- dam. 169–182. ОСОБЕННОСТИ КОММУНИКАТИВНОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ В НЕМЕЦКОМ И РУССКОМ ДИСКУРСЕ СПОРТИВНЫХ ЕДИНОБОРСТВ Виктория Табакова (Москва) Особенности личностно-ориентированного и статусно-ориентиро- ванного видов общения в немецком и русском дискурсе едино- борств представляют особую важность в современном спортивном обществе. Детальное рассмотрение данного феномена позволяет проанализировать лексико-семантические особенности построе- ния взаимодействия с коммуникантами. Обращаясь к истории воз- никновения, мы узнаем, что родиной возникновения самбо явля- ется СССР. Из этого следует, что основная литература по данному виду единоборства представлена на русском языке. В силу отсут- ствия большого количества специализированной литературы на нем. яз., по такому виду единоборства как самбо, возникает необ- ходимым взять именно этот язык для сравнения в пару с рус. яз. Актуальность данного исследования заключается в эффектив- ном применении элементов языка для успешного налаживания межъязыковых контактов. Для осуществления подобного вида коммуникации, ее участники должны владеть знаниями о том, как это сделать, т.е. обладать конверсационной компетенцией. Пред- метом анализа является устная коммуникация. Термин «коммуникация», появившийся в научной литературе в начале ХХ века, используется для обозначения средств связи лю- бых объектов материального и духовного мира, процесса передачи информации от человека к человеку (обмен представлениями, иде- ями, установками, настроениями, чувствами и т.п. в человеческом общении), а также передачи и обмена информацией в обществе с целью воздействия на социальные процессы. [Грушевицкая Т. Г., Попков В. Д., Садохин А. П. Основы межкультурной коммуника- ции: Учебник для вузов (Под ред. А. П. Садохина). — М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2002. 352 c.] 318 Особенности коммуникативного взаимодействия Коммуникация в сфере спорта реализуется преимущественно по 4 осям. При этом образуются следующие пары участников ком- муникации: тренер/спортсмен; спортсмен/спортсмен; тренер/су- дья; спортсмен/судья. Поставленные задачи исследования продиктовали использова- ние соответствующих методов: наблюдение; теоретический ана- лиз; изучение литературы. После применения вышеперечисленных методов мы приходим к выводу, что в процессе коммуникативного взаимодействия нужно учитывать институциональные характеристики партнеров по коммуникации. В современных исследованиях научные дея- тели все чаще приходят к выводу о том, что при анализе необхо- димо учитывать такие параметры общения, как цель социокуль- турного взаимодействия и статус участников коммуникации. Учет данных параметров позволит усилить воздействие спортив- ного дискурса единоборств, так как обеспечит моделирование це- левых групп массового реципиента и формирование социально значимых текстов различной жанровой направленности, обеспе- чивающих влияние на различные социумы, а также послужит раз- работке коммуникативных формул и клише, способствующих по- пуляризации спортивных единоборств, имеющих локальное соци- окультурное своеобразие, например самбо. Коммуникативное взаимодействие обладает следующими осо- бенностями:  Реализуется в одностороннем порядке  Существует необходимость в директивных речевых дей- ствиях, которые в свою очередь не препятствуют взаимо- действию участников  Коммуникативный акт влияет как на психическое, так и на ментальное состояние человека. Такое влияние оказыва- ется и на слушающего и на говорящего в равной мере.  Интенция говорящего носит активный характер, в то время как слушающий невербально подтверждает свое со- гласие. При помощи знаков слушающий дает понять, что он принимает высказанное в его адрес замечание.  Директивные речевые действия способствуют выполне- нию практических действий и приводят к изменениям внутреннего состояния адресата. В. Табакова 319 В процессе коммуникации по оси «спортсмен – судья» предпочте- ние отдается назывным предложениям. Это происходит в силу того, что информация требует повтора, чтобы часть ее осталась в памяти коммуникантов, чтобы они могли реализовать свои наме- рения. Более интенсивное употребление профессионализмов и ин- тернационализмов объясняется тем, что коммуниканты приез- жают из разных стран. Возникает необходимость в едином блоке слов, для реализации коммуникации. Трудности возникают в связи с тем, что языки принадлежат разным языковым группам. Профес- сионализмы используются в связи с общей сферой, а именно спорт (спортивные единоборства). На нижеприведенных примерах бу- дут четко прослеживаться наши теоретические наблюдения и предположения. Остановимся на специфике коммуникации, осуществляемой по оси «тренер-спортсмен». Приведем следующие примеры: (1) «Длинная шеренга детей. Тренер строго отчитывает тех, кто пришел на тренировку без спортивной формы для игры в фут- бол. - Где форма? Молчание. -Нет? До свидания, до 1 сентября». (Э.Семенов) (2) Занятия по самбо проходят в гимнастическом зале, что пред- полагает смену инвентаря. Ситуация после тренировки. Тренер: - Равняйсь! Смирно! Пауза. Тренер смотрит на шеренгу воспитанников. - Ко мне вопросы есть? Какие-то проблемы, трудности? Нет. Тогда ковер в вашем распоряжении. (Э.Семенов). (3) - «Jeder zählt Zehn, jeder Zehnte mit Kiai!» lautet die Vorgabe des Trainers, - «und noch eine Runde» verlangt er, und dann - «die letzten Zehn, jedes Mal Kiai». (Erwin Querl) Перевод: - «Каждый 2й считает до 10, каждый десятый счет сопровож- дает боевым кличем «Кия»» - звучит задание тренера, -«и затем еще один круг» требует он и затем -«последние десять ударов, каждый раз произнося боевой клич». (Э. Керль) 320 Особенности коммуникативного взаимодействия (4) - «…die Vorgaben sind klar, ihr müsst sie nur umsetzen. Mehr ver- lange ich nicht von euch». (E.Querl) Перевод: (Э. Керль) - «…задания ясны, вы должны их только применить. Больше я ничего не требую от вас». В ходе анализа приведенных выше иллюстрированных примеров русско- и немецкоязычного дискурса было установлено, что ком- муникация реализуется преимущественно в одностороннем по- рядке, нередко путем применения директивных речевых действий. [Словарь речевых действий, М. Д. Городникова, Д. О. Доброволь- ский, 1998/2002], ср.: «До свидания», «Равняйсь», «Смирно», — «…die Vorgaben sind klar, ihr müsst sie nur umsetzen («…задания ясны, вы должны их только применить»). Коммуникация по оси «тренер спортсмен» продолжается и по- сле тренировки, так как существуют аспекты, связанные с подго- товкой к соревнованиям, которые требуют обсуждения и толкова- ния и участия обеих сторон коммуникации. Следовательно, в дан- ный момент отсутствует необходимость в употреблении лишь профессиональной лексики. Неформальность обстановки позво- ляет применить в разговоре бытовую обиходную лексику. В результате анализа как отечественных, так и немецкоязыч- ных источников и приведенных примеров, мы можем видеть:  Влияние личностных особенностей на лексический состав, применяемый в устно-речевой коммуникации  Четко выраженное влияние статусных характеристик ком- муникантов на лексический выбор в процессе коммуника- ции  Реализация коммуникации в одностороннем порядке  Необходимость применения директивных речевых дей- ствий  Влияние директивных речевых действий на внутреннее состояние реципиента В. Табакова 321 ЛИТЕРАТУРА Городникова М. Д., Добровольский Д. О. 1998/2002 — Словарь речевых действий. Грушевицкая Т. Г., Попков В. Д., Садохин А. П. 2002 — Основы меж- культурной коммуникации: Учебник для вузов (Под ред. А. П. Садо- хина). — М.: ЮНИТИ-ДАНА. C 352. Семенов Э. 1998 — Завод по производству самбистов: Завод по произ- водству самбистов/ Семенов Э. // Самбо России. 1. С. 38. Семенов Э. 1998 — Завод по производству самбистов: Завод по произ- водству самбистов/ Семенов Э.// Самбо России. 1. С. 40. Erwin Querl. Kangeiko 2003 in Krefeld — von und mit Erwin Querl: Der 1. Tag “Grenzerfahrung und Distanz”/Erwin Querl// Der budoka. N.5. S.51. К ИСТОРИИ КОНЦЕПТА «МУЧЕНИЕ» В РУССКОМ ЯЗЫКЕ (ДРЕВНЕРУССКИЙ ПЕРИОД) Екатерина Таширева (Рига) На протяжении последнего тысячелетия неотъемлемой частью русской культуры является идеология христианства. В результате этого отдельные ее элементы со временем приобрели статус клю- чевых концептов культуры (напр., концепт «святость», рассмот- ренный в том числе В. В. Колесовым [Колесов 2004: 596–601]), то есть стали значимы для понимания важных ее особенностей. К числу таких концептов следует отнести также важный для рус- ского сознания концепт «мучение». Его формирование связано еще со временем Древней Руси, — а именно с периодом, совпав- шим с появлением письменности и завершившимся к концу XVII в. [Прохоров 2010: 83]. Это подтверждают и материалы словарей, демонстрирующих объективирование в данный период концепта «мучение» с помощью слов мука, мучение, мучиться. Анализ словарных статей [Срезневский 1989: 193–194, 198, 200; СДрЯ; СРЯ 1982: 306, 317–318, 322] позволяет выделить две группы значений и оттенков значений (поскольку в данном случае это отличие не является принципиальным, в дальнейшем оно не оговаривается) слов мука, мучение, мучиться. К первой группе от- носятся значения, не связанные с христианской идеологией и воз- никшие в русском языке еще до принятия христианства (напр., ‘(испытывать) сильное физическое или нравственное страдание’, ‘пытка’, ‘тяготы, трудности’). Ко второй группе тяготеют значе- ния, связанные с христианской идеологией (напр., ‘мученический подвиг’, ‘ад’, ‘подвергаться казни от Бога’). Лексико-семантиче- ские варианты (ЛСВ) с данными значениями всегда обозначают понятия, адаптированные русской культурой после принятия хри- стианства. Именно они и становятся основным средством объек- тивации формирующегося древнерусского концепта «мучение». На его место в формировании русской картины мира указывают Е. Таширева 323 отдельные функции, выполняемые данными ЛСВ в древнерусских текстах. ЛСВ слова мука со значением ‘ад’ может обозначать понятие, которое занимает важное место в системе пространственных пред- ставлений человека, а именно — участвует в оформлении как вер- тикальной, так и горизонтальной оси координат: показаеть еи мѣста, идѣ же имъ мучитися, понеже мука далече мира есть на западѣ (цит. по: [Срезневский 1989: 194]); находить бо ѥму до- сада и поношение бездьна глоубока и моука вечнаjа (цит. по [СДрЯ]; здесь — ja на месте йотированного а). В обоих случаях ад представлен как место, имеющее четкие пространственные коор- динаты. Это говорит о том, что он являлся одним из элементов ко- гнитивной карты человека и вместе с тем осмыслялся как важный и устойчивый элемент мироздания. Другими словами, слово мука здесь оказывается вовлечено в конструирование древнерусской модели мира, причем без понятия, обозначаемого этим словом, — данную модель можно считать неполной или даже вовсе несосто- явшейся. Кроме того, ЛСВ данной группы нередко обозначают понятия, являющиеся важной частью ценностной системы человека. Обычно это происходит в случае контекстуальной антонимии. Так, слово мука может быть вовлечено в следующие антонимиче- ские отношения:  вечная мука – вечная жизнь (живот): и ѿидуть ре(ч) они в жизнь вѣчную. а си в муку вѣчную (цит. по [СДрЯ]);  вечная мука – вечный покой: Праведнымъ вѣчныи покои, а грѣшникомъ вѣчную муку (цит. по [Срезневский 1989: 194]);  мука – рай: Да изберемъ собѣ ли правдоу ли грѣхъ ли добро ли зло или раи или моукоу (цит. по [СДрЯ]). Использование подобных антонимических пар при описании эле- ментов картины мира связано с антитетичностью древнерусской культуры. Всегда существуют только две возможные оценки явле- ний действительности и две возможности выбора — человек мо- жет быть либо праведен, либо грешен и попадает после смерти, либо в ад, либо в рай — третьего не дано. Об этом пишут, в част- ности, Ю. М. Лотман и Б. А. Успенский: «Специфической чертой русской культуры исследуемой эпохи… является ее принципиаль- ная полярность, выражающаяся в дуальной природе ее структуры» 324 К истории концепта «мучение» [Лотман, Успенский]. Антитетичные понятия конструируют кар- тину мира, являются основанием для определенного рода оценки и группировки событий внешней и внутренней жизни. Таким об- разом, слово мука оказывается вовлечено в конструирование клю- чевых элементов древнерусской картины мира и наравне с антони- мическими парами десница – шуйца, правда – грех, добро – зло но- сит ярко оценочный характер. При этом оценка явлений, обозначаемых словами мука, муче- ние, мучиться, в древнерусской культуре неоднозначна. ЛСВ со значениями ‘мученический подвиг во имя христианской веры’ и ‘принимать муки за христианскую веру’ всегда связаны с поло- жительной оценкой. Это мотивировано христианской идеей о том, что принимающий муки человек повторяет путь Христа, и по- этому его страдание является благодатью. Напр.: Мч҃ния нетлѣн- ныи вѣнечь. Многыя мукы претръпѣша и свершеныя вѣнца при- яша на небесѣхъ (цит. по [СРЯ 1982: 306, 318]). В других случаях мучение предстает одновременно и как поло- жительное, и как отрицательное явление. Таковы ЛСВ со значени- ями ‘муки грешников в аду’, ‘подвергаться наказанию от Бога’, ‘мучиться в аду’. Отрицательная оценка здесь связана с тем, что адские муки воспринимаются как кара за грешную жизнь, они про- тивопоставлены награде, которую получат праведники на небесах: Инѣмь же не въ славѣ быти, ни въ мѫчении отъ праведнааго сѫдиѧ (цит. по [Срезневский 1989: 198]); аще кто гнѣваѥтсѧ на брата своѥго повиненъ ѥсть суду и муцѣ огньнѣи (цит. по [СДрЯ]). Но, с другой стороны, мучение в этом случае обуслов- лено устоявшимся миропорядком, исходит от Бога и, значит, должно приниматься человеком с радостью. Всегда отрицательно оцениваются явления, обозначаемые ЛСВ с бытовыми значениями, напр.: А наши послы отъ тебя напрасно мучились, отъ твоего неразсуженья (цит. по [СРЯ 1982: 322]). Таким образом, концепт «мучение» является довольно неодно- значным. Однако влияние христианских коннотаций на восприя- тие слов мука, мучение, мучиться в целом очевидно. Не случайно в дальнейшем не связанное с религией мучение может осмыс- ляться в категориях христианства: А я вспоминаю, вспоминаю и ду- маю — кто слово такое придумал — кулачье, неужели Ленин? Какую муку приняли! Чтобы их убить, надо было объявить — ку- Е. Таширева 325 лаки не люди (пример из Национального корпуса рус. яз.). Следо- вательно, можно говорить о целостности концепта «мучение» в русской культуре. В свою очередь глагол мучиться может участвовать в форми- ровании устойчивых сценариев тех или иных событий: Два мѣста уготова б҃гь, едино многихъ бл҃гихъ, ихъ же праведнии наслажа- ются, другое же тмы и огня, идѣже грѣшнии мучатъся (цит. по [СРЯ 1982: 322]). Здесь представлена антонимическая пара му- читься – наслаждаться, тесно связанная с антонимической парой рай – ад. Действие, обозначаемое глаголом мучиться, закреплено за адом, а действие, обозначаемое глаголом наслаждаться — за раем. Таким образом, за адом и раем оказываются закреплены кон- кретные сценарии поведения, что тоже определенным образом ха- рактеризует древнерусскую картину мира. Все это свидетельствует о том, что концепт «мучение» доста- точно значим для формирования пространственной, аксиологиче- ской и метафизической картины мира русского человека, причем ключевыми следует считать слова мучение и мука. Неоднознач- ность, сложность этого концепта отличает его от понятия мучения в рамках христианской идеологии, что делает его уникальным об- разованием, особенностью русской культуры. ЛИТЕРАТУРА Колесов В. В. 2004 — Слово и дело: Из истории русских слов. СПб. Лотман Ю. М., Успенский Б. А. — Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до конца XVIII века) [эл. ресурс]. Доступен на 29.08.2016: http://www.ruthenia.ru/document/537293.html. Прохоров Г. М. 2010 — «Некогда не народ, а ныне народ Божий…». Древняя Русь как историко-культурный феномен. СПб. Срезневский И. И. 1989 — Словарь древнерусского языка. Т. 2, ч. 1. М. СДрЯ — Словарь древнерусского языка (XI–XIV вв.) [эл. ресурс]. Досту- пен на 30.08.2016: http://old_russian.academic.ru/4573/моука. СРЯ 1982 — Словарь русского языка XI–XVII вв. Вып. 9. М. СОЮЗ КОГДА И ЕГО ЭСТОНСКИЕ ЭКВИВАЛЕНТЫ В ТАКСИСНЫХ КОНСТРУКЦИЯХ Валентина Тубин (Тарту) В современном языкознании сопоставительное исследование кате- гории таксиса актуально как с точки зрения теории грамматики, так и преподавания языка. В сопоставлении русского и эстонского языков таксис исследован еще недостаточно, рассмотрены только некоторые средства его выражения. Основные типологические и сопоставительные работы о категории таксиса в эстонском языке принадлежат И. П. Кюльмоя. Поскольку наряду с другими сред- ствами в выражении таксисных отношений участвует союзная связь, то в данной статье будет рассмотрен временной союз когда, который представлен в различных таксисных ситуациях и его воз- можные эстонские эквиваленты. Временные союзы русского языка, которые входят в состав так- сисных конструкций, совокупны в них с неспециализированными финитными глагольными формами [Храковский 2003: 38]. Неко- торые из союзов могут выражать в таксисных конструкциях раз- ные смысловые оттенки одновременности и неодновременности. Кроме союзов и других средств, в выражении таксисных отноше- ний участвуют грамматические показатели времени и вида гла- гола. В. С. Храковский писал по отношению к русскому языку, что «важную роль в формировании таксисных значений играет кате- гория вида. В предложениях с союзами когда, с тех пор как и пока именно комбинация видовременных форм прототипически опре- деляет конкретное таксисное значение конструкции» [Храков- ский 2003: 50]. Также значимо лексическое наполнение предложе- ния, более широкий контекст, то есть необходим выход за рамки предложения в текст и, может быть, даже в дискурс. Свою роль играют тип текста и ситуация. Исследователи разделяют таксисное значение одновременно- сти на полное и частичное, средствами выражения которых в рус- ском языке является вид и время глаголов главной и придаточной В. Тубин 327 частей предложения, а также их союзная связь, вариативность ко- торой определяет смысл таксисных отношений. Одни и те же со- юзы могут входить в состав конструкций, выражающих как пол- ную или частичную одновременность, так и неодновременность. В эстонском языке таксисные отношения между действиями могут быть выражены как сочетанием личных форм глагола, так и дру- гих форм с союзной связью, вариативность которой определяет от- тенки значения одновременности или неодновременности дей- ствий. Например, союз kui, как пишет И. П. Кюльмоя, многозна- чен, и его значение определяется непосредственным контекстом и взаимодействием с временными формами глаголов [Кюльмоя 1998: 358–359]. Исследователи определяют союз когда как основной и самый частотный временной союз, поскольку с его помощью в таксисных конструкциях могут выражаться отношения всех типов: одновре- менности, предшествования и следования [РКГ]. Рассмотрим не- которые его функции: (1) Например, вот это: «Когда храбрый молчит (НСВ), трусливый помалкивает (НСВ)…» Некоторые ваши фельетоны я переска- зываю своей домработнице [Сергей Довлатов. Компромисс (1981–1984)]. Näiteks see: „Kui vapper vaikib, siis arg peab suu...” Paarist teie följetonist olen ma rääkinud oma koduabilisele (S. Dovlatov, „Komp- romiss”). В прим. (1) выражены таксисные отношения одновременности. В первую очередь на это указывает форма настоящего времени глаголов НСВ в главной и зависимой частях предложения. Части предложения связаны между собой союзом когда, который в дан- ном примере заменим на синоним в то время как и вместе с глаго- лами НСВ с определенным лексическим значением указывает на синхронность действий главной и зависимой частей предложе- ния. В переводе эквивалентом НСВ являются личные формы гла- гола настоящего времени, а части предложения связаны между со- бой основным эквивалентом союза когда – союзом kui, который в свою очередь сочетается с союзом siis – то (в русском высказы- вании опускается) в главной части предложения: когда храбрый молчит, то трусливый помалкивает. Если опустить данный союз 328 Союз когда в таксисных конструкциях в переводе kui vapper vaikib, arg peab suu, то тип таксисных отно- шений не меняется и конструкция такого типа вполне приемлема. Еще одним способом выражения таксисных отношений частич- ной одновременности в конструкции с союзом когда является со- четание глагола СВ в главной части предложения и глагола НСВ в зависимой части предложения, см. прим. (2). (2) Домой я вернулся (СВ), когда солнце уже садилось (НСВ) [Е. И. Замятин. Мы (1920)]. Ma tulin koju tagasi, kui päike oli juba loojumas (J. Zamjatin, „Meie”). В прим. (2) основным способом выражения одновременности слу- жит союз когда, который связывает между собой целостное дей- ствие СВ первой части предложения с процессуальным действием НСВ второй части предложения, указывая на то, что действие главной части предложения заканчивается в момент продолжения действия зависимой части предложения. В переводе эквивалентом СВ в главной части предложения служит слитный глагол в форме претерита tulin tagasi, в котором именно адвербиальная часть ука- зывает на целостность действия, а в зависимой части соответ- ствием НСВ прошедшего времени является нефинитная форма инессива супина (прогрессива) со значением нецелостности oli loojumas, которая указывает на процессуальность. Союзу когда со- ответствует союз kui. Таким образом в переводе сохраняются так- сисные отношения одновременности. (3) Человек перестал быть (СВ) диким животным тогда, когда он построил (СВ) первую стену [Е. И. Замятин. Мы (1920)]. Inimene lakkas olemast metsloom alles siis, kui ta oli ehitanud esimese müüri (J. Zamjatin, „Meie”). В прим. (3) выражены таксисные отношения прерываемого пред- шествования, поскольку действие главной части предложения пе- рестал быть, перестает существовать под воздействием действия зависимой части построил, что выражается в первую очередь зна- чением и СВ глаголов и их союзной связью, которая указывает на момент воздействия, то есть, человек перестал быть диким в тот момент и в результате того, что он построил стену, а во вторую, семантикой предложения в целом. В переводе русскому СВ в глав- ной части предложения соответствует нефинитная форма глагола В. Тубин 329 -mast (элатив супина, указывающий на прекращение действия или отказ от него), которая вместе с глаголом lakkama, выражает це- лостное действие [EKKR 2007: 266]. В зависимой части предложе- ния эквивалентом русской личной формы глагола СВ является форма плюсквамперфекта oli + -nud, которая также выражает це- лостное результативное действие и подчеркивает предшествова- ние этого действия действию главной части. Обе части предложе- ния связаны союзом kui, как в предыдущем примере (2). Необхо- димо отметить, что в переводе действия таксисной ситуации могут быть выражены и другими финитными формами глаголов, в кон- струкции с союзом kui: Inimene lõpetas metsloomana olemise siis, kui ta ehitas esimese müüri. (4) Когда плафон на потолке погас (СВ) и купе осветилось (СВ) мрачным светом серо-голубого ночника, бабушка уложила (СВ) меня спать [Павел Санаев. Похороните меня за плинтусом (1995) // «Октябрь», 1996]. Kui plafoon laes kustus ja kupeed hakkas valgustama öölambi sünge halliksinine valgus, pani vanaema mu magama (P. Sanajev, „Matke mind põrandaliistu taha”). В прим. (4) выражены таксисные отношения контактного предше- ствования, на что указывает форма СВ всех глаголов в сочетании с союзом когда, которая подчеркивает целостность действий зави- симой части предложения. В переводе союзу когда соответствует эстонский kui, аналогично примерам (1), (2) и (3), который вводит ситуацию с двумя формами претерита. В следующих примерах выражены таксисные отношения кон- тактного следования, в которых русскому союзу когда в прим. (5) соответствует наречное местоимение millal – когда, которое в дан- ном случае выполняет функцию союзного слова, а в прим. (6) союз et, который многозначен и может переводиться как чтобы, так как, потому что и др. [EVS], в зависимости от того, какую функ- цию он должен выполнять. Здесь он выполняет функцию целевого союза и не является прямым эквивалентом союза когда, хотя союз et и наречие kuidas – как могут быть вариантами союза kui в со- ставе предложения (sihitislause) [EKSS 2009: 529]. В переводе союз et сочетается с составной глагольной формой сослагательного наклонения läheks + супина keema (чтобы закипел). При этом в данной эстонской конструкции нельзя употребить привычный 330 Союз когда в таксисных конструкциях временной союз kui в сочетании с представленной в зависимой ча- сти формой глагола *ma ootasin, kui läheks keema kann. При пере- воде в качестве соответствия русскому глаголу СВ настоящего времени можно было бы употребить в зависимой части предложе- ния составную форму из личной формы глагола настоящего вре- мени läheb + супина keema, но союз kui также был бы недопустим *ma ootasin, kui läheb keema kann, поскольку такое сочетание не функционирует с личной формой глагола прошедшего времени ootasin в главной части предложения, однако можно было бы упо- требить другие варианты: millal, kuni. (5) От страха мне было неинтересно, я ничего толком не видел и все ждал (НСВ), когда выйдем (СВ) наружу [Павел Санаев. Похо- роните меня за плинтусом (1995) // «Октябрь», 1996]. Hirmu tõttu ei olnud mul huvitav, ma ei näinud õieti midagi ja ootasin muudkui, millal me välja läheme (P. Sanajev, „Matke mind põrandaliistu taha”). (6) Я ждал (НСВ), когда закипит (СВ) обложенный сухарями чай- ник [Сергей Довлатов. Зона (Записки надзирателя) (1965–1982)]. Mina ootasin, et läheks keema veekann, mille ümber olid laotud kuivikud (S. Dovlatov, „Tsoon”). Таким образом, эстонский союз kui в отличие от русского когда в данном случае не может участвовать в передаче таксисных отно- шений контактного следования и заменяется другими союзами. В итоге можно сделать вывод, что союз когда, который может функционировать в разных таксисных конструкциях, имеет в эс- тонском языке несколько эквивалентов. Анализируемый материал показал, что у каждого эквивалента есть свои функции, которые реализуются в определенных семантических и грамматических условиях высказывания. Союзы и союзные слова задают основу, своего рода схему так- сисных отношений, которая другими средствами регулярно допол- няется в реальных высказываниях. В дальнейшем исследовании будут рассмотрены также другие временные союзы, чтобы опи- сать систему союзной связи в таксисных конструкциях в русском и эстонском языках. В. Тубин 331 ЛИТЕРАТУРА Кюльмоя И. 1998 — Условные конструкции в эстонском языке. Типоло- гия условных конструкций. СПб. С. 350–370. РКГ — Русская корпусная грамматика. www.rusgram.ru. Храковский В. С. 2003 — Категория таксиса (общая характеристика). Вопросы языкознания №2. М. С. 32–54. EKKR 2007 — Eesti keele käsiraamat. Lk. 266. EKSS 2009 — Eesti keele seletav sõnaraamat. 2 köide. Lk. 529. EVS — Eesti-vene sõnaraamat. www.keeleveeb.ee. ИСТОЧНИКИ НКРЯ — Национальный корпус русского языка. www.ruscorpora.ru. Dovlatov S. 2011 — Kompromiss. Tallinn. (Vene keelest tõlkinud Vilma Matsov). Dovlatov S. 2006 — Tsoon. Tallinn. (Vene keelest tõlkinud Jüri Ojamaa). Sanajev P. 2014 — Matke mind põrandaliistu taha. Tallinn. (Vene keelest tõlkinud Veronika Einberg). Zamjatin J. 2006 — Meie. Tallinn. (Vene keelest tõlkinud Maiga Varik). О НЕКОТОРЫХ ПРОБЛЕМАХ ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ КОНСТРУКЦИИ (И) ТО (И) ДРУГОЕ В РУССКОЙ УСТНОЙ СПОНТАННОЙ РЕЧИ Владимир Турчаненко (Санкт-Петербург) В одной из работ Н. В. Богдановой-Бегларян [Богданова-Бегларян 2014] был представлен примерный словник дискурсивных единиц (ДЕ) русской устной спонтанной речи, способных выступать в функции аппроксимативного замещения (маркеров-аппроксима- торов). Среди довольно популярных единиц такого типа (и прочее, и тэ дэ, все дела, все такое и др.) были упомянуты и малоупотре- бительные «заместители» (ничего, и то и другое, пятое-десятое и др.), представляющие не меньший интерес для подробного рас- смотрения. Настоящая работа посвящена описанию функциональных воз- можностей дискурсивной единицы (и) то (и) другое (…). Основ- ными источниками материала для анализа стали Устный подкор- пус Национального корпуса русского языка и блок «Один рече- вой день». Попытка создания лексико-грамматического «фона» для иссле- дуемой дискурсивной единицы не увенчалась успехом: ни акаде- мическая, ни современная лексикография (в том числе словарь разговорной речи В. В. Химика) не зафиксировали данную кон- струкцию. Как показал анализ корпусного материала, ДЕ (и) то (и) другое (…) в подавляющем количестве употреблений представляет собой классический маркер-аппроксиматор, заменитель всего перечис- ления или его части, включающий в себя условные элементы де- тализации («структурные единицы, раскрывающие понятие» [Турчаненко 2015: 205]): (1) [Респондент, жен] Я любила «Красную Москву» очень. И вот / кстати / вы напомнили мне / что я тут покупала духи / одеко- лоны и везла во Владивосток / потому что там не было. Если В. Турчаненко 333 что-то появляется / то бросаются / покупают / причем не один флакон / а десять. Так уж надо там подарить / то / другое. С духами плохо было. Ну / мыло / мыло / по карточкам [Биогра- фия (беседа лингвиста с информантом) // Архив Хельсинкского университета, 1998]; (2) [№ 7, жен, 36] А он мне говорит / быстрее / быстрее. А я не могу быстрее. У меня то / другое. Еще и дети / одни / дома [Телефон- ный разговор // Из коллекции НКРЯ, 2005]; Примеры (1)‒(2) являются иллюстрацией «каркаса» конструкции. Стоит отметить, что в устной речи исследуемая ДЕ редко пред- стает в подобном «голом» виде: как и ряд других прагматем (о возможности включения дискурсивных единиц в состав прагма- тем см: [Богданова-Бегларян 2014б: 11]), она склонна к активному и разноплановому взаимодействию: (3) [А. А. Реформатский, муж, 69, 1900] В частности / приехал Николай Владимирович Юшманов и очень так ээ весело как-то с нами общался. Мы тода с ним познакомились как раз. Перепи- сывались стихами / то / другое / третье [А. А. Реформатский. Доклад на Кузнецовских чтениях // Фонотека ИРЯ им. В. В. Ви- ноградова РАН, 1969]; (4) [Глазычев, муж] Дальше все известно / технология известна / в зависимости от средств вы сделаете то / другое / третье или пятое [Мастер-класс В. Глазычева «Проектное воображение и проектная готовность» // Из коллекции НКРЯ, 2001]; (5) [№ 5, муж, 23] Мне трудно говорить / всякая хрень в голову ле- зет / то / другое / десятое [Телефонный разговор // Из коллек- ции НКРЯ, 2005]; (6) [Е. Т. Баркова, жен] Да / надо вам сказать / что он кончил школу Художественного театра / вместе с Качаловым / да… в Художе- ственном театре. И потом он… потом он вот с этими кафе / там «Бродячая собака» / то / другое / третье… [Беседа В. Д. Дувакина с Е. Т. Барковой (Осмеркиной) // Собрание фоно- документов имени В. Д. Дувакина (Научная библиотека МГУ им. М. В. Ломоносова), 1975]; (7) [Бунтман, муж] Если нам нужно сохранять населения / то / дру- гое… [Колесников, муж] / прочее / [Бунтман, муж] Это одно. Если нам нужно любой ценой победить некую территорию / то- гда я согласен / формально / это победа. [Колесников, муж] Я же сказал / что с формальной точки зрения / наверное / это победа. [Беседа С. Бунтмана с журналистами в эфире радиостан- ции «Эхо Москвы» // «Эхо Москвы», 2003‒2004]. 334 Конструкция (и) то (и) другое Примеры (3)‒(6), в которых наблюдается контаминация кон- струкции (и) то (и) другое (…) с порядковыми числительными третье, пятое, десятое, отражают идею счета: лексическое зна- чение компонента другое (‘второй, следующий’ [Евгеньева 1985: 448]) сохраняется, а компонента то — восстанавливается из кон- текста (‘первый, впереди следующий’). Идею счета поддерживает и интонация перечисления, отмеченная в ряде примеров специфи- ческой паузацией. В потоке речи ДЕ (и) то (и) другое (…) может осваиваться грам- матически, изменяя падежные формы компонентов (9) или расши- ряясь за счет повторяющихся союзов (10): (9) [Морозкина Н. Р., жен] Вот что написано в книгах / мы оттуда брали эти концентрации / по ним работали // Они все унифици- рованы / любую можно использовать для восстановления того / другого или третьего // Но это опять получается / вера / знания и трудолюбие [Выступление свидетеля Морозкиной в суде по делу Г. П. Грабового // Интернет, 2008]; (10) [Галина Симонова, жен] Я сказала / ни то / ни другое / ни пятое меня не трогает. Я независимый абсолютно человек. Мне по- могли русские люди / бутылка русского бальзама [На краю… (Владивосток). Д/ф из цикла «Письма из провинции» (ТК «Куль- тура»), 2009]. Как уже было отмечено, основная функция ДЕ (и) то (и) другое (…) в устной спонтанной речи — аппроксимативная. В. И. Под- лесская [Подлесская 2013] для данной функции выделяет два типа стратегий: «замещения» (полная замена, «знак того, что перечис- ление возможно» [Богданова-Бегларян 2014б: 14]) и «совмеще- ния» (частичная замена перечисления). «Стратегия замещения» реализована в примерах (1), (4), (5), (9), (10), «стратегия совмеще- ния» — в (2), (3), (6), (7). Безусловно, подходить к подобному ма- териалу с научной точки зрения стоит с постоянным осознанием диффузности устной речи. Так, в примере (6) наблюдается амби- валентная ситуация в зависимости от того, как интерпретировать «Бродячую собаку»: если этот компонент — часть ряда перечисле- ния, один из однородных членов, а эти кафе — обобщающее слово при перечислении, то можно говорить о стратегии совмеще- ния. Если же «Бродячая собака» является обобщающим словом, то вариант исследуемой ДЕ (то, другое, третье) реализует стра- тегию замещения. В. Турчаненко 335 В материале исследования выделяется пример (5) с обобщаю- щим словом (хрень) при перечислении, которое полностью заме- няет исследуемая прагматема. Анализ не позволяет выяснить, ка- кие именно обстоятельства затрудняют речь говорящего, однако благодаря реализованной стратегии замещения адресат закончил высказывание, сэкономив при этом речевые усилия. Пример (2) интересен с точки зрения последовательности раскрытия говоря- щим фактов: заданная дискурсивная единица, как правило, совме- щающая аппроксимативную функцию с функцией маркера финала речевого отрезка (ср. примеры (4), (6) и др.), становится здесь начальным элементом перечисления после того, как женщина до- бавляет: Еще и дети / одни / дома. В результате — реализация стратегии совмещения. Зачастую устная спонтанная речь не осознается говорящим как важный продукт повседневного взаимодействия: гораздо большее внимание уделяется письменной речи. На примере исследования и описания одной из единиц устного дискурса мы показали, какую семантическую, логическую и функциональную нагрузку несет малейшая единица языка, незаметная для «невооруженного уха» носителя языка. Представленный материал — лишь небольшой «кирпичик», закладываемый в глобальный процесс изучения уст- ной речи. ЛИТЕРАТУРА Богданова-Бегларян Н. В. 2014 — О способах аппроксимативного заме- щения перечисления в устной спонтанной речи (на корпусном матери- але). XLIII Международная филологическая конференция 11‒16 марта 2014 года. Тезисы. СПб. С. 254‒255. Богданова-Бегларян Н. В. 2014б — Прагматемы в устной повседневной речи: Определение понятия и общая типология. Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. Вып. 3 (27). С. 7‒20. Евгеньева А. П. 1985 — Словарь русского языка: В 4-х т. / Под ред. А. П. Евгеньевой. Т. 1. М. Подлесская В. И. 2013 — Нечеткая номинация в русской разговорной речи: Опыт корпусного исследования. Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии: По материалам ежегодной Между- народной конференции «Диалог» (2013). Вып. 12 (19). Т. 1. С. 631‒643. 336 Конструкция (и) то (и) другое Турчаненко В. В. 2015 — Функциональные возможности дискурсивной единицы (и) все такое (прочее) // Актуальные проблемы современной науки: Материалы международных научных конференций. СПб. С. 203‒210. «И ОН ТАКОЙ МНЕ ГОВОРИТ…» О МЕСТОИМЕННОМ ПРИЛАГАТЕЛЬНОМ ТАКОЙ В РУССКОЙ СПОНТАННОЙ РЕЧИ Екатерина Шклярук (Санкт-Петербург) Последние исследования показывают, что местоименное прилага- тельное «такой» входит в первую сотню наиболее употребитель- ных слов русской разговорной речи [Шерстинова 2016]. В связи с тем, что в устной речи встречаются случаи функционирования «такой», отличающиеся от описанных в словарях, целью данного исследования стало определение полного списка функций слова «такой» в устной спонтанной речи и выявление наиболее типич- ных из них. Материалом для проведения исследования стал звуковой кор- пус «Один речевой день» (далее — ОРД), который разрабатыва- ется в Санкт-Петербургском государственном университете для изучения повседневной русской речи [Asinovsky et al. 2009]. На данный момент корпус ОРД является наиболее представитель- ным ресурсом русской спонтанной речи. Он содержит аудиоза- писи повседневной речи людей, различающихся такими призна- ками, как пол, профессиональная принадлежность, уровень обра- зования и служебное положение. На данный момент объём кор- пуса составляет более 1200 часов звучания, а объём текстовых рас- шифровок достиг 1 млн словоупотреблений [Bogdanova-Beglarian et al. 2016]. Для проведения исследования случайным образом был отобран 21 эпизод повседневной речевой коммуникации, включающий речь 34 человек, мужчин и женщин разного возраста. Анализ дан- ного материла показал 586 случаев употребления местоименного прилагательного «такой». При этом 20% от общего числа употреб- лений приходится на устойчивые конструкции, которые в данном исследовании не рассматриваются. В работе представлен анализ самостоятельного употребления слова «такой». Для определения 338 О местоименном прилагательном «такой» функции слова в каждом конкретном случае анализировался кон- текст и привлекался акустический анализ звукозаписи. Проведенный анализ помог рассмотреть функции употребле- ния местоименного прилагательного «такой» в контексте спонтан- ного диалога и выделить специфичные случаи его функциониро- вания, которые отличаются от представленных в словарях. В академических изданиях слово «такой» характеризуется чаще всего как указательное [БАС 1963] или определительное ме- стоимение [Там же], как существительное в форме среднего рода [Там же] или же как местоименное прилагательное [БТС 2014]. С точки зрения функций это в первую очередь указательная, ин- тенсифицирующая, анафорическая и изобразительная. На рассмотренном нами материале, наиболее часто «такой» употребляется в указательной функции (38 % из общего числа упо- треблений). В данной функции местоименное прилагательное «та- кой» указывает на предмет или лицо, на свойство предмета или лица или на подобие одного предмета другому, напр. мне вот эта нравится/ на бабушкиной подушке/ кстати были такие узорчики. Эта функция описана словарями [БАС 1963], но в контексте спонтанного диалога она имеет свои особенности. Говорящий мо- жет указывать не только на свойство, лицо или предмет, который был «проговорен», но и на конкретный объект или собственные жесты. Несмотря на то, что звуковая запись не передает этих осо- бенностей, контекст даёт возможность понять, на что указывает говорящий, напр., на Техноложку / тоже посмотрю / я хочу себе всё-таки такое вот пальто/ ну как / до колен. Следующей по количеству употреблений является интенсифи- цирующая функция (14% от общего числа употреблений). В дан- ной функции местоименное прилагательное «такой» усиливает признак лица или предмета. Эта функция также представлена в словарях [БАС 1963], напр. Вообще / такие суперские техноло- гии / интересные. Далее идёт анафорическая [Синько 2008] функция (11 % от об- щего числа употребления). В этой функции «такой», отсылает к сказанному ранее или к тому, что будет сказано, т.е. связывает текст. Функционирование «такой» в данной функции имеет опре- деленную структуру. В высказывании присутствуют 3 части: опре- деляемая или отсылаемая часть + само местоименное прилагатель- ное + часть, к которой отсылает «такой». Порядок этих частей, Е. Шклярук 339 не фиксирован, но их наличие обязательно для данной функции, напр. может быть такая ситуация / что я у вас уже покупал / и заполнял анкету. 9% от общего употребления занимает функция ксенопоказа- теля. Назначение данной функции — ввод говорящим чужой речи: напр. я говорю / Кирилл / только винчестер оставь / он там типа это / он ... а он такой / а он загруженный ? я говорю / так ты сам его загружал. 8% от общего числа употребления занимает изобразительная функция. В данной функции «такой» используется для оформле- ния пересказа, напр. я сегодня ходила тоже в этом своем пальто/ в сером // ну / вернее не сером а чёрном / такая / смотрю / оно всё такое уже настолько истрёпанно /. Как правило, «такой» в дан- ном употреблении соотносится с сущ. (роль подлежащего) и с гла- голом (сказуемое): (я) такая смотрю. К данной функции были от- несены случаи, когда в высказывании говорящего «такой» привя- зан не только к глаголу, напр. всякого рода там я не знаю / вы- ступления / э...э образовательные такие / ну ше... шоу (?). В по- добном случае можно говорить об инерции, с которой говорящий использует данное слово. Семантическая опустошенность, с которой мы употребляем ме- стоименное прилагательное «такой» в изобразительной функции, наводит на мысли о том, что в данном употреблении «такой» можно отнести к некоторым другим категориям. «Инерционность», с которой мы употребляем слово «такой» т. е. в качестве автоматизмов, позволяет предположить, что данное слово можно отнести к такой категории, как «квазислова» [Лады- женская 1985] — автоматизмы, которые мы вносим в речь бессо- знательно. Они теряют основные признаки слова, такие, как фоне- тическая самостоятельность и семантическая функция. Но семан- тическая опустошённость, а также случаи употребления «такой» в конце синтагмы позволяют говорить об этом слове как о дискур- сивном маркере, напр. вот / и она знаешь / сделана просто то- ненькой плёночкой такой / а поэтому она трескается. Итак, большая часть функций «такой» зафиксирована академи- ческими изданиями, но в устной речи употребление данного слова имеет и свою специфику. Часть реализаций слова «такой» харак- теризуется семантической опустошенностью, сближающей его 340 О местоименном прилагательном «такой» с прагматическими единицами (в частности, дискурсивными мар- керами), которые помогают организовать и структурировать не- подготовленную устную речь, и словами-паразитами (филлерами). И в данном случае местоименное прилагательное «такой» можно сравнить с английским словом «like», напр. And then she was like „What else do you want me to do?”; он такой / ну ладно говорит / давай //. В устной речи мы встречаем как описанные словарями, так и специфические для устной речи функции. По всей видимости, в данном случае речь идет о прагматикализации слова «такой». В контексте живой речевой коммуникации оно порой утрачивает своё лексическое значение и берет на себя новые, прагматические функции, характерные для устной разговорной речи. ЛИТЕРАТУРА Asinovsky A., Bogdanova N., Rusakova M., Ryko A., Stepanova S., Shersti- nova T. 2009 — The ORD Speech Corpus of Russian Everyday Commu- nication «One Speaker’s Day»: Creation Principles and Annotation, LNCS, Vol. 5729 LNAI, pp. 250–257. Bogdanova-Beglarian N., Sherstinova T., Blinova O., Martynenko G. 2016 — An Exploratory Study on Sociolinguistic Variation of Russian Everyday Speech. Ronzhin, A. et al. (eds.) SPECOM 2016, Lecture Notes in Artificial Intelligence, LNAI, vol. 9811. Switzerland. Pp. 100–107. БАС 1948–1965 — Словарь современного русского литературного языка: в 17-ти т. БТС 2014 — Большой толковый словарь русского языка. 2014. Ладыженская Б. Я. 1985 — Особенности организации устной спонтан- ной речи (вставные элементы в речевом потоке). Автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 1985. 24 с. Синько Л. А. 2008 — Местоимение в синтаксической системе: основные функции. Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. Выпуск № 71, 80–87с. Шерстинова Т. Ю. 2016 — Наиболее употребительные слова повседнев- ной русской речи (в гендерном аспекте и в зависимости от условий коммуникации). Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии: По материалам ежегодной Международной конферен- ции «Диалог». Вып. 15 (22). C.616–631.