JÄRTU RHKLIKU ÜLIKOOLI TOIMETISED УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ ТАРТУСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА ALUSTATUD 1883. ж. VIHIK 98 ВЫПУСК ОСНОВАНЫ в 1893 г. ТРУДЫ ПО РУССКОЙ и СЛАВЯНСКОЙ ФИЛОЛОГИИ 111 п г п п Г Г ГI г г Т А Р Т У 1 9 6 0 T A R T U R I I K L I K U Ü L I K O O L I T O I M E T I S E D УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ ТАРТУСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА ALUSTATUD 1893. а. VIHIK 98 ВЫПУСК ОСНОВАНЫ в 1893 г. ТРУДЫ ПО РУССКОЙ и СЛАВЯНСКОЙ ФИЛОЛОГИИ III Т А Р Т У 1 9 6 0 О С Н О В Н Ы Е ЭТАПЫ РАЗВИТИЯ РУССКОГО РЕАЛИЗМА 1 Ю. М. Лотман, Б. Ф. Егоров и 3. Г. Минц 1 В ходе дискуссии о природе реализма был высказан ряд ин­ тересных положений, касающихся как истории мирового искус­ ства, так и развития русской литературы в частности. Настоящая работа ставит своей целью выявить некоторые общие закономерности развития русского реализма, понимая этот термин в его узком, исторически конкретном смысле. Термин «реализм», применительно к истории русской литера­ туры, следует, по нашему мнению, употреблять для обозначения прогрессивного литературного направления, возникающего в пе­ риод кризиса феодализма ,и формирования демократической идеологии. Таким образом, само возникновение реализма оказы­ вается возможным лишь на определенном этапе классовой борьбы. В то же время сам процесс классовой борьбы обуслов­ лен стадией развития производства, а, следовательно, и опреде­ ленными достижениями науки. Поэтому формирование новой идеологии и нового искусства оказывалось связанным не только с остротой классовых конфликтов, но и с прогрессом в области науки — прежде всего, естествознания и философии, теорети­ чески обобщавшей общественно-политические и естественно-' научные достижения человеческой мысли. Вместе с тем, возникая в связи с определенными классовыми потребностями, реализм, как и многие сферы идеологии, имею­ щие отношение к познанию объективных закономерностей дей­ ствительности, оказывается долговечнее, чем та социальная ситуация, которая обусловила его появление. Изменяясь, пере­ живая различные фазы развития, облекаясь в новые конкретные формы, он становится оружием в руках передовых классов, ко- 1 Настоящая статья представляет сокращенный текст докладов, прочи­ танных авторами на заседаниях кафедры русской литературы Тартуского государственного университета в 1957 г., и выступления Б. Ф. Егорова на Всесоюзном совещании по вопросам реализма в Москве 14 апреля 1957 г. Авторы не ставят задачи рассмотрения всех своеобразных черт русского реа­ лизма, что было бы невозможно, учитывая объем публикуемой статьи. 1 3 торые история в своем поступательном развитии выдвигает на общественную арену. Формирование русской антифеодальной мысли как идеологи­ ческой системы падает на конец XVIII в. Именно в этот период в России получает распространение философский материализм в его характерных для мировой общественной мысли XVIII в. формах: вере в опытное происхождение знаний, в добрую при­ роду человека. В это же время возникает и своеобразная эсте­ тика, получившая наиболее полное выражение в творчестве А. Н. Радищева. В качестве объекта искусства здесь выступает не мир отвлеченных общих понятий (как требовал классицизм), а реальная, чувственно постигаемая действительность. Одновре­ менно внимание к чувственно-постигаемому противопоставля­ лось субъективизму масонов и Карамзина. Карамзин, демон­ стративно отрицая влияние среды на человека, утверждал идею врожденной, «темпераментальной» сущности характера («Чувст­ вительный и холодный»). Внимание Радищева, напротив, сосредо­ точивалось на действительности, объективный характер истины не подвергался сомнению. Главным вопросом делается вопрос о том, как влияет на человека окружающая его среда. Человек рассматривается как существо, черты характера которого не определяются врожденными идеями («небытие коих доказано с очевидностью», — писали Ф. Ушаков и Радищев), а с неиз­ бежностью вытекают из характера окружающей его среды. В «Житии Ф. В. Ушакова» Радищев дает предельно четкую фор­ мулу: «Человек есть хамелеон общества». Обращение внимания на объективную действительность и решение вопроса о соотно­ шении среды и человеческого характера дают возможность опре­ делить художественный метод Радищева как реалистический. Однако ранняя стадия развития демократической мысли определила конкретные формы этого метода. Демократическому сознанию XVIII в. была присуща метафизическая норматив­ ность. Приходя в противоречие с собственным отрицанием врож­ денных качеств человека, передовые мыслители XVIII в. рисуют идеальный общественный порядок, как «естественный», выте­ кающий из природы человека. Сама же эта «природа» представ­ лялась как простая арифметическая сумма положительных ка­ честв. Человек (по своей природе «ни добрый, ни злой»), предо­ ставленный «естественным» влечениям, «стремится всегда к пре­ красному, величественному, высокому» (Радищев). Воздействие внешних обстоятельств, о котором мы говорили выше, мыслится как искажение благородной сущности человека. Всякий соци­ ально-конкретный тип (помещик, крестьянин) представляет со­ бой изуродованного человека. В связи с этим, степень положи­ тельности литературного персонажа определяется близостью его к идеалу гармонической, «естественной» человеческой личности. В произведениях Радищева это, в, первую очередь, — револю­ ционный борец («Не раб, но человек»!), который не принадле­ 4 жит ни к угнетателям, ни к угнетенным, а является человеком вообще (ср. «Беседу о том, что есть сын отечества»). Далее идет крестьянин, — он хотя и угнетенный, но человек труда, ведущий нравственно здоровую, «естественную» жизнь. Полностью отри­ цательным оказывается образ тунеядца — помещика и купца. Представление о «нормальном» человеке и обществе порождало еще одну характерную особенность. Художественное изображе­ ние велось в двух планах. Современная, реальная действитель­ ность воспринималась как «противоестественная», что приводило к «наивно революционному, простому отрицанию всей протек­ шей истории». 2 Истории противопоставлялась теория, а реаль­ ной действительности — «естественный» уклад. И изображение современности, противополагаемой нормативному идеалу («Пу­ тешествие из Петербурга в Москву»), и философско-утопический роман XVIII в., отображавший «естественный порядок», который читателю предоставлялось сравнить с «неразумной» действи­ тельностью, были заряжены пафосом революционного отрица­ ния. Ранний реализм подразумевал сопоставление существую­ щего лишь с нормативным, и в этом была его сила, ибо до Фран­ цузской буржуазной революции 1789—1793 годов именно мета­ физическое сознание являлось сознанием революционным, а лю­ бая попытка опереться не на теорию, а на историю связана была со стремлением оправдать «неразумие» феодального общества традицией. Руссо настойчиво проводил мысль о том, что истори­ ческая реальность не может рассматриваться как аргумент. По поводу стремления обосновать права историческими фактами он писал: «Можно было бы применять метод более последователь­ ный, но нельзя найти метода, более благоприятного для тира­ нов» («Об общественном договоре»). 2 Период после Французской буржуазной революции поставил перед передовой эстетической мыслью новые задачи. После того, как «естественный порядок» предстал в облике буржуазного об­ щества, поднялся вопрос о новом подходе к действительности. История не должна отвергаться в угоду теории; напротив — сама теория должна быть извлечена из реального исторического материала. Историзм делается ведущей тенденцией передовой мысли. В 1830 году И. Киреевский, переживавший временное сближение с пушкинской литературной группировкой, писал: главная мысль эпохи состоит в убеждении, «что семена желан­ ного будущего заключены в действительности настоящего, что в необходимости есть провидение, что если прихотливое созда­ ние мечты гибнет как мечта, зато из совокупности существую­ щего должно образоваться лучшее прочное. Отсюда уважение 2 К . М а р к с и Ф . Э н г е л ь с , С о ч и н е н и я , т . X I V , с т р . 2 5 . к действительности, составляющее средоточие той степени ум­ ственного развития, на которой теперь остановилось просвеще­ ние Европы и которое обнаруживается историческим направле­ нием всех отраслей человеческого бытия и духа» («Обозрение русской словесности за 1829 год»). Замена «наивно-революционной» метафизики — диалекти­ кой, как «алгеброй революции», была ведущей тенденцией обще­ европейского умственного развития, подымавшей отражение действительности в литературе на новый исторический этап. Однако для русского реализма этап этот был осложнен своеоб­ разием исторических событий, переживаемых Россией в первой половине XIX в. Уроки буржуазного развития в Европе, зрелище открытой, обнаженной классовой борьбы, выход на теоретиче­ скую арену идей диалектики и социализма — все эти события совпали с периодом, когда собственно-русский исторический про­ цесс ставил задачи борьбы с крепостным правом и неизбежно порождал революционную демократическую идеологию с её не отъемлемыми чертами: нормативностью, антропологизмом, пред­ ставлением о социальном зле как порождении «неразумия» и. вместе с тем, — с ее страстным отрицанием угнетения, боевым революционным пафосом. • Сложное сочетание историзма, диа­ лектики с метафизическим антропологизмом и составляло одну из главных своеобразных черт русского реализма XIX в. Не­ смотря на историческую ограниченность этого метода, наличие антропологизма и нормативности было неразрывно связано и с сильными сторонами русской литературы XIX в. Оно обусло­ вило тот пафос отрицания, сурового стремления к истине, нрав­ ственной чистоте, то «срывание всех и всяческих масок», кото­ рые иначе были бы невозможны в домарксистский период раз­ вития литературы, ибо домарксистская диалектика, ориентируя писателя на изучение действительности, вместе с тем, неизбежно несла в себе и элементы примирения с этой действительностью, а отрицание нормативной истины порой превращалось в отрица­ ние истины объективной. Путь развития демократического направления в русской ли­ тературе был непрямым. Целый ряд исторических причин при­ вел к тому, что прямые наследники радищевской традиции — писатели антидворянского лагеря — в начале XIX в. утратили революционность воззрений и руководящее положение в лите­ ратуре. Формирование революционно-демократического миро­ воззрения 1840—60-х гг. шло двумя путями. С одной стороны, нереволюционный демократизм 1820-х гг. под влиянием обо­ стрения общественной борьбы переходил в новое качество, об­ ретая революционность. С другой стороны, революционное ми­ ровоззрение декабризма имело тенденцию к углублению демо­ кратических элементов. Пути от Надеждина к Белинскому и от декабристов к Герцену весьма показательны в этих двух планах. Не рассматривая сложного вопроса об эстетической программе 6 дворянских революционеров, необходимо отметить лишь бес­ спорное накапливание в их мировоззрении черт демократизма (вспомним определение В. И. Ленина, назвавшего декабристов дворянами, которые «были заражены соприкосновением с демо­ кратическими идеями» 3) и постепенное усиление реалистических тенденций в их творчестве. Последнее хорошо прослеживается на эволюции ведущих жанров декабристской литературы: от «дум» Рылеева, с их отчетливо выраженной субъективно-лири- ческой трактовкой темы, к поэмам типа «Войнаровского», где наличие сюжета, усиление описательной части вносили в пове­ ствование элементы объективности (характерно, что Пушкин, занявший в эти годы уже реалистическую позицию, резко кри­ тически отнесся к «думам» и приветствовал «Войнаровского»). Следующим этапом явились, с одной стороны, агитационно- сатирические песни, и политически, и эстетически находившиеся на грани демократизма, а, с другой, — политическая трагедия (драматические наброски Рылеева, «Аргивяне») и политическая комедия («Горе от ума»). Последний жанр и в силу объективно­ сти, присущей драматическим произведениям, и по принципам изображения человеческого характера стоит уже на грани реа­ лизма. В романтическом произведении герой изъят из-под влия­ ния среды. Это приводит к тому, что все конкретно-историческое в его характере стирается. На первый план выступают «вечные страсти» и «вечные вопросы». Герой не объединяется с другими персонажами по принципу принадлежности его к какой-либо по­ литической группе, национальной или социальной среде: «Он меж людей не раб, не господин, И все, что делает, он делает один» (Лермонтов). В произведениях типа «Горе от ума» герои отчетливо делятся на группировки, и, хотя сквозь речи Чацкого явственно просве­ чивают убеждения автора, однако, сам характер героя опреде­ лен принадлежностью его к «умным», передовым людям — сы­ нам «века нынешнего». В основу характера кладется интеллек­ туальный уровень и определяемый им политический облик героя. Даже любовная трагедия героя объясняется тем, что глубоко чуждые ему идеалы старого общества имеют власть над его воз­ любленной. В этом смысле показательна «прелестная», по харак­ теристике Пушкина, «недоверчивость Чацкого в любви Софьи к Молчалину». Чацкий воспринимает открытое признание Софьи как «сатиру и мораль», поскольку не допускает возможности искреннего преклонения перед идеалами «умеренности и акку­ ратности»: Софья в похвалу Молчалину говорит, что «нет в нем этого ума». Любовная интрига, организовывавшая трагедию страстей, заменена противоречием убеждений. Политический характер грани, отделяющей Чацкого от других персонажей, очевиден. 3 В. И Л е н и н, Сочинения, т. 23, стр. 237. 7 3 Следующий этап в развитии русского реализма связан с ху­ дожественными достижениями пушкинского творчества Михай­ ловского периода. Характер героя теперь мыслится как произ­ водное от народного характера. Понимание национального свое­ образия художественных персонажей ставило каждый отдель­ ный литературный образ в зависимость от объективных, не свя­ занных с авторским «я» условий. При этом необходимо отметить следующее. Когда писатели XVIII в. говорили о национальном своеобразии, они, в первую очередь, имели в виду сумму внешних материальных факторов, определяющих специфику условий жизни. Эти внешние условия (климатическая среда и т. д.) влияют на «умственность» народа и определяют облик отдель­ ного человека. «Наипаче действие естественности явно стано­ вится в человеческом воображении, и сие следует в начале своем всегда внешним влияниям», — писал А. Н. Радищев. Разум че­ ловека, утверждает он далее, «зависел всегда от жизненных по­ требностей и определяем был местоположением». При всей ме­ тафизической прямолинейности такой постановки вопроса, утверждение зависимости человека от внешних обстоятельств имело отчетливо материалистический характер. Постановка этого вопроса в творчестве Пушкина Михайлов­ ского периода и второй половины 1820-х годов имеет иной смысл. Она гораздо гибче, национальные черты литературного образа не конструируются на основе общефилософских предпосылок, а подмечаются в живой действительности. Кроме того, норма­ тивному сознанию XVIII в. воздействие конкретных климатиче­ ских условий представлялось лишь своеобразным искажением «нормального» человека. Так, Радищев, указывая, что «вообра­ жение» «зависит от климата», добавлял, что внешние условия делают человека «совсем от того, как рожден, отменным». Для Пушкина национальный характер становится исторически сло­ жившейся реальностью и ни с какой абстрактной «нормой» не сопоставляется. Более того, поскольку национальное (этногра­ фическое) и народное (социальное) в характере еще не разли­ чались, художественный образ, окрашенный чертами националь­ ного своеобразия, выступал как нравственная норма, противо­ поставленная индивидуализму «света» (Татьяна — Онегин). Однако нельзя не видеть и другого: Радищев ставил националь­ ный характер в зависимость от материальной внешней среды; для Пушкина в этот период определяющим является историче­ ски сложившийся психологический уклад, «образ мыслей и чув­ ствований», «тьма обычаев, поверий и привычек». Вопрос о ма­ териальной обусловленности психологии героев еще не подчерк­ нут. Правда, идя за общераспространенными формулами фило­ софов XVIII в., Пушкин ставит в связь «климат», «образ прав­ ления» и «особенную физиономию» народа; однако, в собствен- 8 t ном творчестве поэт идет иным путем. Ясно, что климат не мо­ жет послужить основой для противопоставления Онегина Татья­ не. Если же ставить «народность» в зависимость от материаль­ ных (т. е. социальных) условий, то объединение Татьяны с наро­ дом и противопоставление ее Онегину делается просто невоз­ можным. Очевидно, что «народность», в данном случае, мыс­ лится как приобщение к некоему национальному психологиче­ скому складу, возможное без изменений общественного бытия героя. Ср. у Толстого: духовное приобщение героя к народу будет связываться со стремлением «жить как крестьянин» (Оле­ нин), порвать со своим классом (Нехлюдов). Для писателей, понимающих национальную специфику как, в ^ервую очередь, особый психологический склад, «народный дух», характерно об­ ращение именно к поэзии, фольклору. Фольклор, пользуясь вы­ ражением Пушкина, является «зеркалом, в котором отражается особенная физиономия народа». Толстой в «Казаках» раскры­ вает специфику душевного мира народа через описание простоты воинственного и трудового быта —- Пушкин улавливает этот ду­ шевный мир в народной поэзии. Следующий этап в становлении русского реализма — исто­ ризм Пушкина. Характер героя выводится не только из «духа народа», но и из «духа эпохи». История рассматривается как цепь взаимосвязанных и взаимообусловленных периодов, каж­ дый из которых порождает свой тип человека, свои характеры. Поскольку эпоха мыслится как нечто единое, характеризуемое специфическим «духом, времени», в изображении людей одного исторического этапа подчеркиваются черты сходства, а не раз­ личия. «Каждый век представляет вам один общий цвет, — писал в 1832 году И. Киреевский. — Все воспитаны одномыс- ленными обстоятельствами, образованы одинаким духом вре­ мени» (статья «Девятнадцатый век»). Типичным конфликтом делается столкновение героев, воплощающих черты двух стал­ кивающихся исторических этапов (Герман — старуха, Альбер — барон, Дон-Гуан — командор). Сюжет черпается из историче­ ски-переломных эпох. Поскольку при таком конфликте герой должен персонифицировать эпоху, в его характере конденси­ руются черты времени в гораздо более «сгущенном» виде, чем это допускали бы требования точного изображения каждоднев­ ной действительности. В конфликте автор стремится не столько сохранить бытовое правдоподобие, сколько раскрыть правду исторических законов. Это заставляет порой в построении сю­ жета прибегать к элементам фантастики («Пиковая дама», «Медный всадник», план окончания «Сцен из рыцарских вре­ мен») . Однако в данном случае фантастика не уводила от дей­ ствительности в мир, творимый воображением автора, а помо­ гала раскрытию объективных исторических закономерностей. 9 4 Следующий этап связан со стремлением обусловить героя не только исторической эпохой, но и социальной средой. Изобра­ жение общественной среды в ее влиянии на характер героя де­ лается центральной проблемой. Показу героя предшествует «коллективный портрет», обобщающий характерные признаки среды («Невский проспект», Миргородская лужа, Тамбов — со­ бирательный образ провинциального города в «Тамбовской каз­ начейше» Лермонтова). Герои, связанные с общей средой, обла­ дают и сходными чертами характера. Ничтожная и пошлая со­ временная среда порождает ничтожные и пошлые характеры. Для создания же положительного образа автор обращается не к отвлеченному внесоциальному идеалу добра, как это делали романтики, и не к абстрактному «естественному человеку» XVIII в. — он ищет героическую среду, которая могла бы поро­ дить героические характеры (Запорожская сечь в «Тарасе Бульбе»). Вместе с тем, именно к этому периоду относится начало но­ вого усиления элементов антропологизма в художественной си­ стеме писателей реалистического направления. Критика суще­ ствующей действительности заложена была в самом принципе изображения героя как обусловленного средой. «Если характер человека создается обстоятельствами, то надо, стало быть, сде­ лать обстоятельства человечными». 4 «Человечные обстоятель­ ства» же ассоциировались с «естественным порядком». Стихий­ ному демократизму Гоголя свойственно остро-критическое и, вместе с тем, наивное представление о том, что миру подлинных ценностей: смелости, дружбы (Тарас Бульба), таланта (Писка- рев) — противостоит «выдуманный» мир, не имеющий реальной сущности, хотя и господствующий в настоящее время. Чин — «не какая-нибудь вещь видимая, которую бы можно взять в руки», орден — «какая-то ленточка», не имеющая «никакого аромата», если лизнуть — «соленое немного» («Записки сума­ сшедшего») и т. д. Характерно, что чины и отличия в их подлин­ ном свете представляются лишь «естественному» сознанию, стоя­ щему «вне гражданства» современного общества: безумцу и со­ бачке. Таким образом, реальный мир представляется миром нелепым, уклонившимся от нормы. Отсюда реалистическая фан­ тастика как сатирический прием изображения «ненастоящего» мира и, с другой стороны, — вера в легкость исправления обще­ ственного зла. Для этого, полагает Гоголь, достаточно изменить «мнения». Новый этап развития реализма, выраставший на базе гого­ левского творчества, подразумевал сознательное стремление пи­ сателя сформулировать те общественные выводы, которые объ­ 4 К . М а р к с и Ф . Э н г е л ь с , Сочинения, издание 2- , т. 2, М., 1955, стр. 145—146. 10 ективно вытекали из реалистического метода. Среда начинает пониматься дифференцированно. Если прежде конфликт внутри среды оказывался мнимым (Иван Иванович — Иван Никифоро- вич, Пирогов — Шиллер), т. к. оба борющихся героя были оди­ наково пошлыми сынами пошлой действительности, то теперь столкновение героев становится отражением внутренних проти­ воречий общества. Гениальные догадки, прямо пролагавшие путь этому новому этапу, высказал еще Пушкин. В «Замечаниях о бунте» Пушкин теоретически сформулировал положение об определяющем влиянии материальных интересов на действия человека. Объясняя неудачу попыток Пугачева «склонить на свою сторону» дворян, он пишет: «Выгоды их были слишком противуположны». Такой подход позволяет Пушкину увидеть в рамках одного исторического периода не одну, а две среды, причем каждая порождает свои представления о государствен­ ной власти, свою «правду», свою эстетику (ср. чередование эпиграфов из народной песни и поэзии XVIII в. в «Капитанской дочке»). Увидев связь каждой из двух «правд» с материальными «выгодами», Пушкин понимает историческую необходимость су­ ществования обоих и, считая антиисторичной самую постановку вопроса о моральной оценке исторического процесса, отказы­ вается встать на точку зрения любого из описываемых им лагерей. Дальнейшая демократизация литературы, формирование ре­ волюционно-демократической идеологии приводили к представ­ лению о народной «правде» как единственной и «естественной». «Выгоды» господствующего класса объявлялись угнетением, его «правда» — ложью. Принцип «социальности» характера, сознательно положен ный в основу художественного метода «натуральной школы», приводил к тому, что в художественном образе подчеркивались социально-типические черты, а индивидуальные стирались, и все произведение превращалось в своеобразный опыт социального изучения общества. Личная судьба героя, острота сюжетного конфликта — все это отходило на второй план, повесть 30-х гг заменилась «физиологическим очерком». Однако вскоре назрела необходимость нового этапа: на основе четкого социального анализа «физиологического очерка» — переход к показу диалек­ тики формирования индивидуального характера, возникновения характера, порожденного социальной средой и возвышающегося над ней. Решение этих вопросов обусловило переход от очерка к социально-психологическому роману. 5 Очерк мог быть формой изображения только массового явле­ ния, среды, а само это понятие в системе реализма 40-х гг. вос­ принималась как отрицательное. Для изображения фигуры 11 / борца с общественным злом потребовалась и н д и в и д у а л и з а ц и я . Возник роман. Реалистический роман XIX в. раскрывал судьоу человеческой личности в свете двух данностей: среды и природы. Поэтому судьба героя в романе — это история его развращения (движение от «природы» к среде) или возрождения (от среды к «природе»). Напряженная обстановка 60-х гг. потребовала не только изображения социально-типического героя, но и создания такого романа, который, описывая личные судьбы персонажей — пред­ ставителей определенных общественных сил, — раскрывал зна­ чение и место этих сил в судьбе России. Основной темой произ­ ведений делается вопрос о путях развития России. Это вызы­ вает, с одной стороны, тяготение к эпопее, а, с другой, — поиски художественных средств, которые позволили бы личной судьбе героя придать предельно обобщающий смысл. Вновь, как в 30-е годы, в период выработки Пушкиным принципов историзма, каждая отдельная деталь произведения начинает соотноситься не только с бытовой правдой, но и с общей правдой историче­ ского развития, «сгущается» до реалистического символа (ро­ маны Тургенева, «Гроза» Островского). Задача создания эпиче­ ского романа полностью сохраняется и в пореформенный период. Вместе с тем, резко возросший удельный вес экономических проблем вновь выдвигает когда-то сформулированное Белинским требование научного изучения жизни, знакомства «с различными частями беспредельной и разнообразной России» (Вступление к «Физиологии Петербурга»). Опять на одно из ведущих мест выдвигается очерк, долженствующий помочь проникнуть в пути послереформенного развития России. Настроения, интересы, борьба миллионных масс крестьян­ ства, сложно преломляясь в сознании теоретиков и писателей, составляли основную движущую силу развития русской литера­ туры XIX в. Начался процесс революционизации народных масс. Он обусловил возможность появления революционной демокра­ тии — передового отряда народа. Однако, взаимоотношения этого отряда и основной массы народа не были отношениями идейного тождества. Существенной особенностью исторического развития той эпохи являлось наличие в России широких масс, измученных вековым угнетением, но не поднявшихся до созна­ ния собственных интересов. Выражая интересы крестьянских масс, идеи революционного демократизма, бесспорно, не отра­ жали реального уровня народного сознания. Поднять настрое­ ния массы «до сознательной жизни демократов» 5 оказалось воз­ можным лишь в условиях пролетарского руководства крестьян­ ством. В. И. Ленин говорил об «отсутствии революционности в массах великорусского населения» 6 в эпоху Чернышевского. 5 В . И . Л е н и н , С о ч и н е н и я , т . 2 1 , с т р . 8 5 . 6 Там же. 12 Это создавало почву для распространения в протестующих, но идейно незрелых массах, наряду с революционным настроением, идей, объективно глубоко чуждых народным интересам. Дей­ ствительность России середины XIX столетия имела два лица. На поверхности была зрима огромная народная масса, страдаю­ щая, готовая к протесту, но еще бесконечно отдаленная от пони­ мания своих собственных классовых интересов, от революцион­ ного мышления. Говоря о революционной сознательности наро­ да, Ленин писал, сравнивая эпоху Чернышевского с третьим этапом революционного движения в России: «Тогда её не было. Теперь её мало, но она уже есть» 7. В 60-е гг. XIX в. надо было обладать мышлением революционера и теоретика, чтобы под внешностью народной жизни прозреть будущую революционную Россию. Поэтому близость к действительности в литературе тех лет тоже была двоякой. Она могла быть близостью к настоящему, рабскому состоянию народа, к «кажимости» его жизни. Писатели этого типа бывали подчас настроены субъективно демократиче­ ски, искренне стремились встать на народную точку зрения. И они действительно сближались с народом. Однако при этом они сближались лишь со слабыми сторонами народного миро­ воззрения и объективно оказывались в антидемократическом лагере. Самой сильной стороной народа являлась его практиче­ ская борьба за свое освобождение, самой слабой — идеологиче­ ская беспомощность, неумение создать теорию, стоящую на уровне его собственной практики. Такую теорию создавали революционные демократы. Обоб­ щая практику народной борьбы, они поднимали стихийную деятельность народа до уровня идеологического фактора. Писа­ тели же типа Достоевского брали народное сознание, то есть то, в чем демократическая природа народа проявлялась в наи­ меньшей степени, и возводили его в норму теоретического мыш­ ления. Тем самым они узаконивали духовное рабство народа. Сложность подобной позиции проявилась в переплетении реалистических и антиреалистических элементов в творчестве таких писателей, как Достоевский, отчасти Лесков. В силу раз­ рыва между реальным уровнем сознания народа и его классо­ выми интересами оказывалось возможным характерное противо­ речие. Писатели, разделявшие с народом его заблуждения (До­ стоевский), подчас были способны живее, конкретнее отобразить «кажимость» действительности, сложность человеческого харак­ тера и частные конфликты, но искаженно изображали общие за­ кономерности жизни. Писатели же типа Чернышевского, выражая программу народа, могли быть иногда схематичны в дета­ лях, но глубоко отражали внутренние законы действительности. Бесспорно, что зримый мир и реальная сложность психологии 7 Там же. 13 человека XIX в. изображены Чернышевским менее богато, ч е м Достоевским. Но следует отметить и другое — к действительно­ сти в её внутренних закономерностях Чернышевский оказался ближе. Полное слияние конкретного отражения жизни во всех ее частностях и правдивого показа общих закономерностей могло наступить лишь на том этапе освободительного движения, когда формулируемая теоретиками идеология класса начинала проникать в толщу класса, овладевать им, а сам народ, возвы­ шаясь «до сознательной жизни демократов», ясно осознавал свои интересы. Нападая на революционную демократию, писатели типа Достоевского порой метко указывали на действительно слабые стороны мировоззрения лагеря Чернышевского — элементы аб­ страктного антропологизма. Выступая с требованием изобра­ жать сложность психологического мира человека, писатели этого типа не оказались, однако, в силах противопоставить антрополо­ гизму шестидесятников что-либо, кроме не менее метафизиче­ ского представления об исконно злой природе человека. Необ­ ходимо отметить, что элементы диалектики накапливались в ху­ дожественном методе писателей именно демократической ориен­ тации. Этому способствовало, с одной стороны, глубокое про­ никновение в законы общественной жизни, экономики, вплотную подводившее писателей к идее классовой борьбы. С другой сто­ роны, представление о «естественных» качествах человека было тесно связано с господствующими тенденциями естествознания. Уровень естественных наук 60—70-х гг. XIX в. не походил на со­ стояние этих дисциплин в конце XVIII в. Физиология XIX в. сти­ хийно пропитывалась элементами диалектики. Последнее об­ стоятельство влияло на творчество писателей второй половины XIX века — авторов типа Чехова и Короленко. Ставя типичную для демократической литературы тему социального воспитания, тему ребенка как «нормального» человека и т. п., писатели стре­ мятся раскрыть сложный, непрямолинейный характер воздей­ ствия обстоятельств на людей. Они ставят своей задачей пока­ зать противоречивый, во многом интуитивный характер психо­ логических процессов. 6 Со второй половины 1860-х гг. демократическая идеология переживает глубокий кризис. Надежда на крестьянство как главный революционный класс все более слабеет. После отмены крепостного права народ не только перестает быть самостоятель­ ной революционной силой («пролетариатом феодализма», по выражению Ф. Энгельса), но постепенно распадается на проле­ тариат и сельскую буржуазию. Конечно, процесс этот был дли­ тельным. Пореформенная Россия — страна с миллионными кре­ стьянскими массами, далеко не исчерпавшими своей револю­ 14 ционной энергии. Недаром в конце 70-х гг. в стране вновь на­ зрела революционная ситуация. Однако, чтобы проявить свои революционные возможности, крестьянство нуждалось в руко­ водстве пролетариата, который в этот период, в свою очередь, не мог еще выступить на общественной арене как самостоятель­ ная сила. В то же время острота классовой борьбы не ослабевала, сте­ пень заинтересованности народных масс в передовой идеологии, в познании жизни не уменьшалась. Сказанное привело к тому, что реалистическое направление в искусстве не остановилось в своем развитии, а, напротив, в творчестве ряда писателей до­ билось новых блестящих успехов. И всё же «междувременье» второй половины XIX в. не могло не отразиться на литературе этого периода. Большие писатели, в той или иной степени связанные с демо­ кратическим движением эпохи, чутко реагировали на сложные социальные и идеологические события «междувременья». Здесь возникало несколько путей. Те, кто наиболее близко стоял к ре­ волюционным кругам (эволюционировавшим от идеологии науч­ ной «объективности» шестидесятников к народническому субъек­ тивизму 70-х годов), не могли не испытать на себе влияния по­ добной эволюции. Воздействие народнической идеологии отра­ жается на некоторых произведениях Некрасова начала 70-х го­ дов, в которых характеры героев не являются продуктом опреде­ ленной социальной среды и не действуют в такой среде, а вопло­ щают в себе идеал революционера-семидесятника с его муже­ ством и жертвенностью. Особенно характерно в этом отношении стихотворение «Пророк», посвященное Н. Г. Чернышевскому. Здесь в каждом четверостишье подчеркивается мотив жертвен­ ности: «жертвуя собой», «умереть возможно для других», «смерть ему любезна». В заключении герой сравнивается с му­ чеником — Христом. На самом деле, как известно, для Черны­ шевского не было, пожалуй, ничего более чуждого, чем жерт­ венность, мученичество, «искупление». В стихотворении вопло­ щен образ не шестидесятника Чернышевского с его девизом «прекрасна жизнь!», а типичного народника 70-х гг., утверждаю­ щего, что «смерть желанна и любезна». Мотив обреченности и жертвенности сближает в некоторой степени народников с декабристами, при всем их социальном различии (ср. слова А. Одоевского: «Умрем, братцы, ах, как славно умрем!»). Недаром Некрасов именно в эти годы обра­ щается к декабристской теме. Его поэмы о Трубецкой и Волкон­ ской — яркий образец народнических тенденций в литературе. Образы героинь приобретают некоторые черты революционерок- народоволок. Отношение героинь к народу скорее народническое, чем де­ кабристское («Страдания нас породнили»). Этим объясняется 15 TOI громадный успех, какой имели некрасовские поэмы среди передовой молодежи 70-х гг. Следовательно, образы героев являются не столько социаль­ ными характерами в социальной среде, сколько идеалом, отра­ жающим стремления передовых кругов того времени. Несом­ ненно, что такой идеал не лишен был элементов субъективизма. В этом проявляется диалектика истории: в период 70-х годов наиболее революционные произведения не могли не воспринять субъективистских тенденций, т. к. революционная идеология тех лет была субъективистской. Революционный, общественно-актив­ ный характер этого субъективизма, который не должен смеши­ ваться с реакционным субъективизмом уходящих классов, при­ давал произведениям Некрасова большую силу воздействия на общество. Революционный субъективизм — явление неустойчивое, в ко­ нечном счете оно приводит к отказу или от субъективизма, или от революционности. Некрасов пошел по первому пути. Преодо­ левая субъективистские элементы в своем методе, он создал в середине 70-х годов такие глубоко реалистические произведе­ ния, как «Современники» и «Пир на весь мир». Другой писатель, у которого в художественном методе в 70-е годы также большое место занимал субъективизм — Тургенев — шел по иному пути. Лишенный некрасовской революционности, напротив, страшась революции, он все более и более отказы­ вается от познания объективных закономерностей жизни. Герои повестей Тургенева из года в год теряют свою социальную опре­ деленность (если же они социально определены, то это — не со­ временные деятели, а типы из прошлого: «Пунин и Бабурин». «Часы», «Бригадир»), Уже в 60-е годы в творчестве Тургенева усиливается тема роковой любви как страшной, внесоциальной, таинственной силы («История лейтенанта Ергунова», «Брига­ дир», «Вешние воды»), а затем таинственное, иррациональное захватывает все больше места в тургеневских повестях («Сон», «Песнь торжествующей любви», «Клара Милич»). И в то же время Тургенев, в какой-то степени сочувствуя движению народ­ нической молодежи, в некоторых стихотворениях в прозе («Па­ мяти Вревской», «Порог») выразил свое преклонение перед ге­ роизмом, мученичеством, жертвенностью. Поэтому народниче­ ские круги 70—80-х годов воспринимали тургеневское творчество сквозь призму своего субъективизма. Отсюда — возросший успех Тургенева в России этих лет, несмотря на антиреалистические элементы в его творческом методе. Впрочем, хотя Тургенев и отошел от демократического движения, но в целом та реалисти­ ческая закваска, которую он получил в гоголевской школе, не могла не оказать своего воздействия и на Тургенева поздних лет. Многого не понимая и многого боясь, он все же мучительно стремится уяснить себе основные закономерности жизни. Этим 16 объясняется реалистическая схема романа «Новь» (если отбро­ сить ряд антиреалистических моментов). Был возможен и еще один путь: сближение с реальной на­ родной массой — крестьянством пореформенного периода. • По этому пути пошел Л. Толстой. Сильные стороны крестьянской идеологии позволили Толстому создать выдающиеся реалисти­ ческие произведения, написать роман — социальное обозрение, где подвергаются беспощадной критике все господствующие классы России. Но то реакционное, косное, что имелось в народ­ ном сознании, обусловливало антиреалистические моменты в творческом методе Толстого. В условиях, когда жизнь не выдвинула еще революционного класса, писателю, для того чтобы избежать в своем мировоззре­ нии ограниченности любой из реальных социальных сил, имелся единственный выход: преодолеть узость соответствующей груп­ пировки, стать выше ее, но тем самым и обречь себя на своеоб­ разное одиночество. Так, особняком стоит в литературе этих лет Салтыков-Щед­ рин. Не становясь на точку зрения какой-либо социальной груп­ пы, он стремится в духе традиций 60-х гг. объективно, реалисти­ чески отобразить действительность. Не разделяя реакционных сторон толстовского мировоззрения, Щедрин дошел в протесте против самодержавного строя до крайних пределов. Характерны фантастика и гиперболизм в его методе, не противостоящие реа­ лизму, а усиливающие его. Щедрин был одним из тех писателей послереформенной эпохи, которые стояли не ниже и даже tfe на уровне передовой народнической идеологии, а выше ее уровня. Это и обусловило, с другой стороны, трагические нотки в его творчестве: он видел ограниченность народников, но не видел тех реальных сил, которые преодолели бы эту ограниченность, совершив революционные преобразования в стране. Сказанным объясняется тот факт, что Щедрин не изобразил реального героя тех лет: апологетически он его показать не мог, стоя выше его, а раскрывать его недостатки — не хотел, не желая давать пищи реакционным критикам «нигилистов». В этом была и слабость послереформенной демократии, и сила Щедрина — реалиста и демократа. Однако идеологический кризис в России второй половины XIX века не привел к кризису реализма. Возможности послед­ него еще далеко не были исчерпаны. Более того, именно в эти годы, опираясь на демократическую идеологию, Толстой, Щед­ рин, Достоевский, Чехов создали произведения мировой зна­ чимости. 7 К концу XIX века в реалистическом искусстве вновь наблю­ дается тенденция к усилению антропологизма. Последняя осо­ бенность оказывалась свойственной даже самой последователь- Славянская филология 17 ной демократической литературе, подготовлявшей путь к и с"| кусству, связанному с третьим периодом освободительного дви­ жения в России (В. Г. Короленко, ранний Горький). Преодоле­ вая слабые стороны пореформенной демократической тысли (в частности — взглядов Толстого), Короленко и Горький 90-х годов доводят протест против социальной несправедливости до проповеди революционной активности, прямой борьбы с соци­ альным злом. Но для писателей-демократов, творивших после краха народнических иллюзий, реалистический показ по­ ложительного героя второго периода освободительного движе­ ния — крестьянина — и пропаганда революционных идей не совпадали. В этих условиях складывалась весьма противоречи­ вая эстетическая система названных авторов. Исходя из тради­ ций классической русской литературы, Короленко и Горький рисуют характер героя как порожденный средой. Но в реаль­ ной русской «среде» конца XIX в. писатель, не видящий еще революционного пролетариата, мог заметить лишь «ненасто­ ящий город» (Короленко), отупевший от мещанского застоя, и столь же «ненастоящую», забитую деревню. Такой средой оказывается возможным мотивировать лишь характеры тех ге­ роев, которые озверели от нелепости жизни (Горький «Скуки ради») или были раздавлены этой жизнью («Горемыка Па­ вел») . Но идеи борьбы и протеста, не выводимые из «ненасто­ ящей» действительности, осмысляются в антропологическом плане, как «естественно» присущие человеческой природе. Че­ ловек, по всем своим задаткам, «рожден для счастья, как птица для полета» (Короленко «Парадокс»). Потребность счастья у человека врожденная, и, подобно тому, как слепорожденный Петр ощущает потребность в зрении, в свете («Слепой музы­ кант»; ср. аналогичный мотив в опере П. И. Чайковского «Иоланта»), — забитый Макар чувствует неистребимую тягу» к счастью и готовность бороться за него («Сон Макара»), а племя несчастных, никогда не видевших счастья людей верит в возможность прекрасной жизни и стремится ей навстречу («Старуха Изергиль»). В отличие от антропологизма Чернышев­ ского и Добролюбова, антропологизм Короленко и молодого Горького (1890-х гг.) включает в себя отдельные точки соприко­ сновения с идеалистической эстетикой. Идеи борьбы и протеста осмысляются не как порожденные действительностью, а как привносимые в нее передовым сознанием («Жизнь <^.. ,^> бедна красками, тускла, скучна <\ .. ]> Что же делать? Попробуем, быть может, вымысел и воображение помогут человеку поднять­ ся ненадолго над землей и снова высмотреть на ней свое место, потерянное им») 8. Положительный герой не только не объясня­ ется средой, но и противопоставлен ей. Поэтому оказывается 8 А . М . Г о р ь к и й , С о б р а н и е с о ч и н е н и й в 3 0 т о м а х , т . 1 , М . , Г И Х Л , 1949, стр. 198. 18 возможным поместить этого героя в условную среду, являю­ щуюся не причиной его поступков, а параллелью к его высокой душе («условные» героические произведения молодого Горь­ кого). Эта сторона творчества Короленко и Горького 90-х гг.» вопреки распространенному убеждению, вовсе не отражала силы их позиции. Сильной стороной здесь было иное — пафос борьбы, вера в революционные возможности человека 9. В то же время антропологизм демократической литературы конца века, несмотря на непоследовательность его реалистических принци­ пов, отчетливо противостоял субъективно-идеалистической эсте­ тике декаданса. — Последняя отрицала социальную природу человеческого характера, в то время как демократическое ис­ кусство утверждало именно «естественность» для человека еди­ нения с обществом, служения ему (Данко). Наконец, совер­ шенно очевидно и то, что, утверждая активную, революционную роль человеческих идей, диалектику среды и личности, произ­ ведения Короленко и Горького подготавливали почву для одной из важных сторон нового, социалистического искусства. 8 Зарождение социалистического реализма, связанного с третьим периодом освободительного движения и марксистским мировоззрением, происходило в обстановке намечающегося кри­ зиса демократической литературы, которая кончала с творчест­ вом Чехова и Толстого классический период своего развития. В этих условиях как качественно-новое в искусстве социалисти­ ческого реализма подчас субъективно воспринималось то, что объективно противополагалось лишь реализму начала XX в. и было, по существу, развитием традиций реалистического ис­ кусства XIX в. 1 0 Таковы общеизвестные мысли А. М. Горького о новом искусстве, как оптимистическом, героически-утверждаю­ щем и т. п. Эти положения вырастали в конкретно-исторической обстановке борьбы с пессимизмом декадентской и той реали­ стической литературы, в которой начали проявляться элементы натуралистического бытописательства. Однако они не являлись теоретическим обоснованием качественного своеобразия проле­ тарского искусства. И оптимизм, и утверждающее начало, и ге­ роические образы, как мы видели, были характерны и для пере­ довой реалистической литературы XIX в. 9 Позиции Короленко и Горького первой половины 90-х гг., разумеется, не тождественны. В творчестве Горького в гораздо большей степени назре­ вают элементы нового метода. Рамки статьи не позволяют остановиться на этом, к тому же хорошо изученном вопросе, детальнее. 1 0 См. Б. Б у р с о в, «Мать» М. Горького и вопросы социалистического реализма, М.—Л., ГИХЛ, 1951. Бесспорно, что уже в момент своего зарож­ дения социалистический реализм опирался на такие огромные достижения передовой литературы XIX в., как понимание обусловленности характера сре­ дой, элементы историзма, диалектику типического и индивидуального и т. п. 2* 19 В то же время социалистический реализм не был простым возрождением реализма XIX в. Третий период освободитель­ ного движения внес в искусство и качественно новый прин­ цип — принцип окончательного отказа от антропологизма и построения образа на основе полного, последовательного исто­ ризма. Мир рассматривается не как антитеза «нормальной» че­ ловеческой природы и искажающего ее социального строя, а как борьба классов угнетателей и угнетенных, реакционного и про­ грессивного. Вследствие этого «человек вообще», как носитель положительных представлений автора, исчезает. Сохраняется он лишь в такой мере, в какой сохраняется традиция общеде­ мократической идеологии. Положительным, носителем передо­ вых взглядов и морали оказывается герой, связанный с бытом, жизнью и идеалами передового класса. Ни с какой абстрактной нормой «разумности» положительный герой не соотносится: он — представитель конкретного класса, во всей его определен­ ности (и — даже — возможной ограниченности). Соответст­ венно с этим и отрицательное — это не искаженное средой «че­ ловеческое», а то, что порождено жизненным укладом опреде­ ленного господствующего класса, связано с его моралью и идео­ логией. В связи с этим деление героев на противоположные группы отражает уже не антитезу абстрактной человеческой сущности и искажающей эту сущность среды, а обусловлива­ ется, в конечном счете, классовой борьбой эпохи. Именно та­ кова структура образов в пьесе «Враги», романе «Мать» и дру­ гих первых произведениях пролетарского искусства. Отсюда, в частности,,— различный смысл биографии героя в реалисти­ ческой литературе XIX з. и в литературе социалистического реа­ лизма. Для подавляющего большинства биографических произ­ ведений XIX в. события жизни героя — вехи на пути извраще­ ния -«естественных» качеств человека социальной действитель­ ностью (автобиографическая трилогия Толстого, «Сон Обло­ мов а» и т. д.) или, напротив, — на пути возрождения героя к его «естественной», человеческой сущности («Воскресенье»). Био­ графия героя в произведениях социалистического реализма — это движение человека от стихийных, неосознанных связей с оп­ ределенным конкретным классом к сознательному освоению морали и идеологии этого класса («Мать», «Детство», позже — «Как закалялась сталь» и др.). Преодоление антропологизма явилось огромным шагом в раз­ витии литературы, — шагом, имеющим всемирно-историческое значение. В то же время художественным открытием классовой природы характера история искусства не окончилась. Социалисти­ ческий реализм, как и реализм XIX в., — явление исторически конкретное, развивающееся, а не механическая совокупность «черт» и «признаков». Это — метод, прошедший и проходящий через различные этапы развития. Осознание человека как человека класса, являясь величай­ 20 j _ _ . шим художественным достижением, на первых порах неизбежно повлекло за собой известный схематизм — подчеркивание, в первую очередь, классово-типического в ущерб индивидуаль­ ному. Унаследованное от искусства XIX в. внимание к индиви­ дуальному в первых произведениях социалистического реализма связывалось обычно либо со стремлением показать, как за внешним различием скрывается единство основного — классо­ вой позиции (либерал Бардин и реакционер Скроботов в пьесе «Враги»), либо с раскрытием различных сторон жизни, морали и психологии определенного класса (образы рабочих в романе «Мать»). В России эта специфика первой фазы в становлении- искусства социалистического реализма усиливалась влиянием на пролетарскую литературу непролетарских идей (в пе­ риод реакции 1907—1912 г.г. — «богостроительство», в годы Гражданской войны — пролеткультовские взгляды на искус­ ство). В дальнейшем литература социалистического реализма преодолевает этот схематизм различными путями. С одной сто- , роны, уточняется и конкретизируется представление о классо­ вой природе личности. Прежде всего, сама классовая позиция, с которой связан герой, могла быть (что особенно бросалось в глаза в России — стране с крестьянским большинством) бо­ лее сложной и противоречивой, чем у героев «Врагов» — пред­ ставителей антагонистических классов. Эта позиция, отражав­ шая противоречивость крестьянства, мещанства и т. п., не могла определяться одним словом, как «реакционная» или «револю­ ционная», а сложно сочетала в себе элементы различных идео­ логий, морали и т. п. Стремление показать сложность, противо­ речивость и двойственность человеческого характера, связан­ ную с противоречивостью жизненного уклада, порождает и Оку- ровский цикл, и целый ряд других произведений А. М. Горького 1910-х гг. В то же время классовая позиция конкретизируется и через понимание национального своеобразия (русский кресть­ янин в цикле Горького «По Руси»). 9. Октябрьская революция ознаменовала новый этап в разви­ тии социалистического искусства. После окончания Граждан­ ской войны классовая борьба вступила в новую, более высокую стадию, связанную, в частности, с задачей перевода многомил­ лионных масс демократии (в первую очередь — крестьянства) на рельсы социализма и социалистического сознания. Этот но­ вый фазис борьбы классов поставил перед пролетарским искус­ ством вопрос о более конкретном понимании природы харак­ тера. Наряду с показом «человека — сына класса», встает за­ дача углубленного раскрытия индивидуальной стороны образа." 1 1 См., например, статью: Ю. Либедн некий, Реалистический показ личности как очередная задача пролетарской литературы, На литературном посту, 1927, 1. 21 Новыми вехами на пути развития социалистического искус­ ства были романы «Дело Артамоновых» и «Жизнь Клима Сам- гина», где социально-типическое выступало в неразрывной .вязи с индивидуально-неповторимым и проявлялось только в л 1 • В 20-е гг. появляется «Разгром» А. Фадеева, с его тяготе­ нием к глубокой обрисовке психологии, а творчество Маяков­ ского эволюционирует от изображения только социальной сущ­ ности человека («Мистерия — Буфф», «150. ООО. ООО» и др., где личное, индивидуальное почти не интересует автора) к показу многообразных форм проявления общих социальных законо­ мерностей в жизни отдельных людей, к изображению индиви­ дуального в человеке (лирический герой поэмы «Хорошо», кото­ рый не только «каплей льется с массами», но и имеет свои, не­ повторимые лицо, характер, судьбу). К концу 20-х — началу 30-х гг. в литературе социалистиче­ ского реализма еще больше углубляется вопрос о диалектике классового и индивидуального в судьбе и характере человека. Важнейшим этапом были произведения, показывающие относи­ тельную свободу индивидуальной судьбы в рамках общих исто­ рических закономерностей (образ Григория Мелехова в «Тихом Доне»). И, наконец, уже в 30-е годы становится возможным раскрыть диалектику среды и личности, широко показать воз­ можности и конкретные пути перехода человека на позиции передового класса (роман начала 30-х гг. о социалистическом строительстве, «Педагогическая поэма»). Рассмотренная линия развития искусства не была, однако, единственно возможным путем движения советской литературы к социалистическому реализму. Наличие в России широких не­ пролетарских народных масс создавало — даже после начала третьего периода освободительного движения — условия и для существования литературы, отражающей общедемократические взгляды. Эта литература опиралась на традиции реалистиче­ ского искусства XIX в., однако, классический период развития критического реализма был уже позади; год от года демокра­ тическая литература становилась все менее единой. «Кричащие противоречия» демократии в условиях буржуазного строя те­ перь проявляются уже не только как противоречия внутри взглядов и творческого метода того или иного писателя, а как два возможных пути в развитии авторов этого типа. С одной стороны, усиление элементов исторической ограниченности де­ мократических взглядов приводило в искусстве к росту антропо­ логизма, а через него — биологизма (Куприн) и — в конечном счете — к отрицанию социальной природы характера и сближе­ нию с декадансом (Л. Андреев). С другой стороны, под воздей­ ствием пролетарского движения в стране, а затем — пролетар­ ской революции, у лучших из писателей данного типа могли по­ беждать прогрессивные элементы взглядов, что сближало их позицию с пролетарской. В искусстве это приводило к усилению 22 элементов историзма, и формула «человек определяется сре­ дой», в конечном итоге, конкретизировалась как понимание классовой природы характера. Подобный путь уже в конце XIX — начале XX в. прошел основоположник пролетарской ли­ тературы А. М. Горький, в XX в. — А. С. Серафимович и Д. Бед­ ный; после Октябрьской революции, в 20-х гг., им шли Чапыгин, Багрицкий, Тренев и мн. др. Таким образом, если для одной группы советских писателей эволюция состояла в преодолении схематизма и во все более углубленном понимании соотношения типического с индивиду­ альным, то для другой группы центральным был приход к пони­ манию исторически-конкретной основы типизации в реалисти­ ческом искусстве. 1 2 Исходя из различных источников, разви­ ваясь по разным линиям (и — нередко в весьма острой поле­ мике | 3), эти два направления к началу 30-х гг. слились в общий поток социалистического искусства, каждый по-своему обога­ тив его и создав условия для дальнейшего расцвета и нового непрерывного развития литературы социалистического реа­ лизма. Именно метод социалистического реализма дал возмож­ ность литературе последних лет, в ее лучших образцах, добиться выдающихся успехов, свидетельствующих о громадных возмож­ ностях нашей литературы в будущем. 1 2 Разумеется, указанная схема не охватывает всего многообразия дви­ жения советских писателен к социалистическому искусству, а лишь намечает пути «типовые». В частности, необходимо учитывать, что общедемократи­ ческая позиция как исходная точка развития многих писателей, в силу ее противоречивости, часто осложнялась влияниями декадентского искусства (дооктябрьское творчество Н. Асеева, Э. Багрицкого и др.). С другой сто­ роны, влияния декадентского субъективизма могли сложно соприкасаться со схематизмом и элементами вульгаризации, характерными для первых стадий развития литературы социалистического реализма (сближение позиций РАПП'а и ЛЕФ'а). 1 3 В этом смысле и позиция критиков из «На литературном посту», и позиция «Красной нови», несмотря на острые споры этих журналов, отра­ жали именно движение к общей цели, хотя и с разных исходных позиций. 23 П. А . ВЯЗЕМСКИЙ И ДВИЖЕНИЕ ДЕКАБРИСТОВ Доц., канд. филол. наук Ю. М. Лотман Тема «Вяземский и декабристы» принадлежит к наиболее существенным при изучении связей декабристов с окружающей их общественной средой. Большой интерес представляет она и при определении взаимоотношений дворянской революцион­ ности и дворянского либерализма 1810—1820 гг. Последнее осо­ бенно важно для выяснения специфических черт преддекабрист- ского и ранне-декабристского периодов. Интересующей нас теме в научной литературе посвящена одна, но весьма обширная и обстоятельная работа — исследо­ вание Н. Кутанова (С. Н. Дурылина) «Декабрист без декаб­ ря» К Труд этот, построенный на основании детального изуче­ ния всех имевшихся тогда печатных материалов, совершенно не затронул, однако, рукописных фондов, особенно важных для ана­ лиза взглядов Вяземского. На это указала тогда же М. С. Бо- ровкова-Майкова: «Вопрос, поскольку и в какой мере Вязем­ ский являлся соучастником или сочувствующим декабристскому движению, прежде всего, зависит от содержания многих, еще не опубликованных или опубликованных частично, документов». 2 С момента опубликования статьи С. Н. Дурылина прошло более, чем четверть века, накопилось большое количество новых данных о движении декабристов, а ни нового обобщающего ис­ следования, ни частных разысканий, даже по таким кардиналь­ 1 Н. К у т а н о в, Декабрист без декабря, сб. «Декабристы и их время», т. II, М., 1932. В той или иной мере вопрос затронут в общих исследованиях о Вяземском. См. J1. Я- Гинзбург, Вяземский.— поэт, в кн.: П. А. В я з м - с к и й , С т и х о т в о р е н и я , Л . , С о в е т с к и й п и с а т е л ь , 1 9 5 8 ; Н . И . М о р д о в ч е н к о , Очерки по истории русской критики первой четверти XIX в., М.—Л., Изд. АН СССР, 1959; М. И. Г иллельсон, Вяземский-критик, в кн.: История русской критики, т. I, Л.—М., Изд. АН СССР, 1958. Вызывает недоумение, что М. И. Г иллельсон в начале своей основательной статьи несколько пре­ небрежительно отзывается о работе Н. И. Мордовченко, как о содержащей «интересные замечания о некоторых статьях Вяземского» (ук. соч., стр. 228). Работа Н. И. Мордовченко содержит не «интересные замечания», а глубокий анализ всего критического наследия Вяземского. Хорошая статья Гиллельсона лишь выиграла бы от справедливого отношения к научным предшественникам. 2 М . С . Б о р о в к о в а - М а й к о в а , П . А . В я з е м с к и й . П и с ь м а к жене за ]830 год, Звенья, т. VI, Academia, М. Л., 1936, стр. 198. 24 ным и лежащим на поверхности темам, как «Вяземский и М. Орлов», «Вяземский и Н. Тургенев», в печати не появлялось. Нет специальных исследований и о соотношении деятельности Вяземского и его крупнейших современников, непосредственно не примыкавших к декабристскому движению (Пушкин, Чаа­ даев, Д. Давыдов) или чуждых ему (Жуковский, Карамзин). Гаким образом, хотя значительность места, занимаемого Вязем­ ским в литературной жизни его эпохи, особенно в преддекабрист- ский и ранне-декабристский периоды, никем не оспаривается, вопрос все еще находится в начальной стадии изучения. Это заставляет и настоящую работу строить в плане рассмотрения проблемы в целом. * * * Близость П. А. Вяземского к декабристскому движению была очевидна для его современников. Многие из них, также как и правительство Николая I, недоумевали по поводу того, что никто из привлекавшихся к следствию декабристов не дал ули­ чающих Вяземского показаний. П. Бартенев вспоминал, как «недоброжелатели» Вяземского в дни кончины А. С. Пушкина «не скрывали надежды найти в забранных бумагах сего послед­ него следы и улики участия кн. Вяземского в деле тайных об­ ществ 14-го декабря». 3 То, что репрессии 1826 г. не затронули Вяземского, вызвало у современников чувство, близкое к изумлению. Даже в семье Карамзина это считалось почти чудом. В письме, посланном с «оказией» (передатчиком был М. Погодин), Карамзин с ра­ достным удивлением писал о том, что «бурная туча» не косну­ лась Вяземского «ни краем, ни малейшим движением воздуш­ ным». 4 В том же письме показательна приписка дочери Карамзина Е. Н. Карамзиной: «Да, дорогой и добрый дядя! Из глубины души я благодарю все дни небеса за то, что они Вас сохранили невредимым» 5. Мнение современников было не лишено оснований: лучшая пора жизни Вяземского протекла в окружении деятелей тай­ ных обществ. С многими из них он был связан узами долголет­ ней дружбы, многочисленными идейными и биографическими нитями. Так, постоянной, проходящей через всю жизнь была дружба с М. Орловым и Н. Тургеневым. С братом послед­ него — Сергеем, человеком, бесспорно, разделявшим декаб­ ристские настроения, Вяземский «встретился нечаянно, но со­ 3 Русский архив, 1879, 3, стр. 387. 4 Письма Н. М. Карамзина к князю П. А. Вяземскому 1810—1826 (Из Остафьевского архива). Изданы с примечаниями и предисловием Н. Барсу­ кова, Спб., 1897, стр. 171. 5 Там же. Оригинал по-французски, курсив подлинника. 25 шелся чаянно». Многолетней была дружба с И. И. Пущиным и его братом Михаилом 6. Еще в детстве, в пансионе иезуитов, Вяземский познакомился с К. А. Охотниковым. Знакомство это было возобновлено в 1821 г. в Москве^ куда М. Орлов и Охот­ ников приехали для участия в работе съезда Союза Благоден­ ствия. В дальнейшем Вяземский пользовался услугами Охотни- кова для пересылки из Москвы в Кишинев писем М. Орлову и Пушкину. Посылка писем по почте, видимо, была нежела­ тельна 7. Охотников приходился Вяземскому родственником: его мать, Наталья Григорьевна, в девичестве была Вяземская. Вя­ земский, сблизившийся с Охотниковым в 1821 г., видимо, дога­ дывался об его конспиративной деятельности. По крайней мере, много лет спустя, уже в глубокой старости, он назвал его «исто­ рическим таинственным лицом» 8. С Никитой Муравьевым Вяземский, видимо, познакомился еще до 1812 года в Москве. В дальнейшем их имена все время переплетаются: общие друзья — Тургеневы, Батюшков, общий круг знакомств в Москве и Петербурге. Н. Муравьев — това­ рищ Вяземского по Арзамасу. С М. Луниным Вяземский познакомился в 1815 г., на что указывает не имеющее даты, но относящееся к этому году письмо Вяземского Батюшкову: «... я тебе написал до получе­ ния письма твоего через Лунина, которого рад любить, потому, что ты его любишь, но которого я еще не видел» 9. В даль­ нейшем Вяземский и Лунин встречались в Варшаве. В письме от 1 ноября 1818 г. А. М. Пушкин сообщал Вяземскому: «Полу­ чил твое письмо, любезный мой князь, через Лунина». С сестрой Лунина Е. С. Уваровой, как и со всей «фамилией известных Луниных» (выражение Вяземского), Вяземский был знаком еще до московского пожара. Е. С. Лунина вместе с В. Ф. Вяземской участвовала в нашумевшем московском празднике, данном в честь победы над Наполеоном. Одним из организаторов этого торжества был П. А. Вяземский. В 1856 г. Е. С. Уварова напом­ нила Вяземскому «старое знакомство, которое Вас восхищало в счастливейшие и, увы, уже протекшие времена». 1 0 Вяземский был знаком с Сергеем Муравьевым-Апостолом 1 1 и Штейнгелем, с которым он в декабре 1819 г. ведет политические беседы. 1 2 Среди декабристских знакомцев Вяземского следует назвать и И. Д. Якушкина. Длительной и сложной была история взаимоотношений Вя­ 6 И . И . П у щ и н , З а п и с к и о П у ш к и н е . П и с ь м а , Г о с л и т и з д а т , 1 9 5 6 , стр. 94, 96, 184, 188 и др. 7 Литературное наследство, т. 58, изд. АН СССР, М., 1952, ст.р 36 8 ЦГАЛИ, ф. 195, он. 1, ед. хр. 972. 9 ИРЛИ АН СССР (Пушкинский Дом), ф. 19, 28, л. 19. 1 0 ЦГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр. 2908, л. 1. Оригинал по-французски. 1 1 Остафьевский архив, т. I, СПб., 1889, стр. 60. 1 2 Там же, стр. 378. 26 земского и М. А. Дмитриева-Мамонова. Поместье последнего — Дубровицы — находилось по соседству с Остафьевым; другим соседом Вяземского по имению был С. Трубецкой. В бумагах Вяземского сохранились письма П. X. Граббе, С. Волконского, Ф. Вадковского, Ф. Глинки. Наконец, проживая после отставки в Москве, Вяземский постоянно встречался с Мухановым и чле­ нами кружка Пущина, а также с Завалишиным и Оржицким. «Мы, бывало, собирались у Оржицкого, у которого он (Вязем­ ский. -Ю. J1.) обедал иногда и где в его присутствии был прочи­ тан привезенный мною экземпляр «Горя от ума»,» — вспоминал Д. Завалишин 1 3. В это же время Вяземский выступает как дея­ тельный литературный сотрудник Рылеева и Бестужева и покро­ витель Кюхельбекера. Перечисленные имена, конечно, не исчерпывают круга де­ кабристских знакомств Вяземского. В глубокой старости Вяземский затеял интересную работу — словарь своих знакомств. Рукопись эта, представляющая хао­ тическое перечисление припоминаемых фамилий и озаглавлен­ ная: «Алфавит имен и списки лиц, припоминаемых Вязем­ ским П. А.», хранится в бумагах Архива Вяземского (ЦГАЛИ). Это не автограф — старик Вяземский, видимо, диктовал свои заметки. Рукопись не имеет систематического характера: пропу­ щены многие дорогие и близкие Вяземскому имена — нет даже Карамзина, Жуковского, Батюшкова. Тем более интересно оби­ лие в этом списке имен декабристов. Имена казненных руково­ дителей движения повторены в списке пять раз! На букву «б» вписан Бестужев и тут же в скобках «Рылеев, Сергей Муравьев, Пестель, Каховский». И вписывая каждую из этих фамилий в алфавитный список, Вяземский снова и снова повторял все пять имен. 1 4 Кроме казненных, в список попали: «Ивашев, сибирск<ий>, декабрист», 1 5 Лунин | 6, Сутгоф 1 7, «Батенков, декабрист, при­ ятель Сперанского» 1 8, «Анненков, декабрист», 1 9 Охотников 2 0. Видимо, по ассоциации идей попал в список и «Лепарский, ко­ мандир крепости (Чита), в которой содержались декабри­ сты». 2 1 Таким образом, круг декабристских знакомств Вяземского был необычайно широк. К нему следует прибавить имена Чаа­ 1 3 Д . З а в а л и ш и н , В о с п о м и н а н и я о Г р и б о е д о в е , Д р е в н я я и н о в а я Р о с ­ сия, 1879, 4, стр. 311—321. 1 4 ЦГАЛИ, ф. 195, он. 1, ед. хр. 972, лл. 3 об., 10, 15, 19, 19 об. 1 5 Там же, л. 9. 1 6 Там же, л. 13. 1 7 Там же, л. 22 об. 1 8 Там же, л. 41. 1 9 Там же, л. 67. 2 0 Там же, л. 74 об. 2 1 Там же, л. 12 об. 27 даева, Пушкина и Грибоедова, чтобы понять, насколько обширны были связи Вяземского с деятелями тайных обществ. Однако, как бы ни были интересны те или иные биографиче­ ские связи, вопрос не может быть ограничен их установле­ нием — необходимо сопоставить мировоззрение Вяземского и идейную позицию дворянских революционеров. Эта задача и поставлена в настоящей работе. * * * Для правильного понимания позиции Вяземского необходимо проследить само зарождение политических интересов в его ми­ ровоззрении. Первые же шаги П. А. Вяземского на обществен­ но-литературном поприще свидетельствовали о самостоятель­ ности занятой им творческой позиции. Выступая с самого на­ чала своей писательской карьеры как убежденный сторонник идейно-художественных принципов Карамзина — Жуковского, Вяземский сразу же обнаружил в своих воззрениях и определен­ ные расхождения с господствующей доктриной этой школы. Литературная позиция Карамзина — Жуковского была окра­ шена в тона субъективизма. Карамзина это приводило к скепти­ ческому неверию в возможность постижения объективной исти­ ны, следствием чего явилась и специфическая окраска всей ли­ тературной позиции писателя. Отрицая возможность позна­ н и я о б ъ е к т и в н о й и с т и н ы , К а р а м з и н с ч и т а л л о ж н о й л ю б у ю теоретическую позицию и, тем самым, дискредитировал самую идею литературной критики. Вместо борьбы и убежденности — терпимость и скепсис; не осуждая плохого, хвалить хорошее — таковы были принципы Карамзина-критика. В программном вступлении к первому номеру «Вестника Европы» за 1802 год Карамзин писал: «... Точно ли критика научает писать? Не го­ раздо ли сильнее действуют образцы и примеры? И не везде ли таланты предшествовали ученому, строгому суду? La critique est aisee, et l'art est difficile! Пиши, кто умеет писать, хорошо: вот самая лучшая критика на дурные книги!» И далее: «Не знаю, как другие думают, а мне не хотелось бы огорчить человека даже и за «Милорда Георга», пять или шесть раз на­ печатанного. Глупая книга есть небольшое зло на свете». 2 2 Из подобных предпосылок закономерно вытекало отрица­ тельное отношение к критике, как к занятию бесполезному и унизительному. Особенно же осуждалась полемика, журналь­ ная борьба. Не считая литературные споры путем к постижению скрытой от людей истины, Карамзин видел в них лишь проявле­ ние низменных свойств натуры самих критиков: зависти, че­ столюбия. «Мне отвратительно и думать о перебранке с издате­ 22 Вестник Европы, 1802, 1, стр. 7—8. Критика легка, искусство Трудно. — франц. 28 лем Вестника Европы», 2 3 — писал Карамзин Вяземскому по поводу полемики последнего с Каченовским. Несколько иной по идеологической структуре субъективизм Жуковского приводил к сходным результатам. Стремление от­ вернуться от внешнего мира и погрузиться в глубину интимно- лирических переживаний заставляло поэта отрицательно отно­ ситься к политической борьбе и к журнальной критике. Став редактором «Вестника Европы», Жуковский ликвидировал от­ дел политики и систематически уклонялся от полемики с дру­ гими журналами, даже по литературным вопросам. Это привело к тому, что на первом этапе карамзинисты были в литературной борьбе обороняющейся стороной, передав инициативу литера­ турной полемики шишковистам. Однако уже к началу десятых годов среди карамзинистов наметилась тенденция к активизации литературной программы: сатиры Батюшкова и В. Л. Пушкина означали переход к новой, наступательной тактике — первый шаг к пересмотру взгляда на литературную борьбу. Но связанные с этой тенденцией первые же статьи Вязем­ ского знаменовали новый этап в развитии карамзинизма как литературного явления: Батюшков, В. Л. Пушкин нападали на врагов карамзинизма, лишь нарушая принципы невмешатель­ ства в литературную борьбу, Вяземский же начал с критики самих карамзинистов, требуя изменения их литературной про­ граммы. Первым объектом нападок его сделались не Шишков и Шихматов-Ширинский, а Жуковский и Шаликов. В статье «Два слова постороннего» 2 4 Вяземский попытался повлиять на позицию Жуковского как редактора «Вестника Европы», втя­ нуть его в полемику с Шаликовым. Вяземскому «хотелось ви­ деть войну двух издателей журналов», а вместо этого, пишет он иронически, «мы увидели благодарность, сияющую во всем своем блеске». Еще более интересна следующая статья Вяземского, посвя­ щенная разбору позиции Жуковского как составителя хресто­ матийного сборника «Собрание русских стихотворений, взятых из сочинений лучших стихотворцев», — «Запросы господину Василию Жуковскому от современников и потомков». Принципы отбора Жуковским произведений русской поэзии для сборника имели определенную тенденцию — на первый план была выдвинута карамзинистская традиция. Почти полно­ стью игнорировалась гражданская поэзия. Оды печатались лишь 2 3 Письма Н. М. Карамзина к князю П. А. Вяземскому. 1810—1826 (Из Остафьевского архива). Изданы с предисловием и примечаниями Н. Барсу­ кова, Спб., 1897, стр. 75. 2 4 Цветник, 1809, 9; Ю. Лотман, «Два слова постороннего» — не­ известная статья П. А. Вяземского, сб. «Вопросы изучения русской литера­ туры XI—XX веков», Изд. АН СССР, М.—Л., 1958. 29 в образцах первой половины XVIII в. — этим подчеркивалась архаичность жанра. В современной же лирике выделялась «лег­ кая поэзия». Образцы современной торжественной поэзии были подобраны из Шишкова и Боброва, видимо, не без намерения, демонстрируя беспристрастность, дискредитировать сам жанр. Вяземский резко осудил издателя за то, что он не захотел «нам показать лучшего нашего перевода из Горация, то есть «Оды к Венере» Востокова, а напечатал уродливейший, то есть Боброва: «О ты, Бландузский ключ кипящий». Далее он спра­ шивает Жуковского: «Отчего предпочли вы «Похвалу зиме» Шишкова оде Востокова «На зиму», или потому, что в первой стихи подобны следующим: «О, какие тут дурные есть личищи на игрищи», а во второй подобны этим: «От Ладоги на белых льдинах Течет зима к нам по реке, Глава сей старицы в сединах, Железный скиптр в ее руке». 2 5 Энергичная защита творчества Востокова — своеобразная черта в позиции убежденного карамзиниста. Особенно же пока­ зательно то, что Вяземский резко упрекает Жуковского за от­ сутствие в сборнике «прекрасного перевода Мерзлякова Тиртее- вых од». Переводы Мерзлякова из Тиртея были задуманы и вос­ принимались современниками как образцы «спартанской», ге­ роической поэзии. Не случайно образ Тиртея сделался одним из любимейших в поэзии декабристов. Таким образом, Вяземский еще до Отечественной войны 1812 г. занял среди карамзинистов своеобразную позицию. Характер этой позиции позволил Вяземскому уже на следую­ щем этапе его творческой эволюции с наибольшей полнотой выразить новые тенденции в развитии карамзинизма. Именно поэтому мировоззрение и творчество Вяземского особенно пока­ зательны при исследовании соотношения дворянской революци­ онности и дворянского либерализма в истории русской общест­ венной мысли первой четверти XIX в. Сразу же после окончания войны с Наполеоном современни­ кам стало ясно, какие глубокие изменения произошли за эти годы в умах людей. Старые литературные интересы начали ка­ заться мелкими и незначительными. В новых условиях поэты и литературные деятели, группиро­ вавшиеся вокруг Жуковского (карамзинисты), должны были активизировать свою позицию. Возрастание интереса к поле­ мике, сатирическим жанрам, литературной борьбе, формам литературной организации были разными сторонами этого но­ вого этапа. 2 5 П . А . В я з е м с к и й , П о л н о е собр. соч., в 12 тт., 1878—1896, т. 1, стр. 1—2. 30 Свойственное Карамзину пренебрежительное отношение к полемике уступает место представлению о борьбе как норме литературной жизни. Участие в литературных боях принимает зесьма широкий круг литераторов-карамзинистов: Батюшков, Блудов, Дашков, В. J1. Пушкин и др. Но ни для одного из них полемика не сделалась такой органичной, живой творческой потребностью, как для Вяземского. Современниками Вяземский воспринимался как поэт-сатирик, в первую очередь, и недаром он — единственный из всех карамзинистов — сделался профес­ сиональным критиком. Вяземский прекрасно осознавал отличие своей позиции, в этом смысле, от взглядов Карамзина — Жуков­ ского. Карамзин еще в 1792 г., отказываясь от полемики с Клуши- ным, писал И. И. Дмитриеву, демонстративно подчеркивая ари­ стократическое презрение к писателю-разночинцу: «Ужели ты, ты мог думать, что я приму от него перчатку и выеду на рыжаке с ланцом? Признаюсь, что, несмотря на мое человеколюбие, едва ли бы я простил тебе эту мысль». 2 6 Позиция Вяземского была иной. В 1819 году он писал А. И. Тургеневу: «У каждого свой образ мыслей: я считаю, что связаться с повесою на улице непристойно, но ударить раз дубиною дурака, который кинул в тебя грязью, и после отойти прочь не только можно, но и должно. Не будь Хри­ стос богом, он был бы забитым плюгавцем: нам, грешникам, нельзя садиться в чужие сани, то есть на чужие кресты. Я в смирении своем не добиваюсь славы распятия». 2 7 Это убеждение проходит лейтмотивом через все творчество Вяземского 20-х годов. В 1823 году он писал: «Я скажу, как Бомарше: «Ма vie est un combat». Драки все довольно подлые, признаюсь, но что же делать? Раскройте новый круг, бойцов сзовите новых, Я и на них пойду!» 2 8 Еще более подробно свое отношение к «журнальным дра­ мам» Вяземский изложил в письме к Дашкову от 30 мая 1823 г.: «Бог знает, что лучше: отмалчиваться или отбраниваться? Конечно, поле­ мика наша — самое поганое ремесло, ибо вводит в сношения с людьми, не стоящими уважения; но общее мнение или, по крайней мере, то, что заменяет у нас общее мнение, стоит уважения. Хорошо Карамзину пренебрегать тем, что мыслит о нем Каченовский и, вследствие его мыслей, что мыслит о нем часть публики нашей, но не каждому дано право брать пример с великих подлинников. Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas; от великодушного пре­ зрения к ничтожным оскорблениям до малодушного претерпения христиан­ ских пощечин тоже один шаг. Поди после разбери, по какую сторону стал ты едва означенной черты. Беда только в том, что я один, если не из хоро­ ших, то, по крайней мере, из честных полемиков и потому всегда или сам должен наскочить на какого-нибудь плюгавца или какому-нибудь плюгавцу дать наскочить на себя. И в том и в другом случае накладно, если не бокам, 2 6 Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву, Спб., 1866, стр. 28. 2 7 Остафьевский архив, т. I, стр. 221—222. 2 8 Остафьевский архив, т. II, стр. 333. Моя жизнь — борьба. — франц. 31 то имени, которое должно склещиться с именами позорными и быть выве­ шено на театр наших журналов». 2 9 Интерес к полемике вытекал из известной демократизации литературной позиции 3 0 и связан был с изменением целого ряда эстетических принципов. Прежде всего, он подразумевал определенный отход от суоъ- ективизма и скептицизма: вступать в спор, противопоставляя программе противника только неверие в постигаемость истины, было невозможно. Предпосылкой для участия в литературной борьбе могло быть лишь зарождение каких-то позитивных, пред­ ставляющихся безусловными, воззрений. И напротив: тенденция к полемике сама по себе стимулировала зарождение новых взглядов на искусство. Она привела и к трансформации худо­ жественного метода, стиля, ведущих жанров. Другой ряд последствий был связан с организационно-так­ тическими вопросами. Позиция карамзиниста, в том виде, в каком она была сформу­ лирована старшими деятелями этого направления, по сути дела, исключала возможность создания творческого объединения. Замкнутый в кругу своих неповторимо-субъективных представ­ лений, писатель не только единомышленника, но и друга может иметь лишь в той мере, в какой этот последний сходствует с его индивидуальностью. В. Л. Пушкин писал: «Я истинно счастлив, имея друга в брате! Сердцами сходствуем; он точно я другой» .. Не случайно Карамзин, бывший долгие годы издателем журна­ лов, так и не создал литературной группировки, связанной орга­ низационно и тактически, да, видимо, к этому и' не стремился. Жуковский, входя в литературные общества, никогда не был их инициатором — его творчество по самой своей природе не могло быть голосом группы, литературной партии. Между тем, Вяземский, который, по меткому выражению Пушкина, был sectaire, 3 1 один из первых в литературном кругу карамзинистов осознал необходимость организационного объеди­ нения как насущную потребность времени. Уже в 1813 году Вяземский в письме к А. И. Тургеневу от­ стаивал идею объединения: 2 9 Рукописный отдел ГПБ им. Салтыкова-Щедрина, Архив Вяземского (ф. 167), 24, л. 7. От великого до смешного — один шаг. — франц. 3 0 Это подчеркивал позже Пушкин: «У нас вошло в обыкновение между писателями, заслужившими доверенность и уважение публики, не возражать на критики. Редко кто-нибудь из них подает голос и то не за себя. Обыкно­ вение вредное для литературы <\ .. > Возразят, что иногда нападающее лицо само по себе так презрительно, что честному человеку никак нельзя войти в сношение с ним, не марая себя. В таком случае объяснитесь, извини­ тесь перед публикою» (Пушкин, Поли. собр. соч., т. XI, Изд. АН СССР, 1949, стр. 132). 3 1 П у ш к и н , Поли. собр. соч.. т. XIII, стр. 96. Сектант. — франц. 32 «.. . Отчего дуракам можно быть вместе? Посмотри на членов Беседы: как лошади, всегда все в одной конюшне и, если оставят конюшню, так цугом или четвернею заложены вместе. По чести, мне завидно на них глядя, и я, как осел, завидую этим лошадям. Когда заживем и мы по-братски: и душа в душу, и рука в руку?» 3 2 Как мы увидим в дальнейшем, «Арзамас» не полностью удовлетворил ожидания Вяземского. Он и в 1816 г. продолжал мечтать о создании литературного объединения. В сентябре этого года он писал: «Мысль о авторолюбивом обществе — мысль святая у нас.» 3 3 Когда возник «Арзамас», в ряду других арзамасцев Вязем­ ский занял своеобразное место. Чисто литературная полемика с самого начала казалась ему занятием недостаточно серьезным. В этом смысле показательно отношение его к одной из первых вех на пути создания «Арзамаса» — к нашумевшей речи Даш­ кова в петербургском Вольном обществе любителей словесно­ сти, наук и художеств. 3 4 Письмо Батюшкова Вяземскому, изла­ гавшее этот эпизод, давно уже известно, однако, отклик на него, чрезвычайно показательный для характеристики отношения Вяземского к будущей тактике «Арзамаса», до сих пор еще не вводился в научный оборот. Отношение Вяземского к выступле­ нию Дашкова было резко отрицательным. Он писал: «Что слышу я? Et toi aussi Brutus? И ты вдался в петербургскую глу­ пость? И ты на коленах перед Дашковым, речь его на Хвостова тебя восхи­ щает. А эта речь — дерзость и глупость. Остроты в ней нет, подлости много. Что за мудоость обругать старика, который, хотя и дурно пишет, но ни мало не заслуживает никакого внимания. Пусть его пишет <[...> После того вы уж пойдете/по улицам показывать голые ж ... Что за пажеские шутки такие. Батюшков! Батюшков! Что с тобою стало? Василью Пушкину прощаю хва­ лить такие дурачества и пристращаться к людям, сам не зная для чего, но тебе это стыдно». 3 5 Приведенное письмо совсем не означает отказа от полемики из боязни «огорчить» человека (в духе старших карамзинистов). Несколько ниже в нем же он сообщает о посылке новых эпи­ грамм в журналы. И тут же призывает к решительной борьбе с П. И. Голенищевым-Кутузовым: «Эту бестию надобно всячески мучить <\..> Такого человека жалеть не надобно; эпиграм­ мами, дубиной, происками — вреди ему как можешь и как умеешь». 3 6 В чем же разница, по мнению Вяземского, между гр. Хвостовым и Голенищевым-Кутузовым? Ответ на этот вопрос дает сам Вяземский. Вина Хвостова в том, что он «дурно пи­ шет», между тем Голенищев-Кутузов для Вяземского — ретро­ 3 2 Остафьевский архив, т. I, стр. 19. 3 3 Там же, стр. 53. 3 4 См. Н. С. Т и х о н р а в о в, Д. В. Дашков и гр. Д. И. Хвостов, Рус­ ская старина, 1884, кн. 8. 3 5 Архив ИРЛИ (Пушкинского Дома) АН СССР, ф. 19, 28, л. 10. И ты, Брут! — франц. 3 6 Там же, лл. 10 об.— II. з Славянская филология 33 град, противник просвещения, враг наук. «Малейший в нем по­ рок есть то, что он дурной стихотворец». 3 7 На основании приведенных цитат, однако, преждевременно было бы заключить, что Вяземский противопоставляет чисто литературную полемику политическим спорам, как более глубо­ ким и содержательным. Такая мысль была свойственна в 1817 г. Н. Тургеневу, писавшему: «Другие члены наши (т. е. «Арзама­ са» — Ю. Л.) лучше нас пишут, но не лучше думают, т. е. ду­ мают более всего о литературе». 3 8 Как увидим, в дальнейшем подобный взгляд был усвоен и Вяземским, но ни в 1812, ни в пер­ вые годы после войны политическое мышление его еще не до­ стигло такой остроты. В эти годы Вяземский еще не осуждает своих сотоварищей по творческим интересам за чисто литературную направленность деятельности, но само содержание понятия литературы и ее за­ дач у него уже иное. Для старших карамзинистов с их убежденностью в том, что поэт — «искусный лжец», а истина закрыта «непроницаемым туманом» от глаз людей, содержание произведения не было кри­ терием его достоинства. Речь не могла идти о том, правдиво ли произведение, ибо сама возможность постижения истины бра­ лась под сомнение; не могло рассматриваться как критерий и представление о «высокости», общественной значимости избран­ ного поэтом предмета. Субъективизм мировоззрения заставлял в равной степени отвергать и «возвышенные предметы» класси­ цизма, и «высокие песни» декабристов, потому что сам критерий «возвышенности» подразумевал и веру в общеобязательность истины, и — как результат — интерес к торжественной, общест­ венно значимой поэзии. Единственным возможным достоинством искусства, с пози­ ции старших карамзинистов, делалось изящество слога, мастер­ ство исполнения, а доминирующим критерием — критерий вкуса. Эти принципы, от которых сам Карамзин к интересующему нас времени уже отошел, нашли фанатических поборников в лице таких деятелей «Арзамаса», как Дашков и «маркиз» Блудов. Борьба с «Беседой» для Блудова и Дашкова — это критика пло­ хих писателей, война с дурным вкусом. Главные объекты насме­ шек — это употребление шишковистами «грубых» архаизмов, недостатки их стиля и версификации. 3 9 3 7 Там же, л. 10 об. 3 8 Декабрист Н. И. Тургенев, Письма к брату С. И. Тургеневу М —Л , Изд. АН СССР, 1936, стр. 238—239. 3 9 Именно в этом смысле Н. Тургенев писал брату Сергею Ивановичу: «Здешние тористы, как-то: Блудов, Дашков и другие, к коим присоединился в почетные и безгласные члены и Ал ^ександр^> Ив<^анович^>, соединившись в общество, под названием Арзамаса, утешают себя, и только что себя, кри­ тикою и посмеянием других писателей и похвалами Карамзину» (Декабрист Н. И. Тургенев, Письма к брату С. И. Тургеневу, М.—Л., изд. АН СССР, 1936, стр. 204). 34 Для Вяземского (его позиции в известной мере разделяли В. JI. Пушкин и Батюшков) задача литературы — распростра­ нение просвещения. «Беседчики» воспринимаются как невежды, враги просвещения. Более того, если Блудов и Дашков сводили критику к «спору о словах», то для Вяземского и его единомыш­ ленников этого периода антитеза «Беседа» — «Арзамас» выгля­ дит так: беседчики хлопочут о возрождении старого слога, спо­ рят о словах, т. е. занимаются пустяками, между тем как арза- м а с ц ы — з а щ и т н и к и п р о с в е щ е н и я , о т с т а и в а ю щ и е с о д е р ж а ­ тельную поэзию. Эту мысль подчеркивал В. Л. Пушкин: «Слов много затвердить не есть еще ученье; Нам нужны не слова, нам нужно "просвещенье». (К В. А. Жуковскому). «Поверь: слова невежд — пустой кимвала звук; Они безумствуют —• сияет свет наук!» Невежда, «. . . бедный мыслями, печется о словах!» (К Д. В. Дашкову). Такой подход вводил в литературу политические ноты, и по­ лемика с шишковистами получала оттенок борьбы с реакцией. Спор о старом и новом слоге, развернувшийся еще до наполео­ новских войн, после заключения мира с Францией приобрел но­ вый смысл. Полемика Шишкова против «нового слога» Карамзина уси­ лиями ее инициатора с самого начала была переведена в отчет­ ливо-политический план. Противопоставляя всяческим новше­ ствам старину и традицию, Шишков намекал на единство устремлений реформаторов русского языка и французского по­ литического быта. Защита традиции, существующего, феодаль­ но-церковного уклада противопоставлялась «мечтаниям» нова­ торов. После окончания эпохи революции и империи само содержа­ ние понятий «традиция» и «мечтания» в политической жизни Европы изменилось. Социальная структура общественной жизни во Франции претерпела столь глубокие изменения, что полная реставрация дореволюционного порядка оказалась невозмож­ ной. Если ультра-роялисты, поддержанные в совете монархов австрийской дипломатией, считали возможным настаивать на бескомпромиссной реставрации, то умеренно-консервативные и либеральные деятели, не одобряя революции, доказывали, что изменения уже произошли, а потому попытки воплотить в поли­ тической действительности реакционные химеры эмигрантов ни к чему, кроме новых революций, не приведут. В этих условиях аргумент «традиции» оказывался в руках сторонников консти­ туции 1815 г., а «мечтателями» представали сторонники «чи­ стого» абсолютизма и возвращения к дореволюционным по­ рядкам. 3* 35 Политические споры в России не были отгорожены стеной ог этой кардинальной дискуссии эпохи. В свете новой идейной ситуации карамзинисты предстояли как защитники изменений, i уже произошедших в языке и внедренных в его практику, в то время как Шишков предлагал загримированные под старину неологизмы, научная состоятельность которых была уже под подозрением, или прямой возврат к отвергнутой жизнью ста­ рине. В этих условиях нападки на шишковистов приобретали широкую политическую перспективу, международный аспект ко­ торой не был тайной для современников. Одной из сторон этой , позиции — что особенно важно для Вяземского — был отказ от взгляда на Францию как на гнездилище разврата и безбожия и национального врага. Французская философия, просветитель­ ская публицистика и даже в какой-то мере революция переста­ вали быть темами, упоминание которых возможно лишь в кон­ тексте грубых ругательств. Принятие предпосылки о том, что Европа 1815 года не может походить на Европу 1788, а также призыв к уважению «духа вре­ мени» и произведенных им изменений не означал, конечно, сочув­ ствия революционной эпохе. Этот был тот умеренный конститу­ ционализм, который в те годы еще не противоречил правитель­ ственному курсу Александра I. Не следует забывать того, что именно русский император был инициатором и защитником па­ рижской и варшавской конституций. В этом смысле либеральный «Арзамас» был гораздо более официозен, чем откровенно-реак- ционная «Беседа». Но это же положение — в условиях первых лет мира вполне выдержанное в духе правительственного кур­ са — потенциально содержало и возможность революционных выводов. На этот счет позже недвусмысленно показал Пестель: «Возвращение Бурбонского дома на французский престол и соображения мои впоследствии о сем происшествии могу я назвать эпохою в моих поли­ тических мнениях, понятиях и образе мыслей: ибо начал рассуждать, что большая часть коренных постановлений, введенных революциею, были при I ресторации (так! —- Ю. Л.) монархии сохранены и за благие вещи признаны, между тем как все восставали против революции и я сам всегда против нее восставал. От сего суждения породилась мысль, что революция, видно, не так дурна, как говорят, и что может даже быть весьма полезна, в каковой мысли я укреплялся тем другим еще суждением, что те государства, в коих не было революции, продолжали быть лишенными подобных преимуществ и учреждений». 4 0 i Для характеристики позиции Вяземского необходимо иметь в виду еще одну существенную черту. Среди других арзамас- i цев — и это роднит его с А. С. Пушкиным — Вяземский выде­ лялся прочностью связей с просветительской традицией XVIII в Это особенно важно было для периода, когда огромное боль­ шинство общественных деятелей от Жозефа де Местра и Шато- бриана до мадам де-Сталь, от Шишкова до Жуковского поло- 1 4 0 Восстание декабристов. Материалы, Центрархив, т. IV, М,—-Л., Гос­ издат, 1927, стр. 90. 36 жили в основу своего мировоззрения отказ от просветительской традиции XVIII в. Резче всего это проявилось в отношении к религии. Вяземский не скрывал своего отрицательного отно­ шения к церкви и христианству. В письме Батюшкову от 20 ок­ тября 1813 г. он возмущался: «Скажи мне, ради бога, которому я, сказать мимоходом, мало верю, что тебе вздумалось написать на адресе: «в житель­ стве». Ты совсем с ума сходишь. Песня песней сделает из тебя, как я вижу, Шишкова. Сделай милость, не связывайся с биб­ лией. Она портит людей, я ее прочел нынешнее лето и теперь уж ничему не верю. C'est un ramas d'infancies et de betises emphatiques. 4 1 Приезжай в Москву поспорить со мною. Je suis herisse de citations de la Bible». 4 2 Если в приведенной цитате в гораздо большей степени чув­ ствуется «вольтерьянская» насмешка над библией, чем серьез­ ный материалистический взгляд, то в письме А. И. Тургеневу от 16 мая 1819 г. явно ощущается влияние философии XVIII в. Вяземский цитирует «Орлеанскую деву» Шиллера в переводе Жуковского: «Творец земли себя в смиренной деве Явит земле, зане Он всемогущий». Далее следует комментарий: «А я говорю: «Зане она всемогу­ щая», et pour cause. 3 4 To-есть, кто она? — Природа. Зачем же не бог? — Я его не понимаю! Ну, доволен ли ты? Режь, жги меня». 4 4 С еще большей определенностью свое безразличие к вопро­ сам религии Вяземский выразил в письме к Воейкову от 2/14 но­ ября 1818 г.: «Я не безбожник и не божник, так как я не молинист и не жансенист, не глукист и не пичинист; потому, что мне ни до того, ни до другого дела нет. Не иначе буду жить, если докажут мне как дважды два четыре, что все то, что говорят попы, правда или ложь < ... > Я во французских философах не веру их люблю, но ум, так как и в Аталии не духовность люблю, а поэ­ зию. Вольтер воевал во Франции, в земле католической, где духовные заре­ зали Генриха IV и готовились зарезать просвещение; может быть, увлечен он был за край: но пламень души, как и другой пламень, не может быть обуздан. Жалея о том, что он опалил соседние дома, поблагодарим его за то, что он выжег дом, где царствовала чума; а в слепой ненависти к огню, что мы делаем? Идем шевелить оставшийся пепел и отыскивать головешки, из коих старого дома не построим, а только что разнесем заразу. Как вы ни говорите, а религия со всеми своими приборами — скипетрами, топорами, светочами — не оживет по-прежнему. Даром, что она сделалась вещь казен­ ная, а что пословица говорит: казенная на воде не тонет и в огне не горит». 4 5 4 1 Это свалка инфантильностей и надутых глупостей. — франц. 4 2 Архив ИРЛИ (Пушкинского Дома) АН СССР, ф. 19, ед. хр. 24, л. 5. Я набит цитатами из библии. — франц. 4 3 И с основанием. — франц. 4 4 Остафьевский архив, т. I, стр. 235. 4 5 ЦГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр. 1234, лл. 1 —1 об. 37 Воейков имел основания утверждать, что Вяземский смотрит на вопросы религии «в очки Гельвеция и Дидерота». 4 6 Отноше­ ние к религии сразу же клало между Вяземским и шишкови- стами грань, гораздо более глубокую, чем чисто литературные разногласия. Более того, с его точки зрения удавалось раскрыть некоторые общие аспекты в, казалось бы, столь противоположных воззрениях беседчиков и сторонников Жуковского. В борьбе с просветительством XVIII в. Шишков опирался на ортодоксальную церковность и подозрительно относился к при­ дворному мистицизму. Однако творчество наиболее самобытных поэтов «Беседы»: Шихматова-Ширинского, Боброва — было органически связано именно с иррационалистическими тенден­ циями литературы XVIII в. Вопреки общераспространенному мнению, «Беседа» ни в малой степени не была связана с тради­ циями классицизма, то есть рационалистической эстетики в духе Буало. Само имя этого последнего гораздо чаще встречается в эти годы как авторитет в сочинениях Вяземского, В. Л. Пуш­ кина и начинающего А. С. Пушкина. В творчестве Пушкина- лицеиста Буало неизменно выступает как поборник разума, авторитет, на который поэт опирается в борьбе с невежествен­ ными шишковистами. «Дай бог <\ .. > Чтобы Шихматовым на зло Воскреснул новый Буало — Расколов, глупости свидетель». 4 7 В послании «К Жуковскому» вслед за выпадом против «Беседы» («Варяжские стихи визжит Варягов строй») следует: «Явится Депрео, исчезнет Ш а пелен.» 4 8 В. Л. Пушкин программному посланию «К Д. В. Дашкову» предпосылает эпиграф из Буало. В сходной функции фигурирует и имя Расина. Классицизм — искусство, опирающееся на разум, отрицательно относящееся к традиции — исторической и цер­ ковной — не мог быть основой для контрреволюционного тради­ ционализма. Творчество беседчиков — от одаренного Шихма­ това-Ширинского до бездарного Евстафия Станевича — опира­ лось на предромантическую теорию искусства, в ее специфиче­ ском истолковании русской масонской эстетикой XVIII в. Здесь мы встречаем и аллегоризм, и напряженную эмоциональность, и культ Клопштока и Мильтона, и, главное, атмосферу иррацио­ нальности, характерную для творчества А. М. Кутузова, позд­ него Хераскова и т. д. 4 6 Там же, л. 18 об. Показателен интерес Вяземского к «Куму Матвею» — одному из наиболее резких антирелигиозных романов XVIII в. (Остафьевский архив, т. I, стр. 83). Автор — Дюлоран (Le compere Mathieu par Dulaurens), русский перевод П. А. Пельского в 1803 г 4 7 П у ш к и н , П о л н . с о б р . с о ч . , И з д . А Н СССР, 1937, т. I, стр. 181. 4 8 Т а м ж е , с т р . 1 9 6 и 1 9 7 . 38 Творчество Жуковского противостояло художественной прак­ тике «Беседы» в вопросах языка и стиля и в целом ряде обще­ эстетических проблем. Однако в одном, чрезвычайно существен­ ном аспекте — отрицательном отношении к просветительскому наследию, тяге к иррациональному — они совпадали. В этом смысле отгородить поэтику сокровенных мистических тайн (напр., в творчестве Шихматова) от поэтики Жуковского было нелегко. Неслучайно упрек в непонятности, постоянно адресуе­ мый Вяземским и молодым Пушкиным «Бибрису» и «шахматно- пегому гению», мог быть (а в дальнейшем и был) обращен про­ тив Жуковского. В этом смысле знаменательно демонстративное тяготение Вяземского и молодого Пушкина к традиции французской поэ­ зии с ее подчеркнуто четким, прозрачным стилем и отталкивание от «бессмыслицы» предромантической стилистики. Однако атеистические настроения Вяземского этих лет отго раживали его не только от лагеря реакции. Указание на принад­ лежность того или иного деятеля интересующей нас эпохи к «ли беральному лагерю» порой оказывается еще недостаточным для определения его реального исторического места. Либеральный лагерь этого периода весьма емок, исполнен различных оттен­ ков, причем те или иные его варианты, практически неразличи­ мые в условиях 1815—1818 гг., в исторической перспективе мо­ гут являться исходными точками становления различных, порей враждебных, группировок. В первые годы после окончания на­ полеоновских войн реакционная сущность придворного мисти­ цизма еще не раскрылась перед современниками. Глубоко прав был А. Н. Шебунин, писавший, что «конечно, не Священный Союз и не мистика в 1816 г. отталкивали прогрессивную часть дворянства от реакционной. Образование Священного Союза, как мы видели, не встретило протеста со стороны такого убеж­ денного либерала, как Н. И. Тургенев. Мистика же отталкивала скорей Шишкова, сторонника церковного православия, чем A. И. Тургенева, активного деятеля библейского общества, или B. А. Жуковского». 4 9 А. Н. Шебунин не учел лишь того, что либеральный лагерь этих лет не был единым. В частности, отрицательное отношение к религии и мистицизму составляло одну из потенциальных гра­ ней будущего размежевания передовой дворянской обществен­ ной мысли и правительственного лагеря. Это уже в 1815 г. вы­ делило Вяземского и молодого Пушкина из числа других арза- масцев. В 1819 г. Вяземский и А. И. Тургенев резко разойдутся в оценке речи М. Орлова в киевском отделении Библейского об­ щества. К этому времени отличия в позиции друзей будут уже явными, и Вяземский в резкой форме напишет А. И. Тургеневу: «Воля твоя и всех православных, ваши общества никакой народ­ 4 9 Декабрист Н. И. Тургенев, Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 27. 39 ной прибыли не принесли. Я ручаюсь, что в городах изо ста про­ столюдинов едва ли у одного сыщется библия, а в деревнях о ней и слуха нет. Они все разошлись по барам, которые держат библию у себя в доме, как вельможи Александра держали шею на стороне. Вот и вся тут недолга. А вы своими отчетами только морочите людей, и то по условию взаимному; кстати спросить, кого здесь обманывают? Спросите у России: все голоса сольются в один анти-библейский. Иные видят в обществе зло, другие — дурачество». 5 0 Когда в 1819 г. Сперанский перевел сочинения Фомы Кемпийского, Вяземский в резкой эпиграмме назвал его «угодником самовластья» и далее, в письме А. И. Тургеневу, писал: «Он поставил в дураки своего Фому, который говорил: «Человек имеет два крила, на коих может воспарить от вещей земных: простоту и чистоту». Он навязал себе два лучшие крила: ханжество и подлость. Как можно себя унизить до такой сте­ пени, чтобы промышлять этою дрянью; и как можно унизить лю­ дей до того, чтобы требовать от них такие дурачества! Нет со­ мнения, что ни со стороны требующей, ни со стороны угождаю­ щей нет никакой искренности. Что за юродливость такая! Тьфу, чорт вас всех побери!» 5 1 А еще за полтора года до этого письма, летом 1818 года, он писал Воейкову: «При Александре Македон­ ском, если бы я и был кривошеего, то старался бы как-нибудь скрыть этот недостаток; у нас, в наше время, если бы я был на­ божен, то был бы про себя, чтобы не замешаться в ряды ханжей и обезьян» 5 2. В указанном смысле из арзамасцев настроения Вяземского разделял только А. С. Пушкин с его демонстратив­ ным культом «святой библии Харит» — «Орлеанской девствен­ ницы» Вольтера и, совершенно в тон Вяземскому, выпадами против «Святых невежд, почетных подлецов И мистики придворного кривлянья». 5 3 Из подобных предпосылок вытекало отрицательное отношение к библейской стилистике в поэзии, неоднократно выражавшееся Вяземским в те годы. Однако, отгораживая поэта от более умеренных единомыш­ ленников и прямо реакционных противников справа, эта же самая тенденция свидетельствовала об ограниченности его воз­ можностей слева. Формирующиеся тайные организации декабристов сразу же встали перед необходимостью выработки художественного сти­ ля, который мог быть легальным адэкватом нелегальных поли­ тических устремлений. Потребовалась поэзия политической тай­ нописи, емкая по общественно-эмоциональной насыщенности. 5 0 Остафьевский архив, т. I, стр. 346—347. 5 1 Там же, стр. 358. 5 2 ЦГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр. 1234, л. 13. 5 3 П у ш к и н , П о л и . с о б р . с о ч . , т . I I , к н . I , с т р . 1 1 5 . 40 Церковная литература выработала вековую традицию аллегори­ ческого толкования библейских текстов. Это превращало усвоен­ ный русской поэзией XVIII в. обширный ассортимент ветхоза­ ветных образов (новый завет, пронизанный идеей смирения, меньше подходил для революционной символики; Пушкин поз­ же, переводя тексты священного писания на современный ему язык политики, иронически назвал Христа «умеренным демокра­ том») в готовый арсенал конспиративной поэзии. Именно так использовался библейский стиль Ф. Глинкой, М. А. Дмитриевым- Мамоновым. Подобный стиль был чрезвычайно характерен для ранних, еще не свободных от заговорщической тактики, органи­ заций декабризма. Вяземскому и Пушкину в этот период была и чужда идея конспирации, и непонятны порождаемые ею литера­ турные формы. Когда же Вяземский и Пушкин (особенно по­ следний) приблизились к вопросам конспиративной поэзии, само понятие конспирации, тайнописи для декабристов уже стало иным (изменилась тактика), и «библейский стиль» оказался для самих декабристов пройденным этапом. Первое соприкосновение Вяземского с движением декабри­ стов связано со вступлением в «Арзамас» Н. Тургенева, М. Ор­ лова и Н. Муравьева. Рассматривая этот начальный этап соприкосновения Вязем­ ского с деятельностью тайных обществ, нельзя не отметить того, что первой декабристской организацией, с которой он столкнул­ ся, явился Орден русских рыцарей и то мало нам известное об­ щество, которое сложилось вокруг братьев Тургеневых. Вязем­ ский оказывается связанным с М. Орловым, Н. И. Тургеневым, М. А. Дмитриевым-Мамоновым, А. М. Пушкиным 5 4, А. С. Мен- 5 4 В работе «Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов — публицист, поэт и общественный деятель» (Ученые записки ТГУ, 78, Тарту, 1959, стр. 28) я высказал предположение, что членом Ордена русских рыцарей был не А. М. Пушкин, а А. Пушкин — член ложи Пламенеющей звезды. Изуче­ ние материалов заставляет отказаться от этого предположения. Алексей Ми­ хайлович Пушкин — лицо почти неизученное — был, видимо, человеком до­ статочно «левых» взглядов. Хорошо осведомленный в делах Ордена русских рыцарей Д. Давыдов писал Вяземскому: «Пушкину Алексею мой большой поклон, так как будущему российскому Мирабо» (ЦГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр. 1801, л. 1. об.). Получив от Вяземского текст варшавской речи Алек­ сандра 1 в 1818 г., А. М. Пушкин писал Вяземскому: «Наши бригадиры (тер­ мин, введенный Вяземским для обозначения московского барства, отставшего от века и живущего еще представлениями XVIII столетия — Ю. Л.) <. . .?> от горя такой получили спазм в горле, что не могут пропустить ни ложки ботвиньи, ни куска стерляди, а трое чуть-чуть кулебякою не подави­ лись < ... > Речь превосходная и совершенно в моем вкусе, жаль только, что по справедливости мы подобной не заслуживаем. Мы только умеем живо чувствовать, когда поставить ремиз в бостон, а страждущее человечество не нарушает нашего спокойствия» (ЦГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр. 2610, лл. 1 —1 об.). Вяземского и А. М. Пушкина связывала длительная дружба («Я привык тебя любить еще с детства», — писал А. М. Пушкин в том же письме). И после отъезда Вяземского в Варшаву между ними продолжалась переписка. Любопытно, что письма, видимо, неудобные для пересылки почтой, передавались, среди прочих лиц, и через М. Лунина (там же, л. 13). 41 шиковым, Д. Давыдовым. Позже в круге его знакомств мы ви­ дим и С. И. Тургенева. Однако в 1817 г. степень близости к пере­ численным лицам не одинакова. А. М. Пушкин и А. С. Менши- ков, видимо, вообще стояли в стороне от активной конспиратив­ ной деятельности. Д. Давыдов, по предположению М. В. Нечки- ной 5 5, примыкал к Ордену русских рыцарей. Однако, по всей вероятности, привлеченный к участию в нем горячей личной привязанностью к М. Орлову, он не разделял до конца полити­ ческих идеалов своего друга. 5 6 На первом месте по близости к Вяземскому в эти годы стояли М. Орлов и Н. Тургенев. Это тем более примечательно, что, казалось бы, отношения с Мамо­ новым могли быть более тесными. Вяземский и Мамонов, бес­ спорно, издавна слышали друг о друге, как соседи по именьям. Живя одновременно в Москве, они принадлежали по рождению к одному и тому же кругу; связывало их и родство Вяземского с Карамзиным, а Мамонова с Дмитриевым. А между тем, вплоть до 1821 г. мы не располагаем свидетель­ ствами о каких-либо попытках Вяземского сблизиться с Мамо­ новым. Это, видимо, не случайно. Мамонов был убежденным заговорщиком — Вяземский — не менее убежденным сторонни­ ком легально-конституционных устремлений. Приход М. Орлова, Н. Тургенева и Н. Муравьева в «Арза­ мас» свидетельствовал о том, что обе тайные организации — Союз Спасения и Орден русских рыцарей — стояли на пороге перехода к новым идейно-тактическим установкам. Интерес к легальным формам пропаганды, стремление расширить круг общественного влияния были предзнаменованиями перехода к установкам Союза Благоденствия. В каждом обществе были противники отказа от строго конспиративной тактики (Пестель, Мамонов) и сторонники новых установок. К последним, бес­ спорно, принадлежали Н. Тургенев и Н. Муравьев. Что касается до М. Орлова, то в отношении его к тактике влияния на широ­ кое общественное мнение именно в это время произошел пере­ лом. Показательна фраза, брошенная Н. И. Тургеневым в письме к С. И. Тургеневу от 5 декабря 1817 г.: «Я рад, что Ор<лов> сближается с филантропизмом, кот<Ърый> нельзя отделить от либеральных идей и против которого он прежде восставал». 5 7 В этом замечании, беглость которого связана с тем, что речь 5 5 М. В. Н е ч к и н а, Движение декабристов, М, Изд. АН СССР, 1955, т. I, стр. 134. 5 6 В письме Вяземскому от 28 июля 1818 г. Д. Давыдов писал: «... Я Орлова очень и очень люблю, но, правду сказать, несчастье мое (речь идет о разлуке с любимой женщиной — Ю. Л.) неподвластно его утешению; надо человека, которого бы сердце отвечало моему, а Орлов слишком занят отвле­ ченною своею химерою, чтобы понять меня» (ЦГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр.* 1801, л. 8). Характерно и скептическое отношение к идеалам Орлова, и то, что Давыдов не поясняет своих слов об «отвлеченной химере», считая, что воззрения Орлова не составляют для Вяземского тайны. 7 Декабрист Н. И. Тургенев, Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 243. 42 шла о вещах, хорошо известных обоим корреспондентам, харак­ терно и указание на былое отрицание методов, воспринятых позже Союзом Благоденствия, и указание на изменение отноше­ ний к этим методам. Участие в «Арзамасе», пропаганда идеи арзамасского журнала, позже — введение ланкастерской методы обучения в Киевском военно-сиротском училище, речь в собра­ нии Библейского общества Киева — такова цепь «филантропи­ ческих» действий Орлова в 1817—1818 гг. Все это были яркие выражения поисков новой тактики. И если революционно-конспиративная деятельность первых декабристских организаций, бесспорно, была чужда умонастрое­ ниям Вяземского тех лет (вне зависимости от того, имел ли он сведения о существовании этих обществ или нет), то новые уста­ новки во многом перекликались с его взглядами. Политическая оппозиционность Вяземского начала оформ­ ляться вскоре после окончания войн 1812—1815 гг. Эти наст­ роения выделяли Вяземского из круга других карам­ зинистов. В письме к Батюшкову он писал: «Я согласен с тобою: la Russie est triste pays». 5 8 В 1816 г. он пишет А. И. Тургеневу из Москвы: «Надобно действовать, но где и как? Наша россий­ ская жизнь есть смерть. Какая-то усыпительная мгла царствует в воздухе, и мы дышим ничтожеством». 5 9 Жажда общественной деятельности приводит Вяземского в «Арзамас». В эту пору литературные интересы уже не погло­ щают его полностью. При этом общественные воззрения его раз­ виваются в том же направлении, в каком двигались мысли пере­ довой молодежи, примыкавшей к Союзу Благоденствия. Весной 1817 г., видимо, под влиянием Н. Тургенева, Вяземский принялся за изучение политической экономии. Об этом мы узнаем из упо­ минания Карамзина, который писал ему 26 марта 1817 года: «Радуюсь вашим успехам в политической экономии, любезней­ ший князь; желаю вам постоянства и твердости». 6 0 Увлечение политической экономией — характерная черта для передовой молодежи тех лет. Приватные лекции пр этому пред­ мету в конце 1816 — начале 1817 гг. слушают члены «Священ­ ной артели». 6 1 Эти же лекции посещал и Пестель 6 2 и другие члены Союза спасения. В 1818 году вышло первое издание «Опыта теории налогов» Н. И. Тургенева, в котором так опреде­ лялось значение экономических наук: «Занимающийся полити­ 5 8 Архив ИРЛИ (Пушкинского Дома) АН СССР, ф. 19, 28, л. 21 об. Россия — печальная страна. — франц. 5 9 Остафьевский архив, т. 1, стр. 38. 6 0 Письма Н. М. Карамзина к князю Г1. А. Вяземскому, Спб., 1897, стр.27. 6 1 См. М. В. Нечкина, Священная артель. Кружок Александра Му­ равьева и Ивана Бурцева 1814—1817 гг., сб. Декабристы и их время, Мате­ р и а л ы и с о о б щ е н и я , И з д . А Н С С С Р , М . — Л . , 1 9 5 1 , ст р . 1 6 9 — 1 7 0 ; М . В . Н е ч ­ кина, Движение декабристов, т. I, Изд. АН СССР, М., 1955, стр. 128. 6 2 Б. Е. С ы р о е ч к о в с к и й, П. И. Пестель и К Ф. Герман, Ученые записки МГУ, вып. 167, 1954, стр. 177. 43 ческою экономней) <...> невольно привыкает ненавидеть вся­ кое насилие, самовольство и в особенности методы делать людей счастливыми вопреки им самим он приучается любить правоту, свободу, уважать класс земледельцев <С • • • Он и здесь увидит, что все благое основывается на свободе, а злое происходит от того, что некоторые из людей, обманываясь в своем предназначении, берут на себя дерзкую обязанность за других смотреть, думать, за других действовать и прилагать о них свое мелочное и всегда тщетное попечение». 6 3 Эту же характерную черту времени отметил и Пушкин в не­ завершенном романе в письмах: «Твои умозрительные и важные рассуждения принадлежат к 1818 году. В то время строгость правил и политическая экономия были в моде». 6 4 К этому же времени относятся первые попытки участия Вя­ земского в «практической филантропии». Характерно, что в пер­ вом опыте на этом поприще он выступает совместно с А. М. Пуш­ киным. Осенью 1816 г. в Москве дворянка Пушкина, по словам Вя­ земского, «однофамилька» А. М. Пушкина, «жертва несчастной любви» 6 5, бежала с крепостным и .вышла за него замуж. Вязем­ ский и А. М. Пушкин организовали материальную помощь нахо­ дившейся в бедственном положении чете. А. М. Пушкин передал им весь доход от перевода комедии «Игрок», Вяземский начал организовывать денежные сборы в Петербурге и с этой целью обратился к Тургеневым. Вяземский рассматривал это как слу­ жение делу свободы. Когда А. И. Тургенев отнесся к делу пре­ небрежительно, а супруга Пушкиной назвал «влюбленным холо­ пом», Вяземский был охвачен негодованием и апеллировал к Н. И. Тургеневу как союзнику и единомышленнику. «Покайся сейчас же своему брату в антилиберальном прегрешении, а от любви заслужи прощение устройством судьбы четы несчастной, и сожаления и, даже, вопреки восклицаний беззубых бригадирш, уважения достойной; <\ . очистись от преступного выраже­ ния. Оно у м§ня сидит в горле: я его пропустить не могу». 6 6 Однако вопросом, наиболее сблизившим в это время Вязем­ ского, Николая Тургенева и Орлова, явилась идея издания жур­ нала. Вяземский пришел к ней в результате эволюции творче­ ских принципов, перемещения интересов из сферы чисто литера­ турной и литературно-полемической в политическую, Н. Турге­ нев и М. Орлов — в результате отхода от тактики заговора к тактике пропаганды. Активная деятельность Орлова, Н. Тургенева и полностью разделявшего их арзамасскую программу Вяземского, изме­ 6 3 Цит. по второму изданию: Опыт теории налогов, сочинение Николая Т у р г е н е в а , в т о р о е и з д а н и е , С п б . , 1 8 1 9 , с т р . I V , V , V I . 6 4 П у ш к и н , П о л и . с о б р . с о ч . , т . V I I I , к н . I , с т р . 5 5 . 6 5 Остафьевский архив, т. I, стр. 55. 6 6 Там же, стр. 76—77. 44 нила общую атмосферу в этом обществе: о серьезной деятель­ ности заговорили А. И. Тургенев и Жуковский. Попытка изме­ нить ориентацию «Арзамаса» удалась. В этой обстановке и сло­ жилась написанная Вяземским программа журнала. В составленном Жуковским протоколе заседания проект Вя­ земского выглядит несколько иначе, чем в специальной записке Вяземского по этому поводу. Здесь на первом месте стоит раз­ дел политики: « . . . В п е р в о м я в л е н ь и п р е д с т а л а С книгой журналов Политика, рот зажимая цензуре». 6 7\ Выпады Вяземского против цензуры находятся в прямом соот­ ветствии со словами в речи М. Орлова: «... Не будет у нас сло­ весности до тех пор, пока цензура не примирится с здравым смыслом и не перестанет вооружаться против географических лексиконов и обверточных бумаг». 6 8 Протест против цензуры — это уже не насмешки над бесед- чиками. Уже сам по себе он означал поворот в сторону полити­ ческих интересов. И вместе с тем он свидетельствовал об оппо­ зиционной направленности предполагаемых политических статей. В предложенной Вяземским программе журнала существует, как мы уже говорили, кажущееся расхождение с пересказом ее Жуковским, где раздел политики помещен на третьем месте. Однако по существу Жуковский понял замысел Вяземского пра­ вильно: предполагаемый автором проекта в качестве первого отдел «Нравы» в действительности тесно соприкасался с поли­ тическими вопросами. Вяземский предлагал здесь «объявить войну непримиримую предрассудкам, порокам и нелепостям» и дать «картину нашего общества». 6 9 О том, что картина эта должна была быть отнюдь не радужной, свидетельствуют первые же строки статьи Вяземского. «Глупость и бесчестие, — пишет он, — имеют свои приюты укрепленные: Академия и присутст­ венные места». 7 0 Показательно, что, назвав в качестве образцов для замышляемого журнала Карамзина и Новикова, Вяземский п о д ч е р к н у л , ч т о п е р в о м у д о л ж н о п о с л е д о в а т ь в р а з д е л е с л о ­ весности, видимо, представляя себе «нравы» как продолжение Новикове кой традиции. Не случайно раздел этот Вяземский предполагал назвать ««Живописцем» в честь покойника». Сюда должны были войти «картины общих нравственных повестей, переписка со всеми губерниями, вымышленная или истинная, все равно, но вероятная; сатирические разговоры и проч.» 7 1 Следует иметь в виду, что в третьем разделе («Политика») предполагалось дать «простодушное изложение» «полезнейших 6 7 Арзамас и арзамасские протоколы, Издательство писателей в Ленин­ граде, 1933, стр. 228. 6 8 Там же, стр. 209. 6 9 Там же, стр. 240. 7 0 Там же, стр. 239. 7 1 Там же, стр. 241. 45 мер, принятых чуждыми правительствами для достижения вели­ кой цели: силы и благоденствия народов» 7 2 и этим «сделать в Китайской стене, отделяющей нас от Европы, не пролом, от­ крытый наглости всех мятежных стихий, но, по крайней мере отверстие, через которое мог бы проникнуть луч света, сияющий на горизонте просвещенного света, и озарить мрак зимней ночи, обложившей нашу вселенную». 7 3 Сочетание первого и третьего разделов, конечно, не могло не образовать целого, цензурность которого была более чем сомни­ тельна. Вместе с тем, и Вяземский, и Н. Тургенев 4 в это время еще предполагали, что социально-политическое преобразование России осуществится путём правительственного акта. Цело передовых деятелей состояла не только в распространении «здравых» политических понятий, пропаганде конституционных и антикрепостнических идей, но и в организации давления на правительство, стремлении парализовать влияние реакции на ход решения государственных дел. В это время возможность согласованных действий с правительством еще не исключалась, но мыслилась как сотрудничество не во имя исполнения соб­ ственных видов правительства, а ради осуществления программы социально-политического возрождения России. Надежды же, что правительство удастся увлечь на этот путь, еще не исчезли. Вопрос об отношении к правительству, видимо, возник сразу же после того, как дело огранизации журнала вступило в пе­ риод осуществления. Прекрасно понимая, что об издании в Рос­ сии политического журнала, да еще критического направления, не заручившись поддержкой сверху, частным лицам нечего и думать, Вяземский взялся за нелегкую задачу доказать прави­ тельству необходимость существования подобного издания. Видимо, с этой целью и была написана недатированная руко­ пись Вяземского, хранящаяся в архиве Тургеневых в Пушкин­ ском Доме. Содержание и почерк позволяют ее предположи­ тельно датировать временем до поездки в Варшаву. В этом слу­ чае она могла быть написана лишь в 1817 г., в связи с проектом арзамасского журнала. В записке Вяземский стремился убедить правительство в том, что издание подобного журнала соответствует интересам самого правительства. Общественное мнение, подчеркивал он, сдела­ лось силой, без которой управление невозможно. Это понимали наиболее прозорливые монархи (Екатерина II, Наполеон): «Наполеон, который не очень ухаживал за общим мнением, но для коего все средства властолюбия были по нраву, не пренебрегал и средствами убеж­ дения. Не только журналы, брошюры писались под его диктовку, но рука его, которая, казалось, была довольно тверда собственною силою и силою 7 2 Курсив здесь и дальше — оригинала. Показательна даже терминоло­ гическая близость к декабристским высказываниям этого периода. 7 3 Там же. 7 4 М. Орлов в эту пору, видимо, уже был свободен от подобных иллюзий. 46 шпаги, всегда обнаженной, вооружалась нередко и пером. Наполеон — сочи­ нитель журнальных статей есть блестящее свидетельство действительности письменной власти». 7 5 В основе «Записки» Вяземского лежит мысль о невозможно­ сти задержать поступательное движение народов к просвещению и свободе. Активное участие народов в решении собственной судьбы — черта века. Правительство не может больше опи­ раться только на «торжество силы физической». «В наше время общее участие в деле общественном очевидно: оно, может быть, доходит до крайности и ведет за собою неминуемые злоупотребления; должно обнаруживать сии злоупотребления, но нельзя отвергнуть начало или не признавать его. Отрицать истину не есть обессилить ее. Хотите ли при­ своит^ ее в похвалу свою — станьте в средоточие круга, который она обво­ дит. Отступясь от него, вы будете только вне круга движения, но движения не остановите. Один ребенок, закрывая глаза и ничего не видя, думает, что он воцарил тьму вокруг себя». 7 6 Общее движение вперед не прошло и мимо России. Прави­ тельство обманывается, считая, что в русском обществе нет оппо­ зиции. «Недостаток гласности у нас не есть свидетельство безмолвия. Прислу­ шайтесь в толки столичных гостиных, в толки губернских дворянских съез­ дов, и вы удостоверитесь, что у нас есть свои трибуны, свои оппозиционные словесные журналы». 7 7 Предложение Вяземского должно было прозвучать для пра­ вительственных кругов как парадокс: он не предлагал борьбы с оппозиционными, критическими настроениями. Напротив, он считал необходимым организовать эти силы, дать им офор­ миться, чтобы в дальнейшем на них опереться в преобразова тельной деятельности. Вяземский хотел не оппозицию привлечь на сторону правительства, а правительство перетянуть в лагерь оппозиции. Средством организации и объединения разрозненных сил противников реакции и должен служить журнал. «Сие общее фрондерство, сия разбитая на единицы оппозиция не есть у нас политическая власть потому только, что она не приведена в политиче­ скую систему, но не менее того она в России естественное противодействие действию правительства, тем более, что она — естественный результат рус­ ского характера и в русской крови». 7 8 Именно поэтому необходима организация журнала, который был бы выражением политических настроений общества. По­ ставленный в положение полной независимости и свободы мне­ ний, журнал сможет подготовлять умы к общественным преоб­ разованиям, которые должны явиться целью правительственной деятельности. Вяземский считал, что «в России более, нежели 7 5 Архив ИРЛИ (Пушкинского Дома) АН СССР, ф. 309, 5017, л. I. 7 6 Там же, лл. 1 —1 об. 7 7 Там же, л. 1 об. 7 8 Там же. 47 где-нибудь, правительство должно иметь литературу союзни­ цею себе, но союзницею добровольною, бескорыстною, благо­ родною». 7 9 И далее: «Журнал политический, административный, литературный, образователь­ ный, по всем частям входящий в состав истинной государственной образован- , ности, был бы у нас весьма важное и полезное явление. Составление его дол­ жно бы явиться правительственною мерою, вверенною исполнению людей с дарованием и благородством в мыслях, в чувствах, имени чистого, чести несомнительной. В сей журнал входили бы все виды правительства до обле­ чения их в закон. Сей журнал был бы не только отголоском, но и указате­ лем правительства. Он приучал бы умы к умеренному и полезному исследо­ ванию вопросов, возбуждающих участие каждого русского, как современника европейских событий и гражданина России. Ныне русские поставлены между [ извержением огнедышащих мнений иноплеменных, между волканическою ли­ тературою французскою и замерзлым прудом русской литературы. Нам ( нужно непременно иметь теплые ключи целительные, живой воды для избе- | жания невыгод, следующих за двумя крайностями». 8 0 1 Трудно сказать, успел ли Вяземский тогда же, в 1817 г., дать своей «Записке» ход, или она осталась в его бумагах. Ве­ роятнее второе. Вполне возможно, что он пробовал использовать ее при по­ пытках организовать варшавский журнал. Однако, в дошедшем до нас тексте нет связи со специфическими условиями Польши, j а в более позднее время идея сотрудничества с правительством стала для Вяземского уже анахронизмом. 181)8—1819 гг. — время особенно активной борьбы Союза Благоденствия за ле­ гальные каналы влияния на общество. Идея организации перио­ дических изданий, служащих делу пропаганды идеалов тайного общества в границах, допускаемых условиями легальности, — одна из наиболее характерных черт тактики Союза Благоденст­ вия в эти годы. Организация журнала становится одним из самых устойчи­ вых стремлений Вяземского в эти годы. Сразу же по приезде его в Варшаву в переписке с М. Орловым возникает вопрос о реализации арзамасских планов. 23 апреля 1818 г. он пишет Н. Тургеневу из Варшавы: «А что делает наш арзамасский жур­ нал и журнальный бунтовщик Рейн? Пишет ли он к Вам? Мне сказывали, что он затопил сердитыми валами своими глиняные поля «Русской истории» Глинки. Не дошло ли до Вас чего-ни­ будь». 8 1 В борьбе за организацию журнала Вяземский, Орлов, Н. Тургенев выступают как соратники. 3 июня 1818 г. Вяземский пишет А. И. Тургеневу: «Я получил на днях письмо от Рейна; он в душе своей празднует царскую речь и оплакивает смерть арзамасских надежд, то-есть надежд на журнал. 7 9 Там же, л. 1 об. 8 0 Там же, л. 2. 8 1 Рукописное собрание ГПБ им. Салтыкова-Щедрина, Архив П. А. Вя­ земского (ф. 167), ед. хр. 36 (листы не нумерованы). Выступление М. Ор­ лова против исторических сочинений С. Глинки пока не обнаружено. 48 Я в этом ему товарищ. Хороший журнал теперь был бы в самую пору, и назвать бы его «Воспреемником». Он за толпу дул бы и плевал, отрекался бы за нее от сатаны и всех дел его, сочетовался бы с Христом (но только не Лабзинским) и принял бы из купели новорожденное просвещение и по­ казал бы его народу». 8 2 Зимою 1819 г. возник проект издания журнала, выдвинутый Н. И. Тургеневым. Круг предполагаемых сотрудников при этом расширялся. Журнал должен был опираться на петербургскую группу Союза Благоденствия, 8 3 кружок, группировавшийся во­ круг С. Тургенева за границей, Вяземского в Варшаве и, бес­ спорно, Орлова в Киеве. Из известных литераторов предполага­ лось привлечь Жуковского («Жуковский участвует по литерату­ ре», — писал Н. И. Тургенев брату Сергею) и Пушкина. «Я много надеюсь на корреспондентов, в особенности на к<ня- зя^> Вяземского. Старынкевич может нам сообщить весьма интересные статьи. Поговори с ним об этом. Сведения его по юриспруденции могут пролить свет и на наше законодательство. По возможности мы будем писать против рабства». 8 4 Со своей стороны, Вяземский также готовился оказать активную под­ держку журналу Н. Тургенева. В письме А. И. Тургеневу от 24 марта 1819 г. он спрашивал: «Что делает журнал Николая Ивановича, голубь спасения, вестник берега свободы». 8 5 Когда выяснилась призрачность надежд на возможность из­ дания журнала в Петербурге, Вяземский предложил М. Орлову организовать подобное издание в Киеве. Орлов отверг эту идею из-за отсутствия в Киеве сотрудников. «Самое настоящее место для издания журнала — это Варшава», — писал он. 8 6 При этом М. Орлов указывал на благоприятное обстоятельство — существование в Варшаве свободы слова, гарантированной кон­ ституцией Царства Польского. Предвидя неизбежные трудности («Я знаю, как трудно сие исполнить»), М. Орлов считал, что «проект журнала должен быть составлен в самом умеренном духе». 8 7 Однако подлинные установки журнала мыслились совсем не «в умеренном духе», причем Орлов рассматривал Вяземского как полного единомышленника в этом вопросе: «У тебя есть голова и перо, у тебя родилось, судя по письму твоему, то свя­ щенное пламя, которое давно согревало мое сердце и освещало мой рассудок. Тебе предстоит честь и слава». 8 8 Ядро сотрудни­ 8 2 Остафьевский архив, т. 1, стр. 107. а з с м н . И . Т у р г е н е в , Д н е в н и к и и п и с ь м а , т . I I I , с т р . 3 6 7 ; Н. И. Пущин, Записки о Пушкине. Письма, Гослитиздат, 1956, стр. 71—72. 8 4 Декабрист Н. И. Тургенев, Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 274. 8 5 Остафьевский архив, т. I, стр. 206. 8 6 Литературное наследство, т. 60, кн. I, М., Изд. АН СССР, 1956, стр. 26. 8 7 Там же, стр. 27. 8 8 Там же. 4 Славянская филология 49 ков должны были составить Вяземский, Никита Муравьев, Ми­ хаил Орлов, Николай и Сергей Тургеневы. В качестве зарубеж­ ных корреспондентов Орлов предлагал включить арзамасцев: Дашкова, находящегося в Константинополе, и Блудова — в Лондоне. Нет никаких сомнений, что журнал с таким соста­ вом участников был бы рупором идей Союза Благоденствия. И то, что Вяземскому в нем отводилась не простая роль со­ трудника — на него возлагалось руководство изданием, — сви­ детельствует, что Орлов не сомневался в политическом едино­ мыслии его с другими членами редакции. Попытки организовать журнал не увенчались, однако, и на сей раз успехом. Вяземский в письме к С. И. Тургеневу проци­ тировал собственное выражение из письма Орлову: «... В об­ ширной спальне России никакие будильники не допускаются, и я намерения своего в дело произвести не мог». 8 9 Расхождение идейно-теоретических установок Вяземского и карамзинистов старшего поколения, а также Жуковского, Блудова, Дашкова к этому времени было уже весьма значи­ тельным. Жуковский, еще будучи редактором «Вестнику Ев­ ропы», подчеркнул не только свое отрицательное отношение к полемике, но и полное равнодушие к политическим вопросам. Он уничтожил политический отдел в журнале, изменив облик, приданный изданию его первым редактором — Карамзиным. 15 сентября 1809 г. Жуковский писал А. И. Тургеневу: «Я уже отпел панихиду политике и нимало не опечален ее кончиною. Правда, она отымает у моего журнала несколько подписчи­ ков, — но так тому и быть». 9 0. Для Вяземского журнал сделался высшим выражением ли­ тературной жизни, а поэт рисовался не возвышенным мечтате­ лем и не праздным ленивцем, а полемистом, сатириком и, преж­ де всего, — политическим деятелем, черпающим вдохновение в газетных известиях о борьбе свободы и деспотизма. В 1819 г. он обронил фразу: «Видно, мне на роду написано быть консти­ туционным поэтом». 9 1 Связь литературы и политики представ­ ляется ему естественной. Поэтому его не устраивает безлич­ ность современных ему журналов, отсутствие четкой политиче­ ской программы: «Журналу должно иметь свою физиогномию, свой взгляд, свой дух. Все наши журналы — школьные архивы ученических опытов». 9 2 * * * В начале 1818 года Вяземский прибыл в Варшаву. Как мы видели, к этому времени он уже был не только фрондером 8 9 Архив бр. Тургеневых, вып. 6, Птг., 1921, стр. 8. 9 0 Письма В. А. Жуковского к А. И. Тургеневу, М., Изд. «Русского ар­ хива», 1895, стр. 47. 9 1 Остафьевский архив, т. I, стр. 251. 9 2 Там же, т. II, стр. 149. 50 и «либералистом», а человеком, чья деятельность практически совпадала с легальной стороной действий членов Союза Благо­ денствия. Н. Кутанов (С. Н. Дурылин) в статье «Декабрист без де­ кабря» утверждает, что в это время расхождений между пра­ вительством и Вяземским не было. «Убеждения либералиста- поэта и либерал иста-император а, по-видимому, совпадали». 9 3 С ссылкой на «Мою исповедь» С. Н. Дурылин утверждает, что «Вяземский был в праве считать умеренные заповеди своего либерализма параграфами правительственной, явной и тайной, программы». 9 1 Он считал, «что его конституционализм и либе­ рализм — самый последовательный и искренний легитимизм». 9 5 Однако, необходимо иметь в виду, что «Моя исповедь» — доку­ мент, составленный в конце 20-х годов с целью самооправдания и для таких читателей, как Бенкендорф и Николай I. Вяземский в нем систематически затушевывает остроту своей политиче­ ской позиции начала 20-х гг. Обращение к документам рисует картину значительно более сложную. Круг, в котором вращался Вяземский в 1817 г. — Н. Турге­ нев и М. Орлов — был весьма далек от восхищения реальным правительственным курсом или личностью Александра I. Слу­ жебная атмосфера, окружавшая Вяземского в Варшаве, и на­ блюдения над политической жизнью Польши также не способ­ ствовали укреплению доверия к либеральным намерениям пра­ вительства. Если еще в 1817 г. Вяземский, как и Н. Тургенев, склонен был считать, что благоденствие народа зависит от хо­ рошо составленной конституции, от того, как будет сформули­ рована та или иная статья закона, то теперь он столкнулся 1 с расхождением между правами, торжественно прокламирован­ ными и закрепленными конституционным актом, и реальной практикой деспотического правления. Уже в 181(8 г. Вяземский понял, что «Уставная грамота их (поляков — Ю. Л.), если напе­ чатана на мягкой бумаге, то может быть какой-нибудь поль- : зы». 9 6 Сообщая А. И. Тургеневу об очередном самоуправстве великого князя Константина Павловича, Вяземский с горечью добавлял: «И нога моя топчет конституционную землю». 9 7 I О том, как описывал Вяземский друзьям конституционные по­ рядки в Польше, свидетельствует ответное письмо к нему [ Д. Давыдова: «Что ты умолк, любезный друг? Не от удоволь- I ствия ли жить в свободном краю, огражденном осмью стами • тысяч русских штыков, и среди вольных прений, заглушаемых 9 3 н . К у т а н о в , Д е к а б р и с т б е з д е к а б р я , с б . « Д е к а б р и с т ы и и х в р е м я » , • т. II, М., 1932, стр. 203. 9 4 Там же, стр. 205. 9 5 Там же, стр. 206. 9 6 Остафьевский архив, т. I, стр. 148. 9 7 Там же, стр. 268. 4 51 барабанами и командными словами вахтпарадов?» , ч Слово «конституция» начинает употребляться Вяземским в ирониче­ ском контексте. В ноябре 1818 г. он пишет находящемуся в Кон­ стантинополе Дашкову. В письме Вяземский с ироническим на­ меком на положение в Варшаве говорит о «либеральной консти­ туции выспренней Отоманской порты». 9 9 Эти наблюдения, на­ чавшиеся с первого дня пребывания в Варшаве, оформились в прочное убеждение в том, что после того, как конституция дарована, предстоит борьба с правительством за ее реальное осуществление. Мысль эту предельно четко Вяземский выразил в известном письме к Орлову: «Что делают в Польше? — Люди благоразумные и благомыслящие стараются разгадать, имеет ли Польша какое-нибудь бытие историческое или только газет­ ное, и то, что написано на бумаге, может ли быть приведено в наличное». 1 0 0 В кругах, с которыми Вяземский сталкивался по служебным делам, отношение к либеральным обещаниям Александра I в варшавской речи 1818 г. также было скрыто- ироническим. Великий князь Константин Павлович чувствовал себя в Польше удельным князем, не любил Аракчеева и, в рам­ ках допустимого, фрондировал по отношению к петер­ бургским властям. Добиваясь личной преданности, он охотно принимал на службу «гонимых» и склонен был смотреть сквозь пальцы на критику правительственных действий, если она на­ правлена была в адрес петербургских властей и не задевала его лично. Несмотря на откровенную «либеральность» Вяземского, великий князь склонен был до определенного времени с ним за­ игрывать. В мае 1819 г. А. Я- Булгаков писал брату из Варшавы о том, как он представлялся великому князю: «Тут Вяземский был для компании. В<еликий> князь долго держал В<^язем- ского> в кабинете и очень его обласкал, показывает войско, угощает и пр». 1 0 1 Вяземский не обольщался ласками брата царя. Отрицательное отношение к Константину Павловичу уста­ новилось у него давно, прочно и не менялось. Еще в 1815 г. он писал Батюшкову: «Прости, любезный, милый Константин [слава богу, не Павлович]!» (последние слова густо зачерк­ нуты) . 1 0 2 Однако близость к высшим сферам варшавского правитель­ ства позволяла Вяземскому получать политическую информа­ цию из первых рук. К речи Александра I в сейме в 1В18 г., да i i ко всей парламентской процедуре, в кругах, близких к вели­ кому князю, относились с солдатски-прямолинейной насмешли­ востью. Константин Павлович писал Н. М. Сипягину — своему 9 8 ЦГАЛИ, ф. 195, on. I, ед. хр. 2324, л. 17. 9 9 Рукописное собрание ГПБ им. Салтыкова-Щедрина, Архив Вязем­ ского (ф. 167), 24, л. 1 об. 1 0 0 Архив бр. Тургеневых, вып. 6, стр. 377. 1 0 1 Русский архив, 1900, 3, стр. 201. 1 0 2 Архив ИРЛИ, ф. 19, 28, л. 5 об. 52 другу и доверенному лицу: «Посылаю вам экземпляр про­ граммы бывшей здесь 15-го (27-го ) числа в замке пьесы гратис, на которой я фигурировал в толпе народа, играя ролю праг- ского депутата по избрании меня в оные обывателями варшав­ ского предместья Праги. Пьеса сия похожа на некоторую рус­ скую комедию, когда чихнет кто впереди, то наши братья депу­ таты всей толпой отвешивают поклоны». 1 0 3 При разговоре с Вяземским Константин Павлович также не удержался от иронического каламбура, который был записан его собеседником уже в глубокой старости. «Константин Павло­ вич, в<еликий> к<нязь>>, — продиктовал Вяземский запись в «Алфавите имен и списке лиц, припоминаемых Вязем­ ским П. А.», — на Варшавском сейме — нунций от Праги. По закрытии сейма, говорил: Nous sommes denonces (nonce)». 104 Как же отнесся к варшавской речи Александра I Вяземский? Считал ли он ее, действительно, как полагал С. Н. Дурылин, выражением своих идеалов? Обращение к документальному материалу показывает, что Вя­ земский был весьма далек от наивных восторгов и уж, конечно, не отождествлял своих воззрений с расчетами венценосного оратора. Сразу же по горячим следам событий Вяземский отправил Н. И. Тургеневу французский текст речи — печатную листовку «Discours prononce par Sa Majeste l 'empereur et roi ä l 'ouverture de la, diete du Royaume de Pologne le 15/17 jnars 1818 ä Varso- vie» — с дарственной надписью: «Варшавский подарок Нико­ лаю Ивановичу Тургеневу от Вяземского». 1 0 5 Наиболее важные места Вяземский отчеркнул на полях волнистой линией, а около 1 0 3 Н. К. Ш и л ь д е р, Император Александр Первый, его жизнь и царствование, т. IV, стр. 88. Анализ этой цитаты и других общественных откликов на речь Александра I см.: А. В. Предтеченский, Очерки об­ щественно-политической истории России в первой четверти XIX века, М.—JI., Изд. АН СССР, 1957, стр. 376—380. Попутно возникает вопрос: о какой «русской комедии» с участием чихающего царя (слова «кто впереди» — прозрачная зашифровка) и кланяющихся придворных идет речь? Комедия с подобным содержанием нам неизвестна. Если считать, что слово «коме­ дия» не должно истолковываться как точное жанровое определение, то си­ туация поразительно напоминает известное место в «Спасской Полести» «Путешествия из Петербурга в Москву»: «... Ланитные мышцы нечувстви­ тельно стянулися ко ушам моим и, растягивая губы, произвели в чертах лица моего кривление, улыбке подобное, за коим я чхнул весьма звонко. Подобно как в мрачную атмосферу, густым туманом отягченную, проникает полуден­ ный солнца луч, летит от жизненной его жаркости сгущенная парами влага <.. .> Тако при улыбке моей развеялся вид печали, на лицах всего собрания поселившийся; радость проникла сердца всех быстротечно, и не осталося косого вида неудовольствия нигде. Все начали восклицать: «Да з д р а в с т в у е т н а ш в е л и к и й г о с у д а р ь , д а з д р а в с т в у е т н а в е к и » » ( А . Н . Р а д и ­ щев, Поли. собр. соч., т. I, М.—Л., Изд. АН СССР, 1938, стр. 250). 1 0 4 ЦГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр. 972, л. 43. Мы отреклись — франц. Не­ переводимая игра слов. 1 0 5 Хранится в Тургеневском архиве, в рукописном собрании ИРЛИ (Пушкинского Дома), ф. 309, 3828. 53 центрального — обещания царя распространить «законно-сво­ бодные учреждения на все пространство земель, вверенных провидением моим заботам» — написал иронически: «Croyez cela et buvez de Геаи». 1 0 6 23 апреля 1818 г. он писал тому же Н. И. Тургеневу: «Посылаю Вам, любезнейший Николай Ива­ нович, продолжение журнала варшавского сейма. Что скажете вы о наших законоположительных речах и законносвободных обещаниях? Да приидет царствие твое! Не так ли? Va-t-en voir, s'ils viennent, Janeau, va-t-en voir s zils viennent!» 1 0 7 . Во французских репликах уже звучит сомнение в реальности обещанного. Развернутая оценка речи дана в письме А. И. Тур­ геневу от 3 июня 1818 г. Вяземский допускает, что за сеймовой речью может последовать и исполнение обещаний — дарование России конституции. «Речь государя, у нас читанная, кажется, должна быть закускою перед приготовляемым пиром». Однако Вяземский вполне допускает и другую возможность — созна­ тельный обман общественности: «Пустословия тут искать нельзя: он говорил от души или с умыслом дурачил свет.» Но и в последнем случае речь может принести пользу — на нее можно будет опереться, когда придется оказывать на прави­ тельство давление. «На всякий случай я был тут арзамасский уполномоченный слушатель и толмач его у вас. Можно будет и припомнить ему, если он забудет». 1 0 8 Необходимо заметить, что в этом контексте «Арзамас» понимается не как конкретное, уже распавшееся, Литературное общество с четкой организаци­ онной структурой, а как некое духовное братство разбросанных в разных городах свободолюбцев. При этом ясно, что не все реальные арзамасцы мыслятся членами этого политического «Арзамаса». Всего за десять дней до цитированного выше письма Вяземский упоминал в переписке «либеральные идеи, которые у нас переводят законносвободными, а здесь можно покуда назвать арзамасскими». 1 0 9 Вместе с тем, варшавская речь оскорбила патриотическое чувство Вяземского, как и большинства декабристов. Он писал: «Нельзя однако же русскому не пожалеть, что, между тем как поляки посылают представителей, судят и отвергают проекты законов, мы не имеем права говорить о ненавистном рабстве крестьян, не смеем показывать всю его мерзость и беззакон­ ность». 1 1 0 А через несколько дней он снова вернулся в письме к этому вопросу: «Зачем говорить полякам о русских надеж­ дах! Дети ли мы, с которыми о деле говорить нельзя? Тогда не­ чего и думать о нас. Боится ли он слишком рано проговориться? 1 0 6 Верьте этому и попивайте водичку. — франц. 1 0 7 Поди-ка погляди, не идут ли, Ванюша, поди-ка погляди! — франц. 1 0 8 Остафьевский архив, т. I, стр. 105. 1 0 9 Там же, стр. 102. 1 1 0 Там же, стр. 103. 54 Но разве слова его не дошли до России? Тем хуже, что Россия не слыхала их, а только подслушала». 1 1 1 Таким образом, выступление царя в сейме вызвало у Вязем­ ского сложное чувство, в котором надежда сочеталась с недове­ рием и досадой и которое менее всего походило на восторг и безоговорочное принятие. Любопытно, что Вяземский почув­ ствовал необходимость проверить свое впечатление мнением Орлова. «Любопытно знать мнение Рейна о новых чудесах царства Польского. Что касается до меня, то я, право, не имею еще никакого положительного об этом мнения». 1 1 2 Период 1818—1821 гг. (до изгнания Вяземского из Варшавы) изложен С. Н. Дурылиным сжато и суммарно. А между тем — это, бесспорно, один из основных этапов эволюции Вяземского. И дело не сводится к тому, чтобы выбрать из его многочислен­ ных высказываний те или иные — пусть даже очень яркие — свидетельства его «либерализма». Необходимо раскрыть зако­ номерности эволюции его мировоззрения, выявить направление этой эволюции и сопоставить ее с внутренними процессами дви­ жения декабристов за те же годы. Изучение этого периода тесно соприкасается с другой темой: Вяземский и польское освободительное движение, однако, рамки настоящей работы не дают возможности рассмотрения этого существенного вопроса, который должен стать темой отдельного исследования. Вскоре после варшавской речи Александра I Вяземский был привлечен к разработке проекта будущей конституции России — Государственной уставной грамоты. С. Н. Дурылин рассматри­ вает работу Вяземского над конституцией как время наиболь­ шего сближения с правительством: «В тогдашней деятельности Александра I Вяземский не мог не видеть ша­ гов, которые последовательно вели к российской конституции». Касаясь раз­ говора Вяземского с царем (об этом см. ниже), он заключает: «Возможно ли было чиновнику получить большие доказательства верности своего понима­ ния воли правительства, чем те, что Вяземский получил от Александра I!» 1 1 3 Такое освещение настроений Вяземского вряд ли убеди­ тельно. Как мы увидим из дальнейшего изложения, он уже в конце 1818 г. сомневался в реальности конституционных планов правительства и лично царя. И если еще в июле 1818 года он полагал, что «пустословия» в речи царя «искать нельзя», то в начале ноября он писал: ««Язык мой враг мой». У него ничего того ни на уме, ни на сердце нет, 1 1 4 а все это так говорится, для блезиру. А дураки-то и разинули рты! Впрочем, государствование — выученная роль. Что мне за дело до души актера! Была 1 1 1 Там же, стр. 105. 1 1 2 Там же, стр. 103. 1 1 3 Н. Кутанов, цит. соч., стр. 204. 1 1 4 «Ум» и «сердце» (в другом месте «душа») здесь имеют характер по­ литических терминов. «Сердце» значит, что Александр стремится ввести кон- 55 бы игра у него хороша, а законы партера были бы так положительны, чтобы он на сцене не мог никогда забыться: вот и все! А я все актеру, какой оы он добрый человек ни казался, пальца в рот не положу. Поверь, в этом ре­ месле, от престола до лубочного поля, всегда есть примесь диавольского: одного чистого человеческого не станет на беспрерывные проказы. О всяком государе можно, то-есть, всякий государь или актер может сказать с Маго­ метом: Исчезнет власть моя, коль узнан человек. Потемкин». И 5. А в середине ноября Вяземский уже прямо утверждает, что речь царя — обман. Александр I «бонапартничал, то есть мазал их (поляков — Ю. JI.) по губам в глазах Европы». 1 1 6 К моменту окончания работ над Грамотой (1820 г.) взгляды Вяземского пережили еще более значительную эволюцию. Прав А. В. Предтеченский, пришедший к выводу, что «Вяземский не придавал своей работе никакого значения». 1 1 7 Пожалуй, большую важность для исследуемой темы имеет вопрос: осведомил ли Вяземский кого-либо из декабристских деятелей о секретных проектах правительства? Г. В. Вернад­ ский предположил, что содержание Государственной уставной грамоты стало известно Н. Муравьеву через Н. И. Тургене­ ва. 1 1 8 Однако аргументация его страдала произвольными допу­ щениями и хронологическими неувязками. А. В. Предтеченский сформулировал это допущение значительно более осторожно. С ссылкой на «La Russie et les Russes» он пишет: «Очень веро­ ятно, что о грамоте знал и Н. И. Тургенев». 1 , 9 Между тем, документы позволяют установить в этом во­ просе некоторые интересные подробности. В начале 1820 г. через Варшаву проезжал Сергей -Тургенев. О свободомыслии его Вяземский был уже наслышан. «Не нашим либералам жбан», — писал ему А. И. Тургенев. 1 2 0 Вяземский и С. Тургенев сразу же сошлись как единомышленники, причем первый посвятил вто­ рого во многие весьма секретные вопросы, разрабатываемые в канцелярии Новосильцева. 11/23 января С. Тургенев записал в дневнике: «Здесь я познакомился с князем Вяземским и г. Новосильцевым. Они приняли меня дружески и радушно. Проект В<яземского> о Польше ка­ жется лучшим, какой возможен в настоящих обстоятельствах. Дело идет об ституцию по любви к свободе и законности, а «ум» — по политическому рас­ чету, вопреки личным симпатиям. Ср. письмо А. И. Тургеневу 3 июня 1818 г.: «Как бы то ни было, государь был велик в эту минуту: душой или умом, но был велик» (Остафьевский архив, т. I, стр. 105). us Остафьевский архив, т. I, стр. 142. Курсив мой — Ю. Л. l f e ' Там же, стр. 148. 1 1 7 А. В. Предтеченский, Очерки общественно-политической исто­ рии России в первой четверти XIX века, М.—Л., Изд. АН СССР, 1957, стр. 385. 1 1 8 См. Г. В. Вернадский, Скрытый источник конституции Н. А. Му­ равьева, Известия Таврического университета, кн. 1, Симферополь, 1919. 1 1 9 А. В. Предтеченский, цит. соч., стр. 385. 1 2 0 Остафьевский архив, т. I, стр. 151. 56 установлении во всех польских провинциях и в собственно России наместни- честв и представительного правления (lieutenance et de representations), как здесь <...> У нас будет великая империя с провинциальными собраниями представителей (avec les etats provinciaux)», 1 2 1 Через три дня он записал в дневнике (уже по-русски) раз­ мышления, видимо, являющиеся отзвуком бесед с Вяземским: «Я смотрел замок и в нем залу сенаторов и представителей. Зачем бы не начать таких же собраний в России? Жители всяких наместничеств собира­ лись бы особо, хлопотали бы о своих делах и посылали бы в Петербург од­ ного из своих представителей, — выбранного купно сенаторами и нижнею камерою. Собрание сих вторичных представителей составило бы настоящий Государственный Совет, которому вначале позволено было бы только рас­ суждать. Не лучшее ли это было бы средство предупредить то раздробление Российской империи, для единства коей многие почитают деспотизм необхо­ димым <С .. > Когда же Россия имела лучшую эпоху заняться преобразова­ нием оныя (внутренней политики — Ю. J1.) ? Надобны опыты — испытуйте,. делайте опыты в управлении в Варшаве, в армии — в корпусе во Франции, в финансах в самой России, где могущие убавиться от того дикости власти будут заменены французскою конституциею». 1 2 2. А на следующий день С. Тургенев познакомился с самим текстом секретного документа. 15/27 января он записал в днев­ нике: «Вчера читал мне к<нязь> Вяземский некоторые места из проекта Рос­ сийской конституции. Главные основания ее те же, что и в Польской. Пред­ ставители в наместничествах избираются народом, а из них потом выбира­ ются члены главного сейма, которые дополняются назначенными государем членами. Третью часть представителей на малых сеймах может Пр<авитель- ст>во исключить <\ . .> Отвергаемость министров, свобода мнений (т. е. их объявления) гарантируется. Из сего следует, что три главнейшие подпоры гражданской свободы воплощены в проекте конституции». 1 2 3 Таким образом, С. Тургенев уезжал из Варшавы, увозя с собой конспект подготовляемой конституции. Значение этого факта не следует преувеличивать — шел 1820 год, время, когда в декабристских кругах намечался перелом в сторону широкого признания республиканских идеалов. Принципы, сформулиро­ ванные в документе, оформляемом в канцелярии Новосильцева, звучали уже как анахронизм. Возбудить сколь-либо прочной веры в реальность конституционных планов правительства эти известия тоже не могли. Веры в это не было у самого Вязем­ ского. Однако, вопрос о том, кто же из декабристов был ознаком­ лен с привезенным из Варшавы конспектом конституции, — вопрос не праздный. Можно считать бесспорным, что дневники С. И. Тургенева были в руках Н. И. Тургенева. Варшавские впе­ чатления, конечно, были предметом бесед и обсуждений. Мож­ 1 2 1 Архив ИРЛИ (Пушкинского Дома) АН СССР, Архив бр. Тургеневых, 25, л. 60 об. Оригинал — по-французски. 1 2 2 Там же, лл. 65—65 об. и 66 об. 1 2 3 Там же, лл. 67—67 об. 57 но предположить, что осведомлен об этом был и Н. Мур а в ь е в- Однако в нашем распоряжении есть еще одно, бесспорно, пред­ ставляющее интерес, свидетельство. В 1820 г. С. И. Тургенев проезжал через Киев, направляясь в Константинополь. Здесь он встретился с М. Орловым. В письме последнего к Вяземскому от 15 июля 1820 г. есть любопытное место, не прокомментирован­ ное публикаторами: «У меня был здесь Тургенев и жил дня с четыре. Он едет в Царь-Град и теперь уже там, вероятно. Я кой-что нового узнал неожиданного, приятного сердцу граж­ данина. Ты меня понимаешь. Хвала тебе, избранному на при­ ложение. Да будет плод пера твоего благословен во веки. Но когда благодать низойдет на нас?» 1 2 4 Ясно, что речь идет о про­ екте конституции. Подготовка текста Государственной уставной грамоты рас­ тянулась на 1818—1820 годы. Взгляды Вяземского за это время успели значительно измениться. Существенной особенностью позиции Вяземского в 18-18 году является начало расхождения его не только с реакционными, но и с либеральными тенденциями правительственного курса. Уже летом 1818 г. официальный взрыв либеральных фраз, по­ следовавший за речью Александра I на сейме, не вызвал у Вя­ земского никакого восторга. 1 2 5 Он писал: «Государева речь об­ дала законноположительным (извините меня: я человек при­ дворный. При Македонском покривил бы я шею; при нашем кривлю языком) паром православный народ, и все заговорило языком законносвободным (не взыщите и здесь) <\ . .^> Я хотел бы послушать теперь «Северную Почту». У меня стоит в запис­ ной книжке прошлогодней: «Свободные понятия бывают у мно­ гих последним усилием и последним промыслом рабства и лести (Смотри «Северную почту»)», теперь, я думаю, «Желтый карла» ей в подметки не годится, так и душит свободою». 1 2 6 Таким образом, именно в момент наивысшего расцвета пра­ вительственного либерального славословия Вяземский подошел к той самой мысли, которую год назад сформулировал М. Ор­ лов: «Я признаюсь, что «Северная Почта» в состоянии меня от­ 1 2 4 Литературное наследство, т. 60, кн. 1, стр. 29. 1 2 0 И декабристы на следствии, и Вяземский в оправдательных записках из тактических соображений подчеркивали, якобы, органическую связь своих освободительных устремлений и правительственных обещаний. Из клеветни­ ческих соображений то же делал в своих записках и Н. И. Греч (см. Записки о моей жизни, JL, 1930,стр. 687). Вряд ли стоит проявлять к этим показаниям безоговорочное доверие, как это делает С. Н. Дурылин. Они нуждаются в сопоставлении и критической проверке. 1 2 6 Остафьевский архив, т. I, стр. 105—106. «Желтый Карла» — Le Nain Jaune, ou Journal des arts, des sciences et de litterature (1814—1815), после запрещения выходил в Бельгии под назва­ нием Nain Jaune refugie — либеральный журнал эпохи реставрации. Им ин­ тересовался и Н. И. Тургенев. 58 вратить и от самого свободомыслия, ежели бы что-нибудь могло уклонить честного человека от полезных занятий». 1 2 7 Для Орлова это была формула выражения революционного сознания, отгораживающегося от казенного либерализма. По­ зиция Вяземского была более сложной. Он, действительно, сбли­ жался с мировоззрением дворянских революционеров. Это по­ рождало на рубеже 1818—1819 гг. всё более отрицательное отношение к правительственному либерализму и возрастающую потребность действий, направленных на освобождение народа. К 1819 г. Вяземский «еще более уверился, что гостинные прения не что иное, как движение языка». 1 2 8 Вместе с тем та боязнь народа, которая составляла харак­ терный признак дворянской революционности, еще более резко проявлялась в дворянском либерализме 20-х гг. XIX в. Однако боязнь народа — это только одна сторона в декабристском от­ ношении к массе. По самой природе дворянской революционно­ сти отношение к народу включало противоречие между боязнью народной активности и все возрастающим на протяжении исто­ рии декабристского движения тяготением к народу. На разных этапах развития декабристской идеологии соотношение этих двух элементов менялось, причем второй неизменно усиливался за счет первого. Боязнь народа могла воплощаться в ррман- тическом противопоставлении гения толпе или в гедонистиче­ ских и аристократических идеях, возникших в конце XVIII в. как своеобразное барское вольтерьянство, или в каких-либо иных идеологических формах — сущность от этого не менялась. Стремление же опереться на народ приводило к росту влияния демократических идей, чаще всего — просветительских идей XVIII в. Одновременное и противоречивое, взаимно противоборствую­ щее сочетание этих тенденций и составляло качественное свое­ образие дворянской революционности. Пока присутствие демо­ кратических идей, чуждых классовым интересам дворянства, не ощутимо в теоретической программе будущих декабристов — дворянской революционности еще не существует; когда же де­ мократические идеи побеждают и совершается полный разрыв с классово-дворянскими элементами сознания — дворянской ре­ волюционности уже нет, перед нами переход к революционному демократизму. Вопрос отношения к народу и понимания природы народа является одним из наиболее тонких индикаторов для разграни­ чения дворянского либерализма и дворянской революционности 6а ранней стадии их развития. Необходимо при этом учитывать, что до известного времени оба явления еще связаны весьма тесно. Поэтому при разграничении их следует рассматривать те или иные отличающие их признаки не только в формах, свой- 1 2 7 Арзамасские протоколы, стр. 208. 1 2 8 Остафьевский архив, т. I, стр. 314. 59 ственных этому периоду, но и с учетом их грядущей историче­ ской судьбы. 1 2 9 То, что проблема народа, прежде мало волновавшая Вязем­ ского, выдвигается в 1818 г. в его сознании на первый план, сви­ детельствует об определенной эволюции взглядов. Вместе с тем. высказывания Г818 года говорят о весьма противоречивом отно­ шении к вопросу природы и значения народа. Вяземский испы­ тывает глубокое разочарование в надеждах на возможность про­ грессивной правительственной деятельности. Но он опасается и действий народа и поэтому вновь и вновь вынужден обращаться к правительству, которому, в сущности, уже не верит. Весьма интересно проследить, как изменяется постановка вопроса. Вначале в рассуждениях фигурируют два компонента: народ и правительство, причем вся инициатива передается последнему. Затем из понятия «народ» вычленяется «общественность», «об­ щественное мнение», которые противопоставляются правитель­ ству. Затем начинает расти интерес к самому народу, делаются первые попытки выделить в его облике те стороны, которые по­ зволили бы говорить о народности «либеральных» идей. Летом 1818 г. Вяземский пишет по поводу запрещения печат­ ных дебатов о крепостном праве: «... Признаюсь,,не удивляюсь мерам, принятым полициею. Детям не должно позволять играть ножами: научи их резать, что резать надобно, и тогда с богом. Пока правительство не разрешит: «То be or not to be» — до того времени не должно касаться иных предметов. Эти ä parte всего скучнее в театре и всего опаснее в политике. Для того-то правительство и должно идти всегда навстречу к общему мнению, а не дожидаться, чтобы оно раз­ бежалось и сшибло его с ног.» 1 3 0 В приведенной цитате «общее мнение» еще соединяется в сознании автора с той силой, энергия которой внушает опасе­ ния — с народом. В начале 1819 г. Вяземский побывал в Москве и Петербурге. Ход политических событий все больше раскрывал недвусмысленную реакционность правительственного курса. В Москве его неприятно поразила неподвижность общества бар­ ской, «бригадирской» столицы, казалось, замершей в привычках и мнениях екатерининской эпохи. «Что я здесь слышу за толки, что за вести! Как ругают мой «Петербург»! Как ругают «Теорию налогов»! Про меня говорят, что я писал эти стихи по высочай­ шему повелению и продал свою дворянскую душу за чин и за рескрипт.» 1 3 1 После нескольких лет разлуки Вяземский почув­ 1 2 9 Необходимо подчеркнуть, что для изучаемой эпохи вопрос отношения к народу гораздо более показателен в этом смысле, чем бунтарство во имя свободы личности. Последнее, порой даже выражаясь в очень резких фор­ мулировках, вплоть до призывов к насильственным действиям, все же укла­ дывается в рамки дворянского либерализма, если не сочетает требований свободы личности с интересом к положению народа или не рассматривает самую личность как часть народа, а противопоставляет эти два понятия. 1 3 0 Остафьевский архив, кн. I, стр. 105. 1 3 1 Там же, стр. 180. 60 ствовал себя в Москве Чацким. Он почти с ужасом записывает политические мнения московских сановников, их толки о книге Н. И. Тургенева. «Апраксин говорит, что он о налогах не имеет права, писать, потому, что он не отделенный сын. И я стал бы жить с этими людьми!» 1 3 2 Зато в Петербурге Вяземский попал в иную атмосферу. Ви­ димо, в это время он соприкоснулся более тесно с определен­ ными кругами Союза Благоденствие Есть основание полагать, что именно в этот приезд он познакомился с Ф. Глинкой. В одном из первых писем А. И. Тургеневу после возвращения из Петербурга в Варшаву он просит передать «поклон шайке неза­ висимых». 1 3 3 Особенно тесно сошелся Вяземский в это время с Пушкиным, бурно сближавшимся с декабристскими воззре­ ниями. Показательно, что именно в это время происходит вре­ менный разрыв между Пушкиным и Карамзиным. Видимо, в этот же приезд и Вяземский был настроен к Карамзину значи­ тельно более критически. Есть основания предполагать, что темой совместных бесед Карамзина, Пушкина и Вяземского, предшествовавших созда­ нию знаменитых пушкинских эпиграмм против Карамзина, была деятельность Радищева. 1 3 4 Возвращение Вяземского в феврале 1819 г. в Варшаву сов­ пало со значительным изменением его общественно-политиче­ ских воззрений. Существенные изменения наступают в самом основном во­ просе — отношения к народу. Правда, с одной стороны, народ по-прежнему предстает в облике толпы, не понимающей подвига великого человека. В этом контексте представления демократи­ ческого крыла просветителей XVIII в. о народе как высшем мо­ ральном и политическом авторитете 1 3 5 отвергаются с романтиче­ ских позиций: «Народ, всех дел людских и цель, и судия, То деспот с палицей, то с куклою дитя!» 1 3 6 Стихи эти взяты из аполога «Медведь», который Вяземский по­ слал А. И. Тургеневу в письме от 24-го июля 1819 г. А 15-го ав­ густа он процитировал Шамфора: «Сколько глупцов нужно на публику» и повторил с характерным пояснением: «Народ (то есть глупцы) всех наших дел и цель, и судия». 1 3 7 Но все-таки по­ 1 3 2 Там же, стр. 183. 1 3 3 Там же, стр. 198. 134 рассмотрению этой проблемы мы посвятили специальную работу: «К вопросу об устных источниках сведений Пушкина о Радищеве» (печа­ тается). 135 «Соборная народа власть есть власть первоначальная, а потому власть высшая», — писал А. Н. Радищев (Поли. собр. соч., т. III, М—Л ., Изд. АН СССР, 1952, стр. 10). ise п. А. Вяземский, Избранные стихотворения, М.—Л., Academia, 1935, стр. 412. 1 3 7 Остафьевский архив, т. I, стр. 29. 61 зиция Вяземского не осталась неизменной. В том же самом письме он говорит о народе с иными политическими интона­ циями. Там, где народ противопоставляется не личности, а вла­ сти, царям, Вяземский переходит к терминологии и понятиям, идущим от просветителей. Говоря о том, что европейские мо­ нархи обманули народы, поднятые ими на борьбу с Наполеоном, он пишет: «Старые уловки! Огонь зажигали, чтобы сжечь дом соседа и обещали ему, чтобы более воспламенить, не тушить, а дать разгуляться по всей улице. Дом соседа сгорел, месть удовлетворена, огня уже не надобно: ну задувать его! Нет, господа порфирородные гасилы, погодите! Помните свое слово и не ругайтесь огню, и не очень спорьте с ним; огонь вам этот глаза слепит и жжет; вам хотелось бы спать, а он трещит; вам хотелось бы одним сидеть при огне, а народ засадить впотьмах, а теперь и народу становится светло. Что же делать! Зато народ вытащил вас на плечах. Так и быть, уступите ему немного: он теперь требует только необходимого; раздразните вы его, и ста­ нет он требовать лишнего и кончит тем, что силою возьмет». 1 3 9 Не следует удивляться тому, что Вяземский сам страшится народной инициативы и пугает ею правительство. От этой черты мировоззрения нельзя было освободиться в рамках дворянского либерализма, а — до конца — и дворянской революционности. Отметим новое в этой позиции. Дело не только в том, что в столкновении народов и царей симпатии Вяземского на сто­ роне народов. Важнее другое: основным конфликтом эпохи обь- является не столкновение свободолюбивой личности с деспотиз­ мом, а борьба властей и народов. В этом нельзя не видеть уси­ ления влияния демократических идей и шага от дворянского либерализма к дворянской революционности. Потребность личной независимости, как формы проявления свободы человека, у Вяземского не слабеет. Однако теперь она все больше сочетается с вниманием к положению народа. Кре­ постное право с каждым днем все более привлекает внимание Вяземского и к концу 1819 г. становится для него основной проб­ лемой современности. Не только в первые годы творчества, но и еще в 1816—1817 гг. деревня в поэзии Вяземского неизменно вы­ ступала как край обилия и благодати, счастливое прибежище от суеты»города и деспотизма вельмож. В этом смысле чрезвычайно характерно стихотворение «Деревня» (1817). Стихотворение окрашено в тона яркого свободолюбия. Лич­ ная независимость — высшее благо. Рабство понимается, как зависимость моего «я» от деспотической воли других людей. 1 4 0 1 3 9 Там же. но Это чисто карамзинское толкование понятия рабства не только пол­ ностью игнорировало существование крепостного права, но и политическую свободу, по сути дела, заменяло личной независимостью. Поэтому политиче­ ский либерализм 1810—20-х гг., гранича слева с декабризмом, справа же не мог отделить себя от барского фрондерства. Чрезвычайно показательно письмо Вяземского, писанное в апреле 1819 г.: «Для меня секира самовластия ни­ чего: она действует на площади народной, и для того у нас нет жизни на­ родной, общественной; самые государственные люди живут жизнью при- 62 «О независимость! Небес первейший дар! Храни в груди моей твой мужественный жар. О пламенник души: к изящному вожатый! Безропотно снесу даров судьбы утраты, Но, разлучась с тобой, остыну к жизни я.. Рабу ли дорожить наследством бытия? Пороков жизни раб, корысти ль раб послушный, Раб светских прихотей, иль страсти малодушной, Равно унизил муж свой промысл на земле». 1 4 1 Резко сатирически изображаемому обществу противопостав­ ляется идеал свободной жизни в деревне. Деревенская жизнь трактуется в духе горацианской поэзии покоя, личной независи­ мости и собственного достоинства. Политическое угнетение — это унижение («... царь земли, как червь, смиренно нижет дол»), свобода — независимость. Подобную трактовку понятий «сво­ бода» и «рабство» мы встречаем и в лицейском варианте пуш­ кинского послания «К Лицинию» (1815 г.). Первоначально у Пушкина мудрец Дамет бежит от людского общества в пустыню, где надеется найти личную независимость; в позднейшем варианте — это свободолюбец, эмигрирующий из страны деспотизма. «Дамет! куда, скажи, в одежде столь убогой Средь Рима пышного бредешь своей дорогой?» «Куда? Не знаю сам. Пустыни я ищу, Среди разврата жить уж боле не хочу; Япетовых друзей пороки, злобу вижу, Навек оставлю Рим: я людства ненавижу» 1 4 2 (1815). «Куда ты, наш мудрец, друг истины, Дамет!» — «Куда: не знаю сам; давно молчу и вижу; Навек оставлю Рим: я рабство ненавижу» 1 4 3 (В тетради Н. В. Всеволожского, 1819 г.). «Где все на откупе: законы, правота, И жены, и мужья, и честь, и красота» ... (1815). «Где все продажное: законы, правота, И консул, и трибун, и честь, и красота» (1819). В 1815 г. убежищем от «народного волненья» мыслится де­ ревня, рисуемая идиллически: дворной; но бесят меня эти булавки самовластия, преследующие нас в самых убежищах, где думаем мы укрыться от железной руки правительства, бесит меня эта мелочная попечительность его, которая с глаз меня не спускает ни в кабинете моем, ни за столом приятельским. Я понимаю, что можно привык­ нуть к мечу, висящему над головою вечно, но вечно сидеть на иглах невоз­ можно, или чорт знает, что надобно иметь за ж ..., хуже и бесчувственнее всякой души. Иногда у меня кровь кипит от этих булавок, как в самоваре». h i п . А . В я з е м с к и й , И з б р а н н ы е с т и х о т в о р е н и я , М . — Л . , A c a d e m i a , 1935, стр. 124. 1 4 2 Пушкин, Полн. собр. соч., т. 1, стр. 112. из у а м ж е > т п, кн. 1, стр. 12. Курсив в обоих случаях и далее — мой - Ю. Л. 63 «В деревню пренесем отеческих пенатов; В тенистой рощице, на берегу морском, Найти нетрудно нам красивый, светлый дом». 1 4 4 Характерно, что в 1819 г. Пушкин почувствовал потребность ослабить идиллический колорит и заменил «тенистые рощицы» на «древние рощи». Сравнение редакций позволяет установить не только бросаю­ щееся в глаза нарастание революционных настроений — ме­ няется само качество протеста. В редакции 1815 г. речь идет только о личной независимости — к 1819 г. личность нуждается в политических правах, а затем возникает вопрос о социальных правах народа. Деревня перестала рисоваться свободным убе­ жищем — она предстала как царство трагических общественных противоречий. Разница в качестве понимания свободы (свобода для личности — свобода для народа) и определила отличие изображения деревни в послании «К Лицинию» и в «Деревне». Как мы видели, идиллическое изображение сельской жизни не всегда было связано с реакционной помещичьей точкой зре­ ния; в данном случае оно отражало определенный этап развития прогрессивно-дворянской мысли начала XIX в. 1 4 5 Герой стихо­ творения Вяземского «Деревня», как и пушкинского «К Лици­ нию», уходит из «развратного» города, исполненный жажды сво­ боды и ненависти к низкопоклонству. Его идеалом делается ин­ дивидуалистически толкуемый «Руссо, враг общества и человека друг». 1 4 6 Речь идет, конечно, не о консервативно-помещичьем истолковании Руссо как проповедника сельских идиллий. Руссо, для Вяземского, — писатель-борец: «В руке твоей перо — сраженья острый меч». 1 4 7 * Однако сочинения Руссо воспринимаются сквозь призму роман­ тических представлений. Деревня изображается как царство свободы: «Здесь нет цепей, здесь нет господства суеты». 1 4 8 Деревня — «область свободы». Такой же рисуется она в «Утре на Волге» (1816—1817). Автор говорит здесь о крестьянине с сочувствием, но склонен подчерки­ вать в его существовании покой, чистую совесть, выгоды трудо­ вой жизни: 1 4 4 Пушкин, Поли. собр. соч., т. I, стр. 112. 1 4 5 Идеализация сельской жизни возможна была в те годы и с другой, недворянской позиции. См. в моей статье «Мерзляков как поэт», в кн. А. Ф. Мерзляков, Избр. стихотворения, JI., Советский писатель, 1955, стр. 45. 1 4 0 П. А. Вяземский, Избранные стихотворения, М.—JI., Academia, 1935, стр. 127. 1 4 7 Там же. 1 4 8 Там же, стр. 123. 64 «Природы сын трудолюбивый, Сын непорочной тишины, Вверяет пахарь недрам нивы Богатства будущей весны». 1 4 8 Ему противопоставляется «Беглец природы, раб пристрастья. Постыдный данник суеты». 1 4 9 В 1818 году Вяземский, как мы видели, проделал большую политическую эволюцию. Его свободолюбие оформилось, поли­ тические воззрения получили определенность. По своим воззре­ ниям он — конституционалист. Критика деспотизма делается не только острее, но и политически конкретнее. Все это отразилось в стихотворении «Петербург». Вместе с общим изменением взгля­ дов в новом освещении предстал и крестьянин: «Несчастный раб земли, отторгнутый от братий». 1 5 0 Слово «раб» заполнилось новым, социальным содержанием. Однако крепостное право еще не стоит в центре внимания Вя­ земского — в обширном, насыщенном политическим материа­ лом стихотворении в 138 стихов он посвятил ему лишь две строки. Показательно, что в 1819 г., переделывая стихотворение, автор изменил и расширил именно эту часть. В письме А. И. Тур­ геневу читаем: «Теперь сижу над своим «Петербургом». Вот что я говорю о свободе земледельца, вместо двух сухих стихов прежних: С чела оратая сотрется пот неволи, Природы старший сын, ближайший братьев друг, Свободно проведет в полях наследный плуг, И светлых нив простор, приют свободы мирной, Не будет для него темницею обширной». 1 5 1 Теперь изображение сельской жизни совпадает по концепции с «Деревней» Пушкина. Вяземский сам выразил сущность но­ вого изображения деревни: «Нельзя ничего вообразить ужаснее. Поля почитаются святилищем свободы: теснимый в обществе идет к ним расходиться; земледелец наш именно тут и находит неволю. Противоположность разительная!» 1 5 2 Новые воззрения Вяземского привели к изменению литера­ турных симпатий. В поле внимания писателя появляется новое имя — Радищев. В 1819 г. в Петербурге Вяземский беседует о Радищеве с Пушкиным и Карамзиным. Еще в конце 1818 г. он заинтересовался творчеством Радищева и начал собирать мате­ 1 4 8 Там же, стр. 120. 1 4 9 Там же, стр. 121. 1 5 0 Там же, стр. 141. 1 5 1 Остафьевский архив, т. I, стр. 277—278. 1 5 2 Там же, стр. 278. 5 Славянская филология 65 риалы, надеясь посвятить автору «Путешествия» специальный биографический очерк. В письме Воейкову от 2/14 ноября 1818 г. из Варшавы он писал: «В переписке ли ты с Радищевым? Мне помнится, что ты ему хороший приятель. У меня рука чешется кое-что написать о его отце. Нельзя ли вы­ просить материалов и списка знаменитого «Путешествия» и оды? Сочинения его у Бекетова напечатанные — со мною, но нет ли чего-нибудь неизданного, а более всего известия о жизни и пребывании его в Сибири? Этот кусок очень мне по вкусу, слюнки текут, не худо бы и тебе запрятать его в свою поэму. < ... > У нас обыкновенно человек невидим за писателем. В Ради­ щеве напротив: писатель приходится по плечу, а человек его головою выше. О таких людях приятно писать, потому, что мыслить можно» 1 5 3. В 1820 г. Вяземский назвал Радищева в своем «Послании, к М. Т. Каченовскому»: «От Кяхты до Афин, от Лужников до Рима Вражда к достоинству была непримирима, Она в позор желез от почестей двора Свергает Миниха, сподвижника Петра, И, обольщая ум Екатерины пылкой, Радищева она казнит почетной ссылкой». И если упоминание Афин и Рима — литературная условность, то Лужники и Кяхта имели вполне конкретный смысл. Первое напоминало о Каченовском как враге просвещения, второе — о судьбе ссыльного Радищева (Радищев в Илимске написал «Письмо о китайском торге», посвященное экономическому зна­ чению Кяхты). Имя Радищева, видимо, вспоминалось в варшавском кружке Вяземского. По крайней мере, один из членов этого кружка, Фовицкий, в разборе стихотворения «Негодование» писал Вязем­ скому: «Волос дыбом становится! Смотрите, не забывайте Ради­ щева!» 1 5 4 Не следует забывать, конечно, что борьба с крепо­ стным правом понимается Вяземским не в духе Радищева. Ему гораздо ближе легальная сторона деятельности членов Союза Благоденствия по пропаганде антикрепостнических идей и орга­ низации общественного протеста против крепостничества. Это проявилось в его участии в деле освобождения крепостного поэта Сибирякова. Узнав о деле Сибирякова, Вяземский с большой горячностью принял в нем участие. Он вошел в сношение с Ф. Глинкой и Н. Тургеневым — организаторами выкупа. Совершенно в духе своих соратников по этому делу, он хотел не только выкупить крепостного интеллигента, но и сделать его историю достоянием общественности, предать Маслова — помещика Сибирякова, за­ просившего непомерно высокий выкуп, — «костру общего мне­ ния». 1 5 5 За кампанией вокруг дела Сибирякова, в которую были 1 5 3 ЦГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр. 1234, лл. 4—4 об. 1 5 4 Там же, ед. хр. 2951, л. 40. 1 5 5 Остафьевский архив, т. I, стр. 289. 66 вовлечены Ф. Глинка, Н. и^Д. Тургеневы, Вяземский, Пушкин, чувствуется рука Союза Благоденствия. , : > 6 Ф. Глинка и Вязем­ ский написали по этому случаю стихи, Пушкин порывался сде­ лать то же, но жаловался, что Вяземский «отнял у него такой богатый сюжет». Стихотворение Вяземского вызвало одобрение Н. Тургенева. Среди действий Вяземского по практической борьбе с крепо­ стничеством не последнее место занимает попытка организации общества для гласного обсуждения путей ликвидации крепост­ ного права. Значение Вяземского как инициатора подачи про­ шения царю и фактическая сторона истории этой попытки была рассмотрена Н. К. Кульманом. 1 5 7 Однако общее истолкование этого эпизода в указанной статье явно ложное, вытекающее из общей либеральной позиции автора. Для него весь конфликт — столкновение «юной политической мысли и пылкого обществен­ ного чувства» маленькой группы идеалистов, мечтавших уничто­ жить рабство, с «мировоззрением, воспитанным вековым укла­ дом русской жизни». 1 5 8 Между тем, ясно, что эпизод 1820 г. связан гораздо* более органично с развитием политической борьбы в России тех лет. Здесь Вяземский снова соединил свое имя с той широкой и раз- < посторонней программой пропаганды в обществе и давления на правительство, которая осуществлялась Союзом Благоденствия. Фактическая сторона дела рисуется так: мысль об организа­ ции общества, которое могло бы взять на себя инициативу об­ суждения крестьянской реформы, пришла Вяземскому, видимо, еще осенью 1818 г. Тогда же возникла идея комитета, с уча­ стием «особ либеральных и библейских» 1 5 Э. Показательно, что завершить освобождение Вяземский предполагал через 10 лет, то есть, приблизительно, в те же сроки, что и Н. Тургенев, рас­ считывавший в 1816 г. закончить раскрепощение через 15 лет. Письмо Вяземского к Карамзину с изложением его первона­ чальной идеи до нас не дошло, и содержание его нам известно лишь по ответу Карамзина. В эту пору Вяземский, по всей ви­ димости, рассчитывал на поддержку Карамзина. Последний заявил, что «готов следовать хорошему примеру, если овцы будут целы и волки сыты». 1 6 0 Однако Вяземскому нужно было не пассивное сочувствие, а имя, которое придало бы идее вес в глазах правительства и общества. Подвигнуть на это Карамзина не удалось. Еще по 1 5 6 См. В. Б а з а н о в, Вольное общество любителей российской словес­ ности, Петрозаводск, 1949, стр. 112—113. 157 См. Н. К. Кульман, Из истории общественного движения в России в царствование императора Александра I, Спб., 1908. 1 5 8 Там же, стр. 22—23. 1 5 9 Письма Н. М. Карамзина к князю П. А. Вяземскому, Спб., 1897, стр 65. 1 6 0 Там же. 67 поводу Сибирякова у А. И. Тургенева и Вяземского произошли знаменательные разногласия. — Вяземский хотел придать делу общий смысл и превратить его в обсуждение вопроса крепост­ ничества вообще. А. И. Тургенев возражал, считая, что инициа­ тива в подобном действии должна принадлежать правительству. Однако, Вяземский с ним не согласился, считая, что правитель­ ство может быть исполнителем освобождения, однако, инициа­ тором его должна стать передовая общественность. «Отвечаю на твой запрос: конечно, нам открывать такого рода прения. Действовать должно нравственной, а не физической силе; а с которой стороны у нас сила нравственная?» 1 6 1 В новую стадию дело вступило после пребывания проездом в Варшаве С. И. Тургенева. Встретив поддержку со стороны младшего Тургенева, Вяземский начал действовать. Первым его шагом было намерение привлечь к участию Н. Тургенева и М. Орлова. М. Орлову Вяземский писал: «Я долго думал о сред­ ствах, нам предстоящих, врезать след жизни нашей на этой земле упорной и нам сопротивляющейся, и нашел однако: за­ няться' теоретическим образом задачею уничтожения рабства. Составить общество, в коем запрос сей разберется со всех сто­ рон и в пользу всех мнений (разумеется, истина будет на нашей стороне), после того <\ . .]> пустить его в ход». 1 6 2 Письмо к Н. И. Тургеневу говорит о полном единодушии Н. Тургенев и Вяземский предстают перед нами как единомыш­ ленники. Они «повстречались» «на дороге, которая ведет к ве­ ликой мечте — освобождению крестьян». «Прекрасно будет для нас, если мы призваны быть путеводителями к обетованному брегу великого народа!» 1 6 3 Таким образом, перед нами — характерная картина. Идея Вяземского не встретила поддержки со стороны его старых дру­ зей — карамзинистов. Разумеется, ни Карамзин, ни А. И. Тур­ генев, ни В. А. Жуковский, отпустивший на волю в 1818 г. своих крестьян, не были настолько чужды духу времени, чтобы в 1818—20 гг. возражать против освобождения. Возникновение тайного движения мощно революционизировало общество. Отра­ женный свет этого падал и на них в те годы. Однако первая же попытка привлечь их к активной общественной деятельности об­ наружила глубокую общественную пассивность карамзинистов. В лучшем случае можно было рассчитывать на их поддержку при удаче дела. Зато как только Вяземский нащупал связь с деятелями тайного общества, у идеи мгновенно появились не только энтузиастические сторонники, но и практические защит­ 1 6 1 Остафьевский архив, т. I, стр. 310. Курсив здесь и дальше - П. А. Вяземского. 1 6 2 Литературное наследство, т. 60, кн. I, стр. 25. 1 6 3 Архив братьев Тургеневых, вып. 6, Переписка Александра Ивановича Тургенева с Петром Андреевичем Вяземским, т. I, 1814—1833, Птг., 1921, стр. 4. 68 ники. Дело получило ход. Попытку Вяземского — Н. Турге­ нева в 1820 г. нельзя рассматривать изолированно от всей цепи мероприятий Союза Благоденствия по пропаганде идеи осво­ бождения и широкому давлению на правительство с целью вырвать крестьянскую волю. Пока Н. Тургенев в Петербурге работал над текстом обра­ щения к царю, Вяземский в Варшаве написал программу дейст­ вий комитета. Программа была составлена в форме письма к А. И. Тургеневу и поэтому позднее опубликована во втором томе Остафьевского архива. Однако значение документа шире — он использовался как пропагандистский материал. С пропу­ ском всего, касающегося лично до А. И. Тургенева, оно перепи­ сывалось для распространения. 1 6 4 Политическая позиция Вяземского в этом документе очень ясна. Он исходит из убеждения в том, что крепостное право должнЬ быть уничтожено: «Рабство — на теле государства Рос­ сийского нарост; не закидывая взоров в даль, положим за истину, что нарост этот подлежит срезанию». 1 6 5 Можно пола­ гать, что безземельное освобождение не удовлетворяло Вязем­ ского. Говоря об условиях освобождения в Польше, он писал Н. И. Тургеневу: «Здешние меры послужат нам скорее остере- гательными маяками, чем путеводительными знаками». 1 6 6 Самым сложным был вопрос о том, кто выступит инициато­ ром освобождения. Вяземский боится народной революции: «Хотите ли ждать, чтобы бородачи топором разрубили этот узел? И на нашем веку, может быть, праздник этот сбудется. Рабство — одна революционная стихия, которую имеем в Рос­ сии. Уничтожив его, уничтожим всякие предбудущие за­ мыслы». 1 6 7 Вместе с тем, нет доверия и правительству. Слабые надежды на прогрессивные намерения власти давно уже исчезли. Теперь речь идет о том, чтобы дворянская общественность выну­ дила правительство действовать: «Правительство не дает ни ответа, ни привета». И далее: «Правительство наше играет всегда в молчанку». 1 6 8 Среди прочих тактических приемов Союза Благоденствия имели место и попытки воздействовать на видных военных и го­ сударственных деятелей. Фрондирующие вельможи окружались участниками тайных обществ, которые вступали с ними в близкие дружеские отношения и, оставаясь в тени, исподволь руководили их действиями на политической арене. Видные государственные деятели (такие, как, например, Милорадович в Петербурге, Реп­ нин в Полтаве) оказывались нд положении ведомых, скрытые 1 6 4 См. подобную копию в Рукописном собрании ИРЛИ, Архив бр. Тур­ геневых, 2422. , 1 6 5 Остафьевский архив, т. II, стр. 16. 1 6 6 Архив бр. Тургеневых, вып. 6, стр. 4. 167 Остафьевский архив, т. II, стр. 16. 1 6 8 Там же, стр. 15—16. 69 же пружины их общественных действий оставались за кули­ сами. Тем более любопытно, что в обществе, организованном в 1820 г. для давления на правительство с целью освобождения крестьян, Вяземский не оказался в числе «вельмож», чьими руками хотели осуществить, вполне в духе Союза Благоденст­ вия, давление на царя, а, вместе с членом Союза Благоденствия Н. Тургеневым, выполнял роль скрытого за кулисами инициа­ тора. Сущность подобного тактического приема для Вяземского не была секретом. Он писал Н. Тургеневу: «В России, при те­ перешнем положении, одно средство пустить в ход эту мысль, завербовать несколько высокопревосходительств и разноцвет­ ных чупятовых; нам, молокососам, можно все поставить вверх дном скорее, чем где-нибудь, но языком умеренности и рассуди­ тельности ничего путного не сделаем». 1 6 9 В приведенной цитате показательно четкое разграничение тактических средств: там, где речь идет о действиях в обще­ стве — необходимы «молокососы» вроде Вяземского и Турге­ нева, тогда же, когда речь идет о давлении на правительство — необходимы «чупятовы». Характерно и то, как настойчиво отгораживал Вяземский себя от аристократии (хотя и по рождению, и по связям, и по состоянию ему, конечно, «естественнее» было бы находиться в компании придворных вельмож, чем «мятежного драгомана», — по характеристике Пушкина, — Н. И. Тургенева). Он писал: «В собирательном смысле я, кажется, знаю наших вельмож; в расчете личном хвастаюсь тем, что почти никого не знаю». 1 7 0 В научной литературе встречается утверждение, что подбор вельмож в обществе 1820 г. был случайным.. С этим согласиться нельзя: кандидатуры, видимо, отбирались довольно тщательно. А. С. Меншиков был лицом, в равной степени известным и Н. Тургеневу, и Вяземскому. Он был членом Ордена Русских Рыцарей. После окончания наполеоновских войн в Дрездене он входил в кружок М. Н. Новикова и С. Тургенева. На это указывает место из письма Н. Тургенева Сергею Ивановичу: «Приехавший сюда к<^нязь^> Меншиков сказывал нам, что ви­ дел тебя в Дрездене. Он был там принят в си». 1 7 1 Есть и дру­ гие свидетельства участия Меншикова в дрезденской ложе. 1 7 2 Между тем, мастером этой ложи был М. Н. Новиков. К этому времени, видимо, восходят истоки сближения Меншикова с Ор­ деном Русских Рыцарей. Показательно, что заграничные связи С. Тургенева также переплетаются с этой группой. Вяземский, видимо, познакомился с Меншиковым в 1818 г., когда последний приезжал флигель-адъютантом в свите царя 1 6 9 Архив бр. Тургеневых, вып. 6, стр. 4. 1 7 0 Там же. 1 7 1 Декабрист Н. И. Тургенев, Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 273. 1 7 2 Русская старина, 1907, кн. VI, стр. 665. 70 в Варшаву. Вяземский выделил его из числа царедворцев, счи­ тая всех прочих спутников царя отмеченными печатью ничто­ жества. Не был случайным лицом в обществе и М. С. Воронцов: С. И. Тургенев сблизился с ним во время своего пребывания в Мобеже. Через М. С. Воронцова С. Тургенев осуществлял свою работу по заведению в заграничном корпусе ланкастер­ ских школ, по уничтожению телесных наказаний. Дневник С. Тургенева показывает, что он рассматривал, явно не без сочувствия Воронцова, заграничный корпус как опытное поле для преобразований, которые потом распространятся на всю русскую армию. 1 7 3 Заручившись такой поддержкой во вновь организуемом об­ ществе, Вяземский и Н. Тургенев могли, казалось, рассчитывать на успех. 1 7 4 Однако, реальный ход событий не оправдал их надежд. До­ кументы, имеющиеся в распоряжении исследователя, не позво­ ляют представить все детали борьбы вокруг коллективного тре­ бования группы видных вельмож открыть прения по вопросу о ликвидации крепостной зависимости. Н. К. Кульман доказы­ вал, что В. Н. Каразин не имел к этому проекту никакого от­ ношения, замышляя в то же время какой-то другой обществен­ ный комитет. Однако с полным основанием В. Г. Б азанов оспо­ рил это утверждение. Действительно, материалы, хранящиеся в ЦГИАЛ, неопровержимо доказывают, что на первых порах Ка- разину удалось втереться в доверие к Вяземскому, Воронцову и Меншикову. Видимо, первоначальное знакомство Вяземского и Воронцова состоялось при посредстве Каразина. 1 7 5 На это 1 7 3 «Надобны опыты — испытуйте, делайте опыты в управлении — в Варшаве, в армии — в корпусе во Франции» (Рукоп. собр. ИРЛИ, Архив бр. Тургеневых, 25, л. 66.) 1 7 4 Н. И. Тургенев писал 11 мая 1820 г.: «На сих днях и я был у гр<афа> Воронцова, и он мне чрезвычайно понравился и потому уже, что понимает и чувствует вещи так, как должно. Жаль, что он не долго здесь пробудет. Он мог бы быть начинщиком улучшения участи крестьян. И теперь главная надежда на него. К тому же с ним одним можно говорить здесь об этом, так чтобы обе стороны понимали друг друга. Что касается до других, то им надобно еще толковать и доказывать, что рабство несправедливо и что крестьяне не могут вечно оставаться крепостными» (Декабрист Н. И. Тургенев, Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 302). Этим, отчасти, объясняется то, что позже, в момент своего столкновения с Воронцовым, Пушкин встретил упорное непонимание и неодобрение со стороны друзей Тургеневых и Вяземского. После неудачи коллективного прошения Воронцов и Меншиков высту­ пили с новой «либеральной» инициативой: они организовали между Петер­ бургом и Москвой сообщение дилижансом. Цель была, конечно, не коммерче­ ская. Дилижанс должен был «сближать сословия» и приучать к практиче­ скому усвоению.«европейских» идей. Н. Тургенев поехал дилижансом в 1821 г. на съезд Союза Благоденствия. 1 7 5 Каразин был заинтересован в том, чтобы предстать перед Вя­ земским «нужным» и «осведомленным» человеком. В сущности же его по­ средничество было излишне: Вяземский вполне мог познакомиться с Ворон- 7 1 указывает копия с записки Вяземского, сохранившаяся в бу­ магах Каразина (вернее, в копиях с них, снятых при аресте по­ следнего): «За большую честь себе поставлю быть знакому г-<рафу> М<ихаилу> С<^еменовичу>; насчет отличных ка­ честв уже давно предуведомлен. Желал бы, чтобы его сиятель­ ство позволил мне его предуведомить и если можете, то наиубе- дительнейше прошу Вас взять меня с собою, испрося наперед позволение от графа». 1 7 6 Вяземский вполне доверялся Каразину и посвящал его в свои сокровенные проекты. Так, в архиве Ка­ разина хранилось письмо Вяземского Александру I, приложен­ ное при предназначавшемся для вручения царю труде «Теория закона». Возможно, передача состоялась во время свидания Вяземского с царем тогда же, весной 1820-го года, в Елагинском дворце. Однако, текст этого труда нам неизвестен. Вряд ли можно предположить, чтобы Вяземский так называл Государ­ ственную уставную грамоту. 1 7 7 Однако скоро Каразин начал возбуждать подозрения. Веро­ ятно, прав В. Г. Базанов, предположивший, что предупреждение могло исходить от Ф. Глинки. По крайней мере, уже к концу мая от Каразина явно стараются избавиться. 25 мая 1§20 г. порвал с Каразиным Воронцов, мотивировав свои действия не­ согласием с каразинским пониманием целей общества: «Вы хотите: 1) Учредить общество и управляющий комитет оного, я же полагаю, что ни общества, ни комитета тут не нужно. 2) Вы желаете заняться более положением правил в управлении кре­ стьян и в управлении их повинностей, а об освобождении от рабства и не говорите как разве самым тайным и отдаленным образом. Я же полагаю, что не нужно и не стоит того заниматься другим, как изысканием способов к до­ стижению сего предмета, что тайным образом делать нельзя и ненужно». 1 7 8 4 июня письменно порвал с Каразиным и Меншиков. 1 7 9 Однако эти попытки избавиться от правительственного со­ глядатая внутри только что возникшего общества были уже за­ поздалыми — 1 июня Н. Тургенев зафиксировал в дневнике отказ Васильчикова от участия в подписке. Новая подписка также не дала ощутимых результатов. новым через Тургеневых, именно в эту пору очень сблизившихся с бывшим начальником их младшего брата (см. Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, стр. 302—308). 1 7 6 ЦГИАЛ, Ф. 1409, on. I, ед. хр. 3249. лл. 6 об—7. 1 7 7 Текст записки таков (дошла в копии): «Государству закон, что ко­ раблю компас, которого не прикасается кормчий, но по нем надежно и спо­ койно направляет плавание свое к общему благополучию, которого ни кро­ вавые подвиги полководцев, ни любостяжательные вымыслы министров, ни суетные прения парламентов доставить не могут; а может даровать народам своим единая монарха праведная воля. Сей спасательной воле вашего вели­ чества повергает следующую при сем «Теорию закона», на которой основано государственное управление с глубочайшим благоговением» (ЦГИАЛ, Ф. 1409, on. 1 ед. хр. 3250, л. 19). 7 7 8 ЦГИАЛ, Ф. 1409, on. 1, ед. хр. 3246, лл. 16—16 об. 1 7 9 ЦГИАЛ, Ф. 1409, on. 1, ед. хр. 3246, лл. 2—3. 72 Вяземский получил наглядный урок иллюзорности надежд на тактику давления на правительство. Это были те же ил­ люзии, изживание которых происходило в начале 20-х гг у большинства членов Союза Благоденствия. «Злоупотребления режутся на меди, а добрые замыслы пишутся на песке», 1 8 0 — горько резюмировал он в письме к С. И. Тургеневу итоги своих петербургских попыток. Лето и осень 1820 г. — время быстрой радикализации воз­ зрений Вяземского. Если он и прежде считал, что интересы пра­ вительств и народов различны, то теперь он убеждается в их противоположности. Если еще недавно, следуя теориям Бенжа- мена Констана и наблюдая балансирование французского ко­ роля между ультрароялистами и левыми группировками, Вязем­ ский был склонен считать власть монархов нейтральной силой, на которую порой можно и опереться в борьбе с реакцией, то теперь для него именно монархи возглавляют реакционный ла­ герь. Характеризуя отношения правительства и передовой об­ щественности, которые еще несколько месяцев назад рисовались как соотношение ведомого, исподволь направляемого и тайных пружин его движения, Вяземский пишет в сентябре 1820 г.: «Нет общего языка. Мы их считаем дураками, они нас головорезами, и все тронулось с места, все взволновано. Например, я уверен, что не испо­ ведание государя в политическом отношении одержит господство в Ев­ ропе <С . .> Вот в чем дело: принимать ли обстоятельства (речь идет о ре­ волюционном подъеме 1820 г. — Ю. Л.) за стихию, против которой бороться нельзя, или за случайное поветрие? Я в них вижу стихию и готов сказать: «Умейте плавать, умейте летать, умейте обжигаться, или вы погибнете». Они говорят: «Это случай» и кидаются затыкать, тушить и запруживать. И все будут в дураках, помяни мое слово». 1 8 1 Разумеется, не только, и, вероятно, не столько эпизод с не­ удачным обращением к царю был причиной изменения взглядов Вяземского. Весна- лето- осень 1820 г. — время общей радика­ лизации политических настроений в передовой части русского общества. Это 'проявилось не только в переходе Союза Благо­ денствия к республиканским установкам, 1 8 2 но и в изменении настроений кругов, составлявших периферию Союза Благоден­ ствия. Подъем тираноборческих настроений пережили в это время Чаадаев и Дельвиг, резко изменилась политическая ори­ ентация Пушкина. 1 8 3 18° Остафьевский архив, т. И, стр. 40. 1 8 1 Остафьевский архив, т. II, стр. 59. 1 8 2 Подробный анализ см.: М. В. Н е ч к и н а. Движение декабристов, М., Изд, АН СССР, 1955, т. I, глава VII. Здесь же дан обзор исторических причин, обусловивших общественные настроения 1820 г. Во избежание повто­ рений, отсылаем читателя к указанному исследованию. 183 Нам представляется сомнительной традиционная датировка «Сказок» (Ыоё1) 1818 г. Внимательное изучение общественных настроений 1818 г. исключает возможность столь резкого осуждения варшавской речи царя. Вместе с тем, международный курс Александра I в 1818 г. можно было счи­ тать нереалистичным, но называть царя пособником реакционной Австрии 73 События 1820 г., революция в Неаполе, Испании, Португа­ лии не только повлияли на решение Вяземским общих полити­ ческих вопросов, но и заставили его пересмотреть свое отноше­ ние к тактике борьбы с реакцией. Устойчивая черта тактической позиции Вяземского состояла в боязни и реакции, и народа одновременно. Это заставляло его не доверять правительству, и, в то же самое время, он не мог допустить исторического прогресса, развивающегося мимо пра­ вителей, через их головы и вопреки их намерениям, т. е. рево­ люционным путем. К исходу 1819 г. он убедился, что передовой общественности необходимо избрать или союз с народом, или союз с властью, и в горьком недоумении остановился перед этой дилеммой. В начале 1820 г. он пиЬал С. И. Тургеневу: «Я не меньше опа­ саюсь министерских ножниц, которые часто режут вкривь и вкось, чем топора черни, который всегда бьет слишком сильно». 1 8 4 До определенного времени еще можно было надеяться на некий прогрессивный, но не революционный путь развития. «Ре- волюционисты должны падать, либералисты устоять», 1 8 5 — сформулировал он эту мысль в середине 1819 г. Однако, отношение к революции в сознании прогрессивного либерала конца 1810-х гг. не ограничивалось прямолинейным отрицанием. В гораздо большей степени, чем декабристы, боясь народной инициативы, он вместе с тем признавал ее полезные стороны, постоянно возвращался к ней в своих мыслях, и, чем более тускнела вера в правительство, тем более упорными де­ лались поиски таких форм революционного взрыва, которые не напоминали бы крестьянский топор «пугачевщины». Уже в 1818 г. Вяземский выразил то отношение к француз­ ской революции, которое было характерно для Бенжамена Кон- стана и других французских «либералов» тех лет: революция не оправдывается — особенно в своей якобинской стадии — но плоды революции благи. Уничтожение феодализма и демокра­ тические свободы вошли после нее в сознание и историю фран­ цузов как непреложные истины. «Либералисты» XIX в., не при­ нимая революции, призваны пожать ее плоды. «Да здравствует XIX-ый век, несмотря на все, что о нем говорят! И именно сан­ было еще невозможно. Более того, в ту пору русский император был на меж­ дународных конгрессах единственным монархом, старавшимся сохранить в качестве дипломатического принципа не лишенную туманного либерализма доктрину 1815 г. Капитуляция перед Меттернихом произошла в Троппау-Лайбахе. Она же была временем окончательного падения авторитета Александра I и воз­ рождения идеи его убийства в кругах тайных обществ. После конгресса 1820 г. Александра I действительно можно было назвать клевретом Австрии и Пруссии («прусский и австрийский я сшил себе мундир»). 1 8 4 Архив бр. Тургеневых, вып. 6, стр. 3. Подлинник по-французски. 185 Остафьевский архив, т. I, стр. 274. 74 кюлотам мы обязаны нашими широкими панталонами. Прокли­ нать французскую революцию в настоящее время — это про­ клинать в Египте разливы Нила. Бесспорно, те, кто находился на берегу, по меньшей мере, порядком промочили ноги, но что за богатая жатва для тех, кто явился впоследствии». 1 8 6 В этом колебании между признанием и боязнью — специ­ фика позиции Вяземского. Однако интерес к революции (в исто­ рическом и политическом смысле) все время растет. И в 1819 г. — в то самое время, когда, как мы видели, обнаружи­ вается интерес к Радищеву — в письме к А. И. Тургеневу Вязем­ ский признается: «Я по горло во французской революции». 1 8 7 Политические новости весны и лета 1820 г. давали богатый материал для размышлений на этот счет. Европейские события 1820 г. выдвинули новую проблему — военную революцию. Вя­ земский внимательно следит за новостями из Испании, Италии, Португалии, выписывает, через путешествующего Жуковского, из Берлина «лучшую карту Италии», 1 8 8 своей рукой переписы­ вает поступающие в Варшаву новости из Неаполя, видимо, для рассылки друзьям. 1 8 9 Однако как только Вяземский примерял европейский опыт к русским условиям, его охватывали сом­ нения. В письме Н. И. Тургеневу от 27-го марта 1820 г. Вяземский писал: «Я за Гишпанию рад, но, с другой стороны, боюсь, чтобы соблазнительный пример Гишпанской армии не ввел бы в грех кого-нибудь из наших. У нас, что ни затей, без содействия самой власти все будет Пугачевщина». 1 9 0 1 8 6 Там же, стр. 166. 1 8 7 Там же, стр. 378. 1 8 8 Архив ИРЛИ (Пушкинского Дома) АН СССР, 27985/СС. 1 б. 44, л. 4. 1 8 9 В Рукописном отделе ГПБ хранится написанное его рукой извлечение из французских газет под заглавием «Венские известия о делах неапольских от 29-го июля и. стиля» (Архив Вяземского, 12.) 1 9 0 Цит. по копии, хранящейся в Рукописном отделе ГПБ, Архив Вя­ земского, ед. хр. 36, листы не нумерованы. Говоря о «ком-нибудь из наших», Вяземский, видимо, намекает на М. Орлова. Политические настроения Ор­ лова и его готовность к решительным действиям Вяземскому, конечно, были известны из многочисленных личных бесед. Несколько месяцев спустя, 23 июня 1820 г., Орлов в письме, говоря о своем назначении командиром ди­ визии, обмолвился: «Какая бы разница, ежели б я получил дивизию в Ниж­ нем Новгороде или Ярославле» (Литературное наследство, т. 60, кн. 1. стр. 30). Если учесть настроения Орлова 1820 г. и то, что в Кишинев "он при­ был с уже готовым планом превращения дивизии в революционную часть, смысл жалобы достаточно прозрачен: иметь в своем распоряжении предан­ ную, подготовленную дивизию на расстоянии нескольких переходов от Москвы или в Нижнем, откуда Минин и Пожарский начали освободительный поход (вспомним, что Пестель хотел сделать Нижний Новгород столицей), значило гораздо больше для создания плана немедленной революции, чем иметь ди­ визию на Днестре. И все же Орлов и в последнем случае предложил в 1821 г. немедленную революцию. Ясно, что при возникновении военного восстания в Ярославле или Нижнем Новгороде наличие в руках восставших укреплен­ ного лагеря под Москвой — Дубровиц Мамонова — могло бы сильно спо­ собствовать успеху дела. 75 В этом смысле настоящий переворот в сознании Вяземского произвели события в Семеновском полку. Вяземский оказался сразу же втянутым в обсуждение про­ исходящего. Дело в том, что, видимо, не без участия петербург­ ских членов Союза Благоденствия, были приняты меры к тому, чтобы власти получили информацию, изложенную в благопри­ ятном для солдат-семеновцев свете. Трудно сказать, делалось ли это по единому продуманному плану, но система энергичных и целенаправленных действий налицо. Вряд ли случайностью явилось то, что с донесением к Александру I был направлен Чаадаев. Вместе с тем, по свежим следам событий А. И. Турге­ нев пишет для Вяземского обширное письмо с изложением со­ бытий в самом благоприятном для солдат свете. Вся ответствен­ ность за беспорядки возложена на Шварца. При этом, хотя письмо имеет гриф: «Тебе одному», А. И. Тургенев прямо указы­ вает Вяземскому на употребление, которое нужно из него сде­ лать. «Скажи об этом Новосильцову и еще немногим <\ . .^> Я уверен, что государь быстрее и вернее своих генералов рассу­ дит, но надобно, чтобы истина была ему во всем блеске открыта, надобно, чтобы первые происшествия объяснены были строго и верно». 1 9 1 Можно предположить, что отправление этого письма было согласовано с Н. Тургеневым. Вяземский пра­ вильно понял, чего от него ждут: он составил из письма Турге­ нева выписку, которую представил Новосильцеву, а через него великому князю Константину. Он продолжил в Варшаве то, что Чаадаев делал в Троппау. Правда, надежда расположить царя и присных в пользу семеновцев оказалась тщетной, но тем силь­ нее было разоблачение правительства в глазах передовой об­ щественности. Необходимо заметить, что с этим эпизодом связана неточ­ ность в статье С. Н. Дурылина. В бумагах Новосильцева была обнаружена адресованная Константину Павловичу записка: «I'ai le bonheur de transmettre ci-joint ä voire altesse imperiale l 'extrait de la lettre de m-r Tourgueneff au prince Wiasemsky, concernant l 'evenement qu' a eu lieu ä St.-Petersbourg dans une caserne des gardes. Je garantis le conformite de cet extrait avec l 'article» 192 Перепечатывая эту заметку из «Русского архива», С. Н. Дуры- лин снабдил ее комментарием: «Новосильцев был последовате­ лен, когда читал всю переписку Вяземского, подозревавшего, что ее где-то читают, но не думавшего, что ее читают так близко от него». 1 9 3 Возможно, переписку Вяземского и читали (никаких пря­ мых доказательств этому мы не имеем), однако, в данном слу­ 1 9 1 Остафьевский архив, т. II, стр. 91. 1 9 2 Русский архив, 1909, 6, стр. 259. «Я имею счастье передать при сем вашему императорскому высочеству извлечение из письма г. Тургенева князю Вяземскому относительно событий, имевших место в С-Петербурге в казарме гвардии. Я отвечаю за точность этого извлечения.» — франц. 1 9 3 Н. Кутано в, цит. соч., стр. 209. 76 чае речь идет о письме, которое довел до сведения правитель­ ственных сфер сам адресат. Это точно устанавливается из письма А. И. Тургеневу от 31 октября 1820 г.: «В разговорах Николая Николаевича Новосильцова с великим князем о петербургском происшествии и о толках, которые оно породит, Николай Николаевич упомянул о письме твоем, как о писанном в духё умеренности. Великий князь захотел его видеть, и сейчас сделал я своеручную выписку из повествовательной части твоего письма, Новосильцовым скрепленную для представления его высочеству». 1 9 4 Однако, события в Семеновском полку взволновали Вязем­ ского не только необходимостью практических (оказавшихся гщетными) действий для спасения семеновцев. Гораздо значи­ тельнее был теоретический вопрос, вставший' перед ним в эти дни. Главным, что отпугивало его от революции, даже от воен­ ной по образцу испанской, была боязнь «пугачевщины», неве­ рие в способность" солдат выступить организованно. С другой стороны, он ясно осознавал, что сила правительства состоит в штыках солдат. Правительство не имеет никакого морального авторитета. «Наполеон, ополченный богатырской решимостью в достижении цели своей, некраснеющим лбом встречал все преграды, противопоставленные ему истиною, и шпагою несокрушимого запечатлевал свои политические пара­ доксы. Но мы, которые утра свои проводим в манежах и на парадных пло­ щадях, которые хотим слыть либералами при женских туалетах и деспотами перед миллионами штыков, которые не имеем ни одной мысли, а много лиш­ них солдатов, что, кроме стыда настоящего и бледного, но многими пятнами обозначенного листа в истории ожидает нас в награду за двуличное поведе ние и за всегда зыблющееся направление мыслей и правил?» 1 9 5 Размышления над событиями в Семеновском полку в значи­ тельной мере приблизили Вяземского к идее военной револю­ ции, почти разрушив тонкую преграду, отделявшую его от де­ кабристских настроений осени 1820 года. Новые воззрения его выразились в чрезвычайно любопытном документе, написанном в форме письма, но явно предназначенном для общественного распространения. В этом смысле показательна помета в конце «продолжение впредь», прямо ведущая к традиции газетно- журнальной, а не эпистолярной прозы. Существовало ли такое «продолжение» в са'Мом деле, нам не известно. В виду важности этого документа приводим его текст. 1 9 6 1 9 4 Остафьевский архив, т. II, стр. 96. 1 9 5 Там же, стр. 166. 1 9 6 Текст представляет чистовую рукопись, автограф П. А. Вяземского. Не датирован, но по смыслу и по некоторым текстуальным совпадениям с письмами октября—ноября 1820 г. датируется этим временем. Хранится в Рукописном отделе ГПБ, Архив Вяземского, ед. хр. 13. Мое внимание на этот документ обратил С. С. Ланда, которому пользуюсь случаем выразить живейшую благодарность. Мы рассматриваем этот интереснейший документ в связи с проблемами, затронутыми в настоящей работе. Всесторонне ком­ ментированное издание его подготовлено к печати М. И. Гиллельсоном. 77 «Благоговею перед этою поучительною рукою Провидения, которая по­ ражает высокомерие в самую ея крепость. Не крестьяне, брошенные на про­ извол алчности помещиков, не мы, бедная шляхта, оплеванная, пресыщенная уничижительным презрением, уничтоженная, явно обращенная в подножие блестящего колоса воинственного, напоминает уму надменному, что есть пре­ дел Терпению, граница нравственным безобразностям! Нет! Этот голос пробу- дительный грянул из уст тех самых, для коих все было принесено в жертву.. Не знаю, как Вы смотрите на это вблизи, но в отдаленности мне кажется это одним из важнейших событий нашего времени. Эта русская строка современ­ ной истории по мне плодовитее страниц Гишпанской в Неапольской. Это стих пророка, беременный грядущим. Зародыш в минуту образования своего ничем не сказывается: но придет час разрешений. Дева самовластия пролом­ лена. Держите ее под замками, прячьте от взоров людей, от самого наития воздуха, если хотите: ничто не поможет. Посвященные слышали глас архан­ гела: благословен плод чрева твоего, яко спаса родила еси душ наших! Но Вы теперь ответчики перед богом, наблюдайте прилежно за беременностию- этою. От Ваших попечений зависит теперь, каким быть родам: счастливым или злосчастным, насильственным или естественным. Это такой удар судьбы, что чем более прислушиваешься, тем звучнее, тем шире он раздается. Мы,, если и воображали когда русский мятеж, то вооруженного топором, воспа­ ляемого пьянством и грабежом, разбивающего кабаки, но вдруг видеть мятеж хладнокровный, на душе своей положивший намерение достигнуть цели твердостию и спокойствием и в ком же, не в людях, которые, так ска­ зать, поступают в глазах Европы и потомства и взявши умеренность себе за правило более по рассчетам рассудка, но в людях, ничего не обдумавших, никакого влияния не желающих, никакой строки ни в газетах, ни в истории не требующих, а решивших просто единственно свергнуть иго [которое] * по­ тому, что оно сделалось уже нестерпимым. Опомниться не могу. Вот пре­ красная диверсия тропауским действиям. Эта выскочка не хуже высадки во время Венского конгресса. 1 9 7 Та высадка выкинула мертвого недоноска: наша выскочка принесет младенца, еще во чреве окропленного живою водою и коему расти не по годам, а по часам. Не могу при том без ужаса и уныния подумать об одиночестве государя в такую важную минуту. Кто отзовется на его голос? Раздраженное самолюбие, бедственный советник, или ничтожные холопы, еще бедственнее и того. Вот плоды ложного рас- счета самолюбия, которое побуждает отдалять все, что немного превышает казенную меру. Да чего бояться? Ты довольно умен, довольно возвы­ шен душою, чтобы мериться с умом и великодушием. За что такое смирение, исчадие гордости? К чему эта недоверчивость к себе, которая вовлекает в не­ доверчивость к другим? У тебя довольно своего света: не пугайся, свет чужой не затмит его, напротив, придаст новый блеск твоему, сольется с твоим и разольет пространнейшее сияние, которое на тебе же одном отразится. Не забывайте, что Вы баловни неба! История даже и за то Вам сказывает спасибо, что при жизни Вашей в областях, Вам подвластных, родились великие люди, в коих Вы ни душою, ни телом не виноваты. Никогда еще царей **, ни цар­ ствования не хвалили за неурожай людей отличных, напротив, обвиняли, ибо, с другой стороны, знают, что как небо ни туго на возвышенные досто­ инства, а все со свечкою можно приискать их несколько. Что Вам хорошего в припадок решительный скажут Волконские и Ожаровские, которых вы за колесницею свою тащите по белому свету, как будто с тем, чтобы похва­ статься в глазах людей бесплодием земли Вашей? Конечно, не самолюбие говорит в нас: мы не алчем их мест почетных: мне блеска Вашего не надобно, природа худо или хорошо, но зажгла мне во лбу звезду, огонешек малеше­ нек, который и без Вашего заимобразного сияния не потухнет и с гроба 1 9 7 Речь идет о бегстве Наполеона с острова Эльбы — начале периода, «ста дней». * зачеркнуто ** в тексте описка: «цари». 78 моего будет еще, быть может, отсвечиваться на памяти моей и весело играть в глаза потомков, познавших меня не по календарю придворному. Не презрите, усыновите чувство наше: научите языку его детей Вашего сердца, Вашей любви. Мы за себя не стоим: Вам с нами скушно, не ловко: верю, но не знайтесь с нами, а по крайней <мере> слушайте нас, хотя в слуховое окно. За речи свои стоим, ибо голос совести не обманчив и мы носим убеждение, что говорит в нас нечто свыше нас, не человеческая опыт­ ность, которая при самом решении задачи часто обсчитывается, но истина врожденная, но природное чувство блага, природная изгага от всего низкого, нелепого, безобразного. (Продолжение впредь).» По стечению событий Вяземский получил почти одновре­ менно известие из Петербурга о восстании семеновцев и письмо из Константинополя от С. И. Тургенева, который, еще ничего не зная, развивал перед своим корреспондентом идею военной ре­ волюции как естественного вывода из всего хода европейских событий. С. И. Тургенев писал: «Самые правительства в том согласны: «La siecle, ой nous vivons, exige que Vordre Social ait des 1 ois tutelaires pour base et pour garantie» 1 9 8 Но правительства думают, что им должно помедлить дарованием этих законов. Таким образом они горячат бабу Европу и не удовлетворяют ее. А между тем разбойники-якобинцы пользуются этим замедле­ нием, осуждают правительства, а где могут, — берут сами, чего не хотят дать. Конечно жаль, что солдаты дают законы, но я не понимаю, как этому удивляться можно. Сами правительства давным-давно их к тому приучили. Некоторые из них на солдат только и упирались, отняв у народа всю силу, которою бы он мог противиться солдатам. Обстоятельства последней войны еще увеличили материальную силу солдат силою нравственною, силою мнения. Они сражались за отечество, за независимость, за свободу. Вдруг вздумали этих гигантов превратить в пря­ ничных солдатов! И кто же? — Политические пигмеи. Чем? — Подписью мирных трактатов. А противоборствуя-то, силу не подумали устроить. Там, где она есть, солдаты не опасны. Не ими погибнет Англия, и в России они не взбунтуются». 1 9 9 Зная взгляды С. И. Тургенева, нельзя сомневаться, что осуж­ дение революционеров и уверенность в безопасности России ог военных волнений предназначались для постороннего читателя. Известия из Петербурга были прекрасным комментарием к по­ следним словам приведенной цитаты. Отношение к насильствен­ ным действиям у Вяземского к концу 1820 г. явно переменилось. Он снова возвращается в письмах к образу революции — раз­ ливающегося Нила. Но теперь это получает иной смысл. Преж­ де это означало признание благодетельных последствий револю ции, которая была уже совершившимся фактом, исторической 1 9 8 Век, в который мы живем, требует, чтобы общественный порядок имел в качестве основы и гарантии покровительственные законы. — франц. 1 9 9 Остафьевскнй архив, т. II, стр. 98. 79 данностью. Речь шла лишь о том — вырывать ли из истории эту страницу или нет. В таком виде сочувствие революции вполне доступно было и либералу, почитателю Бенжамена Кон- стана и французских «левых». Теперь речь шла о другом — о пользе предстоящей русской революции: «Право, времена такие, что нужно силою пустить истины некоторого рода в ход. Тугие, но в сокровенности щед­ рые, берега Египта плодотворятся бурным разливом Нила. Тер­ пение не есть повсеместная и каждовременная добродетель. Терпи рану, и антонов огонь тебя съест, выйди из терпения, дай больное место на отсечение, и все кончено». 2 0 0 Не менее сложным было отношение Вяземского к одному из узловых вопросов декабристской тактики — проблеме царе­ убийства. В революции — что является характерным для прогрессивного дворянского сознания 1810—1820-х гг. — Вяземского отпуги­ вала не столько кровь, сколько массовость. Идею тираноубий­ ства, индивидуального героического акта Вяземский принял значительно раньше, чем самое ограниченное принятие солдат­ ской революции. Здесь эволюция совершилась быстрее. Еще в начале 1819 г. он воспринял известие об убийстве Ко- цебу резко отрицательно: «Эти головорезы, — писал он, — окро­ вавят дело свободности, как французские тигры окровавили дело свободы». 2 0 1 Но уже в конце августа того же года он вос­ хищается киевской речью Орлова и в том же письме говорит о потребности гражданского подвига: «Нынче на поле битвы не далеко в опасность уйдешь от рядов своих сверстников». И да­ лее: «Мы — поколение Катонов, как ни говори, а отцы наши были сибариты». 2 0 2 А в начале сентября в письме появляются многозначительные намеки: «Кровь кипит в 42 градуса. Я здесь учусь ненавидеть самовластие». И дальше: «Я не рожден для великих действий, но одно совершить надобно <\ . .> Я не живу, а страдаю . Кровь у меня в жилах не течет, а клокочет». 2 0 3 Ко­ нечно, это — мимолетная мечта о героическом подвиге, и от нее бесконечно далеко до идеи цареубийства как продуманного действия, политически и тактически подготовленного и санкцио­ нированного революционным подпольем. Подобные размышле­ ния еще не свидетельствуют о том, что Вяземский перешагнул грань, отделяющую широкую группу свободолюбцев от когорты конспирантов. Мысли, подобные тем, которые волновали Вязем­ ского, посещали в ту пору многих прогрессивно настроенных общественных деятелей — их разделяли в 1820 г. Дельвиг и Чаадаев. В том же 1820 г. идея цареубийства вошла в созна­ ние Пушкина. 2 0 0 Остафьевский архив, т. II, стр. 144. 2 0 1 Там же, т. I, стр. 205. 2 0 2 Там же, стр. 301. 2 0 3 Там же, стр. 306. 80 Изменение в политической позиции Вяземского привело к последствиям, отражающим важную черту общественной жизни 1819—1820 гг., — началось все возрастающее отчуждение его от круга карамзинистов — старых друзей по «Арзамасу». Несмотря на глубокую личную привязанность к Карамзину, отчуждение между ним и Вяземским в эти годы нарастало. В марте 1820 г. Е. А. Карамзина с горечью писала брату: «Г. Тургенев, Александр, отбыл в Москву со своим братом Сергеем. По­ следнему не слишком понравилось общество моего мужа, поскольку, отправ­ ляясь в Константинополь и на время неопределенное, он не дал себе даже труда зайти попрощаться. Кто знает, мой дорогой князь Петр, кто знает, может быть, настанет день, когда, будучи с нами в одном городе, вы тоже не почувствуете в этом потребности. Ибо ваша братия либералы вместе с тем менее всего терпимы. Надо иметь одинаковые с ними взгляды — без этого нельзя не только друг друга любить, но даже и видеться. Я шучу, помещая Вас в это число: характер моего мужа мне порука, что мы останемся братьями, несмотря на политические мнения». 2 0 4 Споры с Пушкиным, 2 0 5 Вя­ земским, Н. и С. Тургеневыми, М. Орловым 2 0 6 определенным образом подей­ ствовали на Карамзина, позиция которого в эти годы не оставалась неиз­ менной. Однако, гораздо более знаменательно расхождение Вязем­ ского с Жуковским и либеральным А. И. Тургеневым. Уже в 1818 г. Вяземский убедился, что в Жуковском «нет ни капли конституционной крови». 2 0 7 Эпистолярная полемика Вяземского с Жуковским за 1818—181.9 гг., о которой есть упоминание в письмах к Тургеневу («я бился на кулачки с Жуковским»), к сожалению, до нас не дошла. О спорах между ними в 1820— 1821 гг. речь будет ниже. Однако если столкновения между Вяземским и Жуковским происходили, главным образом, на литературной почве, то споры с А. И. Тургеневым имели политический характер и, в этом смысле, особенно показательны. Они свидетельствуют, что в 1818—1820 гг. процесс размежевания в передовой части общества шел еще не в форме отделения либералов от револю­ ционеров, а в виде разделения внутри прогрессивно настроен­ ной общественности. При этом левая часть дворянских либера­ лов приближалась к декабризму, правая часть переходила в умеренный и консервативный лагерь. Вместе с тем процесс размежеванья находился еще в самой начальной стадии. Благо­ даря этому, одно и то же лицо — в данном случае А. И. Тур­ 2 0 4 Письма Н. М. Карамзина к князю П. А. Вяземскому, Спб., 1897, стр. 98. Оригинал по-французски. Курсив оригинала. 2 0 5 См. Пушкин, Полное собр. соч., т. XII, Изд. АН СССР, 1949, стр. 306—307. Б. В. Томашевский, Эпиграммы Пушкина на Карамзина, сб. Пушкин, Исследования и материалы, т. I, Изд. АН СССР, М.—J1. 1956, стр. 208—215. 2 0 6 Карамзин писал Вяземскому 15 марта 1817 г.: «Орлов бывал у нас и спорил со мною, как прежде бывало» (Письма Н. М. Карамзина к князю П. А. Вяземскому, Спб., 1897, стр. 26). 207 Остафьевский архив, т. I, стр. 132. 6 Славянская филология 81 генев — могло еще по разным вопросам n часто под влиянием личных симпатий примыкать то к той, то к другой группи­ ровке. Особенно показательна разница в отношении к полярным явлениям эпохи — выступлениям декабристов и действиям реакции. Пока речь шла о борьбе с откровенной реакцией — дворянские либералы всех оттенков и члены тайных обществ в 1820 г. еще могут выступать единым фронтом. Так, 14 сентября 1820 г. на квартире у А. И. Тургенева Чаадаев, Блудов и Жу­ ковский с возмущением читают составленную Магницким «Инструкцию директору и ректору университета». Однако в от­ ношении реальной программы действий взгляды неизменно рас­ ходятся. Так, например, киевская речь М. Орлова вызвала у Вязем­ ского восторг: «Ну, батюшка, оратор! . /> Вот пустили козла в огород! Да здравствует Арзамас! Я в восхищении от этой речи». 2 0 8 Между тем, А. И. Тургенев встретил речь Орлова в высшей мере прохладно и не выразил никакого сочувствия идее превращения библейских обществ в политико-просвети­ тельную организацию. Революционный пафос М. Орлова — для него беспочвенные мечтания: «Нет, пусть служит Орлов неко­ торое время внутри России, пусть узнает ее лучше нас — и тогда, если сохранит жар к добру, пусть приедет сюда согре­ вать оледенелые члены членов Государственного Совета». 2 0 9 Иных форм общественного служения А. И. Тургенев предста­ вить себе не мог. Вяземский переделывал свой «Петербург» совершенно в том же духе, что и «Деревня» Пушкина, а А. И. Тургенев находил в последней — «преувеличения на счет псковского хамства (т. е. крепостничества — Ю. J1.)». 2 1 0 К концу 1820 г. расхождение с былыми друзьями и сближе­ ние с установками тайных обществ зашло так далеко, что в со­ знании Вяземского выплыла идея конспирации, тайного сго­ вора друзей свободы. 24 декабря 1820 г. он писал: «Есть, ко­ нечно, в России общество мыслящее, но это общество глухоне­ мых. С ними можно говорить только на лице и знаками: ничего не раздается, вся умственная работа производится потаенно. Доживем ли до того, чтобы прорвалась она». 2 1 1 Внутреннее развитие Вяземского подготовило его сближение с борющимися общественными силами, а биографические об­ стоятельства 1820—1821 гг. представили удобный случай. Причины высылки Вяземского из Варшавы считаются в на­ учной литературе твердо установленными и не возбуждающими сомнений. Обычно указывают на антиправительственные выска­ зывания в личной переписке и симпатии к Вяземскому в поль­ 2 0 8 Остафьевскпй архив, т. I, стр. 299, ср. также стр. 346—347. 2 0 9 Там же, стр. 307. 2 1 0 Там же, стр. 296. 2 1 1 Там же, т. II, стр. 128. 82 ском обществе. Основанием здесь служат признание самого Вя­ земского в «исповеди» 1829 г. и предположения С. Н. Дурылина о том, что письма Вяземского читались. Однако, оба эти источ­ ника не бесспорны. «Моя исповедь» — отнюдь не объективное по­ вествование о жизни — это оправдательная записка, предназна­ ченная для Николая I, и извлекать из нее цитаты, не осмысляя общей тактической направленности документа, — метод весьма опасный. 1829 г. был для Вяземского временем особенного обо­ стрения отношений с правительством. В реакционных кругах и в безымянных доносах на него прямо указывали как на избе­ жавшего кары единомышленника декабристов. В сознании пра­ вительства все еще бродило подозрение, что Н. Полевой — под­ ставная фигура, за которой стоит Вяземский. Это тоже не улучшало его положения. Все это заставило Вяземского пойти на прямое объяснение с правительством. При этом он прибег к тактике, которой пользовался и Пушкин. Понимая, что отри­ цать свое «вольнодумство» бесполезно, Вяземский написал за­ писку в тоне подчеркнутого чистосердечия. Однако изложение событий вряд ли было откровенным. Придерживаясь той же тактики, что и многие декабристы на следствии, Вяземский ста­ рается доказать, что его политические взгляды не выходили за рамки разрешенного в 18Г6 г. либерализма и никогда не меня­ лись. Просто Александр I «отрекся от прежних своих мы­ слей <...]> Я остался, таким образом, приверженцем мнения, уже не торжествующего, а опального, из рядов правительства очутился я, и не тронувшись с места, в ряду противников его: дело в том, что правительство перешло на другую сторону». 2 1 2 Высказывание это, не только воспринятое С. Н. Дурылиным с полным доверием, но и положенное им в основу своей концеп­ ции политических воззрений Вяземского, как мы видели, опро­ вергается фактами. Понимание особенностей тактики Вяземского заставляет нас поставить под сомнение туманное упоминание «польских симпа­ тий» в качестве причины гонений на Вяземского. Следует иметь в виду, что в 1829 г., то есть до польского восстания 1830 г., тезис этот не звучал для официальных ушей столь одиозно. Между тем, ни письмо Новосильцева Вяземскому, содержащее запрет воз­ вратиться в Варшаву (письмо сохранилось в бумагах Вязем­ ского), ни какие-либо иные из дошедших до нас документов тех лет не содержат следов подобной аргументации высылки Вя­ земского. Более того, ясно, что высылка крупного должностного лица из Варшавы не могла быть произведена без договорен­ ности с Константином Павловичем. Если он и не был инициато­ ром этой меры, то санкция его была совершенно необходима. Между тем, хотя дикие выходки Константина Павловича воз­ 2 1 2 Полное собрание сочинений князя П. А. Вяземского, т. II, Спб., 1878, стр. 18. 6* 83 буждали ненависть к нему в польском обществе, сам он не был чужд стремления построить политику на сочетании грубого да­ вления и заигрываний. «Польские симпатии» в начале 1820-х гг. еще не были для русских правительственных кругов в Варшаве преступлением такого масштаба, которое оправдало бы столь резкую и демонстративную меру (удалить Вяземского из Вар­ шавы можно было бы и значительно менее гласным способом)^. Невольно напрашивается сопоставление этой меры с высылкой Пушкина и Катенина, с отставкой М. Орлова и Граббе. Что касается второй из называемых обычно причин — перлю­ страции писем, то и здесь необходимы некоторые ограничения. Перлюстрация писем Вяземского вполне вероятна, однако, все же нельзя забывать, что прямых доказательств ее нет — как мы видели, аргументация этого положения С. Н. Дурылиным ос­ нована на недоразумении. Необходимо иметь в виду и то, что данные перлюстрации чаще всего пускались в ход тогда, когда намерение учинить расправу уже созрело — так было, напри­ мер, с высылкой Пушкина из Одессы. Между тем, еще неза­ долго до рокового письма Новосильцева, запретившего возвра­ щение Вяземского в Варшаву, отношение к последнему прави­ тельственных кругов казалось вполне благосклонным. Так, в 1819 г. Александр I, будучи в Варшаве, назначил Вя­ земскому час прибытия к себе, говорил ему о Польше, «снизо­ шел до объяснений, почему в государственном управлении иное делается так, а не иначе». 2 1 3 Для того, чтобы представить действительные причины вы­ сылки Вяземского из Варшавы, необходимо остановиться на не­ которых событиях, развернувшихся в польской столице в 1820— 1822 гг. Вяземский в «Моей исповеди» указал на свои связи с поль­ ской общественностью и совершенно обошел знакомства с нахо­ дившимися в Варшаве декабристами и тяготевшими к декаб­ ризму передовыми русскими офицерами. А они, конечно, были. Не все в этом вопросе поддается освещению. Мы можем предпо­ ложить существование дружеских отношений в этот период между Вяземским и Петром Христиановичем Граббе. О встре­ чах Вяземского и декабриста Павла Граббе в Москве свиде­ тельствует французская записка Граббе, сохранившаяся в бу­ магах Вяземского. Приводим перевод: «Вернувшись довольно поздно и найдя Вашу, князь, записку, спешу Вас уведомить, что завтра я рассчитываю, как я думаю, располагать своим вре­ менем с утра до полудня». 2 1 4 П. X. Граббе — варшавский знако­ мец Вяземского и родной брат Павла Христиановича Граббе — члена Союза Благоденствия. Между тем, Граббе именно в эту пору не принадлежит к числу рядовых, теряющихся в общей 213 русская старина, 1893, февраль, стр. 434. 2 1 4 ЦГАЛИ, Ф. 195, on. 1, ед. хр. 1776, л. 1. 84 массе участников тайных обществ. Он входит в коренной союз Союза Благоденствия. В 1820—1821 гг. он особенно политически активен и является одним из выдающихся деятелей того уме­ ренного крыла Союза Благоденствия, которое числило в своих рядах Фонвизиных и Якушкина. В 1821 г. он выступает в каче­ стве одного из вдохновителей московского съезда. Видимо, через Петра Граббе Вяземский познакомился и с его братом — декабристом. В письмах 1823 г. к Тургеневу он осве­ домляется о его жизни и передает приветы. Из этих упоминаний явствует, что декабрист Граббе получал от Вяземского книги. В варшавском доме Петра Граббе Вяземский познакомился с кружком свободолюбивых офицеров, главным образом, из лейб-гвардии Литовского полка. На рубеже 1810-х и 1820-х гг в лейб-гвардии Литовском полку происходили весьма интересные для историка предде- кабристских настроений события. Среди передовой части офи­ церства господствовали те самые настроения, которые харак­ терны для общественного окружения Союза Благоденствия: не­ нависть к фрунту, интерес к серьезным научным занятиям, культ гражданских добродетелей, увлечение политическими и обще­ ственными науками. В мемуарах А. А. Одинцова читаем: «Общество офицеров л.-гв. Литовского полка отличалось тесным товариществом, ли­ беральными мнениями александровских времен и полным со­ знанием своего достоинства как корпорации. Из офицеров полка было много хорошо образованных, прилежно читавших полити­ ческие и военные сочинения». 2 1 5 Несмотря на муштру и шаги­ стику, которых было «достаточно», чтобы совершенно- умственно «отупеть», «находилось, по счастью, некоторое число офицеров, успевавших проглотить всего Жомини, кроме другого чтения». 2 1 6 Попав в такую среду, Одинцов и сам предался изучению по­ литических наук. От товарищей он «получил «Essais sur les moeurs» de Voltaire, и это сочинение сделалось моею настольною книгою. Вольтер, Монтескьё, Франклин, Вейсе определили в моей молодости мое миросозерцание. Сожитель мой Обручев был пламенный последователь Руссо, и можно представить, ка­ кие споры и прения возникали между нами». 2 1 7 Дружеская близость между свободомыслящей частью офи­ церов получила организационное оформление в лагерный пе­ риод 1819 г. Возникла «артель», не прекратившая своего суще­ ствования и после возвращения в Варшаву. Из чисто хозяйст венной организации «артель» скоро превратилась в дружеское просветительное общество с ярко выраженной политической окраской. Весь этот процесс детально освещен в мемуарах 2 1 5 Русская старина, 1889, ноябрь, стр. 314. 2 1 6 Там же. 2 1 7 Там же, стр. 315. 85 Н. В. Веригина. «Не помню, кто подал мысль не прерывать ла­ герных бесед и в самой Варшаве. Было положено, чтобы у неко­ торых офицеров по вечерам собирались мы <\ . 0> Скоро соста­ вился класс английского языка». 2 1 8 Все это живо напоминает обстановку в гвардейских полках в Петербурге после окончания заграничных походов. По воспо­ минаниям М. А. Фонвизина, «в то время многие офицеры гвар­ дии и генерального штаба с страстью учились и читали преиму­ щественно сочинения и журналы политические». 2 , 9 Такой же круг интересов передового гвардейского офицерства очерчивает Пушкин в кишиневском наброске комедии: « . . . В своем кругу они О дельном говорят, читают Жомини». 2 2 0 Уже сам факт появления у офицеров интересов, отличных от фрунтомании, вызвал подозрительное отношение командования. А. А. Одинцов вспоминал: «Константин Павлович не любил, чтоб офицеры занимались науками, тем более политическими, и потому Литовский полк был у него на дурном счету и за ним шпионили более, нежели за польскими полками». 2 2 1 Настороженность начальства увеличилась в связи с тем, что «занятия» и беседы в «артели» имели отчетливо выраженный политический характер. По словам Одинцова, «все вообще были пылкие сторонники парламентаризма». 2 2 2 Записки Веригина ри­ суют не менее яркую картину: «Разговоры о греках, римлянах, о немецкой философии, о революциях Англии, Франции, о пра­ вах человека на личность, о собственности — порождали возра­ жения, споры, соглашения». 2 2 3 Тематика бесед весьма харак­ терна. Разговоры о греках и римлянах в контексте бесед о со­ временном деспотизме — это не школьные рассуждения о добро­ детелях. Для околодекабристской молодежи подобная тематика звучала как исполненная политической актуальности. Чрезвы­ чайно показательно описание в «Записках» Якушкина того, как произошло принятие в тайное общество П. X. Граббе — брата 218 русская старина, 1892, 11, стр. 302. 2 1 9 М. А. Ф о и в и з и н, Обозрение проявлений политической жизни в России, в кн.: Общественные движения в России в первую половину XIX в., т. I, Декабристы: М. А. Фонвизин, кн. Б. П. Оболенский и бар. В. И. Штейнгель, составили В. И. Семевский, В. Богучарский и П. Е. Щего- лев, Спб., 1905, стр. 185. 2 2 0 Пушкин, Поли. собр. соч., т. VII, Изд. АН СССР, 1937, стр. 246. Под­ робный анализ связи офицерских артелей в гвардейских полках после на­ полеоновских войн и ранних декабристских организаций см. в статье М. В. Нечкиной «Священная артель. Кружок Александра Муравьева и Ивана Бурцова 1814—1817 гг.» (сб. «Декабристы и их время», М.—Л., Изд. АН СССР, 1951) и в книге того же автора: Движение декабристов, т. 1, М., Изд. АН СССР, 1955. 2 2 1 Русская старина, 1889, ноябрь, стр. 318. 2 2 2 Там же. 223 русская старина, 1892, октябрь, стр. 65—66. 86 того, в чьем доме в Варшаве происходили упоминаемые Вериги- ным споры. «Пока мы ходили, разговаривая, по комнате, человек Граббе принес его долман и ментик. Я спросил его, куда он со­ бирается в таком облачении. Он отвечал, что ему необходимо явиться к гр. Аракчееву. Между тем мы продолжали ходить, и разговор попал на древних историков. В это время мы стра­ стно любили древних: Плутарх, Тит Ливий, Цицерон, Тацит и другие были у каждого из нас настольными книгами. Граббе тоже любил древних. На столе у меня лежала книга, из которой я прочел Граббе несколько писем Брута к Цицерону, в которых первый, решившийся действовать против Октавия, упрекает последнего в малодушии. При чтении Граббе, видимо, воспла­ менился и сказал своему человеку, что он не поедет со двора, и мы с ним обедали вместе, потом он уже никогда не бывал у Аракчеева, несмотря на то, что до него доходили слухи через приближенных Аракчеева, что граф на него сердится и повто­ рял не раз: «Граббе этот, видно, возгордился, что ко мне не едет». Вскоре после этого Фонвизин принял Граббе в члены Тайного общества». 2 2 1 Разговоры о «правах человека на личность, о собствен­ ности», которые велись в «артели» — это, конечно, прения о ре­ шении крестьянского вопроса в России. Душой офицерской артели лейб-гвардии Литовского полка были ротные командиры капитан Николай Николаевич Пущин и штабс-капитан Петр Андреевич Габбе — «самые уважаемые и влиятельные в обществе офицеры», по характеристике Вери­ гина. 2 2 5 П. А. Габбе, поэт и пламенный свободолюбец, принадлежал к ближайшему окружению Вяземского в Варшаве. Настроения Габбе достаточно хорошо рисуются из его писем к Вяземскому. К муштре и фрунтомании, а также и лично к великому князю Габбе настроен весьма критически (несмотря на то, что Кон­ стантин Павлович знал его с детства, покровительствовал ему, называя Габбе — «мой Петруша»). Так, в письме от 14 мая 1820 г. Габбе сообщает Вяземскому: «Объявляю вам здешнюю новость: третьего дня в<^еликий^> к<^нязь^> обвенчался, а вче­ ра уже ездил в кабриолете со своей супругою. Что скажут пра­ воверные, узнавши, что молодой на другой день свадьбы своей в 5 часов утра делал . .. ученье? . . . Мы, со своей стороны, мол­ чим, ибо говорить в службе запрещается». 2 2 6 Летом 1821 г., в разгар разговоров о греческом восстании, Габбе писал: «С не­ терпением ожидаем мы решения о войне с турками. Конечно, нам бояться нечего: нас пошлют разве для обучения экзерци- к 2 2 4 И. Д. Я к у ш к и н, Записки, статьи, письма, М., Изд. АН СССР, 1951, стр. 20. 2 2 5 Русская старина, 1892, 11, стр. 296. 2 2 6 ЦГАЛИ, Ф. 195, on. 1, ед. хр. 1705, л. 1. 87 ции г.г. потомков Фемистокла и Эпаминонда или же для при­ гонки их амуниции (выражение также наше!), ибо известно, что греки не наблюдают никакой формы». 2 2 7 Вокруг Вяземского образовался кружок любителей литера­ туры и свободолюбцев. 2 2 8 В какой-то мере он сообщался с офи­ церской артелью — по крайней мере Габбе и Граббе соединяли эти кружки. К кружку Вяземского примыкал и ряд других лиц — например, И. М. Фовицкий — приятель А. Е. Измай­ лова, А. X. Востокова и М. В. Милонова, печатавшийся в раз­ личных журналах начала века. В эту пору он служил в Варшаве наставником при Александрове — воспитаннике Константина Павловича. Позже Вяземский вспоминал: «С ним мы очень сбли­ зились, ему поверял я тотчас сметанные на живую нитку произве­ дения свои и часто пользовался умными и дельными замечани­ ями его». 2 2 9 Правда, видимо, степень близости тех или иных членов кружка к Вяземскому была неодинаковой. Так, Фовицкий, бо­ лее осторожный и уклончивый, не возбуждал доверия в реши­ тельно настроенном Габбе, который предупреждал и Вязем­ ского: «Этот человек, кажется, вас любит, он и мне понравился, но он слишком близок к огнедышущему жерлу, чтобы можно было смело на нем основываться, не боясь пламени». 2 3 0 Круг варшавских «сочувственников» Вяземского не подда­ ется точному учету. Вероятно, сюда входил и ряд лиц, пока нам неизвестных. Так, например, в письме от 28 августа 1823 г. к А. И. Тургеневу Вяземский поручает его покровительству не­ коего Карелина. Последнему дается следующая характеристика: «Он познакомился со мною в Варшаве, а теперь он мой варшав­ ский соизгнанник. Чудак большой руки, с умом твердым, про­ свещенным, познаниями большими». 2 3 1 Лицо это, примечатель­ ное хотя бы тем, что попало под одну с Вяземским волну ре­ прессий, нам неизвестно. В. И. Сайтов в комментарии без коле­ баний отождествил его с Григорием Силычем Карелиным — из­ вестным географом, естествоиспытателем, неутомимым исследо­ вателем азиатских областей России. Однако, никакие из имею­ щихся биографических материалов о Г. С. Карелине не упоми­ нают ни его службы в Варшаве,ни изгнания оттуда. Более того, из писем Тургенева Вяземскому следует, что варшавский зна­ комец последнего находился осенью 1823 г. в Петербурге и по­ сещал А. И. Тургенева. Между тем, Г. С. Карелин в это время находился в ссылке в Оренбурге. Вместе с тем, возможно, что перед нами все же не простое тождество фамилий. На какую-то 2 2 7 Там же, л. 3 об. 2 2 8 «Со времени отъезда вашего померкла здесь для меня звезда по­ эзии», — писал Вяземскому Габбе 14 августа 1821 г. (там же). 2 2 9 П. А. Вяземский, Поли. собр. соч., т. II, стр. XIII 2 3 0 ЦГАЛИ, Ф. 195, on. 1, 1705, л. 3. 2 3 1 Остафьевский архив, т. II, стр. 343. 88 связь намекает странное совпадение: в то самое время, когда Карелин — приятель Вяземского был изгнан из Варшавы, Г. С. Карелин был без какой-либо мотивировки по личному рас­ поряжению Аракчеева, в подчинении у которого он находился, схвачен и в одном мундирном сюртуке, только лишь с носовым платком в кармане отправлен из Петербурга в ссылку в Орен­ бург. Было ли это случайным совпадением в той широкой волне репрессий 1821 —1822 гг. (ссылок, отставок, запретов въезда в столицы), размеры которых в научной литературе явно недо­ оцениваются, или имело определенную связь между собой, — вопрос, не лишенный интереса. В кругу своих варшавских друзей Вяземский играл, бес­ спорно, первенствующую роль. Следы литературных вкусов Вя­ земского легко обнаружить в высказываниях его друзей. Так, 24 июля 1821 г. Фовицкий писал Вяземскому: «9 том Истории Н<Сиколая> М-Сихайловича Карамзина^ я уже про­ читал до половины. Боже мой! Что за зверь был Грозный! Вот вам — по­ этам предмет! Зачем пугать призраками слабые души! Возьмитесь-ка воспла- кать на<д> бедствиями России в царствование Грозного. Устрашите жесто­ ких тиранов злодействами их подобных, пролейте слезы жалости и утешения для добрых, которых сердца воскипели негодованием на злодеяние, пролейте свет истины во мрак политических систем деспотизм и проч. и проч. Ах, если бы я был поэт! — А никто не мог бы так хорошо исполнить это предприятие, как Вы!» 2 3 2 В приведенном высказывании все характерно: и осуждение романтизма Жуковского («зачем пугать призраками слабые души»), и требование политически-актуальной тематики в поэ­ зии, и интерес к русской истории, и, наконец, призыв будить в сердцах «негодованье» (отметим, что одноименное стихотво­ рение Вяземского было Фовицкому уже известно). 2 3 3 Габбе был настроен еще более решительно, и, если Фовиц­ кий, видимо, в какой-то степени подделывался под общий тон бесед в окружении Вяземского, то свободолюбие первого было искренним и пламенным. Свое литературное credo он выразил в письме к Вяземскому: «Нарушаю все правила синтаксиса, ибо правила считаю деспотизмом, и стихи свои оставляю будущему ПОТОМСТВУ в рукописях. Увы! теперь (т. е. после изгнания Вя­ земского. — Ю. Л.) некому здесь показать своих произведений: пожалуй, станут еще судить по артикулу Петра Великого, и Музу мою выпишут без выслуг в рядовые». 2 3 4 Доверяя бумаге эти шутливые строки, Габбе не знал, как скоро сбудутся его зловещие предчувствия. 2 3 2 ЦГАЛИ, Ф. 195, on. 1, ед. хр. 2951, л. 5. 2 3 3 Правда, неустойчивый в своих литературных, как и политических, воззрениях, Фовицкий, в дальнейшем, благожелательно приняв выход первой книги «Полярной звезды», все же осудил «мужицкий язык» произведений Бестужева. «Мне все мерещится А. С. Шишков», — писал он. (ЦГАЛИ„ Ф. 195, on. 1, ед. хр. 2951, л. 31). 2 3 4 ЦГИАЛ, Ф. 195, on. 1, ед. хр. 1705, л. 4. 89 1820 год — время сплочения литературно-политического кружка Вяземского в Варшаве, вместе с тем, было временем предельного накала его политической оппозиционности. После конгресса в Троппау-Лайбахе надежды на любую форму сотруд­ ничества с правительством (пусть даже в виде давления на него с целью силой страха вырвать реформу общественного бытия России) были похоронены. Письма Вяземского осени 1820 г. — времени Троппа.у-Л айбахского конгресса — буквально кипят от «мятежных» мыслей. Если в феврале 1820 г. он с опасением предсказывал Пушкину: «Опять заведутся конгрессы, эти кузнецы оков народных», 2 3 5 то к осени он убедился, что худшие его ожи­ дания оправдались. Для Вяземского безоговорочно ясно, что «этот конгресс не что иное, как заговор самодержавия против представительного правительства». 2 3 6 Решительно разойдясь с А. И. Тургеневым, Вяземский отказывается разделить его го­ ресть по поводу частных неустройств русской жизни. В ответ на ламентации Тургенева, вызванные внеочередным рекрутским набором, Вяземский с суровой решительностью утверждает, что думать надо о другом — о бедственности положения страны. «Россию ест гнилая горячка. Что мне охать отдельно над новым пятном, оказавшимся на лице! Я оплакиваю неминуемую смерть больного . . . Бед­ ствие — решимся на это ужасное признание — сидит и насылает на нее все пагубы, все заразы: вот это зрелище извлекает из глаз моих кро­ вавые слезы, а не губернское правление в минуту набора». 2 3 7 Отрицание всего самодержавного порядка было выражено здесь с такой определенностью, что даже в 1899 г. издатели не решились опубликовать это место полностью. Несколько позже Вяземский признавался: «В заточении вологодском плен и по­ жар А^осквы не так часто обхвачивал мой ум, как этот Лай­ бах <\ . .> Все надежды, вся доверенность, все терпение ру­ шатся, если "только на миг приостановишь мысль на нем». 2 3 8 В этой напряженной обстановке, когда, по убеждению Вя­ земского, было «не время осторожничать», 2 3 9 и родилось сти­ хотворение «Негодование» — вершина политической лирики Вя­ земского. Для того, чтобы понять сущность замысла этого стихотворе­ ния, необходимо уяснить себе, что значила для Вяземского и его современников сама идея поисков вдохновенья в негодо­ вании: «Мой Аполлон — негодованье!» Прежде всего, необходимо учесть, что современники, конечно, прекрасно улавливали связь этого стиха с «славным полусти­ шием» (слова А. И. Тургенева) Ювенала: «Facit indignatio ver- 235 Пушкин, Поли. собр. соч., т. XIII, Изд. АН СССР, 1937, стр. 13. 2 3 6 Остафьевский архив, т. II, стр. 92. 2 3 7 Там же, стр. 93. 2 3 8 Там же, стр. 139. 2 3 9 Там же, стр. 105. 90 sum». 2 4 , 1 Так стихотворение связывалось с той высокой «ювена- ловской» сатирой, которая именно в ту пору начинает играть все большую роль в декабристской политической лирике. В том же 1820 г. Кюхельбекер писал: «В руке суровой Ювенала Злодеям грозный бич свистит И краску гонит с их ланит, И власть тиранов задрожала». 2 4 1 «Ювеналовекая» сатира, прежде всего, воспринималась как художественное направление, противопоставленное школе Жу­ ковского. Высоко ценимый Вяземским поэт-сатирик М. В. Мило- нов писал Жуковскому-, осуждая и арзамасский культ безобид­ ной шутки, и специфическое истолкование Жуковским твор­ чества Шиллера, как уводящего от земных дел в мир чистых идеалов: «. . . Итак, останемся мы каждый при своем, С галиматьею ты, а я с парнасским жалом, Зовись ты Шиллером — зовусь я Ювеналом». Тема стихотворения была подсказана Вяземскому — как это ни парадоксально — Жуковским. «Помнишь ли, что раз в Павловском надоумил ты меня написать «Негодование». Семя твое зародилось в моем чреве», 2 4 2 — писал Вяземский Жуков­ скому. Однако, разрабатывая тему в «ювеналовской» традиции, Вяземский открыто и сознательно противопоставлял свою ма­ неру политического поэта идеальной романтике Жуковского. Политика, свободолюбие, злободневность поэзии, поиски прав­ ды, агитационность, союз с народами, с одной стороны, и удале­ ние от острых вопросов в мир чисто литературных интересов, союз с царями, проповедь деспотизма и туманный романтизм, с другой, — таковы в сознании Вяземского 1820—1821 гг. два возможны« литературных пути. Именно в этом плане раскрывается антитеза (ср. с пушкин­ ской одой «Вольность») легкой поэзии и музы негодования в на­ чале стихотворения. С одной стороны, «вымыслы», «мечтанья», «фиал волшебств», «очарованья цвет» — былые кумиры, отверг­ нутые ныне поэтом. С другой — идеалы правды и борьбы. Во имя их отвергнут и мир поэтических образов Жуковского: «И призраки принес в дань истине угрюмой», — 2 4 0 «Негодованье рождает стих» -— латинае., второе полустишие 79 стиха I сатиры Ювенала. 2 1 1 В. К. Кюхельбекер. Лирика и поэмы, Л., Советский писатель, 1939, стр. 45. 2 4 2 Письма Вяземского Жуковскому были опубликованы в «Русском архиве» за 1900 г., но с большими изъятиями. Частично цитировались по ру­ кописям А. Н. Веселовским в его монографии о Жуковском. В виду отсут­ ствия полных п научно удовлетворительных публикаций, цитируем по руко­ писям, хранящимся в Архиве ИРЛИ (Пушкинского Дома) АН СССР 27 985/СС. 1 б. 44, л. 4. 91 и эпикурейские идеалы молодого Батюшкова: «И я сорвал с чела, наморщенного думой, Бездушных радостей венок». Теперь поэта привлекают иные пути: «Я правде посвятил свой пламенный восторг . . .» «Мой Аполлон — негодованье!» Лучшим комментарием к этим строкам является письмо Вя­ земского к Жуковскому от 15/27 марта 1821 г. — одно из его последних варшавских писем. Здесь почти в тех же выражениях, что и в «Негодовании», характеризуется необходимость пово,- рота к новым поэтическим путям: «Полно тебе нежиться на облаках, спустись на землю, и пусть, по край­ ней мере, ужасы, на ней свирепствующие, разбудят энергию Души твоей. Посвяти пламень свой правде и брось служение идолов (ср.: «Но, льстивых лжебогов разоблачив кумиры, / Я правде посвятил свой пламенный восторг»). Благородное негодование — вот современное вдохновение (ср.: «Мой Апол­ лон — негодованье!)» 2 4 3 Для позиции Вяземского этих лет характерно стремление, не сомневаясь в личном бескорыстии Жуковского и Карамзина, подчеркнуть связь их творческой позиции с корыстными интере­ сами реакции. Так, если прежде Вяземский мог предаваться со всей страстью борьбе с литературными староверами, то теперь он не просто осуждает замыкание в сфере чисто литературных интересов, но и указывает на политический смысл подобной по­ зиции. Когда друзья-карамзинисты выражали Вяземскому ра­ дость по поводу того, что цензура пропустила в «Послании к Каченовскому» оскорбительные для адресата стихотворения намеки, Вяземский писал (21 января 1821 г.): «Какой же либерализм цензуры, которому дивятся ваши ротозеи? Все оттенки политические, кои были в «Послании», вымазаны Тимковским. Оста­ лась одна личность. Не бойся, правительство радо будет, когда мы между собою грызться начнем за лавры: забудем тогда на него лаять за хлеб на­ сущный. Ему выгодно держать нас при ребячестве письма». 2 4 4 По мере того, как деятели европейской реакции начинают рисоваться Вяземскому не только в облике глупцов, противо­ стоящих «умным людям», но и как политики, не понимающие реальной обстановки, «духа времени», живущие призраками вчерашнего дня, Вяземский все чаще объединяет их с мечтате­ лями-романтиками, потерявшими связь с импульсами жизни. 2 4 3 Там же, л. 3. Курсив мой. — Ю. Л. 2 4 4 Остафьевский архив, т. II, стр. 144. Курс, мой — Ю. JI. Характерно, что Карамзин упрекал Вяземского за привнесение политического оттенка, настаивал на чисто литературном характере полемики: «А propos de libera- listes: зачем в пиесе литературной говорите Вы о представительной системе и взаимном обучении? C'est une faute contre le goüt». (Письма H. М. Ка­ рамзина к кн. П. А. Вяземскому, стр. 75). 92 Одними и теми же терминами Вяземский определяет диплома­ тические доктрины Священного Союза и поэтическую позицию Жуковского. О первых: «Ой, уж мне этот оссианизм дипломати­ ческий! Всюду меня преследует!». 2 4 5 Каподистриа «немного ос- сианит» (показательно, что, как и о Жуковском, речь идет о ли­ беральном, но не порвавшем с правительством деятеле). 2 4 6 О ноте революционного правительства Неаполя Австрии: «Тут не по-нашему — дипломатический оссианизм и библейское сло- воизвитие, — а чистосердечное изложение запроса, по каким правам впутываются в домашние дела народа, который сам ни­ кому не указ». 2 4 7 «. . . Дипломатические Оссианы, нелепые ко­ вачи раздутых и порожних фраз, а хуже всего — ковачи цепей народных, одурелые, запоздалые». 2 4 8 О Жуковском: «Что при­ дворный Оссиан?» 2 4 9 Для царей, съехавшихся на конгресс, Вяземский находит определение «политические лунатики». Однако именно это проз­ вище укрепилось за Жуковским как автором стихотворных отче­ тов о луне. Так, Н. И. Гнедич писал Жуковскому в 1820 г.: «По­ лучил все четыре экземпляра луны твоей, любезнейший мой лу­ натик . . .» 2 5 0 Почему же Вяземский сближает Жуковского, ни в беско­ рыстии, ни во внутреннем сочувствии которого идеалам свободы и просвещения он не сомневался и которого он, конечно, не счи­ тает сознательным союзником самодержавия, с царями-деспо­ тами? Дело в том, что теперь Вяземский принципиально не же­ лает отграничивать от лагеря реакции всех, кто не борется с ней. Любая пассивная форма примирения с властью осуждается. Выдвигается требование полного отмежевания от действий пра­ вительства: «В наши дни союз с царями разорван: они сами по­ топтали его», и далее: «Провидение зажгло в тебе огонь дарова­ ния в честь народу, а не на потеху двора. Как ни будь поверх­ ностно и малозначительно обхождение супруга с девками, но брачный союз все от того терпит и рано или поздно распутство дома отзовется. Брачный союз наш с народом: домашняя битва наша в отечестве. Царская ласка — курва соблазнительная, ко­ торая вводит в грех и от обязанности законной отвлекает. Го­ 2 4 5 Остафьевский архив, т. I, стр. 247. 2 4 6 Там же, стр. 309. 2 4 7 Там же, т. II, стр. 114. 2 4 8 Там же. В этой же образно-идейной системе — утвердившееся в пись­ мах Вяземского в 1820—21 гг. определение Александра I как «сентименталь­ ного путешественника», или — ближе к Карамзину — «русского пу­ тешественника», участники конгрессов — «царственные Стерны» (там же, стр. 137). Острота определения заключается в сочетании мысли об оторван­ ности от жизни с намеком на разъезды «кочующего деспота». О Ржевусскоп Вяземский говорит: «Она как-то погрязла в ультрацизме и каком-то венском романтизме» (там же, стр. 176). 2 4 6 Там же, стр. 244. 2 : 0 Рукописное собр. ГПБ, Архив Жуковского, оп. 2, 73, л. 44. 93 ворю тебе искренно и от души, ибо беспрестанно думаю о тебе и дрожу за тебя. Повторяю еще, что этот страх не в ущерб уваже­ ния моего к тебе, ибо уверен в непреклонности твоей совести, но мне больно видеть воображение твое, зараженное каким-то дворцовым романтизмом». 2 5 1 Такая постановка вопроса не только пересматривала соотношение передового лагеря и пра­ вительства, но и изменяла само содержание понятия «свободо­ любец». Теперь круг подходящих под это определение лиц су­ жался, приближаясь к понятию «член антиправительственной группировки». Вместе с тем, в понятии декабристов и околодекабристских литераторов «бич Ювеналов» означал не насмешки над отдель­ ными уродливостями обычаев и нравственных представлений, а поднятую до степени поэтического обобщения сатиру на весь политический и этический порядок. Такая сатира подразумевала гораздо большую целостность критического мировоззрения и больший пафос отрицания, чем обычные сатиры поэтов начала XIX в. Об этом писал Вяземский Воейкову, осуждая его за «ме­ лочность» обличения: «. . . Надобно было проскакать на летучем коне и Ювеналовским бичом махнуть вправо и влево в пороки, но ты нападаешь на одежду, моды, лица, учтивость и ласко­ вость». 2 5 2 1 Для правильного понимания замысла «Негодования» необ­ ходимо учесть и особую семантику названия. Негодование обычно понимается как определение эмоции, состояния. Сло- ' варь Д. Н. Ушакова определяет его как «возмущение, крайнее недовольство». Однако в политической лирике начала XIX в. за этим словом закрепилось и другое, значительно более активное семантическое содержание — месть. Так, например, стихотворе­ ние Востокова «Гимн негодованию» в первоначальной редакции называлось «Гимн возмездию», а в одной из публикаций появи­ лось под названием «Гимн Немезиде». 2 , 3 3 Стихотворение Восто- ков снабдил специальным примечанием: «У греков обоготво­ ряема была Немезис, т. е. Негодование, возбуждаемое в нас вся­ ким несправедливым, гордым, обидным для человечества по­ ступком». 2 о 4 Необходимо иметь в виду, что «человечество» для Востокова, как и для просветительской публицистики XVIII в., — политический термин, включающий и понятие о пра­ вах человека. Вяземский был внимательным читателем современной ему 2 5 1 Архив ИРЛИ (Пушкинского Дома) АН СССР, 27 985/СС. 16. 44, л. 3. 2 5 2 ЦГАЛИ, Ф. 195, on. 1, ед. хр. 1234, л. 9, Курсив Вяземского. 5 5 3 См.: Санктпетербургский вестник, 1813, ч. II, стр. 258; Сын Отече- ; ства, 1814, ч. XI, стр. 19; Стихотворения Александра Востокова, Издание исправленное и умноженное, Спб., 1821, стр. 181; В о с т о к о в, Стихотворе­ ния, Советский писатель, 1935, стр. 207. 2 5 4 Цит. по комментариям В. Н. Орлова в кн.: Востоков, Стихотво­ рения, Советский писатель, 1935, стр. 405. 94 поэзии, очень уважал гражданскую лирику Востокова, и разъ­ яснение это ему не могло быть неизвестно. Кстати, такая семан­ тика слова, вообще, была в употреблении: у Пушкина рядом со значением «негодованье» — «чувство возмущения» встречается и «негодованье» — «месть». В «Андрее Шенье»: «. . . падешь, тиран! негодованье Воспрянет, наконец» 2 5 5 В стихотворении Вяземского заглавие включает оба смысла: оно характеризует и субъект лирики — гневный пафос возму­ щенного автора, и призыв к активному действию, отмщению тиранам: Он загорится, день, день торжества и казни, День радостных надежд, день горестной боязнн! Раздастся песнь побед, вам, истины жрецы, Вам, другн чести и свободы! Вам плач надгробный! Вам, отступники природы! Вам, притеснители! Вам, низкие льстецы!» 2 5 6 Характерно, что в том же письме к Жуковскому, в котором Вя­ земский пересказал основную идею «Негодования», мы находим и призыв к отмщенью. Сразу же после слов о том, что «благо­ родное негодование — вот современное вдохновение», читаем: «При виде народов, которых тащут на убиение в жертву ка­ ких-то отвлеченных понятий о чистом самодержавии, какая лира не отгрянет сама: месть! месть!» 2 3 7 Бесспорно, что и в период работы над «негодяйкой» (полу­ шутливое, полу-конспиративное название «Негодования» в пись­ мах Вяземского) вопрос о тактике борьбы с правительством и о допустимости в этой борьбе насильственных мер все еще оставался для Вяземского открытым. Поэт колебался, испыты­ вал сомнения и так и не мог перешагнуть грань, отделявшую его от революционеров и конспираторов. В этом смысле пока­ зательны не те строки, которые содержат осуждение и револю­ ционного терроризма, и «дипломатического оссианизма» реак­ ционных правительств «Священного Союза»: «Но где же чистое горит твое светило, (свободы — Ю. Л. ) Здесь плавает оно в кровавых облаках, Там бедственным его туманом обложило И светится едва в мерцающих лучах». 2 5 8 2 5 5 Пушкин, Полн. собр. соч., т. II, кн. 1, Изд. АН СССР 1947, стр. 401—402. 2 5 6 П. А. Вяземский, Избранные стихотворения, М.—JI., Academia, 1935, стр. 157. 2 5 7 Архив ИРЛИ (Пушкинского Дома) АН СССР, 27985/СС. I б. 44, л. 3. 2 5 8 П. А. Вяземский, Избранные стихотворения, стр. 156. 95 Гораздо симптоматичнее отношение к специфически-декаб­ ристским формам политической борьбы. Любопытно в этом смысле сопоставление «Негодования» с «Кинжалом» Пушкина — стихотворением, также посвященным «Немезиде» — мщению. Если Пушкин пламенно призывает к убийству тиранов, то Вяземский (хотя, как мы видели, отношение его к этому воп­ росу с 1818 г. претерпело существенные изменения) роняет фразу, которую, видимо, следует истолковывать как осуждение действий Занда и Лувеля: «Там нож преступный изуверства Алтарь твой девственный багрит». 2 5 9 Но дело не только в этом. Необходимо отметить другую осо­ бенность. Идея борьбы с тиранами неразрывно связана для Пушкина с постановкой тактических вопросов, между тем, как Вяземский вопросов тактики, т. е. практических путей движения к идеалу свободы, не ставит вообще. Последнее обстоятельство для 1820—1821 гг. может служить одним из критериев разде­ ления прогрессивной дворянско-либеральной мысли тех лет и идеологии декабристов. Пока среди прогрессивных кругов гос­ подствовала вера в тактику медленной пропагандистской ра­ боты, борьба за отчетливые, ближние, но частные цели — воп­ росы тактики — были ясны для всего прогрессивного лагеря в це­ лом: оружие сатиры, патриотические призывы к общественному мнению, осуждение конкретных действий реакции, давление на правительство. Задачи борьбы за осуществление более общих целей мыслились еще как настолько отдаленные, что отсутствие единства по этому вопросу (практически оно выразилось в ра­ ботах по созданию второй части Зеленой книги 2 6 0) еще не могло стать причиной политического размежевания. На рубеже 1820—1821 гг. положение изменилось: недостаточность старых средств борьбы ощущалась всеми, чувство нетерпимости суще­ ствующего положения и ненависть к реакции возросли во всем передовом обществе в целом. Не следует думать, что начи­ нающееся размежевание дворянских революционеров и либера­ лов сопровождалось примирением последних с реакцией. Наобо­ рот, именно в эту пору дворянская передовая общественность покачнулась влево. Перед лицом деятельности Магницкого и Рунича даже А. И. Тургенев, единственный из братьев, насле­ довавший набожность отца, осуждает религиозную маску реак­ ции. Он пишет Вяземскому: «C'est une petite bande de devots, qui me rendra impie».261 И даже Карамзин испытывает в эти годы любопытное колебание в политической позиции. 2 5 9 Там же. 2 6 0 См.: С. Чернов, Из работ над «Зеленой книгою», «Декабристы и их время», т. II, М., 1932. 2 6 1 Остафьевский архив, т. II, стр. 67. «Если что меня и делает нечестив­ цем, так -по шайка ханжей» — франц. 96 Однако у дворянских революционеров радикализация поли­ тической программы сопровождалась повышением интереса к вопросам революционной тактики. С каждым новым шагом вперед тактические установки приобретают все большую отчет­ ливость. Именно в отношении к вопросам тактики особенно четко проявлялась постепенная Демократизация позиции декаб­ ристов. Между тем, для дворянского либерализма и для тех групп, которые, испугавшись, отходили от декабризма в 1821 г., харак­ терно сочетание ненависти к реакции с неприятием револю­ ционных путей. Это выразилось в стремлении вообще укло­ ниться от обсуждения тактических вопросов. Идеалы — консти­ туция и ликвидация крепостничества — еще общие. Камнем преткновения, таким образом, делается отношение к вопросам тактики — не только к решению, но и к самому факту поста­ новки подобных вопросов. Именно это обуславливает водораз­ дел между поэзией Вяземского, с одной стороны, и Пушкина и декабристов, — с другой. Вместе с тем, с точки зрения прави­ тельства и те, и другие стихи были в равной мере криминаль­ ными. Известно, какие опасения вызвало «Негодование» у А. И. Тургенева, который, вопреки требованиям Вяземского, упорно отказывался распространять стихотворение. «Негодование», видимо, обсуждалось в варшавском кружке Вяземского. Любопытным памятником этого обсуждения явля­ ется автограф Фовицкого, хранящийся в Остафьевском архиве и озаглавленный рукой Вяземского «Замечания Фовицкого в Варшаве на мое стихотворение «Негодование». Произведение вызвало восторг Фовицкого, хотя и испугавшегося смелости его выражений. Прочитав, он записал: «Вот уж подлинно: ужасно хорошо! Какая свобода! Какое негодование». 2 6 2 И далее: «Хра­ нители казны народной . . . Это Голубцов? Нельзя ли назвать их как поблагороднее? Да и нельзя ли допросить не собирая? Уж и то они все живут на конгрессах. Будто уж и с отчаянной вдовы и с голодного (а не голодной) сироты собирают подати? Не ска­ зали бы, что это возмутительно? Дальше — справедливее: но волос дыбом становится! Смотрите, не забывайте Радищева». 2 6 3 По поводу строк: «Я вижу подданных царя, Но где ж отечества граждане?» Фовицкий замечал: «Не знаю, какой смелый цензор позволит вам спрашивать, где граждане (citoyens) ?» 2 6 4 2 6 2 ЦГАЛИ, ф. 195, оп 1., ед. хр. 2951, л. 39. Курс, здесь и дальше Фовицкого. 2 6 3 Там же, лл. 39 об. — 40. 2 6 4 Там же, л. 40. 7 Славянская филология 97 «Еще позвольте вам сказать, не поспорит ли с вами Капнист? Правда, он пел рабство и истребление слова рабство: но там есть кое-что и свободного <\ . ,^> Свободу пел на языке неволи, В оковах был и твой поэт! Какие стихи! Только, право, возмутительные. Как будто Вы в Алжире! Какая прекрасная пиеса! Только и страшно! Уж верно мы не увидим ее печатной». 2 6 5 Фовицкий не случайно вспомнил Радищева. Как ни далека была общественно-политическая концепция Вяземского от идей крестьянской революции, стихотворение отзывается чтением оды «Вольность», биографию автора которой, как мы видели, Вязем­ ский собирался в это время писать. Мы уже приводили данные о стремлении Вяземского в 1818—1819 гг. как можно более полно познакомиться с творчеством Радищева. Конечно, и зна­ менитая ода, именно в это время привлекшая внимание Пуш­ кина, не осталась ему неизвестной. Стилистика и система образов оды Радищева, соединенная с ритмической структурой элегии, определили своеобразие сти­ хотворения Вяземского, лирического и публицистического одно­ временно. Можно было бы привести ряд параллелей между образами обоих стихотворений. У Радищева: «Под игом власти, сей, рожденный, Нося оковы позлащенны, Нам вольность первый прорицал». 2 6 6 У Вяземского: «Свобода! Пылким вдохновеньем, Я первый русским песнопеньем Тебя приветствовать дерзал ... . . . В о к о в а х б ы л и т в о й п о э т ! » 2 6 7 Однако, конечно, не только к Радищеву восходили публицисти­ ческая фразеология и образы стихотворения Вяземского — ис­ точником их, фактически, являлась вся просветительская лите­ ратура XVIII в. — русская и зарубежная. Легко можно устано­ вить параллели, свидетельствующие о подобном влиянии. Так, привлекшие внимание Фовицкого своей противоцензурностью строки: «Я вижу подданных царя, Но где ж отечества граждане?» — 2 6 5 Там же, лл. 40 об — 41. 2 6 6 А. Н. Радищев, Полн. собр. соч., М.—Л., Изд. АН СССР, 1938, т. I, стр. 15. 2 6 7 П. А. Вяземский, Избранные стихотворения, Academia, 1935, стр. 155—156. 98 представляют собой пересказ одного из положений Фонвизина в его «Рассуждении о непременных государственных законах»: «Где же произвол одного есть закон верховный, <\ . .^> тамо есть государство, но нет отечества, есть подданные, но нет граждан». 2 6 8 Однако стилистика социально-философской публицистики просветителей, толковавших об общих законах человеческого общежития, оказалась в стихотворении Вяземского растворен­ ной во взволнованно-эмоциональной стихии байронической эле­ гии. Последнее достигалось обилием субъективно-оценочных эпи­ тетов, риторических вопросов и восклицаний, создававших образ негодующего поэта, и эмоциональным беспорядком разно­ стопной ямбической лирики, благодаря чему возникала иллюзия взволнованного речевого потока в духе монологов Чацкого. Вме­ сте с тем, стиль «Негодования» включал в себя поток злободнев­ ного политического материала, напоминающего уже не фило­ софский трактат, а газетную публицистику. Произведение типа радищевской оды говорило о природе человека и общества, о рождении и гибели деспотизма, но избегало затрагивать эксцессы текущей политики. Вяземский же намекает в своем стихотворении и на покушение Лувеля, и на «мистики придвор­ ное кривлянье»: «Зрел промышляющих спасительным глаголом Ханжей, торгующих учением святым», — и на совсем свежие новости — разгром Магницким и Руничем Казанского университета: «Здесь стадо робкое ничтожных Витии поучений ложных Пугают именем твоим: И твой сообщник — просвещенье С тобой, в их наглом ослепленье, Одной секирою разим». В стихотворении мы находим и оценку либеральных обеща­ ний царя в 1818 г. в свете решений конгресса в Троппау-Лай- бахе: 2 6 9 2 6 8 Д. И. Фонвизин, Собрание сочинений в двух томах, М.—JL, Гос­ литиздат, 1959, т. II, стр. 255. Знакомство Вяземского, проявлявшего устой­ чивый интерес к творчеству Фонвизина, с этим документом не вызывает сом­ нений. Вяземский получил от Н. Муравьева его переработку «Рассуждения» Фонвизина. См. К- В. П и г а р е в, «Рассуждение о непременных государст­ венных законах» Д. И. Фонвизина в переработке Никиты Муравьева (Литера­ турное наследство, т. 60, кн. 1, М., Изд. АН СССР, 1956, стр. 340—342). 2 6 9 Необходимо в связи с этим заметить, что широко используемый метод датировки произведений по упоминаемым в них событиям таит в себе известную опасность: поэт может возвращаться к событиям большей или меньшей давности в связи с логикой своего развития. Так, Пушкин отклик­ нулся стихотворением «Кинжал» на убийство Коцебу в марте 1821 г., т. е. через два года после покушения Занда и год спустя после его казни. Упоминание в МоёГе варшавской речи может использоваться для датировки 1* 99 «Там хищного господства страсти Последнею уловкой власти Союз твой гласно признают; Но под щитом твоим священным Во тьме народам обольщенным Неволи хитрой цепь куют». 2 7 0 Это придавало стихотворению не только значение социально- философского суда над современным жизненным укладом, но и интерес политически-злободневный, животрепещущий, газет­ ный. Обосновывая своеобразие своего метода, Вяземский пи­ сал: «Поэту должно искать иногда вдохновения в газетах, прежде поэты терялись в метафизике, теперь чудесное, сей ве­ ликий помощник поэзии, — на земле. Парнас — в Лайбахе». 2 7 1 «Негодование» наиболее полно выразило умонастроения Вя­ земского в 1820—1821 гг. Вяземский считал, что «теперь не время осторожничать», и не скрывал своих взглядов. Сведения об этом, бесспорно, доходили и до правительственных кругов в Варшаве и Петербурге. Однако власти, и так уже встрево­ женные семеновской историей, 2 7 2 взглянули на поведение Вя­ земского и его общественные связи иначе после того, как офи­ церская «артель» Литовского полка и лично близкий к Вязем­ скому Габбе вступили в открытую борьбу с Константином Павловичем. Борьба с офицерами аракчеевской школы, фрунтоманами и невеждами — коллизия, в высшей степени характерная для эпохи Союза Благоденствия. При этом застрельщиками столкновения выступают передовые офицеры, сторонники просвещения, кон­ ституционалисты, активные участники антинаполеоновских ос­ вободительных войн (Габбе, например, был в армейском пар­ тизанском отряде), объединенные в дружеское общество — «ар­ тель». Показательно, что одним из самых острых вопросов сде­ лался спор между противниками и сторонниками телесного на­ казания солдат. В 1820 г. группа свободолюбивых офицеров лейб-гвардии Литовского полка начала борьбу за изгнание двух офицеров-аракчеевцев, прославившихся жестоким обращением с солдатами. 2 7 3 В мемуарах А. А. Одинцова события изложены следующим образом. А. А. Одинцов вспоминает, что он был участником «прапорщической шайки, устроенной с целью нанесения разных лишь при учете того, что лицемерие ее раскрылось современникам в снеге решений конгресса в Лайбахе. В этом смысле события 1818 г. вновь выплыли в сознании современников, но уже в новом освещении. 2 7 0 П. А. Вяземский, Избранные стихотворения, Academia, 1935, стр. 156. 2 7 1 Остафьевский архив, т. II, стр. 171. 2 7 2 Анализ правительственной тактики в период «семеновской истории» и после нее см. в кн. С. Н. Чернова «У истоков русского освободительного движения», Саратов, 1960. 2 7 3 В сознании властей события в Варшаве явно ассоциировались с на­ строениями в петербургских гвардейских полках (напр. Измайловском). 100 неприятностей полковнику Варпаховскому, чтобы принудить его выйти из полка. Варпаховский был нетерпим офицерами за его дурной нрав и жестокое обращение с солдатами, а в особен­ ности за его' историю с любимым и уважаемым в полку капи­ таном Николаем Николаевичем Пущиным, который сказал во фронте, что «ежели его баталионный командир Варпаховский станет бить солдат его роты, то он сделает с ним то же самое» , 2 7 4 Однако инициатором инцидента была не «шайка прапорщи­ ков». Мемуары другого участника событий — Н. В. Веригина — свидетельствуют, что подлинными организаторами были вхо­ дившие в «артель» ротные командиры. Видимо, ими была инспи­ рирована и «шайка прапорщиков». Суть событий заключалась в следующем: «Капитаны полка потребовали удаления двух старших офи­ церов — Марачинского и Колотова, как марающих мундир». 2 : 3 Требование имело не случайный характер: «Оба эти офицера были переведены из армейских полков в л.-гв. Литовский полк и, как говорится, сели на голову тем офицерам, которые ни по воспитанию, ни по рождению не могли быть их товарищами». 2 7 6 Первоначально «артели», куда входили ротные командиры («ка­ питаны»), удалось организовать всю офицерскую обществен­ ность полка. Протест был поддержан и «полковниками». Константин Павлович, собрав подавших жалобу офицеров, попытался уговорить их покончить дело миром. Однако, один из артельных вождей — Н. Пущин — вступил в резкий спор с ве­ ликим князем. Когда Константин Павлович назвал жалобу «сплетней», Пущин крикнул: «Вы оскорбляете, ваше высочество, тот мундир, который носите сами. Закон дает вам право нака­ зывать нас, но не ругать». 2 7 7 Пущин был арестован и предан военному суду. Тотчас же Габбе и близкие к нему офицеры развернули активную деятель­ ность по спасению товарища. По инициативе Габбе собрано было среднее и младшее офицерство полка, которое решило начать коллективные действия протеста против ареста Пущина. «В собрании капитанов и тех офицеров, которые входили в их круг, было решено, чтобы через полкового командира довести до сведения его высоче­ ства, что все бывшие капитаны у его высочества — участники в выражениях и ответах Пущина и что все просят одинаково судить их с Пущиным. <\ . .> Петр Андреевич Габбе, друг Пущина, был главным направптелем такого желания своих по чину товарищей». 2 7 8 Вместе с тем, сразу же была организована конспиративная переписка с Пущиным для того, чтобы обеспечить координиро- ванность действий. 2 7 4 Русская старина, 1889, ноябрь, стр. 316. 2 7 5 Там же, 1892, ноябрь, стр. 309. 2 7 6 Там же. 2 7 7 Там же, стр. 311. 2 7 8 Там же. 101 «На другой день поутру, — пишет Н. В. Веригин, — я написал наскоро длинное послание к Пущину и под этим посланием подписал не свою фами­ лию, а Космополит. В этом послании я обвинял цесаревича во всех его вы­ ражениях и говорил, что он сам вынудил Николая Николаевича Пущина к возражениям и ответам, которые все офицеры полка разделяют с ним. Я предлагал Пущину оправдаться на суде так, чтоб не он был виноватым, а его высочество. Написав все мои мысли к оправданию Пущина, я отпра­ вился к Габбе, прочитал ему мною написанное и отдал ему мною написанное для отсылки к подсудимому». 2 7 9 В критические дни «артель» проявила большую активность. В одной из записок к Пущину тот же Веригин писал: «Мы дей­ ствуем, но как — писать нельзя». 2 8 0 Действия офицерской об­ щественности увенчались полным успехом: Константин Павло­ вич совсем не был заинтересован в том, чтобы в Петербург до­ шли вести о неблагонадежности его корпуса. Он предпочел ра­ зыграть сцену великодушия. Приговор военного суда был им демонстративно порван, «виновные» прощены. Это была явная победа «артели». Однако, как только борьба приняла столь острые формы, в среде офицеров произошел раскол. Не затро­ нутое передовыми идеями высшее офицерство, видевшее во всем инциденте лишь защиту чести мундира, отошло в сторону. С этого времени «взгляд полковников не одинаков был со взгля­ дом капитанов». 2 8 1 Вскоре произошел новый конфликт. Теперь причиной яви­ лась попытка ограничить применение в полку телесных наказа­ ний. Перепуганные «полковники» перешли при этом на сто­ рону великого князя, выступив против основной массы офи­ церства полка. Как сообщает Веригин, «в 5-й роте Петра Ан­ дреевича Габбе один солдат передней шеренги сделал по ко­ манде «на караул» какой-то темп не<в>-раз с другими». Пол­ ковник «Варпаховский подскакал к нему и приказал влепить виноватому несколько ударов тесаком. Габбе, стоя во фронте, заметил на французском языке баталионному своему началь­ нику, что он наказывает лучшего солдата во всей роте». 2 8 2 Вар­ паховский, прежде заискивавший перед Габбе и Пущиным и державшийся в полку их поддержкой, стремясь выслужиться перед великим князем, пригрозил Габбе арестом. «Пущин не вы­ терпел забывчивости глупца против всеми любимого и уважае­ мого Габбе, вышел перед своей ротой и закричал своим громким голосом, грозя рукой: — Я тебя ... я тебя .. . горохового шута, проучу, я тебе покажу . . . картежнику, что ты!» 2 8 3 Константин Павлович попытался уговорить Пущина замять новое столкновение, однако, удачи не добился. Между Пущи­ ным и великим князем произошла чрезвычайно бурная сцена. 2 7 9 Там же. 2 8 0 Там же, стр. 313. 2 8 1 Там же, 1893, февраль, стр. 405. 2 8 2 Русская старина, 1893, февраль, стр. 406. 2 8 3 Там же, стр. 406. 102 В результате Пущин был снова арестован. Возглавленные Габбе офицеры полка пришли в чрезвычайное возбуждение. На­ чались сходки и бурные диспуты. «Самое шумное и более замет­ ное собрание почти всех офицеров, от капитана до прапорщика, было у поручика Энгельгарда (члена «артели»). Здесь предла­ галось в полном составе офицеров просить полкового коман­ дира, что всякую участь, какая бы ни предстояла Пущину, го­ товы разделить с ним его сослуживцы». 2 8 4 Желая запугать офицеров, великий князь на учении учинил «разнос», загонял солдат и уехал, обозвав офицеров «бунтовщи­ ками». После этого возбуждение в полку достигло предела. Все средние и младшие офицеры решили подать в отставку. «Общее негодование так было велико против слова «бунтовщики», что ни полковой командир, ни бригадный не могли своим посредни­ чеством прекратить шумного разговора офицеров между собой, а состоявшему в свите его высочества генерал-майору Жандру Габбе резко заметил, чтобы он не мешкался не в свое дело». 2 8 5 Исход дела был горестным для «артели». Вслед за Пущи­ ным арестовали Габбе и Веригина. Бумаги их были опечатаны, а сами они, после длительного пребывания под судом, разжало­ ваны в солдаты. Какое же имел отношение к этим происшествиям Вяземский? Анализ материалов убеждает в том, что имелась определенная связь между описанными событиями и неожиданным изгнанием Вяземского. Настроения Вяземского, конечно, не были секретом для Кон­ стантина Павловича и Новосильцева. Бесспорно, была замечена и его близость к Габбе, поскольку, как вспоминал А. А. Один­ цов, Литовский полк был у великого князя «на дурном счету и за ним шпионничали более, нежели за польскими полками». 2 8 6 Константин Павлович был убежден, что события в Литов­ ском полку связаны с каким-то заговором. Об этом свидетель­ ствуют его слова во время ареста Пущина: «О! Это не даром, эти дерзости я догадываюсь откуда идут. Дмитрий Дмитриевич <Курута>, запечатать квартиру капитана Пущина, приставить караул к запечатанной его квартире, где найдутся такие бу­ мажки, которые покажут все замыслы г-на Пущина». 2 8 7 События в Литовском полку начали разыгрываться осенью 1820 г., то есть совпали со временем, когда правительство было особенно подозрительно по отношению к гвардейским полкам. Источники не дают возможности точно датировать, но, видимо, первый арест Пущина произошел до запрещения Вяземскому возвращаться в Варшаву. Осенью 1821 г. распространился слух об аресте Габбе. 1 октября 1821! г. Фовицкий писал уже изгнаи- 2 8 4 Там же, стр. 413. 2 8 5 Там же, стр. 415. 2 8 6 Там же, 1889, ноябрь, стр. 318. 2 8 7 Там же, 1893, февраль, стр. 411. 103 ному Вяземскому: «Ваш Габбе сделал какую-то величайшую глупость, нагрубил кому-то из начальников, и его чуть не отпра­ вили (а, может быть, и отправили) в крепость. Только, право, это не за приязнь с вами, ибо я пишу к вам из Бельведера». 2 8 S В этом письме характерно и «ваш Габбе», и заверение в том, что причиной ареста являлась не близость к Вяземскому. Видимо, последнее обстоятельство рассматривалось в Варшаве уже как подозрительное. Слух, сообщенный Вяземскому Фовицким, по всей вероятности, не подтвердился. Переписка Вяземского и Габбе позволяет предположить, что арест последнего произо­ шел позже — в 1822 г. Насколько прочна была уверенность ве­ ликого князя в наличии конспиративных связей между Вязем­ ским и «артелью», свидетельствует слух, распространившийся сразу после ареста Габбе среди приближенных Константина Павловича. О нем сообщал Вяземскому позже и с оказией Фо- вицкий: «. . . Пронёсся слух, будто между письмами Габбе нашли одно ваше, которым вы рекомендуете ему познакомиться со мною, говоря, что я из числа ваших, 2 8 9 что со мною он может говорить откровенно, что все, что я ему скажу, он должен при­ нимать за истину». 2 9 0 Габбе недаром предупреждал Вяземского о ненадежности Фовицкого. Последний, перепугавшись, сразу же написал Вя­ земскому письмо, рассчитанное на перлюстрацию. 2 9 1 Позже он пытался превратить дело в шутку, но в напряженной для Вар­ шавы и Вяземского обстановке 1822 г. за высылкой могли по­ следовать и другие репрессивные меры. Письмо имело явно про­ вокационный характер. Расчет Фовицкого частично оправдался — письмо было пе­ рехвачено, к Вяземскому не попало и, видим-о, сыграло опреде­ ленную роль в реабилитации его автора. До нас его содержание дошло лишь в позднейшем, явно смягченном пересказе самого Фовицкого: «Писавши к Вам, как теперь помню, шутил над этим и спрашивал у Вас: «Что такое значут ваши, сколько вас и кто, и как я там затесался?» 2 9 2. Арест Габбе, Пущина и Веригина (первые двое — «капи­ таны») снял голову с офицерской «артели», но не прекратил борь­ бы за спасение пострадавших. Видимо, в эту пору и выступила 2 8 8 ЦГАЛИ, Ф. 195, on. 1, ед. хр. 2951, л. 11 об. Бельведер — дворец в Варшаве, резиденция Константина Павловича. 2 8 9 Курс. зд. и далее — оригинала. 2 9 0 Там же, л. 31 об. • 2 9 1 Письмо было послано по почте, хотя обычно для передачи столь ще­ котливых сведений Фовицкий пользовался оказией. Бросается в глаза раз­ ница тона в письмах Фовицкого, посылаемых по почте и с оказией. В первых неизменно находим неумеренные восхваления Константина Павловича, во вторых — отношение к властям ироническое. Это очень хорошо воссоздает осторожный и уклончивый характер Фовицкого. 2 9 2 Не получая длительное время от Вяземского писем, Фовицкий счи­ тал, что его письмо дошло и послужило причиною разрыва (см. ЦГАЛИ, ф. 195, он. 1, ед. хр. 2951, л. 31 об.). 104 активно «шайка прапорщиков». О характере их деятельности судить трудно в виду почти полного отсутствия данных. Однако о самом факте ее свидетельствует беглое упоминание в мемуа­ рах А. А. Одинцова. Есть и другое любопытное свидетельство. Габбе был поэтом, и стихи его ценились в дружеском кружке. Для знавших его он был «умным, но поэтическим Габбе». 2 9 3 Арест его воспринимался сквозь призму литературно-романти­ ческих представлений. Узнав об этом событии, Вяземский при­ слал Габбе литературную новинку — «Шильонского узника» в переводе Жуковского, а сам Габбе написал, с явным намеком на свое собственное положение, элегию «Бейрон в темнице». Эпизод ареста Байрона в Павии использован для того, чтобы нарисовать образ свободолюбивого поэта, гонимого деспотиз­ мом. Байрон — «Свободы, красоты и мужества поэт». Высказываемое устами Байрона понимание задач поэзии вполне соответствует декабристскому истолкованию этого вопроса: «Я счастлив был, когда поэзией высокой Слезу участия мог из очей извлечь; Исхитить из души глас совести глубокой Иль из руки тираиской меч». Габбе недвусмысленно выражает свое сочувствие конституцион­ ному порядку: «Где человек, как мир, под сению закона, Свершает поприще свое!» В виду большого интереса, которое представляет это, никогда не привлекавшее внимания исследователей стихотворение, при­ водим его текст полностью. Примечания под строкой принадле­ жат Габбе. Текст воспроизводится по литографированному экземпляру, сохранившемуся в бумагах Вяземского. 2 9 4 Бейрон в темнице * Элегия Последний солнца луч погас за Аппенином; На стогнах Павии умолк народный шум. Шотландии брегов туда за смелым сыном Несется окрыленный ум. 2 9 3 Русская старина, 1892, ноябрь, стр. 295. Весьма любопытна последовательность действий. Борьбу за поддержание чести гвардейского мундира начинают «капитаны», поддержанные «полковни­ ками». Вопрос приобретает политический оттенок и приводит к столкнове­ нию с великим князем. «Полковники» переходят на сторону власти, зато в борьбу втягиваются «прапорщики». И, наконец, после ареста «капитанов», к «прапорщикам» переходит инициатива. 2 9 4 Рукописный отдел ГИБ, Ф. 167 (Вяземского), 89. * Сия элегия написана по случаю заточения л. Бейрона в Павии за то, что, когда пришел к нему некоторый военный, с коим вышла у них ссора, го слуга Бейрона, вступясь за своего лорда, убил его противника. 105 Ты ль это, коему дивится современник, Чьей лире внемлет свет, как голосу веков, Ты ль, в мрачности глухой, дни, как Шиллонский пленник, Ведешь средь тягостных оков?! Ты ль это, доблестный питомец Альбиона, Свободы, красоты и мужества поэт, Ты ль зришься в горести, отторгнутый от лона Веселий, как другой Манфред? Но что! Твой ясный лик как будто оживился, Каким-то счастием взор снова возгорел; Светильник твой потух, но пред тобой открылся Небесный свод — и ты запел: «Британия! Страна Шекспира и Невтона, Страна, где я вкусил и жизнь, и бытие, Где человек, как мир, под сению закона Свершает поприще свое! Приветствую тебя из сей темницы дальней, В глубокой мрачности вздыхаю о тебе, Твой образ льет елей моей душе печальной В сей тяжкой, горестной судьбе. О, юность! Ты в мечтах меня обворожила, О, жизнь! Я, кубок твой держав, того не зрел, Что пена лишь края той чаши серебрила, ** И, жизнью упоенный, пел! Но песни бытия могли ль мне быть заменой? Воображение звало меня на юг: Там небо чистое, там бор всегда зеленый И пышный, ароматный луг. Туда помчал меня корабль с стремительностью мысли, Туда, где некогда жил в неге гордый мавр, Где скалы над водой ужасные нависли И вечно зеленеет лавр. И ты, отечество полубогов, героев, О, Греция, была ль забыта мной когда? Я пел твой стыд — и тьмы одушевленных строев Тебя спасают от стыда. В окрестностях Афин, на бреге Саламины, Любил я соловья внимать в тиши ночной; И горы, и ручьи, и на полях руины Гласили о веках со мной. 'Я видел все, что зреть и славно, и достойно, И, жажду знания желая утолить, Бросался в Гелеспонт и сей пролив спокойно Дерзал и без любви преплыть. И ты, о славный град тиранския свободы, Супруга Адрии, на Океане Рим, Венеция! Тебя, неся на жертву годы, Я посвящал мечтам моим. ** Выражения подчеркнутые принадлежат самому Бейрону, упоминае­ мые же: Шиллонский пленник, Манфред, Кали и Корсар — суть известные сочинения лорда. 106 Я счастлив был, когда поэзией высокой Слезу участия мог из очей извлечь, Исхитить из души глас совести глубокой Иль из руки тиранской меч. Но древо знания, увы! не жизни древо! Кто более страдал, лишь тот один мудрец; Утешить не могла меня прелестна дева, Ни слава . . . сей минутный льстец. В супружестве, в любви поэт непостоянный, Отец бездетный здесь, отчизны вдалеке, Кто мог бы к пристани меня вести желанной, Какой повериться руке? Сомненье Каина, таинственность Мапфреда Весь наполняют дух, все сердце тяготят; Завидна участь мне твоя, певец Готфреда: Тебя герои защитят. Ринальдо и Танкред: их меч благочестивый, Их провидению открытые сердца Промчат через толпу, поэт боголюбивый, Тебя вселенной до конца. Но более я вам завидую, поэты, Вам, коих чувствия, души небесный жар, Земною лирою ввек не были воспеты, И вы, не покидая лар, В сердечной простоте вкушаете блаженство! Для вас зари восход есть мира торжество; Для вас прекрасный день есть жизни совершенство, Природы роскошь, пиршество. Вы любите цветам и зелени дивиться, Внимать журчанию ручья и до росы, Прелыценны соловьем, на берегу забыться, Не видя, как бегут часы. Мне, мне другой удел! Колеблемый судьбою, Как брошенный корабль грозою между скал, От страха и надежд я гордою душою Спастись несчастием желал. Желал — и вот оно! Хаос непостижимый, Все чувствия души в одно совокупя, Теснит меня, и бог ужасный, но незримый Гласит: я предварял тебя. Все кончилось! Едва вступил в житейско поле И из конца в конец то поле пройдено, Увы! Есть смертные, кому в жестокой доле Достигнуть лета не дано!» Так пел Бейрон. Лице британца возгорелось, И на глазах его блеснули две слезы; Казалось, зарево вечернее зарделось, Гоня следы дневной грозы. Темница ветхая вняла певцу Корсара, И чувство горести тюремщик ощутил; И узник за стеной божественного дара Впервые сладости вкусил. Италия! Земля природы и искусства, Почто, подобяся Армиде красотой, Зовешь в сады сии: там услаждаешь чувства И гроб готовишь золотой? А вы, о гении, лишенные приюта, Вы, Бейрон, Дант и Тасс, герои без войны. Для вас не создана в теперешнем минута, Но веки в будущем даны. Варшава. Связь темы стихотворения с судьбой его автора подчеркивал сам Габбе в письме к Вяземскому: «Во время заточения моего воспел я самого Байрона, который, как и мы бедные, также в темнице, если верить газетам. Наше состояние с ним было бы одинаковое, но одно обстоятельство делает его в глазах моих пресчаст- ливым человеком: русский аудитор не будет задавать ему запросных пунк­ тов, а польские уроженцы не будут его судьями». 2 9 5 Доведение подобного стихотворения до сведения обществен­ ности было бесспорным вмешательством в борьбу Габбе и Пу­ щина с Константином Павловичем. В связи с этим большой ин­ терес представляет неизвестно кем осуществленное литографи­ рованное (явно без цензуры!) издание стихотворения Габбе в Варшаве в 1822 г. Это уникальное явление в истории подполь­ ной поэзии 1820-х гг. до сих пор не привлекало внимания иссле­ дователей. Между тем, сам факт использования литографского станка представляет значительный интерес для изучения агита­ ционных приемов нелегальной литературы 20-х гг. 2 9 6 Варшавские пропагандисты поэзии Габбе находились в ка­ ких-то сношениях с Вяземским. По крайней мере, единственный дошедший до нас уникальный экземпляр этого издания сохра­ нился именно в бумагах Вяземского. Со своей стороны, и Вязем­ ский предпринимал шаги в защиту Габбе — он организовал опубликование элегии в «Сыне отечества». Взятый сам по себе, текст стихотворения не содержал ничего запретного и, вероятно, не вызвал цензурных осложнений. Совершенно иной смысл при­ обретал он в связи с судьбой автора. Между арестованным Габбе и высланным из Варшавы Вя­ земским продолжала поддерживаться связь. Вяземский нахо­ дился в курсе всех варшавских происшествий. Еще будучи на свободе, Габбе сообщал Вяземскому в письме от 8 мая 1822 г. о втором аресте Пущина: «Может быть, вскоре увидите Вы по приказам наш полк раскассирован­ ным: кого разошлют по крепостям, кого выпишут в армию, кого произведут 2 9 5 ЦГАЛИ, Ф. 195, on. 1, ед. хр. 1705, лл. 9 об. — 10. 2 9 6 На эту сторону вопроса, применительно к декабристам, было обра­ щено внимание Ю, Г. Оксманом в статье «Из истории агитационно-пропаган­ дистской литературы двадцатых годов XIX века», сб. «Очерки из истории движения декабристов», М., Госполитиздат, 1954. 108 в солдаты. Во всяком случае, мы [готовы] 2 9 7 решились — остаться честными людьми, восьмилетнее терпение насилий всякого рода не уменьшает правоты наших требований». 2 9 8 , Но уже в следующем-— не датированном — письме Габбе вынужден был сообщить и о собственном аресте: «Знаете ли, в каком состоянии застали меня письма ваши? Сидящего безвыходно на квартире и видящего ежеминутно приставленного к дверям часового, который входит каждый раз, когда кличу своего человека, гак точно, как за тиранами в трагедиях и мелодрамах. Словом, я арестован и нахожусь под судом, который уже кончился и приговорил меня к лишению живота. Вы думаете, уже не в числе ли я неаполитанских угольщиков? . . Нет, любезнейший князь! Я оставался все время, как и в бытность Вашу, в числе честных людей в Варшаве, и на этом-то основании преследуют меня вместе с Пущиным и еще одним офицером, бывшим студентом Казанского универ­ ситета». 2 9 9 Слова Габбе, конечно, не следует понимать в смысле проти­ вопоставления карбонариев — «честным людям». Смысл их иной: быть честным человеком в Варшаве столь же опасно, как и заговорщиком в другом месте. Далее Габбе излагает ход со­ бытий: «Причиною сего нового, преследования вот что. Во время суда над Пу­ щиным было нам ученье, которым были недовольны, 3 0 0 и, в пылу гнева, на­ звали полк бунтовщиками. Офицеры (разумеется, кроме старших) пошли просить о увольнении их от той службы, где могут они слыть бунтовщиками, и — после многих дипломатических переговоров — кончилось все примире­ нием, которое показалось для всех искренним, ибо сопровождаемо было сле­ зами и поцелуями. Между тем, съездили в Вильну, где был в то время госу­ дарь, а по приезде своем и по осмотрении бумагам Пущина нашли 3 0 1 у него письма мои и другого офицера, кои все относились к прежнему над ним суду и в коих мы по-приятельски даем ему советы, как оправдаться. Сверх того отыскали записку мою, по-итальянски писанную, в которой, между невин­ ными шутками, даны более смешные, нежели бранные эпитеты двум началь­ никам моим <.• • > Но полно об этом траурном предмете: я заговорился, как Мария Стуарт перед своею смертию. Должно прибавить только, что истинная моя вина есть une espece de popularite que j 'ai acquis par dix ans de service dans се meme regiment: c'est la ce qui doit me perdre. 3 0 2 Я не раз был обманут, но могу сказать с Валленштейном: Nicht deine Klugheit siegte über meine, Dein schlechtes Herz hat über mein gerades Den schädlichen Triumph davongetragen.»3 0 3 2 9 7 Зачеркнуто. 2 9 8 ЦГАЛИ, Ф. 195, on. I, ед. хр. 1705, л. 5 об. 2 9 9 Там же, л, 7. Упомянутый «офицер» — Н. В. Веригин. 3 0 0 Габбе здесь и дальше избегает упоминаний великого князя. 3 0 1 Курсив оригинала. 3 0 2 «Некоторый род популярности, которой я добился за десять лет службы в этом же самом полку: вот что меня погубило.» — франц. 3 0 3 «Не ум твой верх взял над моим: победу Твоя душа лукавая над честной Моей душой постыдно одержала» — пер. Каролины Павловой. Цитата из 9 явления II действия трагедии Шиллера «Смерть Валленштейна». Ш9 Вы советовали мне заняться Шиллером: эта мысль польстила моему само­ любию и воображению, но я чувствую себя ниже моего предмета <С* •• / на­ добно прежде развязать разыгрываемую здесь немецкую трагедию: говорю немецкую, ибо она продолжается уже около году». 3 0 4 ) Приведенное письмо позволяет внести в разбираемый вопрос ряд уточнений. Письмо не датировано, но, бесспорно, писано в конце мая — начале июня 1822 г. Указание на то, что дело тянется около года, позволяет определить, что начало истории преследований Габбе и запрещение Вяземскому вернуться в Варшаву относятся к одному времени — весне 1821 г. Не менее важно и сообщение о том, что после примирения офицеров Литовского полка с великим князем дело неожиданно получило новое направление в результате свидания последнего с царем в Вильно. Свидание, о котором идет здесь речь, произошло во время пятнадцатимесячного похода гвардии в Западный край — ме­ роприятия, которым царь рассчитывал заглушить «либеральный дух» гвардейских полков. В Вильно гвардия оказалась весной 1822 г. Настроенный после семеновской истории по отношению к гвардии весьма недоверчиво, царь, видимо, потребовал даль­ нейшего расследования и строгого наказания виновных, опаса­ ясь влияния такого примера на другие полки. Подобные опасе- J ния не были беспочвенны — варшавская история, конечно, не осталась тайной для гвардейских офицеров. В этом смысле по­ казательно чрезвычайное сходство с нею известной «норовской» истории, произошедшей в Вильно весной 1822 г.: в ответ на гру­ бость, допущенную великим князем Николаем Павловичем по отношению к декабристу В. С. Норову, все офицеры полка ре­ шили уйти в отставку. Урегулировать это дело стоило Н. Ф. Па- скевичу многих хлопот. 3 0 5 Несомненный интерес представляет письмо Габбе и тем, что проливает свет на содержание литературных бесед в кружке Вяземского в Варшаве. Упомянутый Габбе совет заняться Шил­ лером имел для Вяземского глубокий смысл. Шиллер, как и Бай­ рон, воспринимался Вяземским в качестве поэта-борца, побор­ ника человеческих прав. В юности Вяземский, видимо, не был затронут влиянием Шиллера. В 1816 г. он еще представлял себе творчество немецкого поэта сквозь призму литературных вку­ сов Жуковского. По крайней мере, в стихотворении «Деревня» Шиллер трактуется как поэт «сердечного воображения»: «О Шиллер, как тебя прекрасно отражало Поэзии твоей блестящее зерцало», 3 0 4 ЦГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр. 1705, лл. 7 об. — 8 об. 3 0 5 См. Н. Поливанов, В. С. Норов, Русский архив, 1900, 2; М. В. Нечкина, Грибоедов и декабристы, М., Гослитиздат, 1947,. стр. 258—259. 110 а из всех произведений Шиллера названо лишь «Resigna­ tion». 306 Перелом в понимании творчества Шиллера наступил — что очень характерно — в 1819 г. При этом представляет интерес, что внимание Вяземского привлекло не бунтарство Карла Моора, а освободительный пафос «Вильгельма Телля». 24 июля 1819 г. он писал Тургеневу из Варшавы: «Здесь на-днях давали «Виль­ гельма Телля». Обрезано, исковеркано, дурно играно, а слезы так из глаз и брызжут, слезы восторга, слезы священные, из коих одна стоит реки слез, пролитых за какую-нибудь«Федру» или «Ифигению». 3 0 7 Так же истолковывал Шиллера и Габбе, писав­ ший несколько позже Вяземскому: «Все ваши мысли совершенно отвечают моим понятиям литературным». 3 0 8 Позже, уже в за­ точении, Габбе перевел «Песнь радости». Текст перевода до нас не дошел, но в руках Вяземского он был. 3 0 9 Вяземский не ограничился содействием опубликованию «Бейрона в темнице» в «Сыне отечества» — он предпринял и другие шаги по популяризации творчества Габбе, явно с целью повлиять на судьбу последнего. Эта элегия позже привлекла внимание Кюхельбекера, который, однако, ошибочно определил ее автора (Дневник, 1929, стр. 140). Еще до ареста Габбе написал «Биографическое похвальное слово г-же Сталь-Гольштейн». Выбор темы, видимо, был не­ случаен. Творчество Сталь как автора «Взгляда на главнейшие события французской революции» было в центре политических дебатов 1818—1819 гг. и живо интересовало декабристов. Н. Тургенев предлагал И. Пущину написать рецензию на эту книгу для его проектируемого журнала: «Увидел он у меня на столе недавно появившуюся книгу Stael «Considerations sur la Revolution frangaise» и советовал мне попробовать написать что- нибудь об ней и из нее». 3 1 0 Большое впечатление книга Сталь произвела и на Вяземского. Как писал к нему Карамзин: «Вы же переводите конституцию душеспасительную и читаете г-жу Сталь о конституции душеспасительной». 3 1 1 Замысел Габбе определился в атмосфере обсуждений книги в кружке Вязем­ ского. В начале 1822 г. (цензурное разрешение 5 января) брошюра была отпечатана в Петербурге. Вяземский в не дошедшем до нас письме разобрал труд своего друга. Насколько можно су­ дить по ответному письму Габбе, оценка французской револю­ ции рецензенту показалась слишком положительной. В самом 3 0 6 П. А. Вяземский, Избранные стихотворения, М.—Л., Academia, 1935, стр. 128—129. 3 0 7 Остафьевский архив, т. I, стр. 274. 3 0 8 ЦГАЛИ, Ф. 195, on. 1, ед. хр. 1705, л. 14. 3 0 9 Там же, л. 11. 3 1 0 И. И. Пущин, Записки о Пушкине. Письма, Гослитиздат, 1956, стр. 72. 3 1 1 Письма Н. М. Карамзина к князю П. А. Вяземскому, Спб., 1897,. стр. 55. 111 деле, Габбе не скрывал своего сочувственного отношения к идеа­ лам 1789 г. В письме к Вяземскому он уточнил свое понимание событий во Франции, подчеркнув, что стоит на стороне «просве­ щенных друзей революции». 3 1 2 Якобинцы, разумеется, в их число не попадали. В печатном тексте Габбе также осуждал ре­ волюционеров, но, вместе с тем, резко подчеркнул благодетель­ ные последствия революции и связал с ними то литературное направление, которому сочувствовал, — романтизм. «Франция из слабой монархии сделалась сильною республикой: все изме­ нилось в отчизне предубеждений! Правление, общество, самый язык получили другой вид, другое направление; могла ли сло­ весность не разделить общего изменения дел и народа?' 1» 3 1 3 Стремясь привлечь внимание общественности к судьбе Габбе, Вяземский не ограничился разбором брошюры в дружеском письме и решил посвятить ей рецензию. * 1821 —1822 гг. — рубеж не только на жизненном пути Вязем­ ского. Это также рубеж в его идейной позиции, как й в истории декабристского движения. Как мы видели, ранний этап декабристского движения, этап Ордена Русских Рыцарей и Союза Спасения — организаций, еще не умевших отделить тактику революции от тактики заго­ вора, — прошел мимо Вяземского. Это тем более заметно, что лично Вяземский был близок ко многим руководителям тайных организаций (особенно Ордена Русских Рыцарей) и, при малей­ шем сочувствии к избранному ими пути, легко мог войти в их круг. Неучастие в деятельности тайных обществ означало несо­ чувствие их тактической линии. Совершенно по-иному складывались отношения в период дея­ тельности Союза Благоденствия. В это время тактика тайного общества предусматривала союз с широкими слоями передовой общественности. Перевороту в общественно-политической жизни России должны предшествовать годы пропагандистской работы. Эта деятельность мыслилась как осуществляющаяся совокуп­ ными усилиями членов тайного общества и широкого круга при­ влекаемых ими сторонников прогресса. Практические действия, предпринимаемые членами тайных обществ, были при этом та­ ковы, что участвовать в них мог гораздо более широкий круг лиц, чем те, кто непосредственно разделял всю совокупность идей революционных деятелей. На данном этапе развития де­ кабризма оказывалось вполне возможным действовать в соот­ ветствии с целями общества и не принадлежать к нему. Более того, целый ряд авторитетных свидетельств указывает, что в 3 1 2 ЦГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр. 1705, л 9. 3 1 3 Биографическое похвальное слово г-же Сталь-Гольштейн, Соч. Петра Г<а>б.<б>е., Спб., 1822, стр. 11. 112 определенных случаях члены Союза Благоденствия сознательно не вовлекали в тайное общество лиц, в сочувствии которых были и без того уверены. Как ни парадоксально звучит это положе­ ние, оно находит подтверждение в источниках. И. Д. Якушкин, вспоминая позже о Н. В. Левашеве и его дяде Тютчеве, писал: «Ни Левашев, ни Тютчев не были членами Тайного общества, но действовали совершенно в его смысле <\ . В это время таких людей, как Левашевы и Тютчев, действующих в смысле Тайного общества и сами того не подозревая, было много в Рос­ сии». 3 1 4 В. Ф. Раевский недвусмысленно писал об этом в своих записках: «Многих достойных не принимали только потому, что уверены были в сочувствии их к делу». 3 1 5 Штейнгель, во многом верный старым установкам, доказывал Рылееву, что не следует принимать издателя Сел ивановского, ибо «он и без привлечения его в общество содействует достижению его цели изданием книг, распространяющих свободные понятия». 3 1 6 Как же, в общих чертах, строилась «кадровая политика» Союза Благоденствия? В подготовительный период Союз Благоденствия рассчиты­ вал захватить ключевые позиции в государстве (в первую оче­ редь — в армии) и завершить подготовку общественного мнения. Для осуществления первой задачи надо было расширять круг членов общества за счет людей, занимающих государственные должности. Большое внимание уделялось тому, чтобы окружить известных государственных деятелей членами тайных обществ. При приеме новых членов особое предпочтение отдавалось офи­ церам, которых в дальнейшем следовало продвинуть на основ­ ные командные должности. Поскольку этим людям предстояло действовать на последнем этапе работы общества, осуществлять переворот, они должны были быть революционерами, быть в курсе окончательных целей, то-есть принадлежать к обществу. Иным было положение тех, кто должен был воздействовать на общественное мнение. Это должны были быть люди, ненави­ дящие самодержавие и крепостное право. Однако быть осведом­ ленными в тактике переворота, знать о существовании антипра­ вительственной организации (хотя большинство из них знало, а остальные догадывались) и тем более участвовать в конспи­ ративной деятельности им было совершенно не обязательно. К подобным людям принадлежали, в первую очередь, писатели, поэты, литературные деятели. Обращает на себя внимание тот факт, что, хотя именно в период деятельности Союза Благоден­ 3 1 4 И. Д. Якушкин, Записки, статьи, письма, М., Изд. АН СССР, 1951, стр. 47—48. 3 1 5 Литературное наследство, т. 60, кн. I, М., Изд. АН СССР, 1956, стр. 84. 3 1 6 Общественные движения в России в первую половину XIX в., т. I, Декабристы М. А. Фонвизин, кн. Е. П. Оболенский и бар. В. И. Штейнгель, Составили В. И. Семевский, В. Богучарский и П. Е. Щеголев, Спб., 1905, стр. 305. 8 Славянская филология 1 1 3 ствия симпатии к освободительным идеям распространялись в литературе очень широко, количество принятых в тайное обще­ ство поэтов было весьма незначительным. Ни Пушкин, ни Вя­ земский, ни Грибоедов, ни Гнедич, ни О. Сомов, ни Кюхельбе­ кер, ни Рылеев, ни Бестужев, сочувствие которых идеалам сво­ боды в эту пору уже было общеизвестно, членами Союза Благо­ денствия не были. Есть своя логика в том, что Раич и даже Жуковский были приглашаемы в Союз Благоденствия, а известные своим свобо­ долюбием литераторы такого приглашения не получили. Раич призван был воздействовать на студентов университета, Жуков­ ский — на придворные круги. Это были должности, на которых важно было иметь своего человека, а если место занято чело­ веком иных воззрений — постараться его привлечь к обществу, распропагандировать. Названные же выше писатели должно­ стей не занимали, пропагандировать их было незачем — они и так «действовали в смысле Тайного общества». Действовал в этом смысле в рассмотренный период и Вяземский. Стихами, эпистолярной и устной пропагандой, распространением из Вар­ шавы запрещенной литературы (этим он занимался очень ши­ роко), стремлением организовать журнал, участием в разнооб­ разных формах давления на правительство, попыткой создания антикрепостнического общества, своим личным авторитетом поэта-свободолюбца Вяземский активно боролся за свободолю­ бивые идеалы, то есть осуществлял именно то, чего ждал Союз Благоденствия от литераторов- Более того, в ходе этой деятель­ ности, как мы видели, Вяземский переживал все более тесное сближение с установками Союза Благоденствия, постепенно про­ никаясь идеей общественной организации антиправительствен­ ных сил. В этом смысле то, что Вяземский разделял судьбу жертв первой волны правительственных репрессий, — не слу­ чайно. В 1821—22 гг. последовали ссылка Катенина, репрессии по доносу Грибовского против ряда деятелей Союза Благоден­ ствия. По другому его же доносу был разгромлен оживившийся было Орден Русских Рыцарей: Орлов и Меншиков уволены в отставку, Мамонов арестован и поселен под надзором в Москве. В ряду этих фактов находится и запрещение Вяземскому вер­ нуться в Варшаву. Как же сложилась общественная позиция Вяземского в но­ вый период его деятельности? Время после Московского съезда 1821 г. было для декабрист­ ского движения критическим и переломным. Сроки выступления приблизились. По словам В. Ф. Раевского, к 1823 г. «решено было усилить Общество и действовать решительно. Цель Обще­ ства — произвести военную революцию». 3 , 7 Одновременно про­ 3 1 7 Литературное наследство, т. 60, кн. 1., М., Изд. АН СССР, 1956, стр. 90. 114 исходил чрезвычайно существенный для Вяземского процесс от­ сева определенной части прежде активных членов тайного обще­ ства. А это, в свою очередь, было связано с более общим явле­ нием: размежеванием декабристов и дворянских либералов. Про­ цесс этот становится заметным на поверхности литературной жизни, начиная с 1823 г. С момента перехода общества к таким задачам и таким так­ тическим средствам, которые даже частично не могли быть до­ ведены до ушей непосвященных, изменилось и место поэта среди конспираторов. Для того, чтобы выразить идеи революцион­ ного движения, сделалось необходимым принадлежать к нему лично и организационно. Поэт не просто пропагандист свободо­ любия — он сознательно и до конца разделяет убеждения и так­ тику революционных организаций. Поэзия тайного общества де­ лается или строго конспиративной, 3 1 8 или вырабатывает систему тайнописи, намеков, понятных тому кругу, к которому поэт ад­ ресуется. Размежевание революционного и прогрессивно-либерального лагерей, явно наметившееся в литературе 1823—1825 гг., 3 , 9 тем более задевало Вяземского, что с представителями обоих на­ правлений его связывали узы длительной дружбы. Да и миро­ воззрение Вяземского определенными своими сторонами было связано и с тем, и с другим лагерем. Мы увидим, как это опре­ делило сложность отношений Вяземского с организационными центрами двух лагерей — альманахами «Северные цветы» и «Полярная звезда». То, что в рассматриваемые годы разрыв между Вяземским и быстро развивающимся движением декабристов всё возра­ стал, — непреложный факт. Однако, было бы ошибочным, ис­ ходя из этого, делать вывод о некоем «поправении» Вяземского в эти годы. Бесспорно, для определенной части либерально или даже революционно настроенных деятелей 1810-х гг. разрыв с революционным лагерем был, вместе с тем, отходом от про­ грессивных идеалов вообще. 3 2 0 Однако возможен был и другой путь. Либеральный лагерь в начале 1820 гг. в определенной своей части еще не исчерпал до конца своих прогрессивных воз­ можностей. Деятели этого лагеря, все более резко расходясь с'декабристами, вместе с тем, могли еще двигаться не по пути сближения с правительственной реакцией, а в ином направле­ 3 , 8 В условиях полицейско-цензурного режима 1820-х гг. и «Негодова­ ние» превращалось в конспиративную лирику, однако, ясно, что, в этом смысле, между ним и агитационно-сатирическими песнями Рылеева, равно как и его «Гражданином» — качественная разница. 3 1 9 См. в комментарии Ю. Г. Оксмаиа к письму Рылеева Ф. Булгарину, Литературное наследство, т. 59, М., Изд. АН СССР, 1954, стр. 147—150. 3 2 0 И. Д. Якушкин вспомпнал: «Александр Муравьев вышел в от­ ставку и женился. Жена его, бывши невестой, пела с ним Марсельезу, но по­ том в несколько месяцев сумела мужа своего, отчаянного либерала, обратить в отчаянного мистика, вследствие чего он отказался от Тайного общества» 8* 115 нии. Заполняя само понятие свободолюбия другим содержа­ нием, чем декабристы, Вяземский, тем не менее, шел в эти годы по пути углубления критики реакции, обострения отношений с правительством. Вера в близость общественных перемен, стрем­ ление их ускорить не покидали Вяземского и в эти годы. Так, осенью 1822 г. в Остафьеве Вяземский приступает к соз­ данию серии переводов из произведений радикальных филосо­ фов и писателей конца XVIII в. 3 2 1 Обращение к переводам не случайно — Вяземский явно рассчитывал на печать. Возможно, перед нами — заготовки материалов для журнала — органа «Общества переводчиков», создать которое Вяземский в эту пору собирался. Запретить переводы из всемирно известных авторов цензуре было несравненно труднее, чем накладывать «veto» на ! сочинения русских авторов. Можно было надеяться, что продви­ жение текстов в печать — вещь осуществимая. А, между тем, сами отрывки были подобраны так, что в контексте событий начала 1820-х гг. приобретали остро актуальное звучание. Оста­ новимся на одном примере. В упомянутой нами папке содержится перевод из Тацита. ш Возможно, Вяземский и не знал о доносе Грибовского, хотя, на- ) ходясь в 1821 г. в Москве, общаясь с М. Орловым, Охотниковым, Граббе, Н. Тургеневым, Ф. Глинкой — все это были его ближай­ шие приятели и люди, ему безусловно доверявшие, — он вполне мог быть в какой-то мере осведомлен и об этом. Однако сам факт активизации политического сыска после семеновской истории был настолько очевиден, так прямо касался личной судьбы самого Вяземского, что невозможно предположить, что­ бы перевод отрывка о шпионаже (в то время, когда Грибоедов создавал образ Загорецкого) был им предпринят вне связи с размышлениями над современностью. Отрывок, озаглавленный «Тиранство и оговоры в Риме», воспринимался переводчиком как вполне актуальный. Вот его текст: «Возник тогда род людей, которые под именем подложных мстителей за­ конов были предателями законов, живущие обвинением и промышляющие [ клеветою, они всегда готовы были предать невинность злобе и богатство ко­ (И. Д. Я к у ш к и н , З а п и с к и , с т а т ь и , п и с ь м а , М . , И з д . А Н С С С Р , 1 9 5 1 , стр. 20); ср. «Восстание декабристов», т. Il l, М.—JI., Госиздат, 1927, стр. 8; Ю. И. Герасимова, А. Н. Муравьев и его записки, в кн. Декаб­ ристы, новые материалы, М., 1955, стр. 149. 3 2 1 Папка этих работ -— среди них переводы из Рейналя, Тома, филосо­ фов-энциклопедистов — хранится в ЦГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр. 932. 3 2 2 Об отношении русской передовой общественности 20-х гг. к Та­ циту см.: И. Д. Амусин, Пушкин и Тацит, в сб. «Пушкин, временник пушкин­ ской комиссии, т. 6, М.—JI., Изд. АН СССР, 1941; В. В. Гиппиус, Алек­ сандр I в пушкинских «Замечаниях» на Анналы Тацита (там же); Д . П . Я к у б о в и ч , А н т и ч н о с т ь в т в о р ч е с т в е П у ш к и н а ( т а м ж е ) ; В . И . С е ­ ме в с к и й, Политические и общественные идеи декабристов, Спб., 1909, стр. 226—228; М. М. Покровский, Пушкин и римские историки, Сб. ста­ тей, посвященных В. О. Ключевскому, М., 1909.; С. С. Волк, Исторические взгляды декабристов, М.—Л., Изд. АН СССР, 1958, стр. 155—207. 116 рыстолюбию тогда зсе было государственным преступлением. Преступник был тот, который требовал ненарушимости терзаемых прав человечества; вос­ хвалял доблесть, сетовал о несчастии, взращал искусства, возвышающие душу, взывающие к священному имени закона — были равно преступники. Поступки, речи, молчание самое были обвиняемы. Что говорю? И мысль была допрашиваема, ее истязали, чтобы сделать ее виновною. Таким образом, искусство доносов все заражало, и доносители были обременяемы богатст­ вами государства: степень достоинств их соразмерялась со степенью их стыда. Где искать прибежища в государстве, в коем режут невинность именем зако­ нов, защищать ее обязанных? Часть даже и не давала себе труда прибегать к тщетному обряду законов. Власть произвольно, по желанию своему, зато­ чала, казнила ссылкою или смертию. Таково было сие правосудие тираничен ское, которое присвояет воле человека силу приговора законов». 3 2 3 Мысль Тацита была вполне согласна с ходом размышлений самого Вяземского: шпионство, политический сыск — орудие в руках деспотизма и его порождение. Противопоставление «воли человека» «силе приговора законов» вполне укладывалось в кон­ ституционалистскую программу переводчика. Несмотря на усиление реакции, настроение Вяземского не было пессимистическим — он верил в близость торжества свобо­ долюбивых идеалов. В 1822 г. Пушкин из Кишинева, призывая Вяземского пред­ принять «постоянный труд» «в тишине самовластия», предска­ зывал: «Люди, которые умеют читать и писать, скоро будут нужны в России». 3 2 4 Смысл слов о времени, когда «будут нужны люди», раскрывается словами М. Орлова из письма А. Раев­ скому: «Пусть иные возвышаются путем интриг: в конце кон­ цов они падут при всеобщем крушении, и потом они уже не под­ нимутся, потому что тогда будут нужны честные люди». 3 2 5 Те же мысли и почти в тех же словах Вяземский выразил в письме Тургеневу от 28 августа 1823 г. Вяземский, как и Орлов, противопоставляет себя людям, которые трутся «у подножия чего-то» (то есть трона — Ю. JI.)». «Когда придет пора людей в России, тогда дело другое». 3 2 6 Конечно, представление о том, какими путями придет эта «пора людей», у М. Орлова и Вязем­ ского было глубоко отличным. Однако сам Орлов осенью 1821 г. считал, что между их идеалами происходит сближение. Он пи­ сал Вяземскому: «По всем дошедшим до меня слухам, твой ум совершенно созрел, и ты готов к обрабатыванию важнейших по­ литических предметов». 3 2 7 3 2 3 ЦГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр. 932, л. 1 об. 3 2 4 П у ш к и н , П о л н . с о б р . с о ч . , т . X I I I , И з д . А Н С С С Р , 1 9 3 7 , с т р . 4 4 . Письмо Пушкина в значительной степени повторяет советы М. Орлова Вя­ земскому в письме от 9 сентября 1821 г. и, вероятно, является отзвуком бе­ сед о Вяземском между Пушкиным и Орловым. Курс. зд. и далее мой. — Ю. Л. 3 2 5 М. О. Г ершензон, История молодой России, М.—Птг., Госиз­ дат, 1923, стр. 17. 3 2 6 Остафьевский архив, т. И, стр. 342. 3 2 7 Литературное наследство, т. 60, кн. Г, М., Изд. АН СССР, 1956, стр. 33. 117 Боевая настроенность Вяземского не падала и в дальнейшем. 30-го мая 1824 г. он писал Дашкову: «Моя логика не худа, даром, что Михаил Дмитриев утверждает за Алек­ сандром Воейковым, что я без логики. Чем хуже, тем лучше! Чем темнее, тем скорее будет светло! Чем беседнее, тем скорее будет арзамасно! Это неоспо­ римо, как и то, что дважды два четыре! Но мы доживем ли до того или только дети наши, а если мы, то считать ли в этом мы и Василия Львовича?» 3 2 8 В письме к Воейкову от 25 февраля 1'824 г. он призывает ли­ тераторов к общественной активизации: «Конечно, времена не благоприятствуют большой живости, но последуем первому (т. е. А. Е. Измайлову — Ю. Л.), который и в навозе колышется. Надо напугать Красовского с братиею деятельностию и рваться пред ними, а что их, дураков, тешить и добровольно засыпать под их баюканье. Вода хлещет и подмывает с ревом и яростию плотину, преграждающую ее есте­ ственное течение, а не целует ее покорными и безгласными струями. Плотину поставили — зато и держись, плотинаЬ. 3 2 9 В первую половину 1820-х гг. Вяземский развивает большую общественную активность. Однако, легко заметить, что формы, в которые облекается его деятельность — все те же самые, кото­ рые были выдвинуты общественной жизнью 1818—1820 гг. Главные усилия Вяземского направлены на то, чтобы сред­ ствами печати воздействовать на общественное мнение, воспи­ тывая его в духе свободолюбия. Литературные споры интере­ суют Вяземского и сами по себе, 3 3 0 и как средство провести сквозь цензуру политическую дискуссию. Вяземский сознательно преувеличивал роль своих, в общем ничтожных, противников по литературной полемике для того, чтобы, через их голову, бо­ роться вообще с реакцией, подлинных представителей которой он не мог назвать по цензурным соображениям. 1 сентября 1822 г. Пушкин писал Вяземскому: «Каченовский — представи­ тель какого-то мнения! Voilä des mots qui hurlent de se trouver ensemble». 331 Явно в связи с этим замечанием Вяземский писал 29 ноября 1822 г. Тургеневу: «В нашем быту должно все ставить на ходули: и раздувать негодование на Каченовского, как будто на человека вредного, и приносить как будто не­ приязнь свою и досаду человеку пораженному. Если не составить себе таким образом театра и не раздать по лицам приличных ролей, то придется в самом деле играть про себя роль каменного коменданта и, как он, только кивать головою, да при случае хлопать ушами». 3 3 2 3 2 8 Рукописное собр. ГПБ, Архив Вяземского ( 1 67), ед. хр. 24, л. 7 об. 3 2 9 ЦГАЛИ, Ф. 195, on. 1, ед. хр. 1234, л 32 об. Курс, мой — Ю. Л. 330 Эта сторона вопроса, связанная с рассмотрением позиции Вяземского 1820-х гг. в литературной борьбе, подробно освещена в указанных выше ра­ ботах Л. Я- Гинзбург, Н. И. Мордовченко, М. И. Гиллельсона. 3 3 1 Пушкин, Поли. собр. соч., т. XIII, Изд. АН СССР, 1937, стр. 44. Вот слова, которые рычат, встречаясь — франц. 3 3 2 Остафьевский архив, т. II, стр. 283—284. 118 Вяземский отрицал конспиративные средства борьбы и явно преувеличивал значение легальных форм, но именно поэтому он столько внимания и энергии уделял выработке средств дове­ дения до читателя зашифрованных мыслей. В истории создания «эзопова языка» в русской литературе Вяземскому принадлежит почетное место одного из зачинателей. В этом смысле весьма показательна история создания «Из­ вестия о жизни и стихотворениях Ивана Ивановича Дмитриева». Получив от Ф. Глинки предложение «Вольного общества люби­ телей российской словесности» написать биографию Дмитриева для предпринимаемого обществом издания собрания сочинений поэта, 3 3 3 Вяземский охотно взялся за работу, предполагая за­ тронуть в статье острую тему — взаимоотношения государст­ венной власти и литературы. Он рассчитывал, «придравшись» к деятельности Дмитриева-министра, коснуться и цензурно-за- претных вопросов внутренней политики. В ответ на критику дру­ зей-карамзинистов, добивавшихся, под предлогом стремления к композиционной стройности, удаления политических «отступле­ ний», Вяземский писал (письмо Жуковскому от 9 января 1823 г.): «Перейдем теперь к другому обвинению твоему на счет моей биографии, о «пристройках», о том, что слишком «часто удаляюсь от главного предмета», «заговариваюсь». Перекрестись и стыдись! Да что же и могло взманить меня и всякого благоразумного человека на постройку, если не возможность при­ строек. Неужели рука моя поворотится, чтобы чинно перебирать рифмы Дмитриева <\ .• > Я «заговариваюсь»! Дай-то боже! Тут только и слушать меня. Тут дело не в деле, а в приделках. Неужели можешь ты еще в стихах искать одних рифм, а в словах одной музыки? Не понимаю, да и не верю; или в тебе еще спит одно чувство, укачанное на руках павловских фрей­ лин». 3 3 4 Под давлением друзей и понимания невозможности провести «пристройки» через цензуру, Вяземский охладел к замыслу и вынужден был построить статью чисто литературно. В письме к Ф. Глинке (сохранился лишь черновой набросок) он спраши­ вал: «Как построено быть должно «Известие о жизни граждан­ ской и авторской Ивана Ивановича Дмитриева»? Не лучше ли заняться исключительно описанием последней, ибо в полном и искреннем описании первой, при нынешнем ограничении сво­ боды письменной, предвижу затруднения». 3 3 5 Будучи в Москве, Вяземский активно действует не только как поэт и критик, но и как литературный организатор: он стремится 3 3 3 Письмо хранится в ЦГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр. 635. 3 3 4 Архив ИРЛИ (Пушкинского Дома) АН СССР, 27 985/СС. 16. 44, лл. 12 об. А. И. Тургеневу Вяземский писал: «... Я начал возиться с «Дмит­ риевым». Кое-что уже написано. Будут смотри новые. Но ученое общество — признает ли мои ереси? Я все хлещу и всех. Хочется посалить мне это не­ сколькими анекдотами: намекнуть об опале его при Павле и промолчать про последние победы его действительные, но бездейственные». 3 3 ' ЦГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр. 1052, л. 1. 119 объединить московских литераторов. В связи с этим интересны его попытки создать «Общество переводчиков». Идея подобной организации давно уже привлекала декабристов, ибо могла по­ зволить провести в русскую литературу обсуждение таких воп­ росов, затрагивать которые в оригинальных сочинениях нечего было и думать. Попытки организации подобного общества были предпри­ няты еще А. С. Кайсаровым. 3 3 6 По показаниям Бестужева-Рю­ мина, «Русская правда» Пестеля включала требование: «Все знаменитые писатели, в каком бы то роде ни были, должны быть переведены на русском языке». 3 3 7 В период наибольшего увлечения общественно-легальными формами борьбы: ланкастерскими школами, литературными об­ ществами и т. д. (что, разумеется, не исключало, для него, ин­ тереса к революционно-конспиративной стороне работы) — М. Орлов составил план общества переводчиков. Н. И. Турге­ нев в письме к С. И. Тургеневу от 8 мая 1820 г. писал: «Орлов прислал мне проект общества переводчиков для перевода книг полезных иностранных на русский язык. В этом проекте, как и во всем, что пишет Орлов, много умного». 3 3 8 Сведения об этом проекте, видимо, тогда же дошли до Вяземского. В конце 1822 г. Вяземский вспомнил об этом и писал А. И. Тургеневу: «Есть ли еще у Николая Ивановича некий проект общества перевод­ чиков? Нельзя ли его как-нибудь мне прислать? У меня также бродят в голове мысли и об этом». 3 3 9 Вяземский собирался со­ ставить избранную хрестоматию французской прозы, привлечь Жуковского, Дашкова, Блудова для составления аналогичных книг, переведенных с немецкого, английского, итальянского. Об­ щество должно было иметь печатный орган — «периодическое издание критическое об иностранных книгах, выходящих в свет». 3 4 0 О том, как понимал Вяземский задачу подбора переводных текстов, лучше всего говорят его заготовки переводов из фран­ цузской прозы XVIII в., о которых речь шла выше. Однако нет сомнений, что Вяземский не собирался ограничиться переводами из философов прошлого столетия — в еще большей степени его привлекала возможность популяризации сочинений современ­ ных французских публицистов. Любопытным примером такого рода попытки, является пред­ 3 3 6 См.: Ю. М. Л о т м а н, Андрей Сергеевич Кайсаров и литературно- общественная борьба его времени, Ученые записки ТГУ, вып. 63, Тарту, 1958, стр. 158—162; Чтения в имп. обществе истории и древностей россий­ ских, М., 1858, июнь-сентябрь, кн. III, 3 3 7 Восстание декабристов, т. IX, Госполитиздат, 1950, стр. 59. 3 3 8 Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу, М.—Л., Изд. АН СССР, 1936, стр. 301. 3 3 9 Остафьевский архив, т. II, стр. 281. 3 4 0 Архив ИРЛИ (Пушкинского Дома) АН СССР, 27985/СС. 1 б. 44, л. 13 об. 120 принятый Вяземским еще в конце 1820 г. перевод из книги Г изо «О правительстве Франции от начала реставрации до современ­ ного министерства». 3 4 1 Второе издание книги, которым пользовался Вяземский, вы­ шло в Париже в 1820 г. Интерес к переводу возник у Вязем­ ского, видимо, под влиянием семеновской истории. Во вступле­ нии переводчик указал,- что «суждения» Г изо «могут быть при­ меняемы и вне Франции». 3 4 2 Вяземский выбрал из книги Гизо то место, где автор говорит о закономерности свободолюбивых устремлений молодежи: «Важное бедствие лежит на показывающемся поколении. Оно наследует от предыдущих времен одни потребности и врожден­ ные побуждения. Оно призвано не только продолжить общество, но преобразовать его». Новое поколение — поколение преобра­ зователей: «Законы, мнения, чувства, положения самые — все было темно и сомнительно вокруг колыбели его. Оно не может жить достоянием, от отцов перешедшим». 3 4 3 Все эти цитаты могли быть перетолкованы как связанные е актуальными вопросами русской жизни. Даже даты, опреде­ ляющие новый этап 1815 годом, не нарушали этого впечатления: «Разберите проступки, коим подверглась молодежь в течение пяти лет и за кои строжайше была она обвиняема, вы увери­ тесь, что они все проистекают от волнения нравственной потреб­ ности, которая с самого детства лишена пищи, порывается насы­ титься и усмирилась бы удовлетворением». 3 4 4 Избранный Вяземским для перевода отрывок из книги Гизо был посвящен студенческим беспорядкам в училище правоведе­ ния. Правая печать обвиняла некоторых лекторов во вредном влиянии на умы молодежи. Это сделало перевод особенно акту­ альным для русского читателя после возникновения «профессор­ ских дел» и гонений на университеты. Вяземский начал торопить друзей с попытками опубликования перевода. «А что же моего «Гизо»? Оно было бы кстати после происшествий пансион­ ских». 3 4 5 И через несколько дней: «Вперед, ребята обскуран­ тизма! Ура! А я все говорю. Зачем не печатаете «Гизо»? Надобно mettre ä profit les ä propos».346 В переводе Вяземского были места, которые в обстановке го­ нений на Куницына, Германа и других профессоров иначе, как намек, прозвучать не могли: «Найдутся люди, я знаю, которые предпочли бы, чтобы пристращались они более к скоморохам, чем к профессорам <\. Свет колеблется ныне, 3 4 1 Du Gouvernement de la France depuis la Restauration et du ministere actuel, par Guizot, seconde edition, ä Paris, 1820. 342 ЦГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр. 1040, л. 1. 3 4 3 Там же, л. 1 об. 3 4 4 Там же. 3 4 5 Остафьевский архив, т. II, стр. 170. 3 4 6 Там же, стр. 176. Использовать своевременность — франц. 121 и мы сами колеблемся между двумя путями: один проложен вперед, к Гря­ дущему, исполненному надежд, другой подается назад и сбивает нас в прошедшее. Без сомнения, не с тем, чтобы итти по последнему и избрать си­ стему стоячую или обратную, молодежь любит учения, занятия и оказывается трудолюбивою и прилежною». «Внушайте молодым людям уважение к про­ шедшему, но не требуйте от них, чтобы они прошедшим ограничились <.. .> Не должно запрещать ей (молодежи — Ю. JI.) ничего полезного, основа­ тельного», «во всех случаях имеет она право на Истину, на искание Истины». 3 4 7 Mettre ä profit les ä propos — таким должен был быть смысл всего проектируемого Вяземским «Общества переводчиков». Та­ ков должен был быть, бесспорно, и лозунг его журнала. Идея получить в свои руки журнал неотступно преследует Вяземского в эти годы. Он пытается «свести» для издания журнала Кюхель­ бекера и Раича и даже возобновляет связи с Воейковым. По­ следнему он писал 25 февраля 1824 г., очень ярко очертив свое представление о роли журнала: « . . . Более всего ожидаю проку от журнала Раича, если позволят ему издавать его. Ваша петербургская проза тоща до крайности. Да и как вы все ленивы! Скажи правду,будто Греч и ты — журналисты, вы компинаторы те­ кущих безделок. Вы не даете насущного хлеба, а кормите сухарями. Кажется, Рива<Сро>ль говорит о Мирабо, что главное в нем достоинство было qu'il ecrivait et parlait sur des objets palpitants de l'interet du moment». 3 4 8 Вот правило, коему должен следовать журналист. А у вас никогда не до­ ждешься этого трепетания. Один Измайлов иногда захватывает природу на день, да и то, когда ее проносит с верха и низа». 3 4 9 Таким образом, нельзя сказать, что Вяземский в 1821— 1824 гг. отклонился от тех свободолюбивых умонастроений, ко­ торые свойственны были ему в 1820 г., ушел от общественной борьбы. Не порвал Вяземский и личных связей с декабристами. На­ оборот, именно в это время он постоянно встречается с многими деятелями тайных обществ. В эту пору в Москве Вяземский видится с И. И. Пущиным, М. А. Фонвизиным, П. X. Граббе, М. Ф. Орловым, К- А. Охотниковым, С. Е. Раичем и рядом дру­ гих деятелей тайных обществ. Однако, если исключить М. Орлова, политическая активность которого была подавлена недавним разгромом кишиневского центра, и близкого к нему по настрое­ ниям Охотникова, большинство названных выше деятелей при­ надлежали к сторонникам тактики времен Союза Благоден­ ствия. Вяземский не сошел с позиций, занимаемых им в 1820—21 гг. Но в изменившейся обстановке сама верность этим установкам, прежде характеризовавшим декабристскую периферию, озна­ чала эволюцию в сторону отдаления от дворянской революцион­ 3 4 7 ЦГАЛИ, ф. 195,- on. 1, ед. хр. 1040, лл. 1 об. — 2. 3 4 8 Что он писал и говорил о предметах, животрепещущих злобой дня — франц. 3 4 9 ЦГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр. 1234, л. 32. 122 J ности. «Так накануне 14 декабря 1825 года между Вяземским и деятелями декабристского движения оказался рубеж». 3 5 0 Для характеристики общественной позиции Вяземского в эти годы показательно столкновение его с М. А. Дмитриевым-Мамо­ новым. Это было разногласие между убежденным сторонником легальных форм воздействия на общественное мнение и поли­ тиком, приверженность которого к конспирации так и не дала ему возможности освободиться от тактики узкого заговора. Ин­ цидент выпукло рисует отличие двух путей, которыми прогрес­ сивная дворянская мысль преддекабристского периода подхо­ дила к революционности. И, вместе с тем, оба эти пути, в слож­ ной диалектике исторического движения, в момент, когда дво­ рянская революционность, продолжая процесс внутренней де­ мократизации, уже сложилась, повели определенную часть де­ кабристских и околодекабристских деятелей в обратном направ­ лении, от революционности — к либерализму. С М. А. Дмитриевым-Мамоновым Вяземский познакомился в 1812 г., когда он, как писал позже в автобиографии, «вошел в московское ополчение, составленное великодушным усердием графа Дмитриева-Мамонова». 3 5 1 Первое из сохранившихся писем Мамонова к Вяземскому — просьбы о посредничестве в переговорах с кн. Четвертинским, которому предлагалось место командира полка (Мамонов был шефом), — свидетельствует о том, что личное знакомство еще не состоялось. 3 5 2 После оставления Москвы мамоновский полк был отведен в Ярославль. Здесь знакомство стало более тесным, как свидетель­ ствует сохранившееся письмо Мамонова Вяземскому. 3 5 3 Зна­ комство возобновилось после возвращения Мамонова из-за гра­ ницы. Это видно из его письма Вяземскому, предположительно датируемого 1817 г. «С невыразимым сожалением узнал я, дорогой князь, что Вы хотели зайти ко мне в час, когда меня не было дома. Мое сожаление тем более живо, что, отправляясь сегодня в деревню, я покидаю Москву, не имев удоволь­ ствия Вас видеть. Я себя льщу однако тем, что по прибытии в Ваше по­ местье, расположенное вблизи от Дубровиц, вы поставите меня в известность и позволите мне возобновить знакомство, льстящее мне в бесконечном мно­ жестве отношений». 3 5 4 Как видим, в это время Мамонов и сам был непрочь возобно­ вить старое знакомство. Однако шли годы, Вяземский был в Варшаве, а Мамонов начал в Дубровицах, в обстановке глубо­ кой конспирации, строительство укрепленного военного лагеря. 3 5 0 Н. И.. М о р д о в ч е н к о, Русская критика первой четверти XIX века, М.—Л., Изд. АН СССР, 1959, стр. 311. 3 5 1 ЦГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр. 622, л. 20. 3 5 2 Там же, ед. хр. 1845, лл. 7—7 об. 3 5 3 Там же, ед. хр. 5082, лл. 153—153 об., ед. хр. 1845, лл. 1 —1 об. 3 5 4 Там же. ед. хр. 1845, л. 5. Оригинал по-французски. 123 Лагерь этот в случае, если бы Орлову действительно удалось, как он надеялся, получить дивизию в Нижнем Новгороде или Ярославле, смог бы сыграть совсем не химерическую роль в подготовляемой военной революции. Мамонов ревниво оберегал конспиративную тайну приготовлений — доступ в Дубровицы был закрыт даже для близких знакомых. 3 5 5 Попытки вернув­ шегося в Москву из Варшавы Вяземского возобновить встречи с Мамоновым натолкнулись на решительный отпор со стороны последнего. Вяземский почувствовал — и это показательно — что пропуск в Дубровицы можно получить в Кишиневе. Орлов, повторив версию о расстроенном здоровье Мамонова, не скрыл, что это обстоятельство не воспрепятствовало принимать в Дуб- ровицах его: «Ты мне пишешь, мой друг, чтоб я тебя сблизил с Мамоновым. Я бы весьма желал сего, но как приступиться к неприступному? Расстроенное здо­ ровье не позволяет ему выезжать. К себе никого не принимает и положил это правилом. Кроме меня, никто его не видал уже несколько лет. Впрочем, по­ стараюсь исполнить твое желание и для тебя, и для него. Вы, познакомясь ближе, будете любить друг друга, ибо и он почтенный человек во многих отношениях. Я давно от него писем не имел, а теперь пишу через тебя. Ты сам письмо не отвози, а пошли чрез человека и ожидай его разрешения». 3 5 6 Показательно, что хорошо осведомленный М. Орлов не счи­ тал Мамонова в 1821 г. сумасшедшим. В противном случае уве­ ренность в том, что Вяземский и Мамонов будут «любить друг друга», звучала бы более чем странно. Рекомендация Орлова не помогла. Перед рождеством 1821 г., находясь в Остафьеве, Вяземский переслал письмо Орлова и свое собственное Мамонову. 25 декабря 1821 г. он получил ответ: «Милостивый государь князь Петр Андреевич! Исполненное лестных для меня выражений письмо вашего сиятельства от 23 исходящего месяца и приложенное при оном письмо от М. Ф. Орлова я имел честь получить. Крайне расстроенное состояние здоровья моего лишает меня удовольст­ вия пользоваться посещениями в настоящем моем уединении. Но я прошу ваше сиятельство удостоить верить, что с возвращением утрачен­ ных болезнию телесных сил моих поспешу я лично изъявить Вам, милостивый государь, мою совершенную благодарность за благосклонное Ваше в судьбе моей участие и за хвалы, которые угодно Вам воздавать любви моей к оте­ честву — чувствованию, свойственному всем добрым гражданам и даже всем добрым людям». 3 5 7 3 5 5 Слух о том, что Орлов вломился к Мамонову силою, был, возмож­ но, распущен из тех же конспиративных побуждений — посещение Мамо­ нова Орловым слишком бросалось в глаза, и известие о том, что закрытые для всех двери дубровицкого дома открылись перед Орловым, могло вызвать нежелательные подозрения. 3 5 6 Литературное наследство, т. 60, кн. 1, М., Изд. АН СССР, 1956. стр. 36. 3 5 7 ЦГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр. 1845, лл. 3— 3 об. 124 В этом письме, содержащем характерно-мамоновское проти­ вопоставление «граждан» — политически активного меньшин­ ства — просто «добрым людям», рядовым членам человеческого общества, ничто не подтверждает исследовательской гипотезы о сумасшествии Мамонова, якобы, имевшем место еще в 1817 году. Новый этап взаимоотношений Вяземского и Мамонова свя­ зан с появлением последнего в 1823 г. в Москве, куда он был пе­ ревезен по распоряжению правительства, находясь в двусмыс­ ленном положении полу арестованного. Приятельские отношения между Вяземским и Мамоновым возобновились. Вяземский отзывался о Мамонове с большим уважением, пока в марте 1824 года не разыгрался показатель­ ный инцидент, проливший свет на глубокое различие их общест­ венного миросозерцания. В связи с борьбой вокруг выкупа на волю крепостного скри­ пача Семенова Вяземский развернул, совершенно в духе Союза Благоденствия, активную общественную работу: он принял уча­ стие в сборе средств и приступил к организации концерта, на котором должен был выступить сам Семенов. При этом Вязем­ ский исходил из убеждения, что следует «выкупать, отпускать, освобождать, со своей стороны». 3 5 8 Здесь он совершенно со­ шелся с задачами организованного в Москве Пущиным «Прак­ тического союза», и трудно отделаться от мысли о том, что дей­ ствия их были согласованы. 3 5 9 Мамонов не только не поддержал инициативы Вяземского («зачем выкупить Семенова, когда миллионы в его положении», — заявил он 3 6 0), но в специальном письме в резкой форме обосно­ вал принципиальный отказ от участия в подобных мероприятиях. «Каждый удар смычка на этом концерте, — писал он Вяземскому 18 марта 1824 г., — будет провозглашать свободу русских крепостных, сво­ боду, полностью противоположную политическим принципам, которые я счи­ таю моим долгом исповедовать в настоящее время в качестве гражданина, бывшего государственного деятеля и наследственного владетеля более чем миллиона крепостных — принципам, которые я рассматриваю как наиболее верную гарантию грядущего благоденствия моей родины». 3 6 1 Письмо это, на первый взгляд, звучит неожиданно. Хорошо известно, что Мамонов был противником крепостного права и включил «упразднение рабства в России» 3 6 2 в план будущих го­ сударственных реформ революционного правительства. 3 5 8 Остафьевский архив, т. III, стр. 21. 3 5 9 Вообще, .благодаря сдержанности показаний И. И. Пущина, жизнь московской организации после распада Союза Благоденствия осталась след­ ствию неизвестна. Почти не освещена она и в исследовательской литературе. 3 6 0 Остафьевский архив, т. III, стр. 21. 3 6 1 ЦГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр. 1845, л. 4 об. Оригинал по-французски. 3 6 2 Из писем и показаний декабристов. Критика современного состояния России и планы будущего устройства. Под редакцией А. К- Бороздина, Спб., 1906, стр. 146. 125 В чем же причина резкого заявления Мамонова? Крепостное право, по его мнению, должно было быть отменено, однако он, действительно, был против того, чтобы отмена эта была произ­ ведена в политической ситуации 1824 г., т. е. неограниченным самодержавным правительством Александра I. Это, по его мне­ нию, неслыханно укрепило бы правительство, ослабило бы дво­ рянство — единственную, как считал Мамонов, силу, способную противостоять власти царя. Крестьяне должны получить волю после свержения самодержавия из рук революционного прави­ тельства. Любопытно сравнить слова Пушкина: «. . . остерегай­ тесь уничтожать рабство, особенно в государстве деспотическом» (т. XII, стр. 195 и 481). Если Орлов рассчитывал на помощь солдат, причем солдат, сознательно выбравших дело свободы, предварительно подвергавшихся агитационному воздействию и лично преданных своим офицерам, то Мамонов надеялся на то, что в грядущей революционной борьбе дворянство обопрется на народ в силу простой патриархальной приверженности крестьян к своим вековым владельцам. Превращенные в солдат (как это сделал Мамонов в 1812 году), крестьяне выступят из личной пре­ данности господину. Освобождение крестьян оборвет эти связи, обессилит дворянство и укрепит деспотизм царизма. Это объяс­ няет, почему Мамонов мог рассматривать крепостное право, «как наиболее верную гарантию грядущего благоденствия моей ро­ дины» (курс, мой — Ю. Л.). А то, что само это благоденствие подразумевало уничтожение самодержавия в первую очередь, а затем и освобождение крестьян, явствует из изучения всех высказываний Мамонова в их совокупности. Таким образом, в рассмотренном эпизоде столкнулись стрем­ ление осуществлять борьбу с правительством, реакцией, крепо­ стным правом только легальными средствами — и попытка осуществлять эту борьбу средствами узкого заговора, требую­ щего и от народа, и от рядовых заговорщиков лишь слепого по­ виновения. В исторической перспективе первая точка зрения могла привести к либерализму, вторая — к аристократическому фрондерству. Несмотря на резкое расхождение в 1824 г. Мамонова и Вя­ земского, в позиции их, в сущности, было много общего: оба деятеля застыли в приверженности к какой-либо одной такти­ ческой форме преддекабристского и раннедекабристского дви­ жения. А это в* 1824 г. уже означало отход от политического авангарда общества, хотя в свое время каждая из этих точек зрения выразила определенную — раннюю — стадию становле­ ния дворянской революционности. Еще и сейчас, в 1823—1825 гг., размежевание между револю­ ционным и либеральным лагерем не зашло так далеко, чтобы позиция Вяземского показалась враждебной даже тем молодым силам, которые выдвинулись в 1823—1825 гг. на руководящие роли в Северном тайном обществе. 126 Рассмотрение материала убеждает в том, что тяготение здесь было обоюдным: Вяземский тянулся к молодым радикальным общественно-литературным деятелям, а они, в свою очередь, активно привлекали Вяземского к сотрудничеству. В этом смысле любопытны взаимоотношения Вяземского с Кюхельбекером, с одной стороны, и Рылеевым и Бестужевым — с другой. В трудное для Кюхельбекера время после возвращения его с Кавказа Вяземский активно поддержал гонимого литератора. Необходимо учесть, что речь шла не только о личном участии, но и о сочувствии идеям Кюхельбекера, которые в эту пору явно определились как декабристские. 29 августа 1823 г. Вяземский писал Жуковскому: «Кюхельбекер жалуется на твое невнимание к нему и жалуется спра­ ведливо. Он несчастлив, и, следовательно, ты неправ. Брошенный от всех, искал он в тебе заступника. Заглядывал ли ты в его трагедию и есть ли надежда напечатать ее, хотя без имени его? Он жил у меня два дня в де­ ревне и читал ее и много других стихотворений. В трагедии, право, много хорошего, а в особенности лирическая часть. В хорах, занимающих в ней важное место, встречаются даже и красоты возвышенные». Далее Вяземский подчеркивал, что «творение это недюжин­ ное и заслуживает одобрения». И далее: «В других мелочах его также Много хорошего. Вообще, талант его, ка­ жется, развернулся. Он собирается издавать журнал <\ . .> Надобно будет помочь ему, и, если начнет издавать, то возьмемся поднять его журнал. План его журнала хорош и европейский, материалов у него довольно, он имеет познания». 3 6 3 Вяземский «сводил» Кюхельбекера «для журнала с Раи- чем», 3 6 4 дал свои стихотворения в «Мнемозину». Но уже в 1824 г. обнаружились расхождения, а после решительной кри­ тики Кюхельбекером карамзинизма и элегической традиции в русской литературе Вяземский резко с ним разошелся. 3 6 5 Сложнее были взаимоотношения Вяземского с Рылеевым и Бестужевым. В распре между издателями «Северных цветов» и «Полярной звезды» Вяземский, как и Пушкин, предпочел не примыкать без­ оговорочно ни к одной стороне. Личные связи с кругом Дель­ вига—Плетнева были у Вяземского весьма прочны, но и в твор­ ческой позиции «Полярной звезды» он находил много для себя привлекательного. 3 6 6 3 6 3 Архив ИРЛИ (Пушкинского Дома) АН СССР, 27 985/СС. 1 б. 44, л. 16. 3 6 4 Остафьевский архив, т. II, стр. 355. 3 6 5 См. Остафьевский архив, т. III, стр. 62. Подробный анализ этого эпи­ зода — в кн. Н. И. Мордовченко: Русская критика первой четверти XIX в., М.—Л., Изд. АН СССР, 1959, стр. 305—306. 3 6 6 Взаимоотношениям Вяземского и издателей «Полярной звезды» по­ священа вступительная статья Н. А. Степанова к публикации К. П. Богаев- екой писем А. Бестужева Вяземскому. (Литературное наследство, т. 60, кн. 1., 127 Вместе с тем, Рылеев и Бестужев активно вовлекали Вязем­ ского в сотрудничество, не только дорожа им как литературным «вкладчиком» «Полярной звезды», но, как это показали даль­ нейшие события, рассчитывая вовлечь его в работу тайных об­ ществ. Политическое направление издателей «Полярной звезды» после личного знакомства с Бестужевым в феврале 1823 г., хотя бы в приблизительных контурах, для Вяземского не составляло тайны. Об этом свидетельствует тот факт, что для опубликова­ ния в альманахе Рылеев а-Бестужева он избрал именно «Петер­ бург» — одно из своих наиболее острых политических стихотво­ рений, вызвавшее весьма холодную оценку в окружении Жуков­ ского. При датировке этого стихотворения 3 6 7 не всегда учитывается то, что перед опубликованием его в 1823 г. Вяземский подверг стихотворение значительной правке. Сам поэт на это указывал с достаточной определенностью. В письме Жуковскому от 29 августа 1823 г. читаем: «Между тем, исправил и пополнил я свой Петербург, нелюбимый тобою и, право, напрасно! Готовлю его для Бестужева. Ты что дашь ему? Прошу сперва представить мне на рассмотрение. Ты такое дитя, что, пожа­ луй, пустишь кубари в церкви». 3 6 8 Позже он сообщал: «Посылаю тебе, мой Аристарх, «Петербург» для доставления Бестужеву полярному. Я многое в нем исправил и прибавил < ... > На-днях пришлю еще материалов для Бестужева. Так и скажи ему». 3 0 9 Полностью окончательная редакция стихотворения нам неиз­ вестна. Цензура не пропустила конец, и то многое, что поэт, по его собственным словам, прибавил — не сохранилось. Из пере­ делок следует отметить следующую: в редакции 1818 г. осужде­ М., Изд. АН СССР, 1956, стр. 191 —1 99). Это избавляет нас от необходимости детального рассмотрения вопроса. 3 6 7 См. П. А. Вязе м с к и й, Стихотворения, Л., Советский писатель, 1958, стр. 114. 3 6 8 Архив ИРЛИ (Пушкинского Дома) АН СССР, 27 985/СС. 1 б. 44, л. 16 об. Вяземский был недоволен тем, что в предшествовавший номер «По­ лярной звезды» Жуковский дал мелкие стихотворения, лишенные обществен­ ной значимости. 9 февраля 1823 г. он писал: «Непременно нужно взять тебя под опеку и без согласия опекунов не позволять тебе пользоваться своим ро­ довым имением. Можно ли было напечатать в «Звезде» столько пустяков, как ты напечатал? Как миллионщику носить в кармане медные деньги? <.. .> В полном собрании твоих сочинений они могли бы иметь свое место: но тут выходить напоказ в ряду с мальчишками, недорослями и состарившимися прохвостами с безделками, не имеющими никакого в глаза не дающегося достоинства, ни в отношении мыслей, ни в отношении выражений, есть дело непростительное, для друзей твоих прискорбное <\. .> Скажу откровенно: жаль, что ты ничего путного не пишешь, но еще жальче, что ты беспутное печатаешь». И дальше: «Зачни писать прозою на время» (там же, лл. 14 об—15). Эти упреки почти .текстуально совпадают с критикой позиции Жуков­ ского Декабристами. Весьма характерны осуждение безделок и совет заняться прозой. 3 6 9 Там же, л. 20. 128 ние французской революции звучало, вместе с тем, как прослав­ ление действий русского правительства: «... когда В Европе зарево злодейств зажгла вражда, Под сенью тишины у нас рука устройства Растила мирт наук и гордый лавр геройства». 3 7 0 В редакции 1823 г. Вяземский убрал упоминания «тишины и устройства»: «... когда В Европе зарево крамол зажгла вражда И древний мир вспылал, склонясь печальной выей, — Дух творческий парил над юною Россией». 3 7 1 Возможно, здесь Вяземский учитывал ту специфически отри­ цательную семантику, которую приобретали в публицистике кон­ ца XVIII — нач. XIX вв. термины «тишина» и «устройство». Для Радищева они были синонимами деспотического гнета. Радищев писал: «Блаженство гражданское в различных видах предста­ виться может. Блаженно государство, говорят, если *в нем цар­ ствуют тишина и устройство». Однако далее он подвергает кри­ тике такое представление: «Устройство на счет свободы столь же противно блаженству нашему, как и самые узы <0 . .^> Итак, да не ослепимся внешним спокойствием государства и его уст­ ройством и для сих причин не почтем оное блаженным». 3 7 2 Вяземский внимательно читал Радищева в 1819 г., а, веро­ ятно, и в последующие годы, и изменение формулировок могло явиться отголоском этих чтений. Однако политическая концеп­ ция Вяземского оставалась не только далекой от радищевской идеи народной революции, но и глубоко расходилась с идейно- тактическими установками Северного общества. Вяземский так и остался на позициях легального сотрудника Союза Благоден­ ствия. Это наглядно проявилось, лишь только А. Бестужев попы­ тался привлечь его к непосредственно-конспиративной деятель­ ности. Трудно согласиться с С. Н. Дурылиным, который, дове- рясь явно тенденциозным данным свода показаний, составлен­ ного А. Боровковым, и либеральной исследовательской легенде, считал А. Бестужева случайным человеком среди декабристов, а весь эпизод вербовки расценил как недоразумение. «Зазывал Вяземского в тайное общество тот его член, который, по собст­ венному признанию, принятому следствием, искал только при­ личной формы, чтобы оттуда уйти». 3 7 3 3 7 0 П. А. Вяземский, Избранные стихотворения, М.—Л., Academia, 1935, стр. 139. 3 7 1 П. А. Вяземский, Стихотворения, Л., Советский писатель, 1858, стр. 112. 3 7 2 А. Н. Радищев, Поли. собр. соч., т. I, М.—Л., Изд. АН СССР, 1938, стр. 315—316. 3 7 3 Н. К у т а н о в, цит. соч., стр. 231. 9 Славянская филология 129 Рылеевская «отрасль» Северного Общества, понимая обще­ ственный авторитет Вяземского, совершила вполне обдуманный шаг, пытаясь привлечь его в ряды заговорщиков. Вряд ли это действие не было согласовано с И. И. Пущиным, хотя Вязем­ ский об этом и умалчивает. Неудача попытки Бестужева еще раз продемонстрировала ту грань, которая отделила перед 14 декабря 1825 г. либерального свободолюбца от дворянского революционера. События на Сенатской площади, казнь и ссылка декабристов решительно изменили расстановку общественных сил. Развитие идей дворянской революционности было временно прервано, ак­ тивность революционного лагеря на определенный период пара­ лизована. Вместе с тем, на этом историческом этапе по-новому определились и отношения лагеря декабристов и дворянских ли­ бералов. Если одна группа деятелей, примыкавших к либераль­ ному лагерю, пошла на капитуляцию перед правительственными силами, то определенная часть их эволюционировала в обрат­ ном направлении. Грани, отделяющие не только Вяземского, но и Дельвига, Баратынского от декабристского лагеря, размыва­ ются. Те самые «Северные цветы», которые до роковых событий 1825 г. были органом, противопоставленным «Полярной звезде», начинают восприниматься как хранители декабристской тради­ ции. Лагерь антиправительственных деятелей разных оттенков консолидируется, — разумеется, в такой мере, в какой суровость реакционного курса правительства, вообще, оставляла место для политической жизни общества. Новое размежевание начнется лишь в начале 1830-х гг., когда, в результате начала оформления демократического ла­ геря, в литературе и общественной жизни создастся новая об­ становка. Чуткий к живому пульсу общественных настроений, Вязем­ ский ярче, чем кто бы то ни было из современников, отразил эти подспудные процессы. 1826 год — время расправы с декабри­ стами — для него становится периодом резкого обострения ан­ типравительственных настроений. В 1826—1829 гг. Вяземский сознательно берет на себя в опустевшем лагере прогрессивных литераторов миссию хранителя традиций сопротивления реак­ ции и произволу. Одним из наиболее волнующих памятников русской публи­ цистики 1826 г. являются записные книжки Вяземского. Это были не записи для себя, а именно публицистические сочинения, предназначенные для распространения в обществе. Достигалось это проверенным и уже традиционным для русской бесцензур­ ной литературы конца XVIII — начала XIX вв. эпистолярным путем. Об этом свидетельствует наличие в тургеневском архиве 130 копий всех основных высказываний Вяземского в «Записной книжке» по поводу восстания 14 декабря и трагических событий 1826 г. Копия выполнена рукой В. Ф. Вяземской. 3 7 4 Поскольку мы знаем, как старательно уничтожались в 1826 г. в частных архивах все компрометирующие документы, отсутст­ вие подобных копий в бумагах Пушкина, Жуковского и других современников не может считаться неоспоримым доказатель­ ством того, что хранящаяся в Тургеневском архиве копия была единственной. Но даже и в этом случае невозможно предполо­ жить, чтобы документ этот, побывав в руках А. И. Тургенева, не стал известен всему пушкинскому кружку, особенно плотно сомкнувшемуся после 14 декабря 1825 г. Чрезвычайно ответственные высказывания Вяземского о вос­ стании декабристов и суде над ними были изуродованы цензу­ рой при опубликовании их в полном собрании сочинений Вязем­ ского. Вышедшее в советские годы издание «Старой записной книжки» опиралось на печатный текст полного собрания сочи­ нений и ничего, в этом смысле, не добавило. 3 7 5 С. Н. Дурылин, обнаружив в библиотеке Томского универси­ тета представленный в цензуру экземпляр IX тома полного со­ брания сочинений Вяземского, восстановил вырезанные по требо­ ванию цензора чрезвычайно важные высказывания Вязем­ ского. Однако, С. Н. Дурылин не знал, что IX том полного собра­ ния сочинений в той его части, которая касалась событий 14 де­ кабря 1825 г., подвергся двойной цензуре. Еще до того как он попал в руки цензора, текст был изуродован реакционными ре­ дакторами. Восстановить пропущенные ими места можно, лишь обратившись к рукописи. Сравнение позволяет выявить вырезанные еще до представ­ ления в цензуру и не учтенные С. Н. Дурылиным весьма ответ­ ственные высказывания. В записи 27 июня 1826 г. Вяземский подверг резкой критике указ о Шервуде. 3 7 6 В рукописи после слов: «Не сужу лично Шервуда, ибо не знаю его», — следует: «Но каждый благоразумный подлец поступил бы, как он, рас­ считав, что, во всяком случае, он, по крайней мере, меняет не­ верное на верное». 3 7 7 Такая характеристика правительственного агента, затесавшегося с провокационной целью в ряды револю­ ционной организации, видимо, и в 1880-е гг. была нежелатель­ ной. Далее следовали еще более знаменательные строки. Вязем­ ский был противником насильственных мер, и в первых откли­ 3 7 4 Архив ИРЛИ (Пушкинского Дома) АН СССР, Архив бр. Тургене­ вых, 849. 3 7 5 П. Вяземский, Старая записная книжка, Ред. и примечания Л. Гинзбург, Л. 1929. 3 7 6 Н. К у т а н о в, цит. соч., стр. 248—249. 3 7 7 НГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр. 1109, л. 5 об. 9* 131 ках на восстание у него сквозит раздражение против руководи­ телей тайного общества, действия которых он стремится отде­ лить от незыблемых идеалов свободолюбия -. Однако по мере того, как события раскрывали подлинное лицо правительства Николая I, настроения Вяземского меня­ лись. Казнь пяти руководителей декабризма не только потр-ясла Вяземского («Для меня Россия теперь опоганена, окровавлена: мне в ней душно, нестерпимо»), но и заставила его пересмот­ реть свои воззрения. В качестве инициатора кровопролития вы­ ступило правительство. Поняв это, Вяземский вплотную подо­ шел к оправданию революционного насилия. Это и составило центральный стержень рассуждений, внесенных в «Старую за­ писную книжку» и не попавших не только в Полное собрание сочинений, но и в публикацию С. Н. Дурылина. «Кровь требует крови. Кровь, пролитая именем Закона или побуждением страсти, равно вопиет о мести, ибо человек не может иметь права на жизнь ближнего». 3 7 8 Вывод этот был настолько значителен и так глубоко менял всю систему воззрений Вяземского, что у него возникла потреб­ ность обратиться к самым истокам своего политического миро­ созерцания. Так на страницах «Старой записной книжки» раз­ вернулся глубоко принципиальный спор с Карамзиным по во­ просу о допустимости насильственных форм борьбы с деспотиз­ мом. Вспомнив слова Карамзина, сказанные в 1819 г. в устной бе­ седе с Вяземским и Пушкиным: «Честному человеку не должно подвергать себя виселице», 3 7 9 Вяземский противопоставляет им стихотворение Карамзина «Тацит», написанное в период пав­ ловского царствования и, действительно, намекающее на допу­ стимость насилия в политике. Основываясь на заключительных стихах Карамзина: «Жалеть о нем (Риме — Ю. Л.) не должно: Он стоит лютых бед несчастья своего, Терпя, чего терпеть без подлости не можно!» — Вяземский заключает, что в определенные минуты отказ от на­ сильственной борьбы равен подлости. Это чрезвычайно сущест­ венное место опубликовано С. Н. Дурылиным по представлен­ ной редакторами полного собрания сочинений в цензуру книге. При этом утрачены были все непосредственные применения тек­ ста к России. Приводим, давая курсивом пропущенные в публи­ кации С. Н. Дурылина слова: 3 7 8 Там же, л. 9. 3 7 9 Анализ этого высказывания произведен мной в работе «К вопросу об устных источниках сведений Пушкина о Радищеве» (печатается). 3 8 0 Курс. Вяземского. 132 «Какой смысл этого стиха? На нем основываясь, заключаешь, что есть же мера долготерпению народному. Был ли Карамзин преступен, обнародо­ ван свою мысль, и не совершенно ли она противоречит апофегмате, приве­ денной выше? Вот что делает разность мнений! Несчастный Пущин в словах письма своего (донесение следственной комиссии 47 странница»: «Нас по справедливости назвали бы подлецами, если б мы пропустплп нынешний един­ ственный случай», — дает знать прямодушно, что, по его мнению, мера долго­ терпения в России преисполнена и что без подлости нельзя не воспользо­ ваться пробившим часом». 3 8 1 Далее следует чрезвычайно важный текст, который С. Н. Ду- рылину полностью остался неизвестным: «Теперь вопрос. Достигла ли Россия до степени уже несносного долго­ терпения и крики мятежа были ли частным выражением безумцев, или пре­ ступников, совершенно по образу мыслей своих отделившихся от общего мне­ ния, пли отголоском, renverse общего ропота, стенания и жалоб? Этот вопрос по совести и по убеждению разума могла разрешить бы одна Россия, а не правительство и казенный причет его, которые в таком деле должны быть слишком пристрастны. Правительство и наемная сволочь его по существу своему должны походить на Сганареля, который думал, что семейство его сыто, когда он отобедает. Поставьте судиями врагов настоящего положения, не тех, которые держатся и кормятся злоупотреблениями его, которых все существование есть, так сказать, уродливый нарост, образованный и упитан­ ный гнилью, от коей именно и хотели очистить тело государства (законными или беззаконными мерами — с сей точки зрения все равно, по крайней мере условно, conditionnellement); нет, призовите присяжных из всех состояний общества, из всех концов Государства и спросите у них: не преступны ли те, которые посягали на перемену Вашего положения? Не враги ли они Ваши? Спросите у них по совести: не Ваше ли общее стенание, не ваш ли повсеме­ стный ропот вооружил руки мстителей, хотя и не уполномоченных Вамп на деле, но действовавших тайно в вашем смысле, тайно от вас самих, но по вашему невыраженному внушению? Ответ их один мог бы приговорить -или спасти призванных к суду. Но решение ваше посмеятельиое. Правительство спрашивает у своих сообщников: не преступны ли те, которые хотели меня ограничить, а вас обратить в ничтожество, на которое вас определила при­ рода и из коего вывела моя слепая прихоть и моя польза, худо мною самим постигнутая? Ибо вот вся сущность суда; вольно же вам после говорить: *Таким образом, дело, которое мы всегда считали делом всей России, окон­ чено». (М<анифест> 13-го июня). В этом слове замечательное двоемыс­ лие. И, конечно, дело это было делом всей России, ибо вся Россия страда­ ниями, ропотом участвовала, делом или помышлением, волею или неволею, в заговоре, который был ничто иное, как вспышка общего неудовольствия. Так огонь тлеет безмолвно, за недостатком горючих веществ; здесь искры упали на порох, и они разразились. Но огонь был всё тот же! Но вы не то хотите сказать, и ваша фраза есть ошибка и против логики языка, и против логики совести. Дело, задевающее за живое Россию, должно быть и поручено рассмотрению и суду России; но в Совете и в Сенате нет России, нет ее и в Ланжероне и Комаровском! А если и есть и она, то это Россия-самозванец, и трудно убедить в истине, что сохранение этой России стоит крови несколько (так!) русских и бедствий многих. Ниспровержение этой мнимой России и было цел и ю голов нетерпеливых, молодых и пламенных; исправительное преобразование ее есть и ныне, без сомнения, цель молитв всех верных сынов России, добрых и рассудительных граждан; но правительство забывает, что народы, рано или поздно, утомленные недействительностью своих желании, зреющих в ожидании, прибегают в отчаянии к посредству молитв воору­ женных». 3 8 2 3 8 1 ЦГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр. 1109, л. 10. 3 8 2 Там же, лл. 10 об—11. Курсив Вяземского. 133 И несколько ниже: «О подлые тигры! И вас-то называют всею Россиею, и в Ваших крово­ жадных когтях хранится урна с ее жребием». 3 8 3 На лл. 12 об. и 18 находим еще два не вошедших в научный оборот высказывания: «Помысливших о перемене в нашем политическом быту роковою волною прибивало к бедственной необходимости цареубийства и с такою же силою отбивало; а доказательство тому — цареубийство не было совершено. Всё оставалось на словах и на бумаге, потому что в заговоре не было ни одного цареубийцы. Я не вижу их и на Сенатской площади 14 декабря, точно так же, как не вижу героя в каждом воине на поле сражения. Может быть, он еще струсит и убежит от огня. Вы не даете георгиевских крестов за одно на­ мерение и в надежде будущих подвигов: зачем же казните преждевременно. Убийственную болтовню (bavardage atroce, как назвал я, прочитавши все ска­ занное о них в докладе комиссии) ставите вы на одних весах с убийством, уже совершенным». И далее: «Назначение В<еликого> .К<нязя> Председателем След<ственного> Ком<итета> было бы большою политическою несообразностью, если сущест­ вовало бы у нас политическое соображение, политическое приличие. Дело это не могло подлежать ведомству его суда, ибо он был по званию своему, по родству — пристрастное лицо. Движение 14 декабря было устремлено столько же против него, сколько и против брата. В<еликий> К<нязь> — всё же человек: мог ли он отречься от всякой личности в деле, столь для него личном и надписанном прямо на лице его и на их лицах? Имп<ератору> можно было в этом случае применить стихи Василия Льво­ вича о Сергее Львовиче: «Душами сходствуем: он точно я другой». Одно могло бы оправдать это назначение: намерение утушить это дело и кончить всепрощением, за исключением некоторых лиц. Тогда бы ответст­ венность милосердия падала на брата, как на сокровенного исполнителя царских мыслей. Какая нужда В<еликому> К<нязю> добровольно итти в заготовщики калача, когда и без него найдется их довольно. Политический рассудок предписывал оставаться в стороне, умывая руки свои, чистые от участия. !.] ] Деятельное участие его в последнем деле Раевского еще более неловко: говорю уже в смысле политическом, ибо смыслу нравственному или просто человеческому [пропуск в рукописи] как не найдется приближенного человека, который решился бы сказать истину этим молокососным кровопийцам? (смотри указ о двух братьях Раевских, Таушеве)». ( Таким образом, Вяземский летом 1826 г. считал, что у власти находятся «молокососные кровопийцы» и «подлые тигры», «мни­ мая Россия», «Россия-самозванец», ниспровержение которой — цель настоящей России. И, если он еще отделял «головы нетер­ пеливые, молодые и пламенные» от «добрых и рассудительных граждан», то твердо держался мнения, что когда путь мирного давления на правительство будет исчерпан, останется лишь при­ бегнуть «к посредству молитв вооруженных». С. Н. Дурылин был глубоко прав, считая, что в этот период Вяземский вплот­ ную подошел к принятию декабристской программы. В своей работе С. Н. Дурылин привел ряд высказываний Вя­ земского в письмах 1826—1827 гг. в защиту декабристов. К это- 3 8 3 Там же, л. 12. 134 А му необходимо добавить лишь одно. Как ни готово было про­ рваться в душе Вяземского возмущение по поводу расправы с де­ кабристами, многочисленные высказывания его в письмах тех лет имели цель более конкретную, чем выражение накипевшего в душе чувства. — Вяземский сознательно стремился сплотить уцелевших друзей и создать общественное мнение, на которое можно было бы опереться в борьбе за судьбы преследуемых де­ кабристов. В этом, бесспорно, состояла цель многочисленных и чрезвычайно смелых для того времени писем и не менее мно­ гочисленных и еще более смелых разговоров. М. Орлов писал Вяземскому 20 июня 1826 г.: «Любезный друг, знаю всю твою дружбу и умею ее ценить. И брат в Петер­ бурге, и жена в Москве доказывают на тебя, как ты благородно чувствуешь, как ты берешь участие в друзьях твоих, как ты стоишь грудью за них и как ты не отходишь в несчастии от тех, которых в счастии любил». 3 8 4 А Карамзин в письмах умолял: «Только ради бога и дружбы не вступайтесь в разговорах за не­ счастных преступников <\ ."/> Еще повторяю от глубины души: не радуйте изветников, ни самою безвиннейшею нескромно- стию! У вас жена и дети, ближние, друзья, ум, талант, состоя­ ние, хорошее имя: есть что беречь. Ответа не требую. Уведомьте только о здоровье детей милых и своем». 3 8 5 Но Вяземский не собирался беречь себя. Ему, действительно, удалось на какой-то период встать в центре оппозиции прави­ тельству, вовлечь в свою работу и людей, сравнительно далеко от него стоящих. Так, Павел Муханов, брат декабриста, писал Вяземскому в 1826 г.: «В «Отечественных записках» вы, веро­ ятно, с омерзением прочтете подлую статью подлого Деми­ дова — он теперь вздумал разбирать книгу Тургенева и к этому примешал и других. Книга, которая уже несколько лет издана, и время ли теперь нападать на человека, который находится под карою закона! А на других несправедливый донос писать. Это и унизительно, и подло». 3 8 6 1826—1827 гг., несмотря на общую подавленность и испуг, атмосферу террора, не были временем всеобщего безмолвия. Силы декабристской периферии сумели создать лагерь, наследо­ вавший декабристскую традицию. В центре его встали Пушкин и Вяземский. Особенно ответственной была борьба за проведение сочув­ ственных декабристам высказываний, — а также их анонимно печатаемых произведений, — в печать. Даже самый незначи­ тельный успех в этом деле был уже победой. Приведем, в каче­ стве примера, одно из выступлений Пушкина, действовавшего, в данном случае, в союзе с А. И. Тургеневым. 3 8 4 Литературное наследство, т. 60, кн. 1, М, Изд. АН СССР, 1956, стр. 38. 3 8 5 Письма Н. М. Карамзина к кн. П. А. Вяземскому, Спб, 1897, стр. 171. 3 8 6 ЦГАЛИ, ф. 195, on. 1, ед. хр. 2366, лл. 6 об — 7. 135 Трудный для Пушкина 1826 год хорошо изучен в литературе, посвящен­ ной творчеству поэта. 3 8 7 Внимание исследователей издавна привлекали как прямые, так и косвенные отклики Пушкина на трагические события этого времени. Размышления о судьбе декабристов —- человеческой и историче­ ской — составляют своеобразный подтекст всей деятельности Пушкина в 1826 г. и бросают отсвет на высказывания и действия его, на первый взгляд, не связанные с политической жизнью. Это заставляет нас особенно внимательно относиться к самым, казалось бы, незначительным обстоятель­ ствам творческой биографии Пушкина этой поры. В январе 1827 г. вышел в свет и в двадцатых числах поступил в продажу альманах Б. Федорова «Памятник Отечественных Муз на 1827 год», в кото­ ром был опубликован цикл стихотворений Пушкина. В предисловии издатель, видимо, по требованию поэта, оговаривал юношеский характер этих произ­ ведений: «Уважающим скромность, украшающую блистательный гений, приятно будет узнать, что Александр Сергеевич Пушкин, позволив издателю поме­ стить в сем Альманахе некоторые из первых произведений своей музы, не доверяя достоинству их, желал, чтоб издатель означил время сочинения их. Но в сих произведениях юного Поэта виден зрелый дар гения — и тем они драгоценнее для Памятника Отечественных Муз». 3 8 8 В научной литературе утвердилось мнение, что приведенная ссылка на Пушкина является фальсификацией и стихотворения попали в альманах Б. Федорова помимо воли автора. Б. В. Томашевский, в 1936 г. комментируя эпиграмму «Русскому Геснеру», писал: «Стихотворение направлено против Бориса Федорова . .> В 1827 г. он навлек на себя неудовольствие Пуш­ кина тем, что напечатал в своем альманахе «Памятник Отечественных Муз» лицейские стихи Пушкина без его ведома и согласия». 3 8 9 Правда, несколько ранее тот же исследователь высказался более ограничительно: «В 1826 г. . <\ . Ф. <едоров> предпринял издание литературного альманаха «Памят­ ник Отечественных Муз». Для этого альманаха он получил каким-то образом от П.<ушкина>- разрешение напечатать несколько его ранних стихотворений, с условием поставить даты. Сверх предоставленных ему стихов Ф.<едоров> напечатал еще отрывки из стихотворения «Фавн и Пастушка», чем вызвал негодование П. <ушкина>. По его поручению Сомов в «Северных Цветах на 1829 год» напечатал, что от этого стихотворения П. <ушкин> «ныне сам отказывается». 3 9 0 Пушкин, действительно, в 1829—1830 гг. энергично отвергал свою при­ частность не только к напечатанию, но и к созданию этого стихотворения. Явно расходясь с фактами, он стремился доказать, что стихотворение ему приписано. Он писал: «... г-н Фед.<^оров> напечатал под моим именем од­ нажды какую-то идиллическую нелепость, сочиненную, вероятно, камер­ динером г-на П-<Сан>аева». И в другом месте: «В альм.<анахе>, изданном г-ном Федоровым, между найденными бог знает где стихами моими, напе­ чатана Идиллия, писанная слогом переписчика стихов г-на П-<анае>ва». 3 9 1 Причины этого, конечно, следует искать не в мнимом художественном несовершенстве стихотворения «Фавн и Пастушка», ничем не уступающего, в этом смысле, другим произведениям лицейской поры. Дело было в ином: летом 1828 г. началось весьма опасное для Пушкина дело о «Гавриилиаде». 3 8 7 См: Д. Д. Благой, Пушкин в 1826 году, в кн: А. С. Пушкин, 1799— 1949, Материалы юбилейных торжеств, М.—Л., Изд. АН СССР, 1951. 3 8 8 <Б. Ф е д о р о в>, От издателя, Памятник отечественных муз, из­ данный на 1827 год Борисом Федоровым, СПб, 1827, стр. 3. 3 8 9 А. Пушкин, Сочинения, ред., биографический очерк и примечания Б. Томашевского, Л., ГИХЛ, 1936, стр. 881. 3 9 0 Путеводитель по Пушкину, А. С. П у ш к и н, Полное собр. соч. в VI томах, приложение к журналу «Красная Нива» на 1931 год, М,—JI., ГИХЛ, 1931, стр. 358. 3 9 1 Пушкин, Полное собр. соч., Изд. АН СССР, 1949, т. 11, стр. 82 и 157. 136 Не только атеизм поэмы, но и ее «безнравственность», с точки зрения пра­ вительственных инстанций, делали ее «опасным» сочинением. Вспомним судьбу Полежаева и его поэмы «Сашка» — факты, бесспорно, известные Пуш­ кину. 3 9 2 В этом смысле понятно, почему Пушкин старался отречься от фри­ вольной юношеской идиллии. Следовательно, высказывания Пушкина о путях проникновения его стихов в альманах Б. Федорова относятся к более позд­ нему времени и определены тактикой самозащиты в 1828—30 гг. Как свиде­ тельство в пользу того, что Пушкин в 1826 г. протестовал против публика­ ции Б. Федорова, их использовать нельзя. Как же попали стихотворения Пушкина к Б. Федорову? Составитель «Памятника Отечественных Муз» был канцелярским служащим при Алек­ сандре Тургеневе. От последнего он получил для своего альманаха ряд цен­ ных литературных материалов, в частности, отрывки из писем Карамзина к А. И. Тургеневу, письмо к К- Н. Батюшкову и письма А. А. Петрова к Ка­ рамзину, подлинники которых и по сей день хранятся в Тургеневском архиве. Об этой щедрой поддержке альманаха Б. Федорова с обидой писал Пуш­ кину Дельвиг: «Не осрамите моих седин перед Федоровым. За канцелярские услуги А. И. Тургенев наградил его статьями Карамзина и Батюшкова! Ка­ ково это! Уродливый боец выступит в состязание с заслуженным атлетом и победит его». 3 9 4 Стихи Пушкина Б. Федоров, видимо, получил через А. Тургенева — это дало Пушкину впоследствии возможность отречься от участия в их публика­ ции, — но в 1826—1827 гг. никаких следов трений между Пушкиным и Б. Фе­ доровым на этой почве обнаружить не удается. Более того, Пушкин, хотя и относится к Б. Федорову с презрительной снисходительностью, но знако­ мится и встречается с ним. 3 9 5 В дневнике приятеля Б. Федорова, и цензора его альманаха К С. Сербиновича упоминается намерение Б. М. Федорова устроить обед в честь Пушкина, а 18 июня 1827 г. «<вечером у Карамзи- ных> за чаем Пушкин. Б. М. <Федоров> благодарит за стихи». 3 9 6 Наконец мы располагаем некоторыми свидетельствами, которые можно рассматривать как прямые авторские высказывания по этому вопросу: в 5 «Московского Вестника» за 1827 г. за подписью И. К. помещен разбор альманаха Б. Федо­ рова. Как сообщал М. П. Погодин В. Ф. Одоевскому, разбор этот был в ру­ кописи просмотрен Пушкиным, который в ультимативном тоне потребовал его переделки. «Разбор ваш «Памятника Муз» сокращен по настоятельному тре­ бованию Пушкина», — писал Погодин. 3 9 7 Из обзора, по требованию Пуш­ кина, были удалены резкие оценки творчества Державина и Карамзина. Ясно, что если бы поэт в то время желал обвинить Б. Федорова в самоволь­ ном использовании его стихотворений, он имел для этого прекрасную воз­ можность. Пушкин этого не сделал. В письме Бенкендорфу от 29 ноября 1826 г. Пушкин писал, что «роздал несколько мелких» «сочинений в разные журналы и альманахи по просьбе издателей». 3 9 8 Наконец, само требование Пушкина выставить даты при стихотворениях (видимо, не выдуманное Б. Федоровым, ибо при произведениях в альманахе действительно простав­ лены годы, сообщить которые, как это естественно предположить, мог, ско­ 3 9 2 Напомним, что по личному распоряжению Николая I из «Графа Ну­ лина» были выброшены стихи: «Порою с барином шалит 1» и «Коснуться хочет одеяла», а из «Сцены из Фауста» — упоминание о «модной болезни». (См. Полн. собр. соч., т. 13, стр. 336). 3 9 4 Пушкин, Полн. собр. соч., Изд. АН СССР, 1937, т. 13, стр. 295. 3 9 5 См. В. В. М а й к о в, Из дневника Б. М. Федорова, Русский библио­ фил, 1911, 5, стр. 33—34. 3 9 6 В. Нечаева, Пушкин в дневнике К- С. Сербиновича, Литературное наследство, М., Изд. АН СССР, 1952, т. 58, стр. 256. 3 9 7 Русская старина, 1904, 3, стр. 705. Автором статьи был Н. Киреев­ ский, но к составлению ее, как это видно из письма Погодина, был прнчастен и В. Ф. Одоевский. 3 9 8 П у ш к и н , П о л н . с о б р . с о ч . , т . 1 3 , с т р . 3 0 8 ( К у р с , м о й , — Ю. Л.). 137 рее всего, автор) свидетельствует о какой-то степени сотрудничества поэта с составителем альманаха. Итак, Пушкин, видимо, принимал участие в публикации своих стихотво­ рений в «Памятниках Отечественных Муз». Установление этого факта вы­ двигает второй вопрос: с какой целью Пушкин предпринял этот шаг, пре­ следовал ли он какие-либо собственные цели, кроме помощи рядовому «аль- манашнику», покровительствуемому А. И. Тургеневым (следует отметить, что у Пушкина в эту пору уже сложилось определенное и весьма неблаго­ приятное мнение о Борисе Федорове, см. письмо П. А. Плетневу от 4—6 де­ кабря 1825 г.)? Подобные соображения, конечно, также надо учитывать: это объясняет и то, почему Пушкин дал для публикации явно устаревшие свои произведения, и то, что он подчеркнул их архаичность, выставив даты. По­ следнее — поскольку речь шла о старых стихах — могло служить также из­ винением того, что тексты не были представлены Бенкендорфу. Однако, необходимо учитывать и другое: цензурное разрешение альма­ наха помечено датой: 21 декабря 1826 г. Фактически же альманах собирался раньше. Дельвиг знал о нем уже в середине сентября 1826 г.: на эту тему он писал в том же (цитированном выше) письме Пушкину, в котором позд­ равлял его «с переменой судьбы». 3 9 9 Таким образом, участие в альманахе Б. Федорова было одним из первых выступлений Пушкина в печати после возвращения из ссылки и беседы его с царем. Все это повышает обществен­ ную значимость интересующей нас публикации и заставляет присмотреться к ней пристальнее. На стр. 35—37 поэтического отдела альманаха (отделы прозы и поэзии не имели общей пагинации) были напечатаны два стихотворения: «Романс» («Под вечер осени ненастной...») и «Желание» («Медлительно влекутся дни мои...»). Стихотворения эти не имели даты, но снабжены были примечанием редактора: «Помещенные здесь стихи Александра Сергеевича Пушкина были из первых опытов его очаровательной музы». 4 0 0 Далее шли: «Отрывки из сти­ хотворения «Фавн и Пастушка» ,с пометой «1818»; «Заздравный кубок» с по­ метой «1816» и «к Живописцу» с пометой «1815». 4 0 1 Особняком стоит последнее пушкинское стихотворение в альманахе: оно единственное не принадлежит ни к ранним, ни к незначительным произведе­ ниям и лишено — что само по себе примечательно — какой бы то ни было хронологической пометы: это «Сон (Отрывок из Новгородской повести «Ва­ дим»)» 4 0 2 Можно ли предположить, чтобы такой человек, как А. И. Тургенев, безот­ ветственно, без ведома автора, распоряжался столь политически многозначи­ тельным текстом в напряженное время конца 1826 г.? То, что для самого Пушкина публикация отрывка из поэмы, писавшейся в Кишиневе под бесспорным влиянием В. Ф. Раевского и насквозь пронизан­ ной политическими настроениями тех лет, не была равнозначна напечатанию безделок лицейской поры, не вызывает никакого сомнения. Такой шаг поэт не мог предпринять ради того, чтобы отвязаться от назойливого «альманашника» или его покровителей. Но и читатель, еще хорошо помнивший декабристскую поэзию, не мог не насторожиться, читая заглавие: «Новгородская повесть «Вадим»». 3 9 9 Пушкин, Полн. собр. соч., т. 13, стр. 295. 4 0 0 Памятник Отечественных Муз, изданный на 1827 год Борисом Федо­ ровым, СПб, 1827, раздел «Стихотворения», стр. 37. 4 0 1 Там же, стр. 172—180, 183—187, 231—232. 4 0 2 О поэме «Вадим» см.: Б. В. Томашевский, Незавершенные киши­ невские замыслы Пушкина, сб. «Пушкин, исследования и материалы», Труды III Всесоюзной пушкинской конференции, Изд. АН СССР, М.—«П., 1953. На стр. 176 этой работы, между прочим, читаем: «Из поэмы Пушкин напечатал лишь небольшой кусок. Другой кусок был опубликован при жизни поэта Б. Федоровым, получившим его, вероятно, от А. И. Тургенева («Памятник Отечественных Муз на 1827 год»)». 138 Еще более знаменательно содержание отрывка, избранного Пушкиным для публикации. Весь текст пронизан трагизмом. Герой возвращается в род­ ные края и не находит там своих, уже погибших, друзей: . . . Д р у г и е г р е з ы и м е ч т ы Волнуют сердце Славянина: Пред ним Славянская дружина, Он узнает ее щиты; Он снова простирает руки К товарищам минувших лет, Забытым в долги дни разлуки, Которых уж и в мире нет». 4 0 3 Острота ситуации, напоминающей трагическое возвращение Пушкина из ссылки в Москву, могла быть определяющей при выборе поэтом этого от­ рывка. Необходимо отметить и другое: неудача восстания 14 декабря 1825 г. отразилась на трактовке темы Новгорода в поэзии декабристской тюрьмы и каторги. Как это особенно хорошо видно на поэзии А. И. Одоевского, Нов­ город теперь берется не в момент расцвета, как свидетельство республикан­ ских традиций в русской истории, а в момент поражения. Новгородская тема делается темой утраченной свободы (Ср. стихотворения А. И. Одоевского «Старица-пророчица» «Зосима», «Новгородская святопись», «Неведомая странница» и др.). Тот же образ опустевшего, разрушенного Новгорода как символа разгромленной свободы находил читатель и в отрывке Пушкина: «Он видит Новгород великий, Знакомый терем с давних пор; Но тын оброс крапивой дикой, Обвиты окна повиликой, — В траве заглох широкий двор. Он быстро храмин опустелых Проходит молчаливый ряд: Все мертво ... нет гостей веселых, Застольны чаши не гремят». 4 0 4 Произведение, задуманное в обстановке кишиневских встреч, переосмыс­ лялось в зловещей атмосфере 1826 г. Показательно, что перепечатывая всего через несколько месяцев, осенью 1827 г., в «Московском вестнике» (1827, 17) этот текст, Пушкин вынужден был и убрать многозначительное загла­ вие, заменив его нейтральным: «Отрывок из неоконченной поэмы», и под­ черкнуть незлободневность текста пометой «писано в 1822 году», и — что самое основное — убрать 25 строк, описывающих разрушение Новгорода. Вместе с прибавлением нейтрально звучащих стихов, связанных с сюжетной экспозицией кишиневской поэмы, это лишило отрывок той политической мно­ гозначительности, которую он имел в первой публикации. Факт этот делается особенно примечательным, если учесть, что обнару­ женный уже после выхода в свет четвертого тома академического полного собрания сочинений полный рукописный текст первой песни поэмы включает в себя стихи, выпущенные в «Московском вестнике» и последующем издании «Стихотворений Александра Пушкина» (Спб, 1829, ч. 1). Изложенные соображения, как кажется, позволяют сделать вывод, что отрывок из поэмы «Вадим» в том виде, в каком он был опубликован Пуш­ киным в альманахе Б. Федорова, должен быть учтен при изучении откликов Пушкина на разгром декабрьского восстания. Печатный характер этого от­ клика еще более повышает его интерес и общественную значимость. Предпринимал в этой области попытки и Вяземский. Не слу­ чайно именно к нему обратились декабристы, пытаясь организо­ 4 0 3 Памятник Отечественных Муз <\ . стр. 254—255. 4 0 4 Там же, стр. 255. I 139 вать выпуск альманаха «Зарницы». Содержание альманаха должны были составлять стихи, созданные на каторге. Особенно привлекала внимание правительства деятельность Вяземского как вдохновителя «Московского телеграфа». Именно эта сторона его деятельности обычно связывалась анонимными доносчиками со стремлением продолжить декабристскую тради­ цию. Правительство могло расправиться с Вяземским админист­ ративными средствами, например, выслав его в деревню с запре­ щением въезда в столицы. Данных для такой меры было до­ статочно. Однако у правительства Николая I были иные виды. Правительство, разгромив революционное движение, заткнув рот общественному / мнению, терроризируя лите­ ратуру, вместе с тем, совсем не было заинтересовано в дальней­ ших шумных репрессиях. Необходимо было создать впечатле­ ние, что против самодержавия в России выступила лишь неболь­ шая кучка, оторванная от общества и народа. Преследуя на деле малейшие проявления свободомыслия, Николай I стремился создать видимость консолидации литераторов вокруг правитель­ ства. Рядом с средствами запугиванья были пущены в ход сред­ ства развращения. С этой целью была разыграна фальшивая комедия «прощения» Пушкина, ради этого осуществлялась це­ лая продуманная система угроз, подкупов и обещаний. В этом смысле особенный интерес представляет санкциониро­ ванное- царем письмо Бенкендорфа Вяземскому, прямо требую­ щее от него определить свое отношение к декабризму. Документ этот имеет первостепенный интерес, поскольку в нем с необычайной полнотой выразилась тактика правитель­ ства Николая I по отношению к литературе в первые последе- кабрьские годы. Из опубликованного М. И. Гиллельсоном текста письма 4 0 5 недвусмысленно следует, что в глазах правительства в 1827 г. Вяземский был прямым наследником декабристской традиции. Вместе с тем, показательно, что именно Вяземскому — как и Пушкину — правительство решило в первую очередь по­ казать клыки своей политики в вопросах литературы. В этом смысле, письмо Бенкендорфа к Вяземскому — своеобразная веха в истории русской литературы начала XIX века. Цензур­ ные гонения, запрещения произведений и преследования писа­ телей не были изобретением Николая I — они сопутствовали истории русской литературы и на более ранних этапах ее раз­ вития. Однако, стремясь очертить вокруг литературы узкий круг дозволенного, ограничивая то, о чем нельзя говорить, предшест­ вующие правительства все же не решались прямо предписывать писателю, что и как ему следует изображать в своих произведе­ ниях- Писатель, не нарушающий распоряжений правительства, 405 jVL J4 Гиллельсон, Письмо А. X. Бенкендорфа к П. А. Вяземскому о «Московском телеграфе», Пушкин, исследования и материалы, т III, М,—Л., Изд. АН СССР, 1960. 140 J находился вне сферы его воздействия. Бенкендорф в письме к Вяземскому прямо декларирует другой принцип: для того, чтобы пользоваться репутацией политически благонадежного человека, литератору недостаточно не бороться с правитель­ ством — от него требуют служить властям: «. . . Для того, чтобы иметь вполне чистую совесть, недостаточно не иметь дурных на­ мерений: неблагоразумие — тоже преступление». 4 0 6 Никогда еще до этих пор в России лицо, ведающее политическим сыском, не пыталось прямо водить рукой писателя. Вяземскому безого­ ворочно указывалось, кого можно и кого нельзя хвалить в кри­ тических статьях. Так, по мнению Бенкендорфа, творчество Вальтера Скотта и Карамзина заслуживает одобрения, а Бай­ рона и Руссо следует порицать. Особенно следует воздержи­ ваться от резких суждений, «духа озлобления и очернитель­ ства (denigrement) ». 4 0 7 Примечательно и другое: правительство Александра I также пользовалось услугами доносчиков, но никогда не решалось воз­ водить тайный извет в сан гражданской добродетели, открыто мотивировать шаги правительства донесениями тайных агентов. Награждение Шервуда вызвало в «Записных книжках» Вязем­ ского целую бурю негодования. Между тем, Бенкендорф в сво­ ем письме к Вяземскому не скрывает своей солидарности с тай­ ным доносчиком. Он прямо ссылается: «Было замечено, и мы имеем сигналы» (on а aremarque et Signale) .Это, конечно, не слу­ чайная обмолвка, а результат сознательного стремления лега­ лизовать донос и возвести его в норму литературных и общест­ венных отношений. Позже А. Пушкин писал: «. . . Какая глубо­ кая безнравственность в привычках нашего правительства! По­ лиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не сты­ дится в том признаться». 4 0 8 Фарисейское сочетание открытых угроз, неуклюжей лести и недвусмысленного приглашения в правительственные агенты не возымело ожидаемого действия. Молчаливый ответ Вяземского был отрицательным. В борьбе за сохранение декабристской традиции в литера­ туре Вяземский и Пушкин выступали в 1825—1830 гг. в тесном союзе. Однако, в их позиции было и различие: Пушкин, как и Грибоедов, стремился не только сохранить верность памяти друзей, но и понять слабые стороны дворянской революционно­ сти. Декабризм был внутренне противоречивым и эволюциони­ рующим явлением. Поэтому стремление пойти дальше револю­ ционеров начала 1820-х гг. и было подлинным сохранением их 4 0 6 Там же, стр. 419. Мы даем несколько иной перевод, чем в публикации М. И. Гиллельсона. Ссылки поэтому даются непосредственно на французский текст. 4 0 7 Там же, стр. 419. 4 0 8 Пушкин, Полн. собр. соч., т. XII, Изд. АН СССР, 1949, стр. 329 141 традиции. Стремление же Вяземского только хранить заветы юности уже обозначало движение назад. Позиция Вяземского в хронологических пределах 1825—1830 гг. внешне выглядела как более бескомпромиссная и в ряде вопросов как более «ле­ вая» (например, в отношении к польскому восстанию 1830 г.), чем пушкинская. И, вместе с тем, именно эта боязнь новых путей заставляла Вяземского фактически выделять в декабризме его самую сла­ бую, совпадающую с либерализмом, сторону. Позиция Вяземского была лично благородна, но исторически бесперспективна. Его сломила не реакция, он устоял перед ис­ кушениями и твердо перенес угрозы, — но он не смог перенести демократизации литературы и общественной жизни. Выход на общественную арену представителей народа отбросил его сна­ чала в ряды умеренных консерваторов, а затем толкнул в объ­ ятия правительства. 142 О ЛИВОНСКОЙ ТЕМЕ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 1820— 1 8 3 0 -х ГОДОВ С. Г. Исаков История и современная жизнь Прибалтики неоднократно привлекали внимание русских писателей. Но прибалтийская (или ливонская, как обычно говорили в первой половине XIX в.) тема лишь в один период истории русской литературы была са­ мостоятельной, важной, сыграла известную роль в литературном развитии — в период расцвета романтизма в 1820-е — первую половину 1830-х гг. Между тем, ливонская тема в русской лите­ ратуре, причины её сравнительно широкого распространения в 1820—30-е гг., её характер до сих пор не были предметом спе­ циального рассмотрения в нашей исследовательской литературе. Более того, до сих пор далеко не выявлен и не введён в научный оборот весь комплекс произведений ливонской тематики. Обычно при упоминании ливонской темы в русской литературе имеются в виду лишь произведения декабристов А. А. Бестужева, Н. А. Бе­ стужева и В. К. Кюхельбекера о Прибалтике. Эти произведения, действительно, легли в основу развития ливонской темы в рус­ ской литературе в 1820—30-е гг., но за ними последовал ещё целый ряд повестей, драм, стихов, иногда эпигонских, слабых в художественном отношении и неинтересных по содержанию, а иногда и любопытных, в своё время сыгравших заметную роль и положительно оценённых критикой. Причём произведения о Прибалтике, созданные после 1825 года, дают интересный мате­ риал для разрешения ещё малоисследованного вопроса о влиянии декабристов на последующее развитие русской литературы. В нашей статье мы рассмотрим лишь такие аспекты вопроса о ливонской теме в русской литературе 1820—30-х гг., которые ещё не привлекали внимания исследователей. Хотя в русской литературе начала XIX в. успешно работал ряд писателей родом из Прибалтики (А. X. Востоков, И. М. Борн и др.) или биографически тесно связанных с Остзей­ 143 ским краем (Г. А. Глинка, А. С. Кайсаров, А. Ф. Воейков, В. А. Жуковский и др.), тем не менее в их творчестве мы не най­ дём почти никакого отражения жизни Прибалтики. Правда, от­ дельные произведения, поевящённые остзейским провинциям, мы можем найти уже в -конце XVIII в. (напр., «К Феоне» М. Н. Муравьева), но они не представляют интереса, а главное ещё не составляют особой, самостоятельной темы. Положение меняется в конце 1810-х — начале 1820-х гг. Именно в этот период в русской печати пробуждается интерес к истории и современной жизни Прибалтики. На страницах рус­ ских журналов появляется ряд статей об этой окраине России, частью переводных, частью оригинальных. Причём, особенно примечательно, что лучшие из этих статей вышли из-под пера писателей, в будущем связанных с декабристами или, по край­ ней мере, отразивших в своих произведениях идейные устремле­ ния декабристской литературы. Так, в передовом журнале того времени, «Сыне отечества», в 1818 т. печатается статья «О ны­ нешнем нравственном и физическом состоянии Лифляндских и Эстляндских крестьян» (ч. 48, XXXVIII), перевод которой принадлежал А. А. Бестужеву; в этом же журнале в 1819 г. появляется статья «О древних эстонцах. Из записок молодого путешественника» (ч. 53, XV и XVII), по своему содержа­ нию, идейной направленности явно предвосхищающая произведе­ ния декабристов об Эстонии, в частности, повесть В. К. Кюхель­ бекера «Адо». Весьма вероятно, что автором этой статьи и был кто-либо из будущих участников тайных обществ — во всяком случае, хорошо осведомлённый в литературной жизни той поры исследователь Н. Колюпанов считал её принадлежащей В. К. Кю­ хельбекеру К В этот же период Ф. Н. Глинка посвящает Прибал­ тике отрывок в своих «Письмах к другу». Вслед за этим в начале 1820-х гг. начинается подлинный рас­ цвет ливонской темы, которая на некоторое время становится одной из ведущих в_ русской прозе. И опять же развитие этой темы в русской художественной литературе вначале оказалось почти исключительно связанным с декабристами. В 1821 г. по­ является нашумевшая «Поездка в Ревель» А. А. Бестужева, в 1822 г. на заседании «Общества любителей российской сло­ весности» Н. А. Бестужев читает свою «эстонскую» повесть 1 Н . К о л ю п а н о в , Б и о г р а ф и я А л е к с а н д р а И в а н о в и ч а К о ш е л ё в а , т . I , кн. 11, М., 1889, стр. 263. Впрочем, ещё до Н. Колюпанова это произведение было приписано В. К. Кюхельбекеру составителем «Полного списка печатных сочинений декабристов» в «Собрании стихотворений декабристов» (Лейпциг, 1862), но последний исходил из__того, что статья «О древних эстонцах» под­ писана криптонимом В. iK-, между тем, во всех просмотренных нами экземпля­ рах «Сына отечества» она значится за подписью Б. К. Не лишено оснований предположение, что Б. К. просто опечатка. Авторство Кюхельбекера не вы­ з ы в а л о с о м н е н и й у р я д а и с с л е д о в а т е л е й — с м . , н а п р и м е р , Н . К о т л я р е в - с к и й, Литературная деятельность декабристов. 1. Вильгельм Карлович Кю­ хельбекер, Русское богатство, 1901, 3, стр. 133. 144 «Гуго фон-Брахт». В 1823 г. печатается «Замок Венден» А. А. Бе­ стужева, а в 1824 г. — его же «Замок Нейгаузен» и повесть В. К. Кюхельбекера «Адо». За ними последовал «Ревельский турнир» (1825) и, наконец, «Ливония» (1828) А. А. Бесту­ жева. 2 К этим основополагающим произведениям на ливонскую тему в русской литературе можно добавить в тот же период (до 1825 г.) «Листок из дневника гвардейского офицера» А. А. Бе­ стужева, «Отрывки из путешествия» В. К. Кюхельбекера и весьма небольшое число произведений писателей, не принадлежащих к декабристскому лагерю, вроде маленькой заметки «О досто­ памятностях оного города <Февеля^>» Усольца («Отечествен­ ные записки», 1821, ч. 8), «проходной» пьесы плодовитого дра­ матурга той поры Р. М. Зотова «Александр и София, или Рус­ ские в Ливонии» (Спб, 1823), переводов В. Соколовым отдель­ ных отрывков из «Bruchstücke aus einer historisch-malerischen Reise durch die schönen Gegenden Livlands» (альманах «Livona», 1812 и 1815 гг.) в «Новостях литературы» и некоторых других, ещё менее значительных сочинений. Тот факт, что ливонская тема сформировалась в русской ли­ тературе, в первую очередь, в творчестве писателей-декабристов, не мог, естественно, не сказаться на её разработке. Ливонская тема оказалась довольно тесно связанной с основными идеями декабристской литературы вообще и испытала влияние декаб­ ристской идеологии в частности. Связь произведений А. А. Бе­ стужева и В. К. Кюхельбекера о Прибалтике с декабристской идеологией, отражение в них общих положений декабристской литературы уже были предметом исследования в работах В. Г. Базанова («Очерки декабристской литературы», М., Гос­ литиздат, 1953), Н. Л. Степанова («Романтические повести A. Марлинского» — Литературная учёба, 1937, 9; «Бестужев- Марли некий» — «История русской литературы», т. VI, М.—Л., изд. АН СССР, 1953), В. Т. Адамса («Эстонская повесть» B. К. Кюхельбекера» — Известия АН СССР. Отделение литера­ туры и языка, 1956, т. XV, вып. 3), Н. Н. Маслина (вступитель­ ная статья к книге: А. А. Бестужев-Марлинский «Сочинения в двух томах», т. I, М., Гослитиздат, 1958) и других, что избав­ ляет нас от необходимости подробно анализировать этот во­ прос. 2 О принадлежности А. А. Бестужеву этой опубликованной анонимно в «Невском альманахе на 1829 год» статьи см. наше сообщение: Неизвестная статья А. А. Бестужева-Марлинского, Учёные записки ТГУ, т. 78, Тарту, 1959. Авторство А. А. Бестужева не было секретом для современников, и некото­ рые рецензенты «Невского альманаха» пытались даже указать читателю на личность автора. Так, И. В. Киреевский в «Обозрении русской словесности за 1829 год», явно намекая на знаменитые бестужевские критические обзоры в «Полярной звезде», пишет: «В «Невском альманахе» заметим прозаическую статью «Ливония», соч. неизвестного, если бы наше обозрение было писано тем же пером, которое начертало «Ливонию», то мы печатали бы его без боязни неуспеха» (Денница, М., 1830, стр. LXXVII.) 10 Славянская филология 145 Напомним лишь основные выводы, к которым пришли иссле­ дователи. Декабристы в своих произведениях разоблачают фео­ дальную систему в Прибалтике, установленную немецкими ры­ царями-захватчиками. Они последовательно выступают против жестокого подавления феодальным порядком прав и чувств лич­ ности, против тяжкого порабощения немецкими рыцарями ко­ ренных жителей края — эстонцев и латышей. Декабристы — авторы ливонских повестей всей душой сочувствуют порабощён- ным народам Прибалтики, стремятся защитить их средствами художественного слова. Вероломным, аморальным и невежест­ венным рыцарям в этих произведениях нередко противопостав­ ляются представители более деятельного и развитого купече­ ского сословия («Ревельский турнир» А. А. Бестужева) или даже представители порабощённого эстонского народа («Адо» В. К- Кюхельбекера). Декабристы утвердили представление о древних эстонцах, как о непросвещённом, но. мужественном, свободолюбивом народе, полном героизма и своей неповторимой оригинальности, проявляющейся в обрядах и обычаях. Все эти представления декабристских литераторов о прошлом Прибал­ тики, о народах, населяющих эту область, противостоят исто­ рической концепции реакционных немецких историков, доказы­ вавших, что завоевание Латвии и Эстонии рыцарями способство­ вало приобщению жителей этих стран к европейской культуре, что это завоевание якобы было величайшим положительным фактом в истории латышей и эстонцев. Однако нужно учитывать, что прогрессивные идеи декабрист­ ских произведений о Прибалтике, как правило, выражены через причудливый романтический сюжет рыцарской повести, через образы необычных людей с сильными, нередко гиперболизиро­ ванными страстями, с помощью запутанного метафорического стиля. Это приводило к тому, что уже читатели конца 1820— 30-х гг. видели в повестях А. А. Бестужева, в первую очередь, замысловатую интригу, увлекательные и неожиданные переходы в развитии сюжета, экзотических героев — рыцарей, а не пере­ довые идеи. Всё это делает понятным несколько неожиданный, на первый взгляд, отзыв Н. Г. Чернышевского о творчестве Марлинского: в «Очерках гоголевского периода», отмечая талант писателя, он в то же время указывает, что в произведениях Мар­ линского даже «самый внимательный розыск не откроет ни ма­ лейших следов принципов, которые, без сомнения, были дороги их автору, как человеку» 3 (т. е. декабристских идей). Это огра­ ниченное восприятие идейного содержания произведений декаб­ ристов, которое объясняется, само собой разумеется, не только их писательской манерой или особенностью их художественного метода, но и изменением общественной обстановки после 14 де­ 3 Н . Г . Ч е р н ы ш е в с к и й , П о л н о е с о б р а н и е с о ч и н е н и й , т . I I I , М . , Г о с ­ литиздат, 1947, стр. 201. 146 кабря 1825 г., обязательно нужно иметь в виду при анализе де­ кабристской традиции в разработке ливонской темы в конце 1820—30-ых гг. Итак, ливонская тема в русской литературе окончательно оформляется как заметная и самостоятельная в первой поло­ вине 20-х гг. XIX в. под пером писателей-декабристов. Сам факт расцвета ливонской темы именно в этот период и именно под пером декабристов отнюдь не является случайностью и может быть объяснён рядом причин общественно-политического и лите­ ратурного характера. Расцвету ливонской темы предшествовал, как мы отметили выше, подъём интереса к жизни Прибалтики в русской публи­ цистике, в журналах конца 1810-х гг. Причиной этого, без со­ мнения, были вызвавшие огромный интерес в русском обществе правительственные реформы в Прибалтике 1816—19 гг.,по-но- вому регулировавшие отношения между помещиками и кресть­ янами. Безземельное «освобождение» крестьян в Эстляндии и Лифляндии вызвало широкий резонанс в русском обществе потому, что в это время вопрос о крепостном праве был цент­ ральным во всей общественной жизни России. Страна вступила в с т а д и ю и н о г д а т а й н о й , и н о г д а п о л у л е г а л ь н о й о р г а н и з а ­ ционной подготовки уничтожения рабства. Ликвидация крепостного права входила в программу уже первых декабрист­ ских организаций, причём перед декабристами сразу же встал вопрос о путях его уничтожения. Остзейские реформы, естест­ венно, могли помочь декабристам разрешить этот сложнейший вопрос, и не случайно они привлекают сразу же внимание вид­ нейших деятелей освободительного движения, — это можно про­ следить по дневникам, переписке и проектам Н. И. Тургенева, по рукописям П. И. Пестеля (знакомство его с положением в Прибалтике нашло отражение и в «Русской Правде») и т. д. Интерес декабристов к тем изменениям, которые происходили в общественно-экономическом строе Прибалтики, не был крат­ ковременным и не ограничивался лишь вопросами современ­ ности. Характерно, что Н. И. Тургенев в начале 20-х гг. изучает историю крестьянства в остзейских губерниях, делает выписки из трудов известного прибалтийского просветителя Меркеля и его критиков 4 и т. д. Известно, что даже в Читинском остроге, в знаменитом «острожном» университете, читались лекции об экономическом состоянии прибалтийского крестьянства. 5 На­ конец, важно заметить, что взгляды декабристов на реформы в Прибалтике не оставались неизменными, а находились в раз­ витии: если вначале многие декабристы склонны были несколько идеализировать реформы, то позже, под впечатлением реальных 4 См. Е. И. Тарасов, Декабрист Н. И. Тургенев в александровскую эпоху, Учёные известия Самарского университета, вып. IV, 1923, стр. 317. 5 А . Е . Р о з е н , З а п и с к и д е к а б р и с т а , С п б , 1 9 0 7 , с т р . 4 4 8 . Ю* 147 наблюдений над жизнью, они сумели дать верную оценку этому грабительскому «освобождению». 6 Всё это делает понятным интерес к жизни Прибалтики в русской журналистике конца 1810-х гг. и, до известной степени, объясняет расцвет ливонской темы в русской литературе именно под пером декабристов. Вместе с тем, существовали и причины литературного харак­ тера, вызывавшие у русских писателей интерес к ливонской теме в 1820-е гг. При выяснении этих причин, безусловно, надо учи­ тывать вставшую перед литературой проблему народности^ Как известно, проблема народности в русской литературе начала XIX в. включала в себя не только вопрос о националь ной, самобытной литературе, отражающей дух русского народа, но и вопрос об отражении в произведениях национальных осо­ бенностей других народов. На смену универсальному абстракт­ ному идеалу античности эпохи классицизма приходит теперь представление о различных типах национальных культур, каж­ дый из которых по-своему интересен, оригинален и важен. При­ чём вначале выявляется два основных типа культуры: южный — античный и северный — осс.иановский. 8 Как заметил ещё И. И. Замотин, 9 представление об оссианизме, как особом типе культуры, в русской литературе с самого начала смешивалось с представлениями о скандинавской поэзии и мифологии. Посте­ пенно у русских писателей вырабатывается взгляд на оссиа- низм как на средство выражения некоей единой культуры всех северных народов. Оссианический колорит оказывается вполне приемлемым и при обрисовке явлений русской природы и исто­ рии, как это видно уже на примере «Водопада» и «На победу в Италии» Державина. М. Н. Муравьёв в духе оссианизма ри­ сует в своей повести «Оскольд» героические и мифологические образы как британской, скандинавской, так и русской и финской древности. Особенно уместным казался оссианический колорит именно при изображении финской природы и старины — это можно проиллюстрировать на многих произведениях; укажем хотя бы на «Финляндию» Баратынского. Финская тематика в рус­ ской литературе периода пред романтизма и романтизма зани­ мает видное место, и это объясняется как раз тем, что Финлян­ дия рассматривалась как своеобразный «отечественный» оссиа­ нический край, а культура обширного финского племени — как выражение некоей северной культуры, существующей в «чистом» 6 См.: Записки, статьи, письма декабриста И. Д. Якушкина, М., изд. АН СССР, 1951, стр. 21. 7 Первым обратил на это внимание М. К- Азадовский в комментариях к стихам Языкова. См.: Н. М. Языков, Полное собрание стихотворений М,—Л., Academia, 1934, стр. 731—732. 8 См. об этом: Г. А. Г у к о в с к и й, Пушкин и русские романтики, Сара­ тов, 1946, стр. 194—215. 9 См.: И. И. Замотин, Романтизм 20-х годов XIX стол, в русской литературе, т. 1, 2- издание, Спб. —М., без года стр. 36. 148 виде и в России. 1 0 Эстонцы — представители финской группы народов, следовательно, тоже носители той «северной» куль­ туры, того «отечественного» оссианизма, который привлекал особое внимание любителей литературы тех дней. Отсюда хоть и слабо выраженный, но всё же заметный и обративший на се­ бя внимание исследователя оссианический колорит в «эстонской» (как первоначально^назвал её автор) повести Н. А. Бестужева «Гуго фон Брахт». 1 1 Отсюда и разбор эстонской мифологии и этнографических особенностей древних эстонцев в обобщающих теоретических статьях о северной культуре, очень многочислен­ ных в ту пору, — довольно много внимания уделено эстонцам, например, в опубликованном в 1827 году в «Московском теле­ графе» (чч. XIV и XV) «Историческом обозрении северных на­ родов Европы» Фр. Иос. Моне. В этом сводном исследовании мифологии всех северных народов последовательно разбира­ ются мифологические воззрения финнов, германцев, кельтов, славян. Впрочем, ко времени появления упоминаемой статьи пред­ ставление русских авторов о народности, о национальных осо­ бенностях уже значительно шагнуло вперёд. Собственно, к се­ редине 20-х годов представление о неких обобщающих циклах культур, вроде «восточной», «северной», «античной», распада­ ется. На смену ему приходит интерес к отдельным нациям в их обособленной специфике, к отдельным национальным культу­ рам — причём каждый народ, пусть даже родственный другому, более сильному и развитому, рассматривается как нечто само­ бытное, достойное отображения в литературе именно как нацио­ нально-специфическое целое. Только на такой почве становится возможным появление украинской, или казахской, или грузин­ ской темы в русской литературе вместо прежних «восточной» или «единой» русской. Этот переход легко проследить на примере любой темы. «Зинобий Богдан Хмельницкий, или Освобождён­ ная Малороссия» (1817) Ф. Н. Глинки лишён ещё, в духе XVIII в., какой-либо национальной окраски: все герои его — люди, кото­ рые могут принадлежать любой эпохе и любой нации. Богдан Хмельницкий в одноименной думе К. Ф. Рылеева, так же, как Войнаровский и Наливайко в его поэмах, хотя и не лишены черт какой-то национальной определённости, но ещё не украинцы: это — герои того же типа, что и Олег Вещий, Боян, Димитрий 1 0 О финской теме в русской литературе см.: П. А. Плетнёв, Финлян­ дия в русской поэзии, Альманах в память двухсотлетнего юбилея имп. Алек­ сандровского университета, Гельсингфорс, 1842. Не лишенное интереса наблю­ дение над финской темой содержит статья: П. Н. Сакулин, Литературные течения в Александровскую эпоху, История русской литературы XIX в. под ред. Д. Н. Овсянико-Куликовского, т. I, М., 1911, стр. 75. 1 1 См.: Ю. С. Сорокин, Исторический жанр в прозе 30-х годов XIX века, Доклады и сообщения филолог, фак-та МГУ, вып. 2, М., 1947 стр. 37—38. Впрочем, автор вряд ли верно объясняет оссианический колорит исключительно готикой. 149 Донской, Яков Долгорукий да и сам образ автора — вырази­ тели извечного героического, свободолюбивого русского духа. 1 2 Другое дело — украинские повести О. Сомова конца 20 — на­ чала 30-х гг.: в них мы уже видим, пусть несовершенное, отоб­ ражение украинских национально-специфических черт харак­ тера, быта, нравов, обстановки. Различие произведений Глинки (имеем в виду его ранние работы — к середине 1820-х гг. ему уже свойственно представление о глубоком национальном свое­ образии украинцев, что нашло отражение в стихотворении «Хата, песни, вечерница» и в цикле стихов 1825—27 гг., посвященном истории украинского казачества), Рылеева, Сомова не в ме­ тоде — это произведения в общем-то романтические — различие здесь, в первую очередь, в самом понимании проблемы народно­ сти, национальной специфики. Интерес к ливонской тематике, в известной мере, и был вы­ зван этой проблемой. Причём, отображение жизни, обычаев, на­ циональных особенностей латышей почти отсутствует; авторы ливонских повестей, в основном, интересуются лишь эстонцами. Это, возможно, объясняется вышеохарастеризованным представ­ лением: «финское племя — отечественный оссианизм», между тем как латыши принадлежат не к финской, а к иной этнографи­ ческой группе. Впрочем, интерес к прибалтийским народам, к их национальным особенностям — типичная черта лишь неболь­ шого числа авторов. А. А. Бестужеву-Марлинскому (за исклю­ чением некоторых, к тому же не очень характерных историче­ ских описаний в «Поездке в Ревель») и большинству писателей, разрабатывавших ливонскую тему после 1825 года, эта черта совершенно не присуща. Интерес к национальным особенностям эстонцев характерен лишь для В. К. Кюхельбекера (кстати, это находится в соответствии с его более передовыми, чем у Марлин- ского, теоретическими представлениями о народности) да в очень небольшой степени для Н. А. Бестужева. При этом описание эстонцев в «Адо» стоит как бы на грани двух типов изображения национальных особенностей — изображения определённых об­ щих черт, типичных вообще для северных народов в древности, и изображения специфически национальных (в первую очередь, этнографических) особенностей эстонцев. От первого идёт изоб­ ражение древних эстонцев как свирепого, воинственного, но сво­ бодолюбивого, мужественного и героического в борьбе за неза­ висимость народа. Вероятно, эти черты в какой-то степени были свойственны и реальным эстонцам в былые времена. Но глав­ ное заключается в том, что, по декабристским представлениям, именно эти черты вообще характерны для всех северных наро­ дов древности, чьи исконные особенности ещё не искажены позднейшим рабством и угнетением: таковы и древние шот­ 1 2 С аналогичным явлением встречаемся и в творчестве Н. И. Гнеднча Ср.: А. М. К у к у л е в и ч, Русская идиллия Н. И. Гнедича «Рыбаки», Учёные Записки ЛГУ, 46, Серия филологических наук, вып. 3, Л., 1939, стр. 305. 150 ландцы, и древние норманны, и древние славяне. От второго типа изображения идёт описание специфически эстонских обы­ чаев, обрядов, мифологии, почерпнутых большей частью из ре­ альных исторических источников. Противоречие двух типов из­ ображения наглядно сказалось в приведённых- в повести эстон­ ских песнях. Этим песням придан слегка эстонский колорит, но они, как единодушно утверждают фольклористы, очень далеки от подлинных народных песен, ибо и через них Кюхельбекер стремится создать у читателя представление о несгибаемых сы­ нах вольности вообще, мужественных в борьбе с врагами. Того же типа и народность «Гуго фон Брахта» Н. А. Бестужева, только она выражена несравненно слабее, чем в «Адо» Кюхель­ бекера. Но особо важную роль в обращении русских писателей к ли­ вонской теме сыграл характерный для эпохи романтизма интерес к рыцарскому средневековью. В последнее время исследователи склонны игнорировать этот, безусловно, присутствовавший в рус­ ской романтической литературе момент или же, по крайней мере, относиться к нему с предубеждением, как к явлению реак­ ционному. Между тем реальные факты литературы показывают, что интерес к рыцарскому средневековью был характерен и для представителей прогрессивного крыла русского романтизма, и этот интерес нельзя полностью свести лишь к критике фео­ дальной системы, к обличению рыцарей. В какой-то мере даже декабристам А. А. Бестужеву, Ф. Н. Глинке 1 3, П. А. Катенину 1 4 было свойственно известное восхищение рыцарской порой, когда действовали сильные личности, исполненные ярких и бурных страстей, когда сама обстановка была, так сказать, романтиче­ 1 3 Вот, напр., как описывает Ф. Н. Глинка в забытом исследователями отрывке «Древние замки (письмо VI, к другу)» (Северные цветы на 1825 год, стр. 166—168) средние века: «Белый парус редко мелькал на пустынной синеве полноводных рек. Внутренние озёра дремали в одиночестве и, подобно народам того времени, не имели никакого между собою сообщения. Длинные кара­ ваны робко и медленно тянулись по горным или степным дорогам в отдалён­ ные города, на шумные ярманки, отличавшиеся пестротой товаров и торгую­ щих. Древние монастыри с своими величественными зданиями были в особен­ ном уважении у людей, коих суровая необразованность смягчалась неприт­ ворным благочестием. Замки, как вооружённые исполины, гордо возвышались на остриях скал. С высоты их башен, из теремов уединённых, сквозь распис­ ные решетчатые окна, уныло глядели красавицы: не появятся ли знакомые рыцари на долине, не зайдёт ли трубадур прохожий с своею сладкозвучной цитрою? Ты угадываешь, что я говорю о средних веках. Народ по пре­ даниям называет их добрым старым временем. И в самом деле тогда было много хорошего. В природе и в людях было более свежести: души были полнее, тела крепче». Интересно, что далее Глинка делает ряд крити­ ч е с к и х з а м е ч а н и й п о а д р е с у с р е д н и х в е к о в : « Н о г р а ж д а н с т в е н н о с т ь тогда не была ещё вовсе развёрнута. Законы зависели от произвола лиц, и с у д ь б а с л а б ы х б ы л а в р у к а х с и л ь н е й ш и х . Н е б ы л о т р е т ь е г о с о с т о я ­ ния. Тогда были только господа и рабы». Это наглядный пример противоре­ чивого отношения декабристов к рыцарскому средневековью. 1 4 См. его стихотворение «Мир поэта», П. А. К а т е н и н, Стихотворения, Л., Сои. писатель, 1954, стр. 141 —144. 15! I ской, полной известного своеобразия и экзотики. В такого рода взгляде многих декабристов на рыцарское средневековье заклю­ чалось, конечно, противоречие. Современный исследователь исто­ рических взглядов декабристов С. С. Волк справедливо заме­ чает, что многим участникам тайных обществ была свойственна сложная оценка феодальной поры, которая «своеобразно соеди­ няла новейшие романтические представления о феодализме с суровым приговором, вынесенным ему Просвещением XVIII в.» 1 5 Эту противоречивость не следует игнорировать в ли­ тературоведческих работах, ибо декабристское движение в своей основе было глубоко противоречивым, как внутренне противоре­ чивым был и декабристский романтизм. Если даже декабристам-литераторам, до известной степени, был свойственен интерес к рыцарскому средневековью, то о ря­ довых представителях русского романтизма и говорить не при­ ходится. В теоретических статьях о романтизме, начиная от ав­ тора одной из первых в русской печати статей о новом литера­ турном течении И. Снядецкого 1 6 и кончая первым замечатель­ ным критиком романтизма с новых позиций Н. И. Надеждиным, доказывалось, что именно средние века, эпоха рыцарства — колыбель романтизма и чуть ли не его основа. Правда, точка зрения на романтизм, как на поэзию рыцарского средневековья, находила и много противников, в общем сумевших дать более глубокую и верную характеристику новому литературному те­ чению. Но характерно, что ещё в 1843 г. В. Г. Белинский в ито­ говой работе, посвящённой развитию русской литературы XVIII — начала XIX вв. — цикле статей о Пушкине, утверждал: романтизм «считается какою-то исключительною принадлеж- ностию средних веков <\.. И это произошла не от ошибки, не от заблуждения: средние века — действительно романтические по превосходству». И далее — «Романтизм средних веков не умирал и не исчезал: напротив, он царит ещё над современным нам обществом Романтизм нашего времени есть сын ро­ мантизма средних веков». 1 7 Белинский во второй статье из цикла «Сочинения Александра 1 5 С . С . В о л к , И с т о р и ч е с к и е в з г л я д ы д е к а б р и с т о в , М , — J I . , и з д . А Н СССР, 1958, стр. 207. 1 6 См. И. Снядецкий, О творениях классических и романтических, Вестник Европы, 1819, 7, стр. 194. Впрочем, в частной переписке такого рода утверждения высказывались и до статьи И. Снядецкого: так, например, С. С. Уваров писал 17 августа 1813 г. В. А. Жуковскому — «Две эпохи можно назвать пиитическими: классическую, т. е. эпоху греков, и романтическую, т. е. эпоху средних веков, des Mittel-Alters» (Русский архив, 1871, 2, стлб. 0162). Истоки же такого рода представлений в истории русской литературной мысли надо искать ещё ранее — в конце XVIII в.: ср. размышление М. М. Хераскова о «романических временах» в «Бахариане». См. об этом И. И. Замотин, вы- шеук. соч., т. I, стр. 25—28. 1 7 В . Г . Б е л и н с к и й , Полное собрание сочинений, т. VII, М.—Л., изд. АН СССР, 1955, стр. 154 и 157—158. 152 Пушкина» указал на неизбежность и плодотворность увлечения романтизмом средневековья в русской литературе. «Пора безот­ четного романтизма в духе средних веков есть необходимый мо­ мент не только в развитии человека, но и в развитии каждого народа и целого человечества, — писал В. Г. Белинский. — Сред­ ние века были этим великим моментом развития народов Запад­ ной Европы <\ . /> Мы, русские, позже других вышедшие на поприще нравственно-духовного развития, не имели своих сред­ них веков». 1 8 Но «был и в истории русской литературы и рус­ ского общества момент, когда для них романтизм средних веков был необходимым элементом жизни, живым семенем, которым должна была оплодотвориться почва русской жизни». 1 9 Для Белинского это период творческой деятельности В. А. Жуков­ ского, т. е. 1810 — начало 20-х гг. Чем же ценен, по мнению вели­ кого критика, средневековый романтизм для русской литературы начала XIX в.? Он ввёл в литературу мир человеческой души, точнее, одну из важнейших её сторон — «безотчётное стремле­ ние и бессознательные порывы» к высшему идеалу. Другими словами, как скажет сам Белинский, средневековый романтизм «одухотворил» нашу литературу. «Движение это развило до последней крайности значение человеческой личности» 2 0, игно­ рировавшееся эстетикой классицизма. Важно отметить, что В. Г. Белинский превосходно осознавал различие западноевропейского романтизма конца XVIII — на­ чала XIX вв. и русского. Он считал романтизм Шлегеля, Тика, Новалиса, Ламартина анахронизмом, «искусственно воскрешен­ ным на минуту в Европе», «неестественной попыткой» воссоз­ дать мир средневековья. Для Белинского была ясна реакцион­ ная суть этого романтизма. Действительно, обращение к средним векам у представителей «иенской» и «гейдельбергской» школы в Германии имело отчётливо реакционный смысл. Средние века рассматривались в творчестве этих романтиков как идеальный мир, противопоставленный «дурной» современности с её анти­ феодальной борьбой и революциями. Воскрешение и идеализа­ ция рыцарского средневековья на Западе были попыткой сохра­ нить феодальные устои в новых условиях. В России дело обстояло иначе. Россия, как это неоднократно подчёркивает Белинский, не знала рыцарского средневековья. 2 1 Она не знала в той мере, в какой это было характерно для ро­ мантиков Запада, и разочарования в идеях антифеодальной борьбы. Именно поэтому воссоздание в русских литературных 1 8 Там же, стр. 221. 1 9 Там же, стр. 183. 2 0 Там же, стр. 155. 2 1 П. А. Катенин на этом основании вообще отрицал возможность раз­ вития романтизма в России, ибо, по его мнению, романтизм — лишь отраже­ ние рыцарского средневековья, его быта, «нравов, обычаев, поверий и пре­ даний» (см. Литературная газета, 1830, 19, стр. 151). 153 произведениях начала XIX в. мира средневековой романтики не имело в целом реакционного оттенка. Наоборот, средневековый романтизм приобретал в России отчётливо прогрессивный смысл, становился выражением борьбы за права личности, проявлением интереса к миру человеческой индивидуальности, противопостав­ ленного феодальному угнетению личности. Впрочем, здесь нельзя не учитывать того обстоятельства, что само понимание романтизма средневековья у Белинского отличалось от пред­ ставлений западно-европейских романтиков. Для Белинского средневековый романтизм в русской литературе XIX в. — это не воссоздание эпохи феодализма, рыцарства, а в первую очередь, изображение внутреннего мира индивидуума, его душевных по­ рывов, интерес и уважение к личности отдельного человека, что было глубоко прогрессивным и в эпоху деятельности великого критика. Для самих же представителей романтического направ­ ления в русской литературе в понятие средневекового роман­ тизма входило и непосредственно изображение мира рыцарства; в этом сказывалось влияние западноевропейской литературы той поры. Но само изображение рыцарства эпохи феодализма харак­ теризовалось у романтиков периода движения декабристов теми чертами, которые подчёркивал в средневековом романтизме Бе­ линский, т. е. утверждением прав личности, интересом к внут­ реннему миру героев и т. д.. Причём ещё задолго до Белинского и перед теоретиками и перед практиками русского романтизма встал вопрос — как со­ четать общеромантический интерес к рыцарскому средневековью с задачей создания самобытной русской литературы. О. Сомов в своих статьях «О романтической поэзии», которые современ­ ные исследователи справедливо расценивают как одну из луч­ ших попыток теоретического обобщения представлений о роман­ тизме в русской литературе, разрешал этот вопрос следующим образом: у русских не было века рыцарского, но его заменил век богатырей. 2 2 Этот вывод О. Сомова, в известной мере, был подготовлен опытом русской предромантической литературы, в которой мы встречаемся с многочисленными попытками отоб­ разить в художественной форме поэмы или повести сказочную эпоху русских богатырей. Но в собственно романтической лите­ 2 2 «Век рыцарства у нас заменялся веком богатырей, которого бытность подтверждается сказаниями истории и преданиями изустными, сохранивши­ мися в сказках. Цель богатырей была та же, как и рыцарей: защищать не­ винность и карать злых притеснителей, хотя неизвестно, чтоб богатыри рус­ ские составляли особый орден, были подчинены особым законам и носили гербы. Но это не главное: оно состоит в цели и в исполнении» (Соревнователь просвещения и благотворения, 1823, ч. 24, стр. 137—138). Ср. более раннее высказывание С. С. Уварова, который предлагал В. А. Жуковскому написать «русскую поэму русским размером», а сюжетом её «избрать эпоху древней нашей истории, которую можно назвать эпохою нашего рыцарства, в особен­ ности эпоху, предшествовавшую введению христианской религии» (Чтение в Беседе любителей русского слова, 1815, т. 17, стр. 64). См. также iK. Н. Батюшков, Сочинения, т. II, Спб., 1885, стр. 410. 154 ратуре такого рода произведения немногочисленны и, как пра­ вило, художественно неудачны: круг представлений о русском богатырском веке, выросший на грубоватой реальной основе бы­ линного фольклора, не подходил для выражения субъективист­ ского мира романтизма. Очень скоро это было осознано пред­ ставителями романтизма — не случайно ещё раньше даже срав­ нительно удачные опыты Катенина по воссозданию богатырской эпохи на Руси не встретили сочувствия в критике. Выход был обнаружен в другом направлении: отсутствовав­ ший в русской старине мир рыцарского средневековья был най­ ден в Ливонии, составной части Российской империи. Феодаль­ ная пора Ливонии оказалась тем долгожданным отечественным рыцарским средневековьем, о котором мечтали романтики. Пер­ вым открыл этот новый мир А. А. Бестужев в своей «Поездке в Ревель» и ливонских повестях. Правда, самого Бестужева, как показывает его статья «Ливония», несколько смущало то об­ стоятельство, что ливонская старина это ещё далеко не русская древность, что здесь «цветы чужеземные». Бестужев (вслед за ним и другие многочисленные авторы ливонских повестей и ро­ манов) частично находил выход в том, что изображал взаимо­ отношения русских с Ливонией, вводил русских героев в ткань рыцарской повести. Но, впрочем, любители литературы той поры не склонны были рассматривать ливонскую, кавказскую или, скажем, «киргиз-кайсацкую» (т. е. казахскую) тему как чуже­ земную — все это считалось своим, отечественным — ведь не случайно О. Сомов в статье «О романтической поэзии», ратуя за создание национальной, самобытной литературы, рекомендо­ вал писателям описывать нравы и обычаи различных народов России, воссоздавать природу различных областей Российского государства. То, что Ливония рассматривалась авторами романтических повестей именно как отечественное рыцарское средневековье, лучше всего подтверждается самим содержанием их произведе­ ний, как правило, взятым из истории рыцарства. Но можно при­ вести и прямые высказывания авторов ливонских произведений по этому поводу. А. П. Бочков во вступлении к повести «Мона­ стырь св. Бригитты (Отрывок из путешествия по Эстляндии)» писал: «Если нам так полюбилось все готическое; если мы с та­ ким жадным любопытством рассматриваем памятники феодаль­ ных времён и, прислушиваясь к преданиям, для нас вовсе чуж­ дым, забываем свою русскую старину: то неужели надобно для этого выезжать из пределов нашего отечества? Всё это мы най­ дём от себя невдалеке: поезжайте в Ливонию, в Эстонию — там почитатель шотландского барда вздрогнет от удовольствия, видя какой роскошный пир предстоит его взору и воображению». 2 3 2 3 Календарь муз, 1827, стр. 124. Это высказывание А. П. Бочкова объ­ ясняет популярность «путешествий в Ревель» в литературе 1820—1840-х гг 155 Ф. В. Булгарин в середине 1830-х гг., уже несколько иронически относясь к увлечению писателей средневековьем, отмечал в связи с описанием Ливонии: «Теперь мода на всё готическое, или, правильнее, мода на средние века. Костюмы дамские, ме­ бели, романы, драмы — всё должно отзываться временами ры­ царства». 2 4 Таковы основные причины интереса к ливонской теме в рус­ ской литературе первой половины 1820-х гг. вообще и декабри­ стов, в частности. 2 5 Ещё раз повторяем, в России ливонская тема стала уделом почти исключительно романтиков гражданского направления, в первую очередь, декабристов. Декабристов более чем кого-либо волновали преобразования в общественном строе Прибалтики. Интерес к проблеме народности, как уже давно отмечено исследователями, тоже оказался характерным лишь для прогрессивного крыла романтиков, в котором виднейшую роль играли декабристы. Наконец, в России даже разработка средневековых рыцарских тем, в противоположность, например, Германии, оказалась вначале в руках представителей граждан­ ского романтизма, ибо в художественном творчестве литераторов другого, консервативного крыла романтиков преобладала поэзия интимных чувств, сугубо личных переживаний (школа Жуков­ ского) . Произведения декабристов о Прибалтике отнюдь не находи­ лись на периферии литературного процесса, а наоборот, были центральными явлениями в количественно ещё небогатой рус­ ской прозе 1820—1825 гг. Вполне естественно, что они наложили неизгладимый отпечаток на развитие ливонской темы в после­ дующие годы. Выявляется и своеобразный тип эпигона декаб­ Кстатп, Ревель вообще считался писателями той поры местом поэтического вдохновения. А. С. Пушкин писал 31 июля 1827 г. А. А. Дельвигу в Ревель: «Что твоя проза и что твоя поэзия? Рыцарской Ревель разбудил ли твою заспанную Музу?» (Пушкин, Полное собрание сочинений, т. XIII, изд. АН СССР, 1937, стр. 334). Ср. письмо А. А. Бестужева П. А. Вяземскому от 30 октября 1825 г. — «Мне не верится, чтоб ревельские красоты не одуше­ вили Ваше перо» (Литературное наследство, т. 60, книга 1, М.—Л., изд. АН СССР, 1956, стр. 230). 2 4 Путевые заметки на поездке из Дерпта в Белоруссию и обратно весною 1835. Ф. В. Булгарин, Сочинения, т. III, Спб., 1836, стр. 145. 2 5 Мы остановились лишь на важнейших причинах обращения русских писателей той поры к ливонской теме. Но нужно учитывать, что известную роль здесь сыграли и побочные факторы. Так, не подлежит сомнению, что биографические связи декабристов с Прибалтикой способствовали росту их интереса к современной жизни и прошлому остзейских губерний. Как известно, братья Бестужевы неоднократно бывали в Эстонии, здесь же родился и полу­ чил начальное воспитание В. К- Кюхельбекер. Повести А. П. Бочкова и «пу­ тешествия» Ф. В. Булгарина были навеяны не только поездками этих авторов по Ливонии, но и тем, что первый продолжительное время проживал в Тал­ лине, а второй — в Тарту. Но в обращении к ливонской теме биографический фактор не играл решающей роли — это подтверждается хотя бы тем, что в творчестве писателей начала XIX в., биографически очень тесно связанных с Прибалтикой, мы почти не встречаемся с попытками разработки ливонской темы. 156 ристов в разработке этой темы. Даже писатели, идейно стоящие очень далеко от декабристов, испытывают могучее влияние их произведений. Но как это нередко бывает с эпигонами, действую­ щими в иных условиях, из произведений более талантливых и глубоких предшественников усваивается лишь внешнее, то что лежит на поверхности, но опускается важное, внутреннее, то, что составляет основу их произведений. Все те, кто писали на ливонскую тему, начиная с 1825 г., собственно, и не скрывали своих связей с произведениями А. А. Бестужева, самого крупного и плодовитого из декабрист­ ских литераторов, писавших о Прибалтике. Анонимный автор «Писем из Ревеля», опубликованных в 1826 г. в «Благонамерен­ ном» (ч. XXXIII), описывая дом братства Черноголовых в Тал­ лине, ссылается на «Поездку в Ревель» Бестужева. Автор «Мо­ настыря св. Бригитты» А. П. Бочков замечает, что основание его повести «есть сущая истина, и об нём (предании, которое легло в основание произведения — С. И.) было уже негде вскользь упомянуто.» 2 6 Действительно, упоминание об эпизоде, легшем в основу повести А. Бочкова, мы встречаем в той же «Поездке в Ревель». В 1828 г. П. Свиньин печатает «И моя по­ ездка в Ревель 1827 года» (Отечественные ̂ записки, ч. 33). Уже само название произведения у читателей ассоциировалось с име­ нем Марлинского, и благонамеренный автор, памятуя, как опасны с точки зрения властей такие ассоциации, специально в подстрочном примечании отгораживается от произведения де­ кабриста: «В 1821 году издано было описание Ревеля, под назва­ нием: «Поездка в Ревель». Но как сочинитель оной был там в зимнее время и внимание свое преимущественно обращал не на изыскание или обозрение древностей и достопамятностей го­ рода: то главное достоинство его книжки и заключается в цве­ тистом слоге и игре воображения». 2 7 Впрочем, хотя П. Свиньин на словах и решительно отгораживается от «Поездки в Ревель» Бестужева, всё же его достижения он использует в своём «путе­ шествии», как мы покажем ниже. А когда в «Северных цветах на Г831 год» появилась под псевдонимом Тита Космократова по­ весть В. П. Титова «Монастырь св. Бригитты», то переводчик этой повести на немецкий язык Фридрих Тийтц был уверен, что за этим псевдонимом скрывается А. А. Бестужев, — так велико сходство произведения Титова с ливонскими повестями декаб­ риста. В книге «Historische und romantische Erzählungen, Begebenheiten und Skizzen» (Berlin, 1838) Ф. Тийтц без оговорок приписывает «Монастырь св. Бригитты» А. А. Бестужеву. В 1833 г. некто А. Н. опубликовал в «Северной пчеле» статейку «Эстляндские купальни»; не слишком доверяя собственному красноречию, он ссылается опять же на «Поездку в Ревель» Бе­ 2 6 Календарь муз, 1827, стр. 130. 2 7 Отечественные записки, 1828, ч. 33, стр. 3. 157 стужева, повествуя о прекрасном местоположении и благородном тоне общества Ревеля, советует всем прочитать эту книгу. Коли­ чество подобных примеров можно было бы увеличить. Но для пас особенно важна сравнительно легко устанавливаемая внут­ ренняя связь этих произведений с декабристской литературой. Здесь нас, в первую очередь, должны заинтересовать произ­ ведения да и сама незаурядная личность забытого писателя Алексея Поликарповича Бочкова (1803—1872). Биографию его в самых общих чертах ̂ мы можем восстановить по краткой за­ метке его друга А. А. Ивановского в воспоминаниях последнего об А. С. Пушкине 2 8, по очень небольшим по размеру воспоми­ наниям А. Чумикова, встречавшегося с А. П. Бочковым в Ревеле в конце 20-х — начале 30-х гг. 2 9, а также по неопубликованным письмам Бочкова 1850—70-х гг., хранящимся в Рукописном от­ деле Института русской литературы в Ленинграде. 3 0 А. П. Бочков родился в богатой купеческой семье, воспитание получил в одном из лучших петербургских иностранных пансио­ нов. Он был женат на дочери известного богача, сахарного за­ водчика П. И. Пономарёва, но рано овдовел. Бочков ещё в мо­ лодости начал интересоваться литературой и к середине 20-х гг. вращался уже в литературных кругах, близких к А. Е. Измай­ лову. Сближением с кругом А. Е. Измайлова он, вероятно, был обязан родственным связям с семьей Пономарёва. Но литера­ турные его симпатии и антипатии не во всём совпадают с пред­ ставлениями круга Измайлова. Бочков в восторге от произведе­ ний Рылеева и Пушкина, хранит у себя их неопубликованные 2 8 А . А . И в а н о в с к и й , А л е к с а н д р С е р г е е в и ч П у ш к и н . 2 1 и 2 3 а п ­ реля 1828 года, Русская старина, 1874, февраль, стр. 395—396. 2 9 Русская старина, 1874, март, стр. 566; 1889, февраль, стр. 377—380. В «Русской старине» (1889, ноябрь, стр. 372—374) была опубликована также заметка кн. Н. С. Голицына, но она относится исключительно к монашеским годам жизни Бочкова. Об интересной личности Бочкова в своё время напом­ нил и П. К. Пиксанов — см. его брошюру «Грибоедов и А. А. Бестужев», Спб., 1907, подстрочное примечание на стр. 9. И. К. Пиксанов ошибочно при­ писал Бочкову книгу «Письма к разным лицам игумена Антония, бывшего настоятеля Мало-Ярославецкого Николаевского монастыря» (М., 1869). При­ ведённая во вступительной статье к этой книге довольно подробная биогра­ фия её автора, о. Антония, не совпадает с известной нам биографией А. П. Бочкова: так. о. Антоний на 21-ом году своей жизни в 1816 г. удалился в монастырь, а умер в 1865 г., между тем как Бочков ушёл в монахи в воз­ расте 30 лет в середине 30-х гг., а умер в 1872 г. Н. К. Пиксанова, вероятно ввело в заблуждение то обстоятельство, что Бочков в монашестве тоже носил имя о. Антония и, видимо, в какое-то время, также как и автор книги «Письма к разным лицам», был связан с Оптиной пустынью. Впрочем, ещё до Н. К- Пиксанова аналогичную ошибку мы встречаем у С. А. Венгерова в его «Источниках словаря русских писателей». 3 0 Рукописный отдел Института русской литературы АН СССР (в даль­ нейшем сокращённо: РО ИРЛИ), 3589, XIX б, 25. Отдельные отрывки из пи­ сем находим также в стихотворениях о. Антония Бочкова — РО ИРЛИ, 3577,. XIX б, 15. 158 стихи 3 1. В 1824 году он возмущается цензурой, которая не про­ пускает в печать «Войнаровского» Рылеева. 3 2 Бочков много пи­ шет, хотя и мало печатается — всё же А. А. Ивановский упоми­ нает о нескольких его произведениях в стихах и прозе, опубли­ кованных в «Календаре муз» и «Благонамеренном». Он же ха­ рактеризует Бочкова этого периода как во всех отношениях при­ мечательного молодого человека: «Лучшая образованность и все возможные таланты: музыка, живопись, глубокий и многосто­ ронний взгляд, увлекательный дар слова, редкая способность легко владеть возвышенным пером и в прозе и в стихах; добрая, строго-честная и высокая душа, лучший друг и родной <\ • радушное гостеприимство, независимое состояние — всё, всё так щедро было соединено в нём природою и фортуною.» 3 3 А. Чуми- ков дополняет эту характеристику кратким замечанием, что он знавал Бочкова и либералом. И, действительно, когда мы читаем 5 опубликованных писем Бочкова к Ивановскому 3 4, нас поражает даже не великолепное знакомство автора писем с тогдашней русской литературой, его тонкие и умные наблюдения над её явлениями, но, в первую очередь, горячее сочувствие делу декабристов, дух свободолю­ бия и ненависти к реакции, если не к самодержавию. 30 октября 1826 г. он пишет Ивановскому: «Письма Бестужева, мой любезнейший друг, я читал почти со слезами. Мысль, что он погиб навсегда для нас и что эта потеря не скооо вознагра­ дится, убивала меня. Его заслуги важны для нашей словесности. До не~о наши молодые поэты были в каком-то разделении; возникающий от любви к отечественному взгляд хотя изредка и начинал уже пробиваться, но они 3 1 В неопубликованной рукописи автобиографического характера «Зна­ комый незнакомец или слова, сказанные кстати и некстати. Истинный анек­ дот» (РО ИРЛИ, ф. 357, оп. 2, 37) превосходно отражены литературные симпатии и антипатии Бочкова 1824 г. Он крайне отрицательно отзывается о современных романах, скроенных по образцу творений Радклиф, Жанлис, Коттен и др., зато он с удовольствием читает «Путешествие» Анахарсиса младшего. У него хранятся списки «Вольности» и «Пробуждения» Пушкина, он цитирует пушкинское послание «К Чаадаеву». В письме (под названием «Видение») к некоему Павлу Ефимовичу он обращается к последнему со сле­ дующей просьбой: «Пришли, сделай божескую милость, «Войнаровского» и стихи Пушкина. У меня просят их, приставая как с ножом к горлу; за услугу» такову пришлю тебе «Русалку», сочинение Пушкина, и в непродолжи­ тельном времени отрывки из его поэм: «Онегина» и «Цыгане». Прошу од­ нако ж стихов его никому не показывать или показывать, но с большою осмотрительностью, и не говорить, от кого ты их получил» (РО ИРЛИ, ф. 357, оп. 2, 37, л. 10 об.). 3 2 «Войнаровский», действительно, превосходное сочинение; оно сделало бы честь нашей словесности: но, к несчастью, наша цензура, которая своею строгостью несколько походит на инквизицию, лишила многих удовольствия читать это прекрасное произведение Рылеева <\. .> Стихи превосходны: холодная наша Сибирь описана так живо, так прекрасно, что кажется ви­ дишь её перед глазами» (там же, лл. 3, 3 об.). 3 3 Русская старина, 1874, февраль, стр. 395. 3 4 4 письма: Русская старина, 1889, июль; одно — Литературное наслед­ ство, т. 58, М., изд. АН СССР, 1952. Письма относятся к 1826—27 гг. 159 действовали без всяких видов и только тешились сами собою. Бестужев пер­ вый привёл их к одному алтарю, показал им благороднейшую цель: славу России, — и средство: пламенную любовь к родине и знание старины. Но «Полярная звезда» скоро закатилась. Бестужевы, Рылеев, Корнилович, Кю­ хельбекер — сколько надежд погибло! <. . .> Бедные наши писатели! Как немилосердно клюет вас цензура. Святая наша инквизиция! Не могу удержаться, чтоб не сказать тебе похвальное слово в семинарском вкусе, украшенное беспрерывною метафорою, сиречь алле- гориею. «Когда перун из когтей двуглавого орла грянул и раздробил древо воль­ ности, тогда и кумиру Паллады, поставленному под сению оного, нанесён страшный удар. Со шлема богини отломлен огневласый, лучезарный гребень, разливавший около главы её благотворное сияние. Осталась одна сова <. . .> нетерпящая свету, зловещая птица, видя себя на свободе и во мраке, рас­ пустила свои мохнатые крылья и гукнула так ужасно, что сама Минерва со­ д р о г н у л а с ь . Э г и д в ы п а л и з е ё р у к , и о н а о с т а л а с ь б е з з а щ и т ы . Е щ ё у д а р и . . . горе нам!!!» 3 5 Мы привели эту большую цитату, ибо она хорошо характери­ зует и литературные и политические взгляды автора. Письма Бочкова являются прекрасным примером того, на­ сколько глубоко вошли в сознание людей той эпохи литератур­ ные взгляды декабристов, выраженные в статьях А. А. Бесту­ жева, В. К. Кюхельбекера и К. Ф. Рылеева. Бочков вслед за де­ кабристами упрекает Карамзина, Жуковского и даже Пушкина в подражательности, в следовании иноземным образцам, вели­ чайшей заслугой писателей-декабристов он считает утверждение ими самобытной оригинальной русской литературы. Бочков вы­ ражает опасение, как бы после гибели декабристов литература не вернулась на путь подражательности. В соответствии со взглядами декабристов на гениальную комедию Грибоедова он не соглашается с известными высказываниями Пушкина о «Горе от ума» 3 6, хотя в то же время целиком солидарен с Пушкиным и опять же с декабристами в высокой оценке Крылова, которого пытается принизить Вяземский, превыше всего ставящий Дмит- 3 5 Русская старина, 1889, июль, стр. 113. 3 6 Бочкову до конца жизни было свойственно восторженное отношение к грибоедовской комедии, которую он искренне считал лучшим произведе­ нием всей русской литературы. В письме к одному своему знакомому от 8 апреля 1864 г. он отмечает большие заслуги Грибоедова в развитии рус­ ского стиха: «Первый Грибоедов указал родник рифм из составленных слов: без него гусли и примусь ли были неизвестны. Мсье Репетилов: что Вы? — новый прочие окончания <.. .> К сожалению, великий та­ лант Грибоедова не оценён доселе, и великое его знание русского языка оста­ лось почти незамеченным» (РО ИРЛИ, 3589, XIX б, 25, л. 1 об). В одном из писем 60-ых гг. Бочков даже склонен поставить Грибоедова выше Пуш­ кина: «Один Грибоедов останется с маленькою своею комедиею величайшим русским гением, не парящим, но грозно держащим своё алмазно зеркало и перед Москвою и перед нашим обществом: это всемертвящая , но ве­ ликая истина, облеченная в живейшее слово поэзии, которое как электриче­ ская искра проникло все и оживило все в нашей литературе» (РО ИРЛИ, 3577, XIX б, 15, л. 79 об.). Высокая оценка Бочковым великого творения Гри­ боедова несколько напоминает замечания В. К. Кюхельбекера о значении творчества Грибоедова и об использовании Пушкиным художественных до­ с т и ж е н и й ( т о ч н е е , я з ы к а ) « Г о р е о т у м а » — с м . В . К . К ю х е л ь б е к е р , Дневник, [Л.], «Прибой», 1929, стр. 92—93. 160 рисва. Бочков вполне в духе декабристских представлений соз­ даёт образ поэ! а-романтического гения и этому образу противо­ поставляет Дмитриева, поэта-бюрократа, пишущего урывками между службой, с оглядкой на начальство. Но вот наступила удушливая пора николаевской реакции, когда каждое свободное слово считалось преступлением, когда человеку с умом и талантом, если он хотел служить, а не при­ служиваться, были закрыты все пути к общественной деятель­ ности. В этот период возникает такое причудливое и в общем грустное явление, как увлечение католицизмом Чаадаева. Не находит применения своим знаниям и способностям М. Ф. Ор­ лов. Дальнейший путь Бочкова во многом напоминает путь этих людей. Служба его не устраивает, и он, как пишет А. Чумиков, «дабы не быть привлечённым к городской службе в столице, при­ писался к ревельскому купечеству, русская часть которого, как известно, в то время не участвовала в городском управле­ нии». 3 7 Сначала Бочков, видимо, погрузился, как и многие его современники, в изучение философии, но «прочитав всё, чго можно прочитать на французском языке, он охладел ко многим системам и умствованиям». 3 8 Наступил период хандры и разо­ чарования во всём. А. Чумиков, настроенный не слишком благо­ желательно к Бочкову, замечает, что тот в Ревеле начала 30-х гг. казался «скучающим», «не знающим куда девать свою особу». И, как многие люди той поры, не находившие разрешения му­ чивших их вопросов жизни и бытия, Бочков впадает в религи­ озность. Он решает уйти от мирской жизни в монастырь. Но его представления о религии отнюдь не совпадали с официальным православием. Не случайно «ему, вследствие его слишком иде­ альных понятий о монашеской жизни, никак не удавалось от­ крыть для постоянного пребывания такой монастырь, который бы вполне удовлетворял его желаниям,. и <\ . .^> по этой при­ чине он перебывал в нескольких монастырях». 3 9 Бочкову было немногим более тридцати лет, когда он в 1837 г. принял схиму. Но его деятельной и настойчиво искавшей ка­ кой-то высшей правды натуре трудно было в монастыре. Он пе­ реходит из одного монастыря в другой, отправляется путешест­ вовать в Святую землю, составляет описание этого путешествия, пишет духовные стихи и в то же время свои записки, которые пропали уже в 70-е гг. А. Чумиков замечает о них: «Записки» о. Антония (имя Бочкова в монашестве — С. И.) местами чрез­ вычайно резки, потому что содержат порицание некоторых мо­ нашеских авторитетов и монастырских порядков». 4 0 Да и среди его духовных стихов 60—70-х гг. не мало сатир, остроумно и едко 3 7 Русская старина, 1889, февраль, стр. 378. 3 8 А . А . И в а н о в с к и й , у к . с о ч . , Р у с с к а я с т а р и н а , 1 8 7 4 , ф е в р а л ь , стр. 395. 3 9 А . Ч у м и к о в . у к . с о ч . , Р у с с к а я с т а р и н а , 1 8 8 9 , ф е в р а л ь , с т р . 3 7 8 . 4 0 Там же, стр. 380. II Славянская филология 161 высмеивающих монастырские нравы (см., напр., «Ответ Г. А. И. Б-му, будто бы видевшему меня в Петербурге» и «Кавалер-ар­ химандрит», РО ИРЛИ, 3577, XIX б, 15, лл." 34—35 об.). Инте­ ресно, что искренне религиозный Бочков даже тяготился своим сатирическим даром: «Страшно становится за себя и за ответ­ ственность перед судиею, а удержаться не могу: сатира так и каплет с пера, и я премножество отгонял и уничтожал своих стихов в этом желчном роде. Разумеется, оправдаться могу лишь в том, что жизнь представляет несравненно более картин унижения, нежели возвышения. «Петербургские трущобы» и ро­ маны Достоевского чрезвычайно полезны не только праздным умам, но и самому правительству, как верная картина модного Петербурга, который, как и утроба наша, исполнен нечисто­ тами». 4 1 Вообще же поздний А. П. Бочков — фигура сложная и про­ тиворечивая. Он пишет стихи на сугубо религиозные темы, пе­ чатает духовные статьи в «Домашней беседе» Аскоченского, даже критикует отмену предварительной цензуры в России. И в то же время многие его суждения, в особенности литератур­ ные, отнюдь не носят реакционного характера и кажутся чем-то из ряда вон выходящим в устах монаха. Так, описывая «коме­ дию наших дней» — комедию эпохи пара, телеграфа, прессы, суеты и беготни, Бочков в одном из писем добавляет: «Поэтому и появляются наши Фон-Визины, Грибоедовы, Гоголи. Вот про­ роки времён наших; и напрасно Гоголь устыдился своей ядо­ витой правды!» 4 2 Это явный выпад против «Выбранных мест из переписки с друзьями» Гоголя. В другом письме 60-х гг. он за­ мечает: «Очень рад, что вы прочли Некрасова. Это поэт совре­ менный: много правды, много тёплого, неподдельного чувства в его прекрасных живых стихах: он глубже проникнут народным русским горем, нежели бывшие великие поэты, не знавшие на­ родного быта и не слыхавшие этого великого стона, которым ещё и доныне полна Россия. Освобождённый от невольничества и продажи крестьянин никогда не освободится от беззаконного суда; горе и стон не умолкнут до страшного пришествия Хри­ стова». 4 3 Вот Бочков говорит о расколе, и неожиданно ход его мыслей меняется: «А наше барство ничего не знает и знать не хочет. Их тянет в Париж магнитом, и туда уносятся все потовые и трудовые рубли простого народа». 4 4 Вслед за этим идёт рас­ суждение о трудной задаче, выпавшей на долю российского пра­ вительства, которое мыслится им как нечто нейтральное по от­ ношению к классам и сословиям, как нечто должное защищать интересы государства в целом. Даже умер Бочков совсем не так, как подобает укрывшемуся 4 1 РО ИРЛИ, 3589, XIX б, 25, л. 128. 4 2 Там же, л. 29. 4 3 Там же, 3577, XIX б, 15, л. 24 об. 4 4 Там же, 3589, XIX б, 25, л. 131 об. 162 от мира иноку. Koi да в Москве началась эпидемия тифа, он от­ правился туда ухаживать за больными, причем работал в Ека­ терининской больнице для чернорабочих. Там Бочков заразился тифом и умер. 4 f l Литературное наследие А. П. Бочкова до сих пор не выяв­ лено. Благодаря указаниям в его письмах, мы знаем, что ему принадлежат опубликованные под криптонимом Л. С. ливонские повести «Монастырь св. Бригитты» и «Красный яхонт» в аль­ манахе «Календарь муз» 1827-го года. С. А. Венгеров в «Источ­ никах словаря русских писателей», основываясь, видимо, на даных заметки о Бочкове в книге «Православное Волковское кладбище» (Спб, 1847, стр. 29—30), утверждает, что он высту­ пал под псевдонимом А. Б. и Л. Л. Из заметки А. А. Иванов­ ского, хорошо осведомлённого в биографии и литературных заня­ тиях Бочкова, известно, что он печатался в «Благонамеренном» и «Календаре муз» . Но под вышеуказанными псевдонимами в этих изданиях опубликованы лишь 4 незначительных произве­ дения: перевод повести Г. Бульи «Демутье в Венсенне, или при­ миритель» (Благонамеренный, 1825, т. 31) и стихотворения «Болезнь ожидания», «К. С. Г.», «К ней же» (Благонамеренный, 1826, т. 34) — ничем не примечательные образцы любовной ли­ рики. Между тем современники писали о каких-то значитель­ ных и обративших на себя внимание читателей произведениях Бочкова. Так, автор книги «Православное Волковское клад­ бище», характеризуя Бочкова, «пользовавшегося любовью и ува­ жением своих сограждан — достойного любви и уважения рус­ ских литераторов», писал: «Статьи, в особенности повести А. П. Бочкова, под скромною подписью Л. Л., украшали стра­ ницы наших журналов и альманахов 1825—1827 гг.» 4 6 Бочков в уже выше цитированной заметке «Знакомый незнакомец или слова, сказанные кстати и некстати» шутливо писал о себе: «я, который сам писал в стихах и прозе и которого сочинения* в особенности, письма, были читаны с восторгом; я, которого не­ которые благомыслящие писатели сравнивали с Дельвигом, не последним стихотворцем своего времени». 4 7 Вероятно, здесь речь идёт и о ливонских повестях Бочкова, но что это за «пись­ ма», о которых упоминает писатель? В «Благонамеренном» и «Календаре муз» наше внимание привлекли анонимные «Письма из Ревеля» (Благонамеренный, 1826, ч. XXXIII) и «Екатеринентальский сад и церковь св. Ни­ колая в Ревеле» (Календарь муз на 1826-й год), явно представ­ ляющие собой части «путешествия» одного автора. Есть много доводов в пользу того, что эти произведения принадлежат А. П. Бочкову. Оба произведения представляют собой отрывки 4 5 Об этом см. Кн. Н. С. Голицын, Иеромонах Антоний Бочков, Рус­ ская Старина, 1889, ноябрь, стр. 373—374. 4 6 Православное Волковское кладбище, Спб., 1847, стр. 29—30. 4 7 РО ИРЛИ, ф. 357, оп. 2, 37, л. 2. 11 163 из «Путешествия в Ревель» и хронологически, и по содержанию связаны с «Монастырём св. Бригитты», который сам Бочков назвал «Отрывком из путешествия по Эстляндии». При том ис­ ключительном уважении Бочкова к литературным заслугам А. А. Бестужева, при том восхищении его перед талантом писа­ теля-декабриста, которые видны из процитированного нами выше письма Бочкова, вполне естественными становятся упо­ минания, ссылки на Бестужева во всех трёх произведениях. Мы отмечали уже соответствующие места из «Монастыря св. Бри­ гитты» и «Писем из Ревеля»; в отрывке «Екатеринентальский сад», рассказывая об осмотре церкви св. Николая, автор отме­ чает, что «путеводителем» его по храму был кистер, «вероятно тот самый, который в 1820 году был проводником г. Б-ва». 4 8 Все эти ссылки на Бестужева делались в самую суровую пору последекабрьской реакции, когда упоминание имён декабристов в печати было запрещено. Наконец, интересно, что отрывок «Екатеринентальский сад» посвящён никому другому как А. А. Ивановскому, другу А. П. Бочкова. Всех этих соображе­ ний, конечно, недостаточно, чтобы безоговорочно приписать эти произведения Бочкову, но основание для такого предположения они дают, тем более, что, как нам известно, Бочков действи­ тельно был тесно связан с Ревелем и провёл там много времени. Рассмотрим подробнее произведения Бочкова. Повесть «Мо­ настырь св. Бригитты» представляет собой явное подражание ливонским повестям А. А. Бестужева и в отношении сюжета, и в отношении обрисовки рыцарей, и в отношении исторического колорита. Связь своего произведения с бестужевскими прекрасно осознавал и сам Бочков, хотя склонен был объяснять эту связь случайностью: «Повесть моя, грех моих ради, выпрошенная Измайловым, теперь показалась мне противу Бестужевских как сморчок противу высокого подсолнечника. И вот беда! русские прибаутки и поговорки и у меня есть в моем маранье; вижу те­ перь, что не хотя (потому что не смога) и не думая, столкнулся с Бестужевым, только от этого толка я втюрился в грязь. По­ стараюсь перекрыть её ä la Karamzine».49 Если известное сюжетное сходство «Монастыря св. Бригитты» с «Замком Нейгаузен» и «Замком Эйзен» 5 0 ещё не столь показа­ 4 8 Календарь муз на 1826 год, стр. 68. 4 9 Русская старина, 1889, июль, стр. 117—118. Близость повести А. П. Боч­ кова к произведениям писателя-декабриста порою вводила в заблуждение исследователей: так JI. Мышковская в книге «Литературные проблемы пуш­ кинской поры» (М., изд. «Советский писатель», 1934, стр. 34) считает автором «Монастыря св. Бригитты» А. А. Бестужева. 5 0 Бочков, без сомнения, был знаком с этим в ту пору еще малоизвест­ ным произведением А. А. Бестужева («Замок Эйзен» впервые стал известен широкой публике по тексту «Невского альманаха на 1827 год»), так как Ива­ новский изъял из следственного дела рукописи Бестужева и Рылеева и регу­ лярно знакомил с ними своего друга — см. об этом комментарий И. С. Зиль- берштейна к письму А. П. Бочкова, Литературное наследство, т. 58, стр. 57. 164 J тельно, ибо такого рода сюжетные мотивы широко бытовали в тогдашней романтической литературе, то зато изображение рыцарства в этом отношении очень интересно. Маргарита и Вал- демар, правда, тоже традиционный как традиционны вообще образы любовников в романтической прозе на сюжет из эпохи средневековья (благородный рыцарь Эвальд фон Нордек и его жена Эмма в повести Бестужева «Замок Нейгаузен» в этой связи не представляют исключения), но прочие образы рыцарей и их прислужников даны в том плане, какой утвердился в литературе под влиянием повестей Бестужева. Барон Олаф Рининг живо напоминает и магистра Рорбаха из «Замка Венден» и Бруно из «Замка Эйзен». «И нравом и умом барон шёл ровным шагом со своим железным веком, — пишет о Рининге автор «Монастыря св. Бригитты». — С утра до вечера трубил в рога, гонял собак, мучил крестьян, грабил соседей и между добрыми людьми слава об нём была недобрая. Одни только рыцари, такие же как. и он буйные, им красовались, но все эти друзья-приятели при первой невзгоде готовились разорвать в клочки и барона и его богатые отчины». 5 1 Рыцарей Бестужева и Бочкова роднит грубость и не­ вежество, презрение к низшим и закоренелый эгоизм; голос разума неизменно заглушается в них дикими и низменными страстями, властвующими над их действиями. Жизнь этих славных рыца­ рей проходит в военных стычках с соседями, охоте и пирах. Ни о каком рыцарском благородстве, доблести, уважении к даме сердца у них не может быть и речи. Хотя и Бочков (особенно в повести «Красный яхонт») и Бестужев находят в рыцарском средневековье сильных людей с могучими страстями, но общий колорит эпохи — мрачный. Чистые и благородные рыцари тер­ пят неудачу в столкновениях с коварными и хитрыми феодалами. Здесь царит вероломство и предательство; феодальный порядок, в котором руководящую роль играют такие люди как Бруно фон Эйзен («Замок Эйзен» Бестужева) и барон Рининг, жестоко топ­ чет чувства людей, их достоинство и честь, не говоря уже о страшном угнетении крестьян. Об этом Бочков упоминает, правда, лишь в одной фразе. Мир средневекового рыцарства своеобразен, экзотичен, любопытен и в то же время полон же­ стокости и несправедливости. 5 2 Но если уже Бестужев, именно В руках Ивановского, конечно, был экземпляр отпечатанного, но не пущенного в продажу после восстания декабристов альманаха «Звёздочка», где был опубликован «Замок Эйзен». 5 1 'Календарь муз, 1827, стр. 131. 5 2 Насколько такого рода представления о ливонском рыцарстве укоре­ нились в литературе, свидетельствует, между прочим, и тот факт, что мотивы рыцарской жестокости, феодального угнетения проникали даже в пейзажную лирику, связанную с Прибалтикой. Так в стихотворении некоего Новикова «Осень в Лифляндии» (Русский зритель, 1828, ч. 2, стр. 209—211) мы читаем: Гляди, как меж древес, превратно отраженный, Сей замок рыцаря, с тяжёлой красотой, Дрожит на влажности, в тумане облаченный, 165 так рассматривавший феодализм, сводил, однако, в своих ливон­ ских повестях сюжет к столкновению самих рыцарей — «хоро­ шего» и «плохого» (исключение — «Ревельский турнир», где столкновение немецкого феодала с немецким купцом), рассмат­ ривая тяжёлое положение крестьян лишь как фон действия, то у Бочкова фактически и этот фон отсутствует. Всё сводится в «Монастыре св. Бригитты» (как это было, впрочем, и в бесту­ жевском «Замке Нейгаузен») исключительно к столкновению барона Рининга с Валдемаром из-за Маргариты. Новым в повести Бочкова был образ аббата — настоятеля монастыря св. Бригитты. Ещё Бестужев в «Поездке в Ревель» и в исторических отступлениях в ливонских повестях раскрыл неприглядную роль католической церкви в Прибалтике, освя­ щавшей феодальное рабство. Он показал, что церковные фео­ далы активно участвовали в межрыцарских распрях и междо­ усобицах. Но в произведениях Бестужева мы не найдём ни одного образа представителей католического духовенства, этих типичных фигур средневековья. Бочков довольно полно раскры­ вает в образе аббата облик служителей церкви. Аббата, как и его верного клеврета Густава, отличают те же черты, которые типичны и для прочих ливонских рыцарей — его также характе­ ризует вероломство, эгоизм, забота о богатстве с той лишь раз­ ницей, что у аббата всё это прикрывается личиной благочестия и добропорядочности. Лицемерие и ханжество — вот черты, до­ полняющие облик аббата как представителя мира рыцарского средневековья. Аббат даже лучше светских феодалов плетёт сеть интриг против соседей, земли которых он мечтает присоеди­ нить к своему монастырю. Если в «Монастыре св. Бригитты» мир ливонского феода­ лизма XIII—XVI вв. воссоздан в общем в духе декабристских традиций, то в «Красном яхонте» рыцарский сюжет сведен к су­ губо интимной, разработанной в сентиментально-романтическом плане истории несчастной любви благородного, но бедного ры­ царя Алфреда фон Меллина и исполненной глубоких чувств и верности графини Шарлотты Мантефельд. На пути к их соеди­ нению, собственно, к моменту развертывания действия повести, никаких препятствий нет, мотив имущественного неравенства только намечен. В «Красном яхонте» в центре оказалось опи­ сание возвышенных чувств влюбленных. Чтобы придать этому описанию мелодраматической оттенок, автор смертельно ранит главного героя. Перекройка ä la Karamzine, которую Бочков обещал совершить над своими ливонскими повестями в письме Превратность счастия являя нам собой. Сей замок некогда столь грозный, столь ужасный, Отколь в век рыцарства свирепствовал тиран, Стоит в безмолвии, как ночи призрак страшный, Как бы меж трупами оставленный таран 166 к Ивановскому, мало коснулась «Монастыря св. Бригитты», но зато она заметна в «Красном яхонте». Сам Бочков склонен был очень невысоко оценивать собствен­ ные произведения. В ноябре 1826 г. он писал Ивановскому: «мою и глажу теперь своё старое бельё, именно повесть, кото­ рую выпросил у меня из ревельской котомки бедняк Измайлов для помещения в своём глупом Альманахе. Никогда бы я её не решился напечатать (страх, как глупа!), но не мог не сжалиться на его христарадничество. Пускай и моя черствая корка лежит в его нищенской суме». 3 3 Но интересно, что критикой его повести были встречены в общем положительно. Рецензент «Северной пчелы» считал, например, что «Повести «Монастырь св. Бри­ гитты» и «Красный яхонт» очень хороши <\ . Сочинитель одарён наблюдательным умом и живым воображением. Слог обеих повестей чист и правилен, рассказ быстр и свободен». 5 4 Рецензент «Московского вестника» более сурово отнёсся к пове­ стям Бочкова, но всё же он считал их лучшими произведениями в «Календаре муз». Рецензент обратил внимание и на связь про­ изведений Бочкова с ливонскими повестями Бестужева: пред­ меты «Монастыря св. Бригитты» и «Красного яхонта» «взяты из рыцарских времён Эстляндии и Ливонии. Это у нас не ново; мы уже видели опыты подобные, но таков обычай наших лите­ раторов: куда одна овца, туда и все». 5 5 «Поездка в Ревель» Бестужева заложила основу постепенно выработавшегося трафарета путешествий в Таллин. Путешествие по Ливонии обязательно должно было включать описание исто­ рии, исторических и природных достопримечательностей тех го­ родов и местностей, которые проезжали авторы, причём особое внимание нужно было уделить моментам, указывавшим на уча­ стие русских в исторических судьбах Прибалтики и на рыцар­ скую экзотику в её прошлом. При посещении Нарвы считалось обязательным описание крепости, Вышгорода, домика Петра Великого, водопада и уж, конечно, нужно было вспомнить о под­ вигах Петра под стенами города. При осмотре Таллина столь же обязательным было посещение церкви Олая или св. Николая и дома Черноголовых (Шварценгейптеров), описание восхище­ ния автора средневековым обликом города. Но в то же время пример «Поездки в Ревель» Бестужева сделал почти обязатель­ ным в путешествиях и краткие заметки об эстонцах, их харак­ тере, быте, жилище. Конечно, общие места в путешествиях раз­ личных лиц по Ливонии были обусловлены, в какой-то степени, общностью наблюдений — все путешественники ехали по од­ ному и тому же маршруту, видели одно и то же. Но влияние «Поездки в Ревель», столь знаменитой в своё время, было весьма значительно, как это показывают хотя бы постоянные ссылки 5 3 Русская старина, 1889, июль, стр. 115. 5 4 Северная Пчела, 1827, 15. 5 j Московский вестник, 1827, ч. 2, стр. 74. 167 авторов на бестужевское произведение. В доказательство можем сослаться на один пример — мы имеем в виду известное описа­ ние эстонской хижины в «Поездке в Ревель»: «На каждых двух или трёх верстах видны дымные корчмы, без полу, с огромным в углу камином. В них-то закопченные эстонцы со всклокочен­ ными и висящими по пояс волосами покоятся вместе с козами и телятами; в них пар ходит по низу, а дым по потолку. Входя туда, я думал каждый раз видеть себя в подземном Плутоновом царстве, и, выходя на чистый воздух, всегда говорил, любуясь на чёрные лица и грязные стены эстонские, хороша природа — когда ее вымоют». 5 6 Все последующие путешественники в Ревель также и даже почти теми же словами описывают встретившуюся им якобы на пути эстонскую крестьянскую избу. Мы не будем утверждать, что эти описания буквально спи­ саны у Бестужева, но наличие их во всех «путешествиях» в Ре­ вель всё же говорит, что пример бестужевской «Поездки» сыграл известную роль в выработке своеобразного трафарета «путеше­ ствий». Ведь почему-то ни анонимный автор «Писем из Ревеля», ни П. Свиньин не дают описания крестьянского труда эстонцев, их обрядов или обычаев (даже в многочисленных путевых за­ метках Булгарина эта сторона жизни эстонцев почти обойдена), одежды и языка, но зато во всех «путешествиях» — в том числе в булгаринской «Прогулке по Ливонии» — присутствует описа­ ние дымной крестьянской избы с упоминанием, что вокруг огня сидели закопчённые эстонцы с длинными по пояс волосами. Первым «путешествием» в Ревель после бестужевского были анонимные «Письма из Ревеля» и «Екатеринентальский сад и церковь св. Николая в Ревеле». Все атрибуты «путешествий» в Ревель, на которые мы указывали выше, здесь присутствуют. Правда, в этих произведениях меньше исторических экскурсов и, если говорить об отличиях от «Поездки в Ревель» Бестужева, почти отсутствуют отступления, в которых излагались бы взгляды и соображения автора по поводу предметов и явлений, не имеющих прямого отношения к виденному. Но последнее об­ стоятельство является следствием общей эволюции жанра путе­ шествий: этот жанр вначале был своеобразной формой сведения воедино разнородного материала, объединяемого лишь лично­ стью автора, и, по мере ослабления субъективистских начал в ли­ тературе, из него стали исчезать всякого рода «отступления», да и вообще жанр стал терять своё значение. Из «путешествий» постепенно пропадают художественные элементы, зато появля­ ются элементы научные. Широкое распространение получают «учёные путешествия», собственно уже стоящие за пределами художественной литературы. Вместо авторских отступлений «по поводу» появляются точные статистические данные о населении. 5 6 А. А. М а р л и и с к и й, Второе полное собрание сочинений, т. II, ч. VI, Спб., 1847, стр. 14. 168 промышленности, количестве производимой продукции и т. д. Уже в 1825 г. в «Письмах на Кавказ» (Сын отечества, 1825, ч. 99) Н. И. Греч, рассматривая «путешествия» в тогдашней рус­ ской литературе, разбирал их вместе с историческими произве­ дениями и книгами «по части наук», а не в разряде «литературы изящной». «Письма из Ревеля» ещё сохранили полностью элементы ху­ дожественности, но авторские отступления в них, как правило, имеют отношение лишь к тому, что видит вокруг себя путешест­ венник. Так, автору, восхищённому панорамой сохранившего средневековый облик Ревеля, чудятся картины рыцарских вре­ мён: ему кажется, что в окне старинного здания появляется бла­ городная дама, ждущая известий с поля боя, где ее муж, ко­ нечно, тоже благороднейший рыцарь, сражается с русскими, по­ является оруженосец с вестью о победе и т. д. По сравнению с «Поездкой» Бестужева автор «Писем из Ре­ веля» уделяет несравненно больше внимания современным эс­ тонцам. Автор не ограничивается описанием эстляндской корч­ мы — кстати в ней он, видимо, действительно бывал, в противо­ положность другим путешественникам: описание корчмы содер­ жит ряд деталей, которые мог заметить только их посетитель. Вместе с тем автор вводит в свои «Письма» вставной рассказ из современной жизни эстонцев, подслушанный им в корчме. Про­ стенький рассказ о содержателе корчмы Югане производит впе­ чатление подлинной истории, а не авторской выдумки. Автор на­ чинает своё повествование о Югане с любопытного наблюдения: «Надобно вам заметить, что состояние корчмаря имеет большие преиму­ щества в глазах простодушных эстляндцев. Содержатель работает, когда хо­ чет, и то на себя, пьёт вино и курит табаку вволю, и у него же водится и денежка на праздничный день. Завидное состояние!» 5 7 Юган полюбил одну девушку-эстонку и «прельстил её сердце богатыми подарками, бисерными пронизками, пятиалтынниками и двугривенниками с ушками, мед­ ными колечками и запонками». 5 8 Любовь увенчалась успехом, но другой крестьянин, более богатый и проворный, предложил больший откуп за корчму, чем Юган. Юган лишился корчмы и благодатного состояния. Он и его лю­ бовница решились отомстить, и однажды ночью последняя подожгла корчму. Виновники в конце-концов были найдены. Такого рода истории были нередким явлением в эстонской деревне тех дней, сообщения о них можно было найти в местных газетах. Вероятно, это первый в русской литературе рассказ о жизни современных эстонцев. Отношение автора к эстонцам в общем благожелательное, хотя и не лишено оттенка снисходительности. Что же касается его наблюдений над характером эстонцев, то тут выводы автора скороспелы и ошибочны. Отмечая простоду­ шие, честность, трудолюбие эстонцев, их спокойный, смирный нрав, автор «Писем из Ревеля» пишет в то же время, что «они не способны ни к худому, ни к хорошему» и даже: «всё их удо- 5 7 Благонамеренный, 1826, ч. XXXIII, стр. 29—30. 5 8 Там же, стр. 30. 169 m вольствие напиться допьяна в праздничный день». Такого рода представления вели своё начало от реакционной остзейской пе­ чати, которая всячески стремилась принизить эстонцев, дока­ зать необходимость и благотворность власти над ними немецких баронов. «И моя поездка в Ревель 1827 года» П. Свиньина, издателя «Отечественных записок», известного в своё время автора ряда «учёных путешествий», давала читателю большой познаватель­ ный материал по истории, географии и даже статистике Эстляя- дии. Описывая, например, Нарву, Свиньин не только даёт кар­ тины достопримечательностей города и всего виденного, но при­ водит историю города с подробным описанием боевых действий под Нарвой при Петре I: перечисляется количество войска, во­ еначальники, характеризуется линия обороны русских и т. д. О современном состоянии города Свиньин пишет не как худож­ ник, а скорее, как статистик: «В городе считается около 4000 обоего пола обывателей, в том числе около 1250 разного воинского звания людей, духовенства — 35 человек, дворян­ ства 69, чиновников гражданского ведомства 278, купечества 42b, мещанства 2306, нижнего класса рабочих около 150 и столько же дворовых». 5 9 Далее точно перечисляется количество церквей, зданий (каменных и деревянных и по принципу принадлежно­ сти), богоугодных заведений и даже число ремесленников по профессиям: столько-то часовых мастеров, переплётчиков, булоч­ ников, портных и т. д. Если с точки зрения историко-статистической «путешествие» Свиньина давало читателям много любопытного, то с художест­ венной стороны оно было явно слабым. Однако показательно, что в отрывках, представляющих художественный интерес, заме­ чается известное следование традициям декабристских произве­ дений о Ливонии. Благонамеренный автор «И моей поездки» вообще склонен был восхищаться «романтическим рыцарством» Ливонии. Но когда он рассматривает развалины гермейстер- ского замка в Нарве, его неожиданно одолевают мысли, кото­ рые утверждал всеми своими произведениями о Прибалтике Бестужев: «Глубокие, душные подземелья невольно возрождают в памяти вашей ряд злодейств, коими омрачена история тамплиеров. Здесь томились и из­ дыхали жертвы страстей развратного феодализма: тяжёлые, толстые кольца в стенах, заржавелые крючья из железа возбуждают в душе вашей кровавые воспоминания и заставляют на минуту согласиться с мыслью Руссо, что в же­ стокосердии никто не сравнится с человеком!.. — Гермейстерская зала до­ вольно ещё сохранилась, и может в повести какого-нибудь романтического писателя занять важное место <.. Следующая затем четвероугольная ком­ ната, с высоким сводом и одним окошком внутри замка, служила, может быть, местом страшных судилищ, кои, подобно суду инквизации, возмущают человечество». 6 0 5 9 Отечественные записки, 1828, ч. 33, стр. 366—367. 6 0 Там же, стр. 42—43. 170 Обратим внимание на то, что содержание возможной роман­ тической повести на ливонский сюжет ассоциируется у П. Свинь­ ина с картинами ужасов средневековья — это вряд ли просто влияние готического романа, это и следствие представлений, утвердившихся в русском обществе под влиянием произведений декабристов. Из других описаний Свиньина напоминает о Бестужеве уже отмеченная нами выше картина эстонской избы, начинающаяся фразой: «Ничего не может быть плачевнее жилища эстляндского поселянина». Популярную у читателей ливонскую тему не мог обойти пад­ кий на всё модное, на всё, что находило спрос у публики, Ф. В. Булгарин. В 1827 г. в альманахе «Северные цветы на 1828 год» публикуется его «Падение Вендена. Историческая повесть», вслед за тем перепечатывавшаяся в «Собраниях сочи­ нений» Булгарина. Если «Замок Венден» Бестужева рассказы­ вает о столкновении защитника крепостных крестьян благород­ ного рыцаря Серрата с жестоким тираном-магистром Рорбахом, то повесть Булгарина посвящена известному эпизоду русско-ли- вонской войны в XVI в., когда русские войска под начальством Ивана Грозного осадили Венден. Рыцари мужественно защи­ щали крепость и предпочли смерть сдаче — когда русские штурмом овладели городом, запершиеся в замке рыцари взор­ вали пороховой склад и погибли вместе с осаждающими. Этот эпизод неоднократно привлекал внимание прибалтийских немец­ ких писателей как своеобразный символ беззаветного мужества и самоотверженности ливонских рыцарей: «прочувствованное» описание - героизма защитников мы находим, например, в «Bruchstücke aus einer historisch-malerischen Reise . durch die schönen Gegenden Livlands». Перед Булгариным стояла нелёг­ кая задача, не унижая заслуг русского войска под начальством царя Ивана IV, в то же время показать и мужество рыцарей. Закаленный в политических и литературных интригах и в лави­ ровании между противоположными лагерями, Булгарин сумел разрешить и эту задачу. Он использовал даже любовную пару (русский воин Владимир, находящийся в плену у рыцарей в Вен- дене, и Элеонора, дочь пастора Шреффера, ярого противника Грозного), чтобы показать и мужество рыцарей и храбрость русских. В повести Булгарина только одно лицо привлекает наше вни­ мание — это вещун Марко. Марко происходит из рода древних эстонских языческих жрецов, которые в былые времена были и князьями, но с приходом немцев, подобно всем эстонцам, сде­ лались рабами рыцарей. Марко так рассказывает о своём дет­ стве: «Селение близ Колывани, в котором я родился, принадлежало барону Штейнгерцу. Тяжелая была рука его над подданными. Выезжая на охоту, он заставлял нас вместо собак сгонять дичь; с утра до ночи, в будни и празд­ 171 ники тяготил работою и обходился с нами, как с презренными животными. Я более других испытал его жестокость. — В исступлении гнева он проко­ лол копьем отца моего, хворую мать мою выгнал из селения по миру, как не­ способную к работе, а у меня отнял невесту и закабалил меня на работу иноземным кораблестроителям». 6 1 Марко удалось бежать и даже выгодно устроиться за границей. Но «несчастье моего народа и отечества тяготило мою душу», — говорит Марко. Он тайно в качестве вещуна возвращается в Эстонию, чтобы полностью посвятить себя борьбе с притеснителями родины, чтобы «возбуждать мятежи противу них». Марко последовательно связывается со всеми врагами рыцарской Ливонии, приводит в Эстонию русское войско, натравливает противников друг на друга. Выраженная в истории жизни Марко неприязнь к немецким рыцарям у Булгарина могла быть и искренней — как мы покажем ниже, она харак­ терна для всех ливонских произведений автора «Падения Вендена», хотя о влиянии декабристов здесь вряд ли приходится говорить — эта непризнь диктовалась иными причинами. В то же время Булгарин никогда не осмели­ вался прямо выступать против остзейских баронов верных слуг самодер­ жавия. Отсюда его стремление, не ограничиваясь критикой ливонских рыца­ рей, всегда выставить и положительные фигуры представителен ливонского феодализма, в данном случае героических защитников Вендена. Что же каса­ ется образа Марко, то сам Булгарин постарался, по возможности, снизить этот в своей основе интересный тип человека. Он вносит в образ Марко черты традиционного романтического «чёрного злодея»: не случайно Иван Грозным характеризует его так -— «ты адский дух, а не человек». Несмотря на это, образ Марко полностью не теряет своего значения, как довольно редкий в русской литературе тип эстонца — борца с игом немецких рыцарей, хотя, конечно, булгаринскому Марко очень далеко до Адо В. !К. Кюхельбекера, успех которого у критиков и читателей, очевидно, и побудил Булгарина, умев­ шего приспосабливаться ко вкусам публики, создать образ вещуна в «Паде­ нии Вендена». Быть может наиболее отчётливо связь с декабристской тра­ дицией в изображении Прибалтики прослеживается в повести Владимира Павловича Титова (1807—1891) «Монастырь св. Бригитты» 6 2 (Северные цветы на 1831 год, Спб, 1830). Мы уже 6 1 Северные цветы на 1828 год, стр. 137. 6 2 Романтические легенды и предания, связанные с развалинами мона­ стыря св. Бпигитты около Таллина, давно бытовали в Эстонии. Многие как русские, так и немецкие, а позже эстонские писатели использовали в своих произведениях эти легенды или же связывали с овеянными романтическими воспоминаниями развалинами монастыря придуманные ими сюжеты своих повестей и романов. Первое произведение, посвящённое монастырю св. Бри­ гитты, принадлежит перу известного Авг. Коцебу, некоторое время жившего в Эстонии. Его «эстляндская повесть» «Подземный ход» (1792) в 1802 году была переведена на русский язык и вышла двумя изданиями в Москве и Смо­ ленске. Легендарный сюжет «Подземного хода» Коцебу, в свою очередь, ис­ пользовался другими авторами — см. «Die Bäder am Ostseestrande. Geschil­ dert in malerischen Briefen einer Dame an eine Freundin», Leipzig, 1828 (есть русский перевод — «Отрывки из писем одной дамы о Ревеле», Сын Отечества, 1828, ч. 121, стр. 191—236, 281—317) и романтическую драму «Der unterirdische Gang» (отрывки в издании «Esthona», 1829, 18— 20), вероятно, принадлежащую перу издателя «Esthona» Ф. Шлейхера. В этом же издании помещено произведение барона А. Унгерн-Штернберга «Der unter­ irdische Gang. Volkssage» («Esthona», 1828, 5, 1829, 41, 43, 44, 45), также посвященное монастырю св. Бригитты, но независимое от Коцебу. Сю­ жеты из истории монастыря св. Бригитты разрабатывались немецкими писа­ телями вплоть до 1920-х гг.; одно из последних произведений на эту тему: М. Munier—Wroblewska «Sankt-Brigitten» (есть эстонский перевод — Pirita, 172 J отмечали выше, что переводчик повести на немецкий язык Ф. Тийтц приписал её А. Бестужеву ( в альманахе «Северные цветы» она была опубликована под псевдонимом Тита Космокра- това). Это очень показательная ошибка переводчика, хорошо разбиравшегося в русской романтической литературе, — сход­ ство «Монастыря св. Бригитты» Титова с «Ревельским турниром» Бестужева очевидно. Титов избирает для своей повести из истории Прибалтики — XVI столетие — век великих изменений, когда на смену католи­ честву приходит лютеранство, учащаются столкновения рыца­ рей и горожан. Этот период окончательного разложения ордена любил изображать и Бестужев. Отсюда наличие многих общих исторических эпизодов в произведениях двух писателей. Но главное — в основе обоих произведений лежит противопо­ ставление молодого, растущего сословия горожан деградирую­ щим, теряющим свою силу и власть рыцарям. Горожане и ры­ цари уже не только чувствуют друг в друге врагов, но их взаим­ ная неприязнь нередко доходит до открытых столкновений. У Бестужева самой светлой головой среди рыцарей Ревеля ока­ зался промотавшийся дворянин Люфт, сочинитель надгробных надписей и свадебных песен, занимающийся также определе­ нием возраста лошадей и лечением охотничьих собак. Титов не менее неприязненно отзывался о рыцарях — окружение комтура фон-Шаренберха он характеризует следующим образом: «У всех на бекрене — высокие перья; на лице — гордость и лень, а на груди под блеском золотых цепей и заморских камней — чёрный крест по белой мантии: символ забытых добродетелей». 6 3 Ры­ царям противопоставляются энергичные, решительные, образо­ ванные, способные на глубокие чувства представители молодого поколения горожан — Эдвин в «Ревельском турнире» и очень близкий к нему Эрнест Крузе в «Монастыре св. Бригитты». Но при всём том отношение авторов к третьему сословию не может быть до конца положительным. Бестужев писал, что «купцы, вообще класс самый деятельный, честный и полезный из всех обитателей Ливонии, льстимые легкостью стать дворянами через покупку недвижимостей или подстрекаемые затмить дво­ рян пышностью, кидались в роскошь» 6 4, усваивали рыцарские пороки. Титов тоже довольно иронически относится к старшине городских пивоваров, бургомистру Антонию Швальбергу, рисует Tln, Pirita Kaunistamise Seltsi kirjastus, 5, 1929). В русской литературе, кроме повестей А. П. Бочкова и В. П. Титова, известны и другие произведения, сюжет которых связан с монастырём св. Бригитты — см., напр., роман Я. де-Сапглена «Рыцарская клятва на гробе, или два портрета» (М., 1832) В эстонской литературе с этим «романтическим» местом связано действие исто­ рической повести Э. Борнхёэ «Князь Габриэль, или Последние дни монастыря Бригитты» (1893). 6 3 Северные цветы на 1831 год, стр. 167. 0 4 А . А . М а р л и н с к и й , В т о р о е п о л н о е с о б р а н и е с о ч и н е н и й , т . I I , ч . I V , стр. 111. 173 его добродушным, но упрямым сторонником освященных обы­ чаем законов и порядков, также как иронизирует и над ревель- ским магистратом вообще. Интересно, что отношение Титова к народу очень напоминает декабристское — народ в целом оценивается положительно, но его вооружённое вмешательство в столкновение верхушки ре- вельского купечества и ремесленничества с рыцарями осужда­ ется: суперинтендант Генрих Бок напоминает магистрату именно об опасности народных волнений, если ратуша не примет мер по освобождению Авроры из монастыря. Вспомним, что Бесту­ жев тоже всегда пытался разрешать конфликты через столкно­ вение отдельных личностей, не дозволяя народу принимать не­ посредственное участие в событиях. По форме «Монастырь св. Бригитты» Титова также напоми­ нает повести Бестужева. В основе сюжета лежит любовная ин­ трига, в повести мы видим «отрывочную» композицию того же типа, который вызвал в связи с «Ревельским турниром» извест­ ные критические замечания Пушкина в письме к Бестужеву («полно тебе писать быстрые повести с романтическими пе­ реходами») . Исторический колорит «Монастыря св. Бригитты», как и «Ревельского турнира», в основном, ограничивается лишь описанием внешних сторон средневекового быта. Особенно ин­ тересно стремление и Бестужева и Титова к исторической доку­ ментации в произведении, в общем представляющем собой плод авторской фантазии. Органически ввести историю в ткань по­ вествования ни Бестужев, ни Титов ещё не умеют, поэтому исто­ рическая документация вводится в повести в форме авторского комментария — примечаний в конце произведения, своего рода сносок или ссылок, долженствующих подтвердить достоверность описываемых авторами событий или деталей быта. Сюжет, лю­ бовная интрига и описание подлинных лиц, событий и обста­ н о в к и о р г а н и ч е с к и е щ ё н е с о е д и н е н ы в о е д и н о , к а к э т о б у д е т х а ­ рактерно для реалистических произведений. Повесть В. П. Титова была положительно оценена и «Мо­ сковским телеграфом» 6 5, и «Гирляндой» 6 6, и другими органами печати. Руководители «Московского телеграфа» вообще склон­ ны были высоко ставить повести Тита Космократова (Титова) «Монастырь св. Бригитты» и «Уединённый домик на Васильев­ с к о м » . В р е ц е н з и и н а п е р в у ю ч а с т ь « R u s s i s c h e B i b l i o t h e k f ü r Deutsche» Карла Кнорринга критик «Московского телеграфа» указывал, что в русской прозе уже есть произведения, достой­ ные быть переведёнными на немецкий язык. Критик далее пере­ числяет те произведения, которые он имел в виду: «Вечер на Кавказских водах», «Страшное гадание» Марлинского, «некото­ рые повести, бывшие в «Полярной звезде», некоторые из пове­ 6 5 См. Московский телеграф, 1831, т. 37, стр. 249. 6 6 См. Гирлянда, 1831, ч. I, б, стр. 157. 174 стей и отрывков г-д Сомова, Булгарина, Погорельского, Космо- кратова, Сумарокова и проч.» 6 7 Зато совершенно иную оценку получила повесть Титова в антиромантическом «Телескопе». В чрезвычайно резкой по тону рецензии, вероятно, принадлежа­ щей перу издателя журнала Н. И. Надеждина, повесть оценива­ лась следующим образом: «Пустота содержания, вялость рассказа, пошлые остроты, тупые шутки, беспрестаные обмолвки против языка •— ну что это такое! И смешно и жалко! . . Долго ль ещё будет продолжаться это несчастное поветрие пове­ стей на Ливонию? А всё про всё «Ревельскому турниру» спасибо! Это едва ли не сотая на него пародия». 6 8 Тот факт, что одна из двух повестей В. П. Титова, видного лю­ бомудра, представляет собой явное подражание Бестужеву, даёт дополнительный штрих к прояснению сложного, до сих пор не разрешённого и, более того, приводящего исследователей к прямо противоположным выводам вопроса о взаимоотноше­ ниях декабристов и любомудров из круга «Московского вест­ ника». В 1830-е гг. связь произведений ливонской тематики с пове­ стями декабристов, с «Поездкой в Ревель» Бестужева постепенно слабела. На первый план в ливонских стихах, повестях, романах выдвигается заурядно-авантюрный рыцарский сюжет; изобра­ жение экзотических сторон рыцарского средневековья стано­ вится самоцелью; критика феодализма, серьёзные идейные мо­ тивы исчезают из произведений. Роман на ливонскую тему пре­ вращается в материал занимательного чтива для среднего чита­ теля, увлекавшегося повестями третьестепенных немецких про­ заиков типа Клаурена. Типичный образец такого рода чтива — роман Я. И. де-Санг- лена «Рыцарская клятва на гробе, или два портрета» (1832). Яков Иванович де-Санглен (1776—1864) был довольно колорит­ ной фигурой. 6 9 Сын французского дворянина, сбежавшего в Рос­ сию за убийство на дуэли, он учился в гимназии в немецком в ту пору Ревеле и там же начал службу во флоте. Позже, при Александре I, Санглен стал одним из руководителей тайной по­ лиции, некоторое время был очень близок к царю, выполнял ряд его ответственных полицейских поручений — в частности, арест и обыск в доме М. М. Сперанского. Но позже он попал в неми­ лость у недоверчивого Александра I и с 1816 г. оказался не у дел. Хотя он жил довольно тихо и мирно сначала в Москве, позже в своём имении, но в обществе пользовался дурной репу­ тацией. Когда в начале 30-х гг. Санглен случайно остановился в доме Д. В. Давыдова, последний был уверен, что Санглен при­ 6 7 Московский телеграф, 1831, т. 38, стр. 245. 6 8 Телескоп, 1831, ч. I, 2, стр. 229. 6 9 Об его жизни см. «Записки Я. де-Санглена», Русская старина, 1882,. т. 36, 1883, т. 37. Донос на Санглена в 1831 году опубликован в «Русской старине» за 1898 г. (т. 96) 175 ехал шпионить за ним, и даже написал возмущённое письмо по поводу этого московскому губернатору. 7 0 Отстраненный от службы де-Санглен в конце 20-х годов решил заняться литера­ турой. В 1831 г. он публикует в «Московском телеграфе» (т. 40) исторический очерк «Подвиги русских под Нарвою в 1700 году», а в 1832 г. выходит из печати его роман «Рыцарская клятва на гробе», рассказывающий о несчастной любви благородного ры­ царя Фридриха фон дер Вейве, поклявшегося после смерти люби­ мой жены никогда больше не вступать в брак. Он свято выпол­ няет клятву, хотя это приводит к смерти и самого рыцаря и его новой возлюбленной Викторины, умирающей от избытка чувств. Великолепную характеристику романа дал рецензент «Москов ского телеграфа»: «Если читатели спросят нас о роде «Рыцар ской 'клятвы», то, несмотря на слова: «Русский роман из вре­ мён меченосцев», мы скажем им, что этот роман принадлежит к н о в о й н е м е ц к о й ш к о л е и с т о р и ч е с к и х р о м а н о в , к которой принадлежат сочинения Тромлица, Фан-дер-Фельда, Блуменгагена, Шопенгауэр, отчасти Цшокке. Такого рода ро­ маны совсем не В. Скоттовские^ и почти не могут называться историческими. Взяв какое-нибудь историческое лицо или собы­ тие, романист рисует по произволу своей фантазии, <[. . .^> не заботится о живописи нравов и обычаев, очерках характеров, подробностей, о глубине сердца человеческого. Нет! он доволь­ ствуется запутанностью завязки, множеством частных происше­ ствий, толпою действующих лиц. Так быстро сменяются одни другими действующие и действия их, что читателю некогда ду­ мать. Свидание, битва, любовь, тюрьма, побег, убийство, мона­ стырь, дворец, рыцарь, разбойник, заговор — всё это является беспрестанно». 7 1 Даже в произведениях, в которых можно, правда, не без труда, проследить использование отдельных положений ливон­ ских повестей Бестужева, на первом плане оказываются мело­ драматические эффекты, запутанный рыцарский сюжет и не­ обыкновенные герои: именно эти стороны произведений декаб­ риста привлекают теперь исключительное внимание авторов. В этой связи можно отметить роман Б. Федорова «Князь Курбский», хотя и вышедший отдельным изданием в 1843 году, но в отрывках начавшийся печататься ещё в 1825 г. 7 2 Оголтелый реакционер, не брезговавший шпионажем и доносами, Федоров и в начале и в конце своей литературной (и агентурной!) дея­ тельности вызывал к себе брезгливое отношение деятелей про­ грессивного лагеря русской литературы: в 1823 г. А. Бестужев аттестовал его как «гадкого» человека, «словесного вора», 7 0 См. Русская Старина, 1896. т. 86, стр. 561—562. 7 1 Московский телеграф, 1832, ч. 47, стр. 102—103. Впоследствии В. К. Кю хельбекер охарактеризовал этот роман в своем дневнике как «более или менее вздор». В. К. Кюхельбекер, Дневник, стр. 276. 7 2 Отечественные записки, 1825, чч. 21—23. 176 а в 1&43 г. В. Г. Белинский отметил уничтожающей рецензией выход в свет его романа «Князь Курбский». Б. Федорову органи­ чески были чужды идеи декабристской литературы, но влияние ливонских повестей Марлинекого было настолько велико в своё время, что оно заметно даже на реакционном, очень слабом в художественном отношении романе Федорова. В «Князе Курб­ ском» довольно много глав посвящено Ливонии, и в них немец­ кие рыцари, за малым исключением, предстают бандитами и раз­ бойниками, готовыми на любую подлость. Рыцарский замок оказывается самым обычным разбойничьим притоном. Типичный представитель остзейского рыцарства Тонненберг грабит купцов на большой дороге, поочерёдно изменяет ордену и русским, кра­ дёт женщин для своего гарема, мучит пленных в мрачных под­ земельях. В первых частях романа, написанных в 1825—27 гг., когда успех ливонских повестей Марлинского был особенно ве­ лик, Федоров иногда прямо копировал их. Если бы «Ревельский турнир» Бестужева и первые части романа Федорова не были опубликованы почти одновременно, с интервалом всего лишь в один месяц, то можно было бы без оговорок утверждать,, что образ Вирланда списан с Лонциуса, а сцена, когда Ридель рас сматривает своё родословное дерево с разукрашенными золотом и киноварью кружками, скопирована с аналогичной сцены с Буртнеком в «Ревельском турнире». Впрочем, это, может быть, и было так — Федоров мог познакомиться с повестью Марлинского, законченной ещё в начале 1824 г., и до выхода в свет «Полярной звезды на 1825 год». Однако ещё интереснее другое. Стиль русских частей романа напоминает спокойный, «округлённый», опоэтизированный стиль карамзинской прозы с неизменной инверсией эпитетов-определений, над которой позже так едко издевался Белинский в своей рецензии на этот роман Федорова. Но стиль первых ливонских частей произведе­ ния несколько иной, он является лишь неудачной подделкой под каламбурный, полный острот и необычных силлогизмов стиль Марлинского: именно в таком духе выдержан разговор Р и дел я с Вирландом, рассказ няни о свадьбах в былые времена, речь слуги Вирланда на допросе и т. д. Всё это, однако, только чисто внешнее копирование отдель­ ных сторон ливонских повестей Бестужева. Даже изображение ливонских рыцарей как чёрных бандитов у Федорова лишено ка­ кого-либо глубокого идейного смысла: это лишь средство соз­ дания мелодраматического эффекта — сверхблагородство Курб­ ского и идеальная чистота его жены Гликерии ярче сверкают на фоне коварства и жестокости рыцарей. Последнее подтвержда­ ется и тем, что у Федорова нет сочувствия к угнетённым эстон­ цам. Эстонцев он тоже рассматривает, как жестоких варваров, кровожадных разбойников, без угрызения совести идущих на убийство беззащитных людей. Такое изображение эстонцев в романе выполняет ту же функцию, что и изображение их гос- 12 Славянская филология 177 под — немецких рыцарей: резче оттенить положительные' каче­ ства главных героев. Впрочем, экзотики ради Федоров вводит в своё произведение и кое-какие описания быта и обрядов эстон­ цев XVI в., в частности, он приводит «древнюю эстонскую песню» «Юрий, Юрий, не пора ли мне придти?» В целом же, роман Фё­ дорова любопытен для нас лишь как образец влияния другого сильного, но чуждого автору таланта; при различии мировоз­ зрения и дарований это приводит лишь к неудачному копиро­ ванию отдельных внешних сторон произведений предшествен­ ника при полном игнорировании главного, внутренней сути их. Теперь появляются «путешествия» по Ливонии, исключи­ тельно посвящённые обозрению исторических достопримечатель­ ностей, связанных с «благородным рыцарством» («Поездка в Кокенгаузен» П. Манасеина 7 3). Впрочем, преобладают «путе­ шествия» «учёного» типа, полные статистических данных, обоз­ рений торговли и промышленности (типичный образец — «Пу­ тевые записки» известного экономиста и статистика К. И. Ар- сеньева 7 4). Традиции такого рода «путешествий» в Ливонию сохранялись долго: ещё в 1850-ые гг. появляются, напр., «Путе­ вые заметки» Д. Мацкевича (Киев, 1856), «Поездка в остзейские губернии» В. Беккера (М., 1852), анонимная «Поездка из Петер­ бурга в Ревель и Гапсаль» (Московские ведомости, 1852, 21) и др. Русская литература, благодаря тому, что ливонская тема в ней, в основном, оказалась уделом декабристов и их литера­ турных последователей, до 1830-х гг. почти не знала той идеа­ лизации ливонского рыцарства, того принижения древних эстон­ цев, которые были характерны для большей части немецкой ост­ зейской литературы, фальсифицировавшей в своих классовых интересах историю Прибалтики. 7 5 7 3 Библиотека для чтения, 1834, т. 4, отд. I, стр. 203—214. 7 4 Там же, т. 5, отд. III, стр. 93—120. 7 5 Едва ли не единственное исключение в русской литературе декабрист­ ской поры — произведения Н. М. Языкова «Романс» («Конрад одевается в латы...»), «Ливония», «Ала. Ливонская повесть» и «Меченосец Аран». В этой связи глубоко неверным представляется утверждение И. Д. Гликмана во вступительной статье к сборнику: Н. М. Языков, Стихотворения. Сказки. Поэмы. Драматические сцены. Письма, М.—Л., Гослитиздат, 1959, стр. XXV. И. Д. Гликман пишет, «что в истории Ливонии Языкова главным образом привлекал драматизм борьбы за национальную независимость (и в этом он перекликался с Кюхельбекером, написавшим в 1824 г. эстон­ скую повесть «Адо»)». По своему содержанию произведения Языкова, посвя­ щенные прошлому Ливонии, наоборот, противоположны повести Кюхельбекера «Адо». Это является ярким свидетельством внутренней противоречивости ли­ тературных и политических убеждений поэта уже в преддекабрьские годы, что привело его позже на откровенно реакционные позиции. Несравненно более характерно, что издававшийся в 1832—33 гг. в Ревеле архиреакционный журнал «Радуга» — рупор идей высланного в Эстляндию мракобеса М. Л. Магницкого — напечатал довольно много материалов по 178 В этих произведениях, образцом которых может служить, к примеру, трагедия Коцебу «Генрих Рейс фон Плауэн, или Осада Мариенбурга» (есть русский перевод — Орёл, 1(830), вос­ хвалялось благородство рыцарей, мужественно борющихся во имя христианства и великих рыцарских идеалов с дикими и кро­ вожадными эстонцами и литовцами. Но в 30-е гг-, когда декаб­ ристские традиции в литературе стали ослабевать, начинают по­ являться и отдельные произведения, в которых прошлое При­ балтики освещалось с позиций реакционной балтийско-немецкой историографии. Однако показательно, что немногочисленные произведения такого рода, как правило, вышли из-под пера ост­ зейских баронов, выступавших в русской печати. Здесь можно отметить небезызвестного барона Е. Ф. Розена, опубликовавшего в альманахе «Альциона на 1833 год» два стихотворения — «Казнь отца в сыне (Эстонская быль 1221 года)» и «Эсты под Беверином (Быль 1207 года)». В обоих произведениях благород­ ным рыцарям, несущим дикарям свет христианства, противопо­ ставляются жестокие варвары-эстонцы. В «Казни отца в сыне» Розен использует не один раз обрабатывавшийся в литературе сюжет, восходящий к «Хронике Ливонии» Генриха Латвийского (XXVI, 10). Когда в 1223 году эстонцы подняли восстание про­ тив рыцарей, один мирный немецкий купец был в гостях у эстон­ ца. Тот убил беззащитного купца на виду у своей жены. Когда же жена убийцы родила сына, то на теле у мальчика оказались раны, совершенно схожие с ранами убитого купца. Впоследствии раны зажили, но рубцы остались навек, как свидетельство кары божьей. 7 6 Этот подчёркнуто тенденциозный сюжет в коммента­ риях не нуждается. Сам Ё. Ф. Розен чистосердечно признавался в автобиографии: «В лирических стихотворениях моих, писан­ истории Прибалтики, но художественных произведений, где с реакционных позиций освещалась бы история и современная жизнь Эстонии, мы в нём почти не найдём. Только в «эстляндской повести» в стихах Р. фон Берга «Герман и Маргарета» встречаемся с идеализацией средневековых ливонских рыцарей. Из других произведений, опубликованных в «Радуге», необходимо отметить лишь перевод «Эстонской песни» (Радуга, 1832, кн. 1, стр. 62—63) приписанной издателем пастору Гольсту (очевидно, О. R. von Holtz) — в на­ чале XIX в. последнему вообще приписывалось много произведений, сочинён­ ных на эстонском языке. На самом деле автор этой песни, с текстом которой неизвестный нам переводчик мог познакомиться по приложению к книге С. Н. I. Schlegel, Reisen in mehrere russische Gouvernements in den Jahren 1801, 1807 und 1815. Fünftes Bändchen. Ausflug nach Ehstland im Junius 1807, Meiningen, 1830, до сих пор не определён. Предполагают, что им мог быть Тизенгаузен. За сообщение этих сведений и указание на источник перевода приношу глубокую благодарность доц. Э. Лаугасте. Публикация «Эстонской песни» имеет некоторое значение для истории русско-эстонских литературных связей. Это был, вероятно, первый русский перевод литературного произведения на эстонском языке. Отметим, что песня, как отмечает и издатель «Радуги», даже получила популярность в на­ роде. 7 6 См. Генрих Латвийский, Хроника Ливонии, М.—Л., изд. АН СССР, 1938, стр. 227. 12* 179 ных для моего альманаха «Альциона», преобладает элемент не­ мецкий». 7 7 С этим нельзя не согласиться. Интересно, что когда в конце XIX в. молодые эстонские про- заики-романтики в своих исторических повестях повели борьбу с фальсификацией прошлого Прибалтики в трудах и художест­ венных сочинениях остзейского дворянства, то они в полемиче­ ских целях вновь обратились к этому сюжету. У А. Сааля в по­ вести «Хильда», наоборот, комтур Вилькен фон Ильседе на гла­ зах лежащей в углу эстонской женщины велит забить до смерти её мужа; большая кровавая рана, которая была на лице уби­ того, оказалась и на лице родившегося в этот же день маль­ чика — сына замученного комтуром эстонца, получившего по­ этому имя Армик (Человек со шрамом). Легенде из «Хроники» апологета немецких рыцарей Генриха здесь придан прямо про­ тивоположный смысл. Но в 30-е годы, кроме эпигонов Марлинского и откровенно реакционных писак, к ливонской теме обращались и писатели, творчески развивавшие традиции декабристов, подготавливав­ шие своими произведениями новую — реалистическую — эпоху в русской литературе. Мы здесь, в первую очередь, имеем в виду И. И. Лажечникова с его романом «Последний Новик, или За воевание Лифляндии в царствование Петра Великого» (1831—33). Академик М. В. Нечкина во вступительной статье к ряду из­ даний «Ледяного дома» Лажечникова доказывает, что роман «продолжает литературную традицию декабристов». 7 8 Это же можно сказать и о «Последнем Новике» Лажечникова, но только нужно учитывать, что писатель творчески развивает декабрист­ ские традиции, а не копирует внешние стороны произведений Бестужева, как это характерно для многих авторов ливонских повестей. Мы не найдём у Лажечникова сюжетных соответствий, общих с Бестужевым черт в стиле романа, не найдём и образов, которые заставляли бы вспоминать персонажи повестей декаб­ ристов. Лажечникова роднит с декабристами другое: во-первых, в общем отрицательное отношение к немецким баронам-поме­ щикам в Прибалтике. Во-вторых, показ, в качестве фона дейст­ вия, тяжёлого положения коренного населения края, страдаю­ щего под игом крепостного права. При этом, Лажечников в це­ 7 7 А . Е . Р о з е н , О ч е р к ф а м и л ь н о й и с т о р и и б а р о н о в ф о н Р о з е н , С п б , 1876, стр. 79. Этот феодальный немецкий дух произведений Розена отмечался и в тогдашней критике. Рецензент «Литературной газеты» писал по поводу одной из повестей Розена, помещенной в «Альционе на 1831 год»: герои по вести «в словах и поступках своих как будто бы списаны с какого-либо се­ мейства добрых эстонских или ливонских помещиков. Французов часто упре­ кают за односторонность в изображении характеров чуженародных: писатели немецкие( которых дух отсвечивается во всех произведениях барона Розена) не только не изъяты от сего недостатка, но многие как будто бы заключили весь мир в германской сфере» (Литературная газета, 1831, 3, стр. 25). 7 8 И . И . Л а ж е ч н и к о в , Л е д я н о й д о м , М , Г о с л и т и з д а т , 1 9 5 8 , с т р . 4 0 . 180 лом сочувственно относится к латышам и эстонцам, хотя он, как и декабристы, видит и темноту, и невежество, и многие другие отрицательные черты балтийских народов, обусловленные рабст­ вом. И, наконец, Лажечникова сближает с декабристами стрем­ ление (правда, не очень ярко выраженное) показать какие-то специфические стороны жизни туземцев (язык, верования, суе­ верие, обычаи, празднества, одежду, внешний облик и т. д.). Лажечников, как и Бестужев, выводит и положительные типы ливонских феодалов. Таков Паткуль (ошибочная трактовка этого образа как рыцаря без страха и упрека, жертвующего всем ради интересов родины, вообще, характерна для русской литературы — см. стихотворение М. Ю. Лермонтова «Из Паткуля», трагедию Н. Кукольника «Генерал-поручик Паткуль» и др.); таковы иде­ альные любовники Луиза Зегевольд, Адольф и Густав Трауфет- теры. Но характерно, что никто из них не является помещиком, владельцем имений. Все остзейские помещики у Лажечникова оказываются людьми в общем отрицательными. «Спесь рыцарей меча и низость бременских купцов — всё вместе ещё течёт в жи­ лах лифляндцев. Вот эти patres patriae, defensores justitiae», 7 9 — замечает о них один из героев романа. Таков, действительно, отвратительный скопидом Балдуин Фюренгоф, которого отли­ чает «жестокосердое обращение со своими людьми», нравствен­ ная нечистоплотность. Фюренгоф убежден, что крестьян «надобно держать в ежовых рукавицах, чтобы они не очнулись; надобно греметь над ними: тогда только они на что-нибудь го­ дятся <;. • •>». 8 0 Лажечников вводит в роман сцену, наглядно показывающую, как именно Фюренгоф держал принадлежащих ему крестьян «в ежовых рукавицах» — мы имеем в виду сцену дикого избиения по приказу барина девочки, заснувшей на своем посту. Такова же и владелица Гельмета тщеславная баронесса Амалия Зегевольд, которая мнит себя вершительницей судеб Ливонии, мечтает попасть в историю, плетет внешне довольно сложную сеть антирусских интриг. Лажечников подчеркивает, что и Балдуин Фюренгоф и Амалия Зегевольд — жестокие кре­ постники. Баронесса, правда, как иронически замечает автор, мечтала «преобразовать» латышей и эстонцев в швейцарцев, но от общения с «этими грубиянами» наотрез отказывалась. «Худо покрытые избы, хлеб пополам с мякиною и бедная, нечистая одежда поселян», 8 1 — вот что бросается в глаза в её деревнях. Ядовито издевается Лажечников над устаревшей романти­ кой рыцарских подвигов и поклонения даме сердца. 8 2 Аделаида 7 9 И . И . Л а ж е ч н и к о в , П о с л е д н и й Н о в и к , 2 - о е и з д а н и е , М . , 1 8 3 3 , т . I , стр. 42. Отцы отечества, защитники справедливости — латинск. 8 0 Там же, т. II, стр. 195—196. 8 1 Там же, т. I, стр. 224. 8 2 Насмешки над романтикой рыцарских подвигов и рыцарским поклоне­ нием даме сердца, встречавшихся в некоторых ливонских повестях и стихах, начались, собственно, раАьше. В опубликованной в 1825 г. «волшебной три- 181 фон Горнгаузен, увядающая девица, которую «берегли, как ста­ рый жетон, для редкости, а не потому, чтобы он имел ценное до­ стоинство», «читала панегирики безбрачной жизни и между тем внутренне ожидала себе суженого с вечною любовью, которого вела в ней вечная надежда; с при­ страстием говорила о старом, золотом времени, о поколениях знаменитых гермейстеров, о кровных связях с магистрами и коадъюторами, о высоких замках, где каждый барон был независимый государь, окружённый знатными вассалами, пригожими пажами, волшебниками-карлами, богатырями-оруженос­ цами и толпою благородной дворни, о турнирах, где красота играла первен­ ствующее лицо» 8 3 и т. д. Благородная девица до того зачиталась рыцарскими рома­ нами, что ей и во сне и наяву стали мерещиться всякие карлы, волшебники, великаны и привидения, это в сочетании с её «чув­ ствительностью» производит очень комичное впечатление- Привольная жизнь остзейских баронов, как показывает Ла­ жечников, возможна только за счёт угнетения крестьян. Изобра­ жение тяжёлого положения прибалтийского крестьянства, прав­ да, не занимает сколько-нибудь большого места в произведении, но в качестве фона действия оно всё-таки постоянно присутст­ вует — иногда в форме вскользь брошенной фразы относительно того, что очень редко приходится слышать у латышей весёлую песенку, иногда публицистического отступления о том, как не­ мецкие феодалы напали на Ливонию, «окрестили её мечом и пер­ вые ознакомили бедных её жителей с именем и правами госпо­ дина, с высокими замками, данью и насилиями». 8 4 Иногда же это развёрнутая картина, как, например, при описании праздно­ вания дня рождения Луизы в имении Гельмет. Эстонцы, про­ слышав о приготовлениях к празднику в имении, «заранее разе­ вали рот от удивления и с нетерпением поджидали у своего окна, логии» А. А. Шаховского «Фин» мы встречаем уже ироническое описание ры­ царского средневековья: Наина говорит матери об остзейских феодалах —• У них мужья Женам своим, как дети, угождают; А девушки у них в такой чести, Что их никто не смей и словом тронуть, В миг вступятся, да на коня и в бой, У них за красоту на смерть дерутся, Ручьями льют за женщин кровь И мрут, как мухи, за любовь. (А. А. Шаховской, Фин, без года и места издания, стр. 17). В другом месте: А немцы сказывали сами, Что красота у них всему равна, И воины дрожат пред милыми глазами; И только красоту где взвидят, то скорей И на колено перед ней (стр. 22). 8 3 И . И . Л а ж е ч н и к о в , у к . с о ч . , т . I , с т р . 2 3 9 — 2 4 0 . 8 4 Там же, стр. 2. 182 когда староста или куб и ас, той палкой в замок их погонит веселиться, которая столько раз и так немилосердно гоняла их на бар­ щину и напоминала о податях. Таков грубый сын природы! Сытное угощение, шумный праздник заставляют его забыть всё бремя его состояния и то, что все его веселости сии делаются на его счёт. Надобно прибавить: таковы иногда бывали и помещики, что решались скорее истратить тысячи на сельский праздник, нежели простить несколько десятков рублей оброчной недоимки, или рабочих дней, немощным крестьянам!» 8 5. Лажечников описывает и отличительные особенности жизни коренных жителей края. Он приводит отрывки из нескольких латышских («У кого такая милочка . . .», одна из песен Лито) и эстонских песен (как и у Б. Федорова отрывок из песенки о Юри 8 6). Но само описание этнографических особенностей жизни местных жителей нельзя признать особенно удачным. Эс­ тонского читателя, в первую очередь, неприятно поражает ча­ стое смешение у Лажечникова эстонцев и латышей, отдельные несообразности в обрисовке местного колорита: то латыши у него вдруг заговорят по-эстонски (см. т. I, стр. 300, 311), то они же поклоняются древнеэстонским богам и т. д. Это смешение объ­ ясняется, вероятно, не пренебрежением Лажечникова к местным особенностям, а как это ни странно, тем, что автор, видимо, слишком доверял собственным наблюдениям: подготавливая роман, он совершил специальную поездку по той местности, ко­ торую собирался описать- Действие его романа происходит как раз в пограничных районах Эстонии и Латвии, где наблюдателю, незнакомому с местными языками, действительно, легко спутать особенности быта, обрядов и обычаев двух народов-соседей. Но при всём том Лажечников с неизменным сочувствием от­ носится к коренным жителям края. Кучер и коновал Фриц и его брат Немой оказываются благороднее да и умнее многих немец­ ких дворян. Довольно полно обрисован образ дочери простого крестьянина Ильзы (Елизаветы Трейман), который вообще иг­ рает важную роль в развитии сюжета романа. Мы узнаём траги­ ческую биографию Ильзы, и хотя она однажды совершила преступление, автор не просто относится к ней со снисхожде­ нием, но и от души сочувствует её горестной судьбе. И всё же, хотя русская литература до Лажечникова, вероятно, не знала такого разностороннего изображения женщины из коренного на­ селения края, до той подлинной заинтересованности в судьбе че­ ловека порабощённой нации, до того уважения к его националь­ ным особенностям, которые характеризуют революционно-демок­ 8 5 Там же, т. II, стр. 228. 8 6 Знакомство ряда русских писателей именно с данной эстонской народ­ ной песней объясняется просто: она была опубликована в немецком переводе в хорошо знакомых для русских писателей книгах — в «Liefländische Historie» Хр. Кельха и в «Stimmen der Völker in Liedern» И. Г. Гердера. 183 ратических писателей следующего поколения, здесь (как и в по­ вестях Бестужева) ещё очень далеко; не случайно, мы так и не узнаём, кто такие Фриц и Ильза — эстонцы или латыши. Но исторические заслуги деятелей прошлого, как отмечал В. И. Ле­ нин, судятся по тому, «что они дали нового сравнительно с своими предшественниками». 8 7 И если мы с этих позиций по­ дойдём к роману Лажечникова, то увидим, что, при всех недо­ статках и ошибках, изображение коренных жителей края у него полнее, разностороннее и даже исторически достовернее, чем у Бестужева. Вообще, хотя '«Последний Новик» — произведение ещё не реалистическое, но историзм его уже значительно глубже по сравнению с историзмом ливонских повестей Марлинского. Это находит отражение и в художественной ткани произведения. Выше мы отмечали, что ни Бестужев, ни Титов не умели ещё органически соединять воедино сюжетные элементы, рассказ о вымышленных романтических героях с подлинной историей, по­ этому для их повестей характерны авторские примечания в конце произведения, композиционно выделенные отступления — свое­ образные справки исторического характера и т. д. Лажечников уже обходится без них, объединяя в сюжете и художественную и историческую сторону произведения, романтических героев и подлинных исторических деятелей, вымышленные события и действительно имевшие место исторические факты. Авторское вступление с подробным описанием исторической обстановки данному положению не противоречит. Этот вальтер-скоттовский приём, блестяще развитый английским романистом в «Квентине Дорварде», наоборот, служит своеобразным ключом ко всему произведению: он подчёркивает историзм сюжета, правдоподоб­ ность действия романа 8 8, к тому же вступление, собственно, и не воспринимается как чужеродное тело. Особое место в истории ливонской темы в русской литературе 1820—30-х гг. занимают многочисленные «путешествия» и «путе­ вые заметки» Ф. В. Булгарина. 8 9 Отвратительный облик доно­ 8 7 В . И . Л е н и н , С о ч . , 4 - е и з д . , т . 2 , с т р . 1 6 6 . 8 8 Этот приём получил в начале 30-х гг. уже довольно широкое распро­ странение в русской литературе. Сошлёмся хотя бы на исторические произве­ дения русско-немецкого писателя В. Эртеля «Гаральд и Елисавета, или век Иоанна Грозного» (Спб., 1831) и «Распря за календарь в Риге» (Русский альманах на 1832 и 1833 годы, Спб., 1832). Кстати, основательно забытый писатель В. Эртель отлично знал эпоху XVI в., и его повесть «Распря за ка­ лендарь в Риге» представляет безусловный интерес: в основе повести лежит история столкновения двух партий среди горожан — польской, к которой преимущественно принадлежит состоятельная верхушка Риги, члены думы, и антипольской, защищавшей привилегии и независимость города и опирав­ шейся на низы. Общественная, партийная борьба отодвигает на второй план любовные интриги в повести. Правда, автор более сочувствует партии состоя­ тельных горожан и более всего ратует за тишину и порядок. 8 9 Основные произведения Ф. В. Булгарина о Прибалтике перечислены в приложении. 184 счика, агента III отделения, который в своих газетах и журна­ лах последовательно вёл борьбу со всем передовым, прогрессив­ ным в русской литературе, хорошо известен. Его низкопробные реакционные рассказы и романы также давно по достоинству оценены критиками и исследователями. Произведения Булга­ рина о Прибалтике принципиально не отличаются от прочих его «творений»: в них мы также находим верноподданические ти­ рады, восхваление существующего в России порядка, восхище­ ние мероприятиями правительства. В свою статью «Ревель ле­ том 1835 года» Булгарин вставил целый панегирик Бенкен­ дорфу, который величается здесь «утешителем страждущих» и «защитником беспомощных». Коробит читателя и натуралисти­ ческая манера повествования Булгарина. Из его произведений то и дело выглядывает практичный мещанин, более всего забо­ тящийся о собственном благополучии: неизменным атрибутом его «путевых заметок» является описание корчмы, где он оста­ навливался, трактира, где он обедал, при этом автор обязательно подробно расскажет вам — плохо или хорошо и чем его кор­ мили, дорого или дёшево обошёлся ему обед, грязно или чисто было в трактире. При всём том было бы необъективно умолчать и об иных чер­ тах его «путешествий» по Ливонии. Отношение Булгарина к не­ мецкому рыцарству неизменно резко отрицательное, средневеко­ вый феодализм в Прибалтике осуждается и в «Прогулке по Ли­ вонии» (1827), и в «Путевых заметках на поездке из Дерпта в Белоруссию и обратно весною 1835 года» и во «Взгляде» на ^Путевые записки» К. И. Арсеньева, опубликованные в «Би­ блиотеке для чтения». 9 0 Критика остзейского рыцарства и фео­ дальных порядков порою у Булгарина остроумна и поражает своей резкостью. «Подвиги рыцарей состояли в турнирах и в пир­ шествах, в междоусобных драках и в драках с городами за при­ вилегии <...]> При всем этом туземцы (т. е. поселяне), хотя озарённые извне светом христианства, едва почитались людьми, и рыцари, как известно, отдавали крестьянкам собак своих для откармливания грудью- Поселянин был в самом жалком поло­ жении, в худшем чем галерный невольник в Алжире <\ • Для крестьян не заводили ни школ, ни больниц и не заботились даже о душевном их спасении. Требовалось только, чтобы они ходили в церковь, где немецкие пасторы совершали службу и говорили проповеди на чуждом языке, которого крестьяне вовсе не пони­ мали. — Рыцари проводили мирное время на охоте или за куб­ ком, а крестьяне должны были бегать по лесу и сгонять для них 9 0 Взгляд на статью в пятом томе «Библиотеки для чтения», сочинение К И. Арсеньева, под заглавием: «Путевые записки. Ямбург. Нарва. Псков. Изборск. Печоры. Псковская губерния. Рига. Ливония» (Северная пчела, 1834, 229 —232). 185 дичь», 9 1 — пишет Булгарин в своём «Взгляде» на «Путевые за­ писки» Арсеньева. «Рыцарство хорошо только в романах, но на самом деле оно не принесло ни малейшей пользы человечеству <. . .> Рыцарские обеты оставались только на пергаменте <.. .> Просвещения не было: каждый рыцарь был записной враг ученья и всего письменного и почитал науки занятием недостойным благородства. Страсти управляли делами и покорялись одной только силе <. . .> Всё доброе и дурное для ордена клонилось всегда к большему утеснению туземцев. Счастливая война рыцарей стоила столько же крози и пожертвований поселянам, как и несчастная. Вся тяжесть лежала на них, а между тем с ними обходились, как с дикими зверями, и без суда предавали смерти <. . > Рыцари крылись в замках, как хищные орлы на утёсах непри­ ступных скал, и высматривали добычу для удовлетворения своим прихо­ тям < ... >», 9 2 — замечает он в «Прогулке по Ливонии». В своих экскурсах в историю Прибалтики Булгарин неоднократно ссылается на Меркеля и очень высоко оценивает его труды. Но нападать на современное остзейское дворянство было опасно, и трусливый Булгарин даже расточает комплименты по адресу современных баронов, хотя его подлинное отношение к ним, очевидно, далеко не было столь положительным, как это видно на примере рассказа «Три встречи». В это произведение, действие которого происходит за границей, Булгарин вставляет сатирический портрет современного барона «из страны, где большая часть баронов ни об чём более не говорят и не ду­ мают, как о доходах, о процентах, об урожае, о винокурении, о картофелях, о лошадях и о собаках; где они женятся не по любви и даже не из-за бога­ того приданого, а для того, чтоб иметь в доме хозяйку и полдюжины ба- ронят, которым можно бы было передать свои права и привилегии, и свой образ мыслей насчёт винокурения, процентов и хлебопашества. Этот барон был человек добрый, но добрый отрицательно <\. Он готов был помочь в нужде соседу и приятелю — за шесть процентов, под верный залог; не изменял слову, но и не обещал ничего, когда представлялась хотя отда­ лённая возможность самомалейшей потерн; выплачивал исправно слугам жа­ лованье, но вычитал за каждую разбитую рюмку, за каждый растраченный сноп, не обманывал своих крестьян, но не давал больному даром порошка ревеню, а записывал чётко в долговую книгу <\ . .]> Словом, барон был чело­ век добрый и порядочный». 9 3 ) Булгарин выступает в защиту эстонцев — у него есть даже с п е ц и а л ь н а я з а м е т к а ( « Н е с к о л ь к о с л о в в з а щ и т у ч у д и б е л о ­ глазой» 9 4), восхваляющая эстонский народ. В «Прогулке по Ливонии» он дважды вступает в полемику с немецкими публи­ цистами, пытавшимися приписать латышам и эстонцам лишь от­ рицательные черты, представить их как народы варварские и не­ способные к умственному прогрессу. Описывая эстонский на­ циональный характер, Булгарин, правда, перечисляет не только положительные черты эстонцев (привязанность к своим нацио- 9 1 Северная Пчела, 1834, 232, стр. 927—928. 9 2 Ф . В . Б у л г а р и н , С о ч и н е н и я , т . I I I , С п б , 1 8 3 6 , с т р . 3 3 9 — 3 4 3 . 9 3 Там же, т. I, стр. 11— 12. 9 4 Северная Пчела, 1833, 188, стр. 749—751. 186 кальным обычаям, твёрдость и настойчивость, мужество, народ­ ная гордость), но и такие, которые, с нашей точки зрения, явля­ ются скорее отрицательными (смирение, повиновение феодаль­ ным властям и т. д.). Отметим ещё, что в «Прогулке по Ливо­ нии» Булгарин приводит некоторые сведения об эстонской и ла­ тышской литературах- Как же объяснить эти черты в творчестве Булгарина? Как сочетать хорошо известный нам облик реакционного писаки и агента Бенкендорфа с этими в общем положительными чер­ тами в его произведениях о Прибалтике? Здесь нужно учитывать ряд моментов. Во-первых, нужно от­ метить, что политика Николая I, конечно, защищавшая инте­ ресы дворян, внешне демагогически прикрывалась псевдодемок­ ратическими лозунгами, вроде «самодержавия, православия и на­ родности». Булгарин в своей литературной деятельности пре­ красно учитывал эту правительственную демагогию: не случайно в полемике с Пушкиным и кругом «Литературной газеты» он выступал защитником русской «народности» от аристократизма. Булгарин вообще очень любил рядиться в тогу «демократа» в период, когда русское освободительное движение ещё находи­ лось в руках передовых дворян. В произведениях Булгарина иногда проскальзывает очень характерное для его убеждений (если таковые у него вообще были) мысли, кстати, соответствующие идеям Николая I, о том, что народ — в особенности представители купечества — верен и предан самодержавию, царская власть в свою очередь забо­ тится о народе, а вот дворяне вместо того, чтобы безропотно служить церю, хотят какого-то особого для себя положения. Этот булгаринский псевдодемократизм, носивший откровенно демагогический характер, нужно принимать во внимание при оценке его произведений о Прибалтике, тем более, что крити­ ковать средневековых ливонских рыцарей было делом безопас­ ным — орденская Ливония XIII—XVI вв. исторически была военным противником русского самодержавного государства. Во-вторых, нужно учитывать особое положение остзейского края в Российской империи. Шовинистически настроенная часть придворных кругов уже при Николае I с известным предубеж­ дением смотрела на то, что в Прибалтике действовали особые законы, остзейские дворяне имели особые привилегии, что госу­ дарственным языком был немецкий, что проникновению русских государственных начал, даже православия, в прибалтийские гу­ бернии неизменно оказывалось — и вполне успешно — сопротив­ ление со стороны местных немецких кругов. 9"' Остзейские бароны 9 5 Такого рода убеждения шовинистически настроенного русского дво­ рянства рано нашли отражение в переписке Н. М. Языкова. В феврале 1826 г., в дни масленицы, он писал брату из Тарту: «Скучно, любезнейший, видеть, как немцы пренебрегают русскими праздниками; если б я был импе­ ратором Российским, я бы заставил их и пить русский квас, и есть русские 187 не скрывали к тому же своего презрения ко всему русскому. Правда, при Николае I остзейским дворянам, любимцам царя, его верным слугам, имевшим большой вес при дворе, успешно удавалось нейтрализовать влияние русских дворянских шовини­ стических кругов, но Булгарин, который имел личные основания недолюбливать прибалтийских немцев и который всегда придер­ живался шовинистических взглядов во внутренней политике, учитывал эту борьбу. При этом не лишённый известного полити­ ческого чутья Булгарин, видимо, понимал, что интересам цариз­ ма, русского самодержавия больше соответствует политика рус­ ификаторства Прибалтики (её осуществил впоследствии Алек­ сандр III), чем политика сохранения особых остзейских поряд­ ков, которую в угоду своим любимцам из числа балтийских ба­ ронов проводил, правда, не всегда последовательно, Николай I. Позиция Булгарина в остзейском вопросе предвосхищает по­ зицию Каткова и поздних славянофилов (1860—80-х гг., Ю. Са­ марин даже раньше — в 40—50-х гг.), развернувших на страни­ цах русской печати оживлённую кампанию против балтийского рыцарства, против особого остзейского режима, за политику руссификаторства в отношении Прибалтики. Интересно, что Кат­ ков и последователи реакционного славянофильства, требуя от правительства распространения и на Прибалтику общерусских законов, демагогически утверждали, что это надо сделать в ин­ тересах угнетаемых немецкими баронами эстонцев и латышей. Их желание «помочь» эстонцам и латышам означало на деле желание осуществить обрусение народов Прибалтики. Но дема­ гогические выступления Каткова и иже с ним привлекали к этим кругам даже симпатии виднейших деятелей эстонского (К.-Р. Якобсон) и латышского (X. Вальдемар) национального движения, ещё неопытных в политике и наивно возлагавших на эти круги надежду на помощь в своей борьбе за освобождение народа. Симпатии Булгарина к народам Прибалтики, его за­ щита эстонцев и латышей от нападок немцев были того же типа, что и демагогия Каткова. Его выступление в защиту коренного населения остзейского края может даже показаться благород­ ным и искренним, но это то же катковское «благородство», кото­ рое обмануло и деятелей эстонского и латышского националь­ ного движения. В-третьих, надо учитывать и моменты биографического по­ рядка. Булгарину пришлось лично столкнуться с остзейскими баронами, когда он купил под Тарту Карлову мызу. Гордое, ки­ блины, и ходить в русскую церковь, и говорить по-русски, да обрусеют и да принадлежат вовсе к огромному государственному телу России. Не правда ли, что это предположение политическое, и — шутку в сторону — его испол­ нение было бы полезно царству православному». Языковский архив, вып. I, Письма Н. М. Языкова к родным за дерптский период (1822—1829). Под ре­ дакцией и с объяснительными примечаниями Е. В. Петухова, Спб, 1913, стр. 241. 188 чащееся древностью своих родов остзейское дворянство отлича­ лось от русского своей подчёркнутой кастовостью: на каждого человека иной национальности, тем более не знатного по проис­ хождению, оно смотрело с пренебрежением. Булгарин с их точки зрения был «выскочкой», незаконно пытающимся втеретьсч в благородное общество остзейских дворян, и местные помещики относились к нему свысока. К тому же Булгарину на себе при­ шлось почувствовать, что значат местные привилегии: во «Взгля­ де» на «Путевые записки» К. И. Арсеньева он с горечью пишет, что русский помещик, который приобретает имение в Ливонии, не имеет права участвовать в дворянских выборах, более того — он в течение года может лишиться имения, если какой-нибудь местный дворянин заплатит за него хотя бы столько же, сколько истратил на его покупку этот русский помещик. Были у Булга­ рина столкновения и с тартускими студентами-корпорантами из баронских сынков. Эти личные взаимоотношения Булгарина с местными дворянами тоже сыграли известную роль в выра­ ботке его отрицательного взгляда на остзейское дворянство вообще. * * * Таковы основные произведения на ливонскую тему в русской литературе 1820—30-х гг. 9 6 Как видим, прошлое и настоящее Прибалтики были отображены здесь довольно подробно. Это особенно важно подчеркнуть ещё и потому, что эстонская и ла­ тышская художественные литературы в этот период только за­ рождались и не могли донести до читателей всё своеобразие жизни народов Прибалтики. Об интересном прошлом Прибал­ тики, о её современной жизни возвестили миру средством худо­ жественного слова вначале именно русские и немецкие писатели. Если принять во внимание, что ливонские повести и романы А. А. Бестужева-Марлинского, Н. А. Бестужева, В. П. Титова, И. И. Лажечникова переводились на иностранные языки, то это утверждение не будет казаться преувеличением. При этом русские писатели относились с неизменным сочув­ ствием к эстонцам и, за малым исключением (Н. М. Языков, 9 6 Мы специально не рассматривали светской повести на ливонский сю­ жет (Ф. В. Булгарин, Невольная месть. Истинное событие; В л а д. В л а - диславлев, Барон фон Флемминг и др.), поскольку отражение жизни Прибалтики в ней фактически отсутствует. Эти произведения характеризуют свои особенности, своя эволюция, общие для жанра светской повести в рус­ ской литературе вообще. Видимо, с иной литературной традицией связан и незавершённый замысел произведения А. С. Пушкина о Лифляндии, от ко­ торого сохранился отрывок «В 179* году возвращался я...» (отрывок дати­ руется 1835 г.). Мы не остановились также на поэзии дерптского студенчества, поскольку это интересное ответвление тогдашней русской лирики имеет мало общего с выше рассмотренными произведениями на ливонскую тему. Анализу творчества дерптских студенческих поэтов надеемся посвятить в будущем специальную работу. 189 Е. Ф. Розен), обличали в своих произведениях основных угнета­ телей балтийских народов — остзейских баронов. Эта традиция, утвердившаяся под влиянием декабристской литературы, ока­ зала воздействие даже на творчество писателей, не принадлежа­ щих к прогрессивному лагерю. Анализ ливонской темы ещё раз подтверждает, что русская литература всегда проявляла живой интерес к жизни населяю­ щих Россию народов, к истории вошедших в её состав разно­ язычных областей. Гуманизм и народность, присущие классиче­ ской русской литературе, проявились и в защите угнетенных на­ родов России, в неизменном сочувствии к их горькой судьбе. Не случайно, русская литература почти не знала такого позорного явления, как колониальный роман. Вместе с тем, как мы видели, анализ ливонской темы даёт дополнительные штрихи к прояснению немаловажного, хотя и частного историко-литературного вопроса о традициях декабри­ стов в русской литературе второй половины 1820-х — первой половины 1830-х гг. П Р И Л О Ж Е Н И Е Основные произведения на ливонскую тему в русской художественной литературе 1820—1835 гг. * 1820 1 ) И . И . Л а ж е ч н и к о в , О т р ы в к и и з п о х о д н ы х з а п и с о к р у с с к о г о о ф и ц е р а (Дерпт и краткая выписка из истории города Дерпта), Соревнователь просвещения и благотворения, ч. XII. Опубликовано также в книге Лажечникова «Походные записки русского офицера», Спб., 1820. 2 ) С в е д е н и я о ц е р к в и с в . О л а я в Р е в е л е , з а ж ж ё н н о й м о л - ниею в ночь с 15 на 16 число июля 1820 года, собранные Г. В. И. Р и к - к ер сом. Перевод с немецкого. Спб., 1820. 1821 3 ) А . А . Б е с т у ж е в , П о е з д к а в Р е в е л ь , С п б . , 1 8 2 1 . 4) У с о л е ц, О достопамятностях оного города, Отечественные записки, ч. 8. 1822 5 ) З а м о к Г е л ь м е т ( О т р ы в о к и з ж и в о п и с н о г о п у т е ш е с т в и я п о Л и ф л я н - дии). С нем. В. Соколов, Новости литературы, кн. I. 6 ) З а м о к Т р е й д е н ( О т р ы в о к и з ж и в о п и с н о г о п у т е ш е с т в и я п о Л и ф л я н - дии). С нем. С<Соколо>в. Там же. Перепечатано в «Собрании новых русских сочинений и переводов в прозе, вышедших в свет с 1821 по 1823 год», ч. I, Спб., 1825. 7 ) З а м о к К о к е н г а у з е н ( О т р ы в о к и з ж и в о п и с н о г о п у т е ш е с т в и я п о Лифляндии). С нем. С<околов>. Там же, кн. II. 3 последних произ­ ведения, как и «Замок Венден», опубликованный в 1823 г. — см. ниже 11, — переводы из „Bruchstücke aus einer historisch-malerischen * Произведения расположены в хронологическом порядке по годам их появления в печати. Отмечены лишь оригинальные и переводные произведе­ ния, имеющие самостоятельное художественное значение. Статьи и заметки чисто исторического характера и перепечатки в собраниях сочинений писа­ теля не отмечаются. 190 J Reise durch die schönen Gegenden Livlands", помещённых в альманахе „Livona" за 1812 и 1815 гг. 1823 8 ) А . А . Б е с т у ж е в , З а м о к В е н д е н , Б и б л и о т е к а д л я ч т е н и я , с о с т а в л е н н а я из повестей, анекдотов и других произведений изящной словесности, кн. IX. 9 ) А . А . Б е с т у ж е в , Л и с т о к и з д н е в н и к а г в а р д е й с к о г о о ф и ц е р а , С о р е в н о ­ ватель просвещения и благотворения, ч. 22. 10) Н. А. Бестужев, Гуго фон-Брахт, Соревнователь просвещения и благо­ творения, ч. 24. Перепечатано в «Собрании новых русских сочинений и переводов в прозе, вышедших в свет с 1821 по 1823 год», ч. I, Спб., 1825. 11) Замок Венден (Отрывок из живописного путешествия по Лифлян- дии). С нем. С<околов>. Новости литературы, кн. V. 12) Р. М. Зотов, Александр и София, или Русские в Ливонии. Национал'.- ная драма в 4 действиях, Спб., 1823. 13) Н. М. Языков, Чувствительное путешествие в Ревель, Благонамерен­ ный, ч. XXIII. Первопубликация под названием «Отрывки из описания путешествия из Д*** в Р***, сделанного от безделья» 1824 14) А. А. Бестужев, Замок Нейгаузен, Полярная звезда на 1824 год. 15) В. К- Кюхельбекер, Отрывки из путешествия, Соревнователь про­ свещения и благотворения, ч. XXVIII. Перепечатано в «Собрании новых- русских сочинений и переводов в прозе...», ч. II, Спб., 1826. 16) В. К. Кюхельбекер, Адо. Эстонская повесть, Мнемозина, ч. I. 1825 17) А. А. Бестужев, Ревельский турнир, Полярная звезда на 1825 год. 18) А. А. Бестужев, Замок Эйзен. Напечатан в альманахе «Звёздочка», весь тираж которого был конфискован после декабрьского восстания. Перепечатан в «Невском альманахе на 1827 год». 19) ***Ветеран. Письмо из Ревеля, Благонамеренный, ч. 31. 20) Б. Федоров, Князь Курбский. Черты отечественных событий и русских нравов XVI в., Отечественные записки, чч. 21—23. Отрывки из романа Б. Федорова «Князь Курбский», полностью изданного лишь в 1843 г., вслед за публикацией в «Отечественных записках» часто печатались на страницах русских журналов, газет и альманахов: см., напр., «Северную пчелу», 1831 г., 39— 40, 1833 г., 45; «С.-Петербургский вестник», 1831, т. I, VIII; «Литературные прибавления к «Русскому инвалиду», 1831, 99; «Невский альманах на 1832 год» и т. д. 21) Н. М. Языков, Ливония, Мнемозина, ч. 4. 22) Н. М. Языков, Меченосец Аран, Новости литературы, т. XII. Полностью опубликован в «Альбоме северных муз на 1828 год». 1826 23) <А. П. Бочков (?)>, Екатеринентальский сад и церковь св. Николая в Ревеле, (Календарь муз на 1826 год. 24) <А. П. Бочков (?)>, Письма из Ревеля, Благонамеренный, ч. XXXIII. 25) П. А. Вяземский, Нарвский водопад, Северные цветы на 1826 год. 26) А. Ш и д л о в с к и й, Князь Вячко, Благонамеренный, ч. XXXIII. 27) Н. М. Языков, Ала. Ливонская повесть, Северные цветы на 1826 год. 1827 28) Л. С. <А. П. Б о ч к о в>, Монастырь св. Бригитты, Календарь муз на 1827 год. 29) Л. С. <А. П. Б о ч к о в>, Красный яхонт, Календарь муз на 1827 год. 30) Ф. В. Б у л г а р и н, Морские купальни по берегу Балтийского моря в за­ падных губерниях, Северная пчела, 122 —125. 191 31) Ф. В. Булгарин, Падение Вендена, Северные цветы на 1828 год, Спб., 1827. 32) Ф. В. Булгарин, Прогулка по Ливонии, Северная пчела, ,\ г?№ 59—64. 66—67, 70—71, 75—78, 80—82, 84—88. 33) В. Н. О л и н, Эстонский кудесник. Русская баллада, Славянин, ч. 2, XXI. * 34) <П. П. С в и н ь и н>, Письмо П. П. Свнньина к О. М. Сомову, Северная пчела, 88. 1828 35) <А. А. Б е с т у ж е в>, Ливония, Невский альманах на 1829 год, Спб., 1828. # 36) Ф. В. Булгарин, Ревель (Отрывки из «Прогулки по Ливонии»), Се­ верная пчела, 69, 71, 99 [В текст «Прогулки по Ливонии» в «Со­ чинениях» 1836 года эти отрывки не вошли]. 37) Золотой рожок <Н о в и к о в>, Осень в Лифляндии, Русский зри­ тель, ч. 2. 38) Отрывки из писем одной дамы о Ревеле, Сын отечества, ч. 121 [Перевод „Die Bäder am Ostseestrande. Geschildert in maleri­ schen Briefen einer Dame an eine Freundin", Leipzig, 1828] 39) П. П. Свиньи h, И моя поездка в Ревель 1827 года, Отечественные записки, ч. 33. 40) Н. М. Языков, Романс (Конрад одевается в латы...), Невский альма­ нах на 1829 год, Спб., 1828. 1829 41) Ф. В. Булгарин, Поездка из Лифляндии в Самогитию, через Курлян­ дию, летом 1829 года, Северная пчела, 103 —106. 1830 £ 42) Ф. В. Булгарин, Дерптская жизнь. Письмо к другу в Москву, Север­ ная пчела, 74— 76. 43) А в г. Коцебу, Генрих Рейс фон Плауэн, или Осада Мариенбурга, Орёл, 1830 [Перевод с нем.] 44) Тит Космократов <В. П. Т и т о в>, Монастырь св. Бригитты, Северные цветы на 1831 год, Спб., 1830. 1831 45) И. И. Лажечников, Последний Новик, или Завоевание Лифляндии в царствование Петра Великого, Спб., 1831—33. 46) И. Лукьянович, Город Нарва. Отрывок из походных записок офи­ цера, Литературные прибавления к «Русскому инвалиду», 25 и 27. 47) Яков де-Санглен, Подвиги русских под Нарвою в >1700 году. Московский телеграф, т. 40. 1832 48) Р. фон Берг, Герман и Маргарета (Эстляндская повесть), Радуга, кн. III—IV. 49) Гольст <Т и з е н г а у з е н (?)>, Эстонская песня, Радуга, кн. I. 50) Я. И. де-Санглен, Рыцарская клятва на гробе, или два портрета, М„ 1832. 51) А. Унгерн-Штернберг, Русский стан под Нарвою. Перевод с нем. Тило. Литературные прибавления к «Русскому инвалиду», 36— 38. [Перевод повести «Das Russenlager vor Narva», «Esthona», 1828, 1— 4]. 52) , Распря за календарь в Риге, Русский альманах на 1832 и 1833 годы, изданный В. Эртелем и А. Глебовым, Спб, 1832. * Сюжет заимствован из «Истории Государства Российского» Н. М. Ка­ рамзина. Этот же сюжет был использован Н. М. Языковым в стихотворении «Кудесник», которое мы не включаем 'в нашу библиографию, поскольку эстон­ ский элемент в нём фактически отсутствует. 192 1833 53) Ф. В. Булгарин, Несколько слов в защиту Чуди белоглазой, Северная пчела, 188. 54) П. А. Вяземский, Поручение в Ревель (Николаю Николаевичу Карам­ зину), Альциона на 1833 год. 55) Поездка из Дерпта в Псково-Печерский монастырь, Литературные прибавления к «Русскому инвалиду», 39— 41. 56) Е. Ф. Розен, Казнь отца в сыне (Эстонская быль 1221 г.), Альциона на 1833 год. 57) Е. Ф. Розен, Эсты под Беверином (Быль 1207 года), Альциона на 1833 год. 58) Н. М. Я з ы к о в, Корчма, Литературные прибавления к «Русскому инва­ лиду», 7. 1834 59) К. И. Арсеньев, Путевые записки. Ямбург. Нарва. Гдов, Псков. Из- борск. Печоры. Псковская губерния. Рига. Ливония, Библиотека для чтения, т. V. 60) Б-н — Р-н <Б ар он Розен (?)>, Языческий эстонский замок Вар- бола. Отрывок из повести, Северная пчела, 4— 5. 61) Ф. В. Булгарин, Взгляд на статью в пятом томе «Библиотеки для чтения», соч. К. И. Арсеньева, под заглавием «Путевые записки. Ям­ бург. Нарва. Псков. Изборск. Печоры. Псковская губерния. Рига. Ли­ вония», Северная пчела, 229 —232. 62) П. Манасеин, Поездка в Кокенгаузен, Библиотека для чтения, т. IV. 63) N. N. Скамья близ Нарвского водопада, Литературные прибавления к «Русскому инвалиду», 89. * 1835 64) А в т о р В е ч е р и н к и м о л о д ы х л ю д е й < А . Ф . В о е й к о в ? > , Письма из Дерпта, Литературные прибавления к «Русскому инвалиду», 18 (письмо первое) и 44 (письмо четвёртое). [Второе и третье письма не были опубликованы]. 65) Ф. В. Булгарин, Путевые заметки на поездке из Дерпта в Белорус­ сию и обратно весною 1835 года, Северная пчела, 140 —141, 150— 154, 175—176, 189—192, 197, 212—215. 66) Ф. В. Булгарин, Ревель летом 1835 года, Северная пчела, 228—230. 67) Л. Якубович, Старый русский замок, Библиотека для чтения, т. IX. * В статье Ульмана «Латышские народные песни» (Телескоп, 1834, ч. XXI; статья представляет собой перевод из "Dorpater Jahrbücher für Lit te- ratur, Stat ist ik unk Kunst , besonders Russlands", 1834, т. II, 5) помещены переводы 4 латышских народных песен: «Похищенная сестра», «Брат едет на войну и не возвращается», «Липовая арфа» и «Гномы». 12 Славянская филология 193 АПОЛЛОН ГРИГОРЬЕВ — КРИТИК Доц., канд. филол. наук Б. Ф. Егоров С т а т ь я 1 . . . с в е р х е е т е с т в е н н ы е с и л ы н у ж н о и м е т ь для того, чтобы после долгой, даже успешной б о р ь б ы с ч е м - л и б о ж и в ы м < \ . . > — н е принять в себя некоторым образом соков того, с чем борешься. . . А п . Г р и г о р ь е в , В з г л я д н а и с т о р и ю России (1859). Трудно найти в истории русской общественной мысли XIX века фигуру более сложную, чем Григорьев. Мистик, атеист, масон, петрашевец, славянофил, артист, поэт, редактор, критик, драматург, фельетонист, певец, гитарист, оратор, чистый, чест­ ный юноша, запойный пьяница, душевный, но безалаберный че­ ловек, добрый товарищ и непримиримый противник, страстный фанатик убеждения, напоминающий этим Белинского — таков облик Григорьева, мозаично рассыпавшийся на несоизмеримые элементы в глазах многих современников и потомков. Понять эту пестроту и воссоздать образ единого человека и мысли­ теля пытались многие. Но из-за противоречивости фигуры оценки возникали самые разнообразные: то Григорьев объявлялся ве­ личайшим критиком XIX века, то сваливался в общую могилу, где были захоронены представители «чистого искусства». Нет возможности рассматривать все исследования об А. Гри­ горьеве. Достаточно упомянуть» что и в советском литературове­ дении высказывались о нем самые разнообразные мнения: «идео­ лог преимущественно купеческого класса», 1 «защищал теорию «чистого искусства», 2 оставался «до конца жизни славянофи­ лом», 3 «с буржуазией были связаны его политические чаяния», 4 1 Очерки по истории русской критики, под ред. А. Луначарского и Вал. Полянского, т. I, М.—Л., 1929, стр. 312. 2 Характеристика в именном указателе ко 2-му тому Полного собр. соч. Н. А. Добролюбова в 6 тт., ГИХЛ, 1934—1941, стр. 732. 3 А . Г . Ц е й т л и н , Р у с с к а я л и т е р а т у р а п е р в о й п о л о в и н ы X I X в е к а , М., 1940, стр. 504. 4 Еф. Мейерович, Аполлон Григорьев — критик Островского, Театр, 1940, 10, стр. 150. 194 его критика «реакционная и формалистическая», ' «либерал Гри­ горьев» 6 и т. д. Главная причина такого разнобоя заключалась в том, что, помимо беглых очерков, не было ни одного более или менее об­ стоятельного марксистского труда о Григорьеве, где бы в пол­ ной мере привлекалось обширное наследие критика, богатые архивные материалы, где бы эволюция идей критика была рас­ смотрена на фоне движения общественной мысли России. В последнее время, наконец, появились обобщающие иссле­ дования о творчестве Ап. Григорьева: соответствующая глава в «Истории русской критики», изданной Академией наук СССР (т. I, 1958) (автор главы — У. А. Гуральник), и вступительная статья П. П. Громова к «Избранным произведениям» Ап. Гри­ горьева в «Большой серии библиотеки поэта» (Л., 1959); боль­ шую ценность также представляют комментарии в этой книге (автор — Б. О. Костелянец). Но У. А. Гуральник, ограниченный рамками небольшой главы в обширном сводном труде по истории русской критики, смог дать лишь самую общую характеристику взглядов Григорьева, не прослеживая сложной эволюции мыслителя и почти не оста­ навливаясь на противоречивой диалектике взаимосвязей соци­ альной, философской и эстетической позиции критика. П. П. Гро­ мов детально анализирует путь Григорьева-поэта, но, естест­ венно, его критические взляды рассмотрены в статье лишь по­ путно. В настоящей работе сделана попытка дополнить имеющиеся исследования и впервые рассмотреть относительно подробно творческий путь Григорьева-критика. Ввиду большого количества трудов, посвященных различным сторонам и различным этапам его деятельности, постараемся по возможности не повторять уже известных фактов и отсылать в таких случаях читателя к соот­ ветствующим источникам. Григорьев вошел в литературу 1840-х годов с невероятной путаницей взглядов и стремлений. Я. Полонский писал уже после смерти критика: «Помню Григорьева, проповедующего поклоне­ ние русскому кнуту — и поющего со студентами песню, им по­ ложенную на музыку: долго нас помещики душили, становые били! Помню его не верующим ни в бога, ни в чорта — ив церк­ ви на коленях, молящегося до кровавого пота. Помню его как скептика и как мистика». 7 Действительно, в его сознании одновременно скрещивались БСЭ, 2-ое изд., т. 12, 1952, стр. 604. 6 М . А . Н а у м о в а , С о ц и о л о г и ч е с к и е , ф и л о с о ф с к и е и э с т е т и ч е с к и е в з г л я д ы Н. А. Добролюбова, М., изд. АН СССР, 1960, стр. 240. 7 Неизданные письма <...]> Из архива А. Н. Островского, 1932, стр.455. 13* 195 и «неистовая» словесность Франции, и Фурье,и масонство и «наполеонизм», 9 и Шеллинг, и христианская религия, и кру­ жок Петрашевского. Мощные веяния общественой мысли первой половины XIX века, часто и сами еще не отделившиеся друг от друга (утопи­ ческий социализм и христианство, например), бросали свои раз­ личные семена в страстную восприимчивую душу молодого че­ ловека. Поэтому невозможно говорить о системе его взглядов в первые годы деятельности. Система заключалась в бессистем­ ности. В области общественной критик нападал и на запад­ ников, 1 0 и на славянофилов, 1 1 а подчас соглашался с теми 1 2 и другими. 1 3 Критические отзывы раннего Григорьева (1844—1847) также крайне противоречивы. Здесь можно усмотреть воздействие Бе­ линского и натуральной школы: требование отражать сущность явлений, внимание к повседневной прозе жизни, развенчание ро­ мантического индивидуализма («не смешон ли, не жалок ли че­ ловек, который среди общего стона слышит только свою песню, среди страшных общественных явлений обделывает с величай­ шим старанием свою маленькую статуйку, и любуется ею, когда кругом него страшные, бледные, изнуренные голодом лица?» "), положительная оценка произведений, типичных для натураль­ ной школы: «Кто виноват?» Герцена, 1 5 «Обыкновенной истории» Гончарова, 1 6 повестей Панаева 1 7 и т. п. 8 Превосходный анализ своеобразного «фурьеризма» Григорьева дал Б. О. Костелянец (А п. Григорьев, Избранные произведения, J1., 1959, стр. 525—526, 535, 560—561). 9 Благодаря открытиям Б. Я. Бухштаба окончательно доказывается уча­ с т и е А п . Г р и г о р ь е в а в м а с о н с к и х о р г а н и з а ц и я х ( с м . Б . Я . Б у х ш т а б , «Гимны» Аполлона Григорьева, Ученые записки Саратовского гос. универси­ тета, т. LVI, Саратов, 1957). Автор хорошо показал «соединимость» социа­ листических и христианских идей в мировоззрении Григорьева. Очень тонко диалектика масонства и «наполеонизма» в сознании моло­ дого Григорьева вскрыта Б. О. Костелянцем (ук. соч., стр. 570). 1 0 Защищая, например, от нападок «Выбранные, места ...» Гоголя (см. его рецензию в «Московском городском листке», 1847, 56, 62—64). 1 1 См. его рецензию на славянофильский «Московский сборник» (Мо­ сковский городской листок, 1847, 127 —131). 1 2 В духе либерализма 1840-х гг. Григорьев отрицательно относился к крепостному рабству (и резко же отрицательно характеризовал идею об уравнительном разделе земли) (см. Моск. гор. листок, 1847, 270), защищал европейское просвещение, за что подвергся нападкам Шевырева (там же, 33, 39). 1 3 См. его рецензии на роман А. Вельтмана «Новый Емеля» (Финский вестник, 1846, т. VIII, март) и на книгу проповедей Филарета (там же), под которыми подписался бы любой правоверный славянофил. 1 4 Русская драма и русская сцена. I. Вступление, Репертуар и пантеон, 1846, 9, стр. 429. 1 5 Обозрение журнальных явлений за январь и февраль, Московский го­ родской листок, 1847, 51. 1 6 Обозрение журналов за март 1847 года, там же, 1847, 66. 1 7 См. прим. 15. 196 Но уже возникали, пока в зародыше, будущие идеи «органи­ ческой» критики: вытеснение социальных проблем абстрактно- нравственными, 1 8 критика натуральной школы за «фатализм», за перенос вины на среду и игнорирование «свободы воли» чело­ века. 1 9 Усиливаются религиозные настроения, отразившиеся в рецензиях «Финского вестника» и в письмах к Гоголю. Григорьев с трудом освобождается из-под влияния масонства и «христианского социализма» Жорж Занд. В его автобиогра­ фической повести «Другой из многих» (1847) alter ego автора — Чабрин — в конце концов убивает на дуэли своего искусите­ ля — «Мефистофеля» и «масона» Имеретинова (тем самым как бы символизируется отказ героя от идей бывшего друга и учи­ теля), но Имеретинов все же возведен на недосягаемый пьеде­ стал, как выдающаяся личность, к которой тянется герой, кото­ рая покоряет женские сердца. Григорьеву еще нужно было пережить 1848 год, нужно было войти в качестве равноправного члена в кружок Островского в 1850—1851 году, чтобы отказаться от многих «заблуждений молодости» и выработать более или менее последовательные принципы. Это произошло в кружке Островского, в так назы­ ваемой «молодой редакции» «Москвитянина». О Григорьеве этих лет можно говорить уже как о зрелом, хотя по-прежнему проти­ воречивом мыслителе. Чтобы яснее понять сущность этих противоречий, остановимся на социальной позиции критика. Если обратиться к письмам Ап. Григорьева, особенно заграничного периода, когда он был домашним учителем молодого князя Трубецкого, то бросается в глаза острая ненависть автора к аристократическому миру. Сам же Григорьев постоянно называл себя «демократом». 2 0 Разумеется, автохарактеристика еще не является доказатель­ ством (разве мало в истории примеров, когда самые отъявлен­ ные реакционеры пытались говорить от имени народа!). И все же в целом Григорьев был, действительно, демократом. Дело, конечно, не только в антипатии к аристократизму. Важно в пер­ вую очередь определить, интересы какой общественной группы защищает мыслитель. Наследие Григорьева неопровержимо до­ казывает демократизм автора. Возьмем такой яркий пример. При анализе «Князя Серебряного» А. К. Толстого он буквально об­ рушился на романиста, который сваливал ответственность за 1 8 См. истолкование народной жизни и отражения ее в искусстве в «Обо­ зрении журнальных явлений за январь и февраль» (там же, 52). 1 9 См. Обозрение журналов за апрель, там же, 116. 2 0 См. А. А. Г р и г о р ь е в. Материалы для биографии, под ред. В. Княж­ нина, Петроград, 1917, стр. 184, 185, 229 и др. В дальнейшем ссылки на это издание сокращаются до первой буквы фамилии редактора и страницы: К, 184 и т. д. Ссылки же на «Сочинения Аполлона Григорьева» под ред. Н. Н. Стра­ хова, Спб., 1876, сокращаются в дальнейшем до страницы (например: 251). Сокращенные ссылки даются прямо в тексте статьи. 197 зверства эпохи Ивана Грозного на равнодушие народа. Какого народа? — спрашивает критик, — «народ умел стоять за себя, когда дело касалось его интересов. Если он молчал, если Гроз­ ный становился все грознее и грознее, то потому, что народ не сочувствовал оппозиции земских бояр по той простой причине, что солоны ему самому были эти земские бояре, которых хочет наш романист выставить защитниками его прав против оприч­ нины». Когда же опричнина, продолжает критик, касалась на­ рода, «он умел постоять за себя, что гениально угадано Лер­ монтовым». «Этого народа не видел или не хотел видеть» А. Тол­ стой, заканчивает мысль Григорьев. 2 1 Как видно, в оценке рус­ ской истории XVI века критик в корне расходился с либерализ­ мом и приближался к крестьянско-фольклорной точке зрения. Неоднократно заявляя о «единстве», «целостности» нации, Григорьев, однако, основную «жизненную силу» видит все же в низших слоях: в крестьянстве и — особенно — в купечестве, в городском мещанстве (широко известна соответствующая фраза из письма Григорьева к Кошелеву 2 2 — см. К, 151). 2 1 Время, 1862, 12, стр. 51. 2 2 Очень интересна также оценка Григорьевым своих взглядов и харак­ теристика славянофильства и западничества как дворянских течений в его неопубликованном письме к Погодину: «Как скоро славянофилы видят народ­ ное начало только в одном крестьянстве (потому что оно у них связывается с старым боярством;, совсем не признавая бытия чисто великорусской про­ мышленной стороны России, — как скоро славянофильство подвергает н а - родное обрезанию и холощению во имя узкого, условного, почти пуритан­ ского идеала — так славянофильство, во имя сознаваемой и исповедуемой м н о ю п р а в д ы , с т а н о в и т с я м н е о т ч а с т и с м е ш н о , о т ч а с т и н е н а в и с т н о к а к б а р ­ ство с одной стороны и пуританство с другой. Правда, мною (да, кажется, и вами) сознаваемая и исповедуемая, нена­ видит вместе с западниками и сильнее их деспотизм государственный и об­ щественный, -— но ненавидит западников за их затаенную мысль узаконить, возвести в идеал распутство, утонченный разврат, эмансипированный блуд и т. д. Кроме того, она не помирится в западничестве с отдаленнейшею его мыслию, с мыслию об уничтожении народностей, цветов и звуков жизни, с мыслию об отвлеченном, однообразном, форменном, мундирном человече­ с т в е . Р а з в е с о ц и а л ь н а я б л у з а л у ч ш е м у н д и р о в б л а ж е н н о й п а м я т и и<мператора> Н<иколая> П<авловича> незабвенного, и фаланстера лучше его казарм? В сущности, это одно и то же. Как с славянофильством, так и с западничеством расходится испове­ дуемая мно ю правда в том еще, что и славянофильство, и западничество суть продукты головные, рефлективные, а она, tant bien que mal, порождение жизни. Положим, что мы и точно порождение трактиров, погребков и б.. как звали вы нас некогда в порыве кабинетного негодования — но из этих мест мы вышли с верою в жизнь, с чувством или лучше чутьем жизни, с не­ истощимою жаждою жизни. Мы не ученый кружок, как славянофильство и западничество: мы — народ. Между тем, попробуйте убедить славянофильство, что народ, для кото­ рого оно пишет, ничего не понимает в том, что оно пишет, — что мысль хо­ лощеная — недействительна, или попробуйте убедить западничество в том, что горбатый Леонтьев или последняя немецкая монография не есть венец разума человеческого! Посмотрите, какое странное, почти нежное отношение господствует в сущ­ ности между двумя учеными кружками. Западники, ругая Филиппова, меня, 198 J Мировоззрение, быт, нравы этого круга близки к идеалу Гри­ горьева; по крайней мере, в некоторые периоды деятельности он неоднократно будет призывать опуститься до народ­ ного сознания: «понимание и чувство народа составляют выс­ ший критериум» (450) (см. также 532 и след.; эта точка зрения резко отлична от революционно-демократической; «шестидесят­ ники» стремились поднять народное сознание до уровня пере­ довых идеалов эпохи). Одним из главных достоинств народного мировоззрения Гри­ горьев считал религиозность (шеллингианское «божественное откровение» сближалось при этом с народным суеверием!). Кри­ тик ненавидел официальную церковь, он раздраженно писал По­ годину о «богопротивных брошюрках святейшего Синода, церк­ ви, иже о Христе жандармствующих», 2 3 но пытался, как говорил Ленин о Толстом, «поставить на место попов по казенной долж­ ности попов по нравственному убеждению». 2 4 Официальной церкви Григорьев противопоставил понятие христианства как религии братства и помощи обездоленным. Этим объясняются его неоднократные заявления, что именно «в православии <\ . ,^> заключается истинный демокра­ тизм» (К, 226). Помощь обездоленным мыслилась не в плане социальных преобразований, а в виде. . . милостыни. Характерно, что резко критикуя содержание некрасовского стихотворения «Еду ли ночью по улице темной», Григорьев противопоставляет героине бедных женщин, которые с гробиком в руках просят на улице подаяния (329—330). Этическое возвеличивание мило­ стыни было настолько значительным в мировоззрении Григорь­ ева, что даже в одной из самых «бунтарских» своих статей («Стихотворения Некрасова») он повторил этот упрек по^у и опять идеализировал женщин «с маленькими гробиками, не­ редко довольно наполненными медными деньгами благочести­ вого и доброго русского люда». 2 5 Опираясь на народное суеве­ рие, на представление забитого крестьянина о милостыне как Бессонова, Крылова, спешат всегда оговориться насчет несомненного благород­ ства истинных славянофилов. У них есть в этом и расчет (как вообще я пред­ полагаю у них формальный государственный и литературный заговор с Стро­ гановым во главе). Этим они показывают, что умеют различать бар от хо- лопьев — а бары, по гордости и некоторой тупости, в сущности сему раду­ ются, выдают и будут всегда выдавать (т. е. предавать — Б. Е.) новые элементы, привившиеся к их принципу. Посмотрите, с другой стороны, как бары (они же — православные и сла­ вянофилы) постоянно с глубоким уважением спорят с «Русским вестником» и кадят ему, как ярый К- С. Аксаков торопится извиниться перед Со­ ловьевым за ловкую статью Ярополка!» (письмо 1856—1857 гг. Рукописный отдел. Гос. библиотеки СССР им. В. И. Ленина, архив М. П. Погодина, раз­ дел II, картон 9, 37; в дальнейшем ссылки на этот архив даются сокра­ щенно: ЛБ Пог /II. 9. 37). Здесь и в дальнейших цитатах разрядка авторов. 2 3 Письмо от 11 мая 1859 г. ЛБ. Пог./П. 9. 35. 2 4 В. И. Л е н и н, Соч., т. 15, стр. 180. 2 5 Время, 1862, 7, стр. 46. 199 этически положительном поступке (подобные этические воз­ зрения крепостного крестьянства нашли частично отражение и в творчестве Некрасова — см., например, стихотворение «Влас»), Григорьев возводит религиозность и «братскую» по­ мощь милостыней в идеал. 2 6 Близки к народным и некоторые черты эстетических взглядов Григорьева. Полемика с идеями тургеневского «Помещика» выливается в статье Григорьева в горячую защиту простой и здо­ ровой жизни: «Удивительная вообще была вражда к простору и, главное дело, к здоровью — в былые годы литературы. Слу­ чалось ли автору попадать, например, на провинциальный бал, ему становилось несносно видеть здоровые и простодушные девические физиономии <\ . .^> Качества веселости, доброты и здоровья особенно не нравились авторам» (54). Правда, здесь речь велась не о крестьянских девушках, но для Григорьева «здоровые и простодушные» лица провинциалок из дворян или из среднего сословия — символ близости к народной жизни. Нет никакого сомнения, что все эти качества очень близки к тем представлениям крестьянина о женской красоте, о кото­ рых так подробно говорил в своей диссертации Чернышевский (но Чернышевский не возводил эти представления в идеал, для него, как разночинца, важнее другое: «Истинная жизнь — жизнь ума и сердца» — II, 11 2 7). В. И. Ленин употреблял термин «демократ», в основном, в двух смыслах: для характеристики передового деятеля, выра­ зителя интересов народных масс (даже если массы еще и не до­ росли до глубокого понимания своих интересов) — и идеолога, отражающего современное состояние народного сознания, т. е. и забитость, и невежество крестьянина. Ленин называл это «темным мужицким демократизмом». 2 8 Действительно, чаще всего такие идеологи отражали именно темные стороны на­ родного сознания (и это иногда давало возможность их идеям сближаться с отдельными положениями дворянских и буржуаз­ ных реакционных течений общественной мысли: ведь «темные» стороны народного мировоззрения фактически были антинарод­ ными, реакционными, объективно служили интересам господст­ 2 6 Крайне интересно, что в личной практике Григорьева человеческое достоинство брало верх над «теоретическим» оправданием милостыни. На­ пример, он пережил, как сам называл, «одну некрасовскую ночь», когда до­ стигла кульминации болезнь его ребенка, а у обитателей сырой комнаты не было ни дров, ни денег, ни хлеба. Однако Григорьев не послал любимую женщину просить подаяния на улицу (согласно его принципам!) и гордо не попросил денег у Эдельсона, старого товарища, навестившего его в трущобе: «Он помощи не предлагал ... А я — ни слова не сказал» (подробнее об этом эпизоде см. в письмах Григорьева к Эдельсону и в его автобиографической поэме «Вверх по Волге», откуда взята последняя цитата). 2 7 Здесь и в дальнейшем ссылки даются по «Полному собр. соч.»- Н. Г. Чернышевского в 16 тт., М., 1939—1953 (с указанием тома и страницы). 2 8 В . И . Л е н и н , С о ч . , т . 1 9 , с т * р . 3 5 0 . 200 вующих классов). Понятно, что мировоззрение подобных демо­ кратов могло быть не только н е революционным, но и а н т и ре­ волюционным, и тем самым революционно-домократическая идеология оказывалась им прямо враждебной. Мировоззрение Ап. Григорьева, при всей его сложности, очень близко (хотя и не всегда) к демократизму в таком смысле. Со­ зревшее в эпоху душного николаевского царствования, в эпоху отсутствия революционности в народном сознании, но значитель­ ного роста революционных идей в передовых кругах русской ин­ теллигенции, это мировоззрение естественно сплеталось с ро­ мантически-идеалистической философией. Учение Шеллинга было, если говорить социологически, романтической реакцией дворянства на неумолимый ход буржуазного развития Европы. В России революционно-разночинские идеи 1840—1850-х гг. вели объективно страну также на буржуазные рельсы. Правда, реак­ ция Ап. Григорьева была нереволкщионно-демократической, а не дворянской. Однако постольку, поскольку это тоже была реак­ ция на прогрессивную поступь исторического развития, она могла стать идеалистической, романтической и брать «на вооруже­ ние» шеллингианскую философию. С начала 1850-х годов Григорьев приходит к окончательному отказу от идей социализма, даже в христианском облачении. С этого времени не только Фурье, но и «христианский социа­ лизм» Жорж Занд, мистическое «братство» масонов — воспри­ нимаются им как догма, теория, как «безобразия, испортившие «Консуэло» и наполнившие вздором три четверти «Графини Ру- дольштадт»» (349). Былой восторг сменился отвращением: «нельзя спокойно и не оскорбляясь за здравый смысл и нравст­ венное чувство, переварить дикую историю «Невидимых», купно с изложением их таинственного учения в «Графине Рудоль- штадт»» (167). Григорьев теперь всякое учение, любую теорию вос­ принимает как нежизненное и даже противоестественное явле­ ние, как сухую догму, авторы которой используют лишь прокру­ стов способ обращения с жизненными фактами. Само слово «теория» употребляется в статьях Григорьева лишь в «ругатель­ ном», дискредитирующем смысле. Учение Гегеля, концепции Бе­ линского, натуральная школа, теория «искусства для искусства» и даже близкое критику славянофильство — все это объявляется «теорией», догмой, искусственно сужающей жизненные явле­ ния, рассматривающей лишь какую-то одну сторону факта. Единственное исключение Григорьев делает для философии Шеллинга (причем, как он неоднократно подчеркивал, — Шел­ линга всех периодов; см., напр., К, 247). Идеи всеобщей гармо­ нии, религиозно-интуитивного самопознания; слияния, тождества человека и природы, осуществляемого в искусстве — были для Григорьева спасением от неизвестно куда бегущей жизни, от бурного бытия, полного «случайностей». Не понимая закономер- 201 костей жизненного развития, не видя никакой логики в посту­ пательном ходе истории, он воспринимал также и современные социальные и эстетические теории как зыбкие, «неосновные», не способные объять жизнь в целом, а лишь искусственно разре­ зающие органическое единство бытия, лишь анализирующие действительность (кстати сказать, в критике эпигонов натураль­ ной школы или философов-позитивистов Григорьев был совер­ шенно прав; другое дело, что он к антисинтетическим, к исклю­ чительно анализирующим теориям относил и учение революци­ онных демократов). Все более ускоряющийся ход общественного развития, «ге­ гелевский» мир скачков и переворотов, стремительной диалек­ тики жизни — оказался страшен для Григорьева. После 1848 года уже невозможно было не понимать, что между диалектикой Гегеля и революционными учениями существует довольно тесная связь. Понятно поэтому, что Григорьев решительно боролся с ге­ гелевской теорией. Идея о «безграничном развитии», безначаль­ ном и бесконечном, рассматривается критиком как «бездонная пропасть, в которую стремглав летит мысль, без малейшей на­ дежды за что-либо ухватиться, в чем-либо найти точку опоры» (206). Тем самым Гегель, по мнению А. Григорьева, отрицал веч­ ный идеал, что якобы приводит к «безразличию нравственных понятий», к аморализму. А идея детерминизма явлений воспри­ нимается Григорьевым как чисто фаталистическая, отрицающая свободу души, «самоответственное бытие» народов и личностей (208) и целиком подчиняющая жизнь железной логике разви­ тия абстрактного духа. Видя действительные слабые стороны и противоречия геге­ левской концепции («человек, провозгласивший закон вечного развития, останавливает все развитие на германском племе­ ни» — 206), Григорьев, однако, решительно объявляет «геге- лизм» в целом несостоятельным и считает, что шеллингианство «потрясло» и заставило «вымереть» гегелевские принципы. - 3 Но в том-то и заключается сила всякого учения, имеющего всемирно-исторический резонанс, что оно оказывает могучее воздействие даже на мыслителей враждебного лагеря, если только они талантливы и искренни, а Григорьев был таковым. «У жизни есть не одно настоящее, а есть прошедшее и будущее, и то только в ее настоящем существенно, что так или иначе, по­ ложительно или отрицательно, связано с прошедшим, что носит в себе семена будущего» (141). Григорьев хотел в этой фразе 2 У См.: Взгляд на книги и журнальные статьи, касающиеся истории рус­ ского народного быта, Время, 1861, 4, стр. 173—174. Следует впрочем оговориться, что в 1860-е годы Григорьев несколько из-' менит свое отношение к Гегелю и сделает объектом своей полемики после­ дователей философа (об этом см. ниже); в частности, в данной статье речь идет именно о «гегелизме левой стороны», т. е. о левых гегельянцах, говоря нашими терминами, а не о самом основателе метода. 202 выразить идею вечной преемственности, но в ней невольно зву­ чит и «гегелевская» мысль о развитии, о переходе явлений из одних форм в другие. И в своей литературной практике Гри­ горьев очень часто рассматривает именно развитие от низших форм к высшим (см., например, анализ движения русской лите­ ратуры от «допотопных образований» Полежаева и Марлин- ского — к Лермонтову, от Лажечникова — к Островскому — 227). Характерно, что одна из самых обстоятельных статей Гри­ горьева называется «Развитие идеи народности в нашей лите­ ратуре со смерти Пушкина». При этом Григорьев стремился по­ казать качественное отличие современных писателей от < допотопных». Однако многое в философских и эстетических построениях Григорьева имело исходной точкой учение Шеллинга. Народ, считал он, является по своей сущности вечным, неизменным (в отличие от славянофилов и западников, Григорьев указывал, например, что русский народный характер нужно рассматривать в «органической целости» допетровской и послепетровской по­ ры — 238). Индивидуальные характеры, будучи конкретными и обуслов­ ленными эпохой, также имели «вечные» черты, человеческая душа оказывалась сложной, полной таинственных страстей и по­ рывов (Григорьев и о себе писал: — «я впадаю вечно в стихий­ ные стремления» — К, 226). Из этого естественно вытекала идея о второстепенном зна­ чении социальных преобразований в жизни («вопрос о нашей умственной и нравственной самостоятельности» значительно важнее вопросов о «крепостном состоянии» и о «политической свободе» — К, 270). Не переделывать жизнь, а воспринимать ее такой, какова она есть — вот основной принцип Григорьева: «Жизнь любить — ив жизнь одну верить, подслушивать биение ее пульса в массах, внимать голосам ее в созданиях искусства и религиозно радоваться, когда она приподнимает свои по­ кровы» (459). Но фактически Григорьев всегда решительно вторгался в жизнь, защищая одно, отрицая другое. Вообще, проповедуя идеалистический принцип «вечности души», критик в то же время неоднократно подчеркивал, что явления жизни отражают определенные закономерности данной эпохи, данной страны. «Все идеальное есть ни что иное, как аромат и цвет реального» (202), поэтому и «идеал», «душа» оказываются для Григорьева «цветными», т. е. полнокровными, конкретно-современными яв­ лениями. Подходя к жизненным фактам как к продуктам эпохи (до социального детерминизма Григорьев не дошел, остановив­ шись на обусловленности эпохой в целом), призывая художни­ ков улавливать новые, возникающие явления, видя в искусстве отражение типических черт современной жизни, кри­ тик сближался с демократической эстетикой. 203 А от Шеллинга исходило чревычайно высокое значение, при­ даваемое искусству. Естественно, что, если жизнь весьма сложна, а иногда даже алогична, и душа полна сокровенных тайн, то отразить эти явления наиболее полно сможет не наука, а искус­ ство. Отсюда — многократные заявления Григорьева о превос­ ходстве искусства над наукой (К, 150; К, 182 и др.), о исключи­ тельном значении искусства: «художественное произведение для меня есть откровение великих тайн души и жизни, единственное порешение общественных и нравственных вопросов» (406). Нравственные проблемы при этом выдвигаются на первый план. Григорьев, правда, видит их связь с общественными: «Со­ временные душевные вопросы» «столь же важны, как и на­ ши гражданские; они, может быть, глубоко связаны и с сими последними» (358). Однако критик считает, что нравственное — шире, богаче, сложнее социального, что этические категории и нормы (сближаемые с христианской моралью — см. 257, 262) — вечны; «не вечная правда судится и измеряется веками, эпохами и народами, а века, эпохи и народы судятся и измеряются по мере хранения вечной правды души челове­ ческой и по мере приближения к ней» (210). * На протяжении многих лет Григорьев обвинял революцион­ ных демократов в попытках решить все проблемы жизни пу­ тем установления социалистического строя, он усматривал в этом игнорирование сложностей человеческой души, ее трагедийных конфликтов. В такой позиции была и слабость, и сила. Сла­ бость — в слепом непонимании того, что лишь социально-по­ литическое уничтожение реакционного строя создаст предпо­ сылки для свободного развития человеческих душ. Сила — в ви­ дении просветительской ограниченности революционно-демокра­ тической теории. Ап. Григорьев, правда, не знал, что «теоретику» Чернышев­ скому принадлежат такие мысли: «Убеждения не составляют еще всего в жизни — потребности сердца существуют, <\ . ,^> не от мировых вопросов люди топятся, стреляются, делаются пьяницами» (XIV, 322). Но действительно, Чернышевский ис­ кренне верил, что с помощью разума передовой человек отно­ сительно легко преодолеет все душевные трагедии. В романе «Что делать?» автор лишь бегло упоминает об этих трагедиях и , н а о б о р о т , о б с т о я т е л ь с т в о п о д ч е р к и в а е т в о з м о ж н о с т ь п о л н о ­ го их изживания: все три героя — Лопухов, Вера Павловна, Кир­ санов — довольно быстро смогли окончательно преодолеть сложный конфликт и выйти из него победителями, счастливыми и веселыми. Увидев эту слабость концепции, Григорьев ухватился за нее и объявил несостоятельной теорию в целом.. Он не знал, что материалисты, избавившиеся от просветительских иллюзий, от­ нюдь не будут считать справедливый социальный строй лекарст­ вом от всех трагедий души. Маркс, например, подчеркивал, что 204 именно при истинно-человеческих отношениях неразделенная любовь станет «бессильной», станет «несчастьем». 3 0 Ленин, изу­ чая перед II съездом партии плехановский проект партийной про­ граммы, критиковал, наряду с прочими, и пункт, где абстрактно говорилось о полном освобождении человечества; Ленин отме­ тил, что лучше воспользоваться конкретной марксовой форму­ лировкой («уничтожение деления на классы»), ибо «все» угне­ тенное «человечество» еще не знаю, освободим ли мы: напри­ мер, угнетение тех, кто слаб характером, теми, кто зело тверд характером». 3 1 Думается, что ирония, которая чувствуется в этой фразе, направлена не только в адрес Плеханова, но и во­ обще против наивно-просветительской веры в возможность пол­ ного исчезновения внесоциальных трагедий. В соответствии с отмеченными выше принципами Григорьев устанавливал и задачи критики. Свой метод он назвал в конце концов, после некоторых из­ менений, органической критикой, а основателем этого метода считал Карлейля (198). Григорьев совершенно справед­ ливо характеризовал Карлейля как «отражение лучшей шеллин- гова гения на англосаксонской почве» (640). 3 2 Действительно, у Карлейля мы найдем и учение о таинственности человеческой души и вечной и неизменной жизни в целом, и приоритет абст­ рактно-нравственных проблем над социальными, и представле­ ние о художнике, как о вдохновенном ясновидце, открывающем «покровы тайны», и, соответственно, мысль о громадной роли и интуиции в художественном творчестве и критике (у Григорьева то же: «взгляд на искусство как на синтетическое, цель­ ное, непосредственное, пожалуй, интуитивное разумение жизни, в отличие от знания» — 334). Несомненно, Карлейль ока­ зал не меньшее (если не большее) воздействие на Григорьева, чем Шеллинг, т. к. был писателем и критиком (т. е. действовал в сфере, особенно близкой Григорьеву). 3 3 Во всяком случае Гри­ горьев неоднократно заявлял о большом значении Карлейля в его жизни. Вслед за Шеллингом и Карлейлем Григорьев рассматривал художника как пророка, проповедника: «истинная истина не доказывается, а проповедуется» (355). Из враждебных деятелей лишь те получали положительную оценку Григорьева, в облике которых заметно выделялись черты «пророка»: «Грановский был 3 0 К . М а р к с и Ф . Э н г е л ь с , И з р а н н и х п р о и з в е д е н и й , Г о с п о л и т и з - дат, 1956, стр. 620. 3 1 В . И . Л е н и н , С о ч . , и з д . 4 - е , т . 6 , с т р . 3 7 . ( У к а з а н о Я . С . Б и л и н к и - * сом). 3 2 Ср. характеристику Карлейля в рецензии молодого Энгельса: «Все его I воззрения непосредственны, интуитивны, больше в духе Шеллинга, чем Ге- 1 геля» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, изд. 2- , т. I, стр. 589). 3 3 На это впервые указал Л. Гроссман (см. в его книге «Три современ- 1 пика», М., 1922, главу «Аполлон Григорьев», стр. 57). 205 не ученый, а актер на кафедре, т. е. оратор, проповедник, но в этом-то и его значение» (К, 195). Однако основной пафос «органической критики» Григорь­ ева — защита в искусстве «мысли сердечной» и борьба с «мыслью головной» (199). Григорьев страстно неыавидел «сде­ ланные», «сочиненные» произведения искусства, т. е. созданные по заранее заданной схеме, и считал истинно художественными лишь те, которые представляют собой синтез мысли и души, ума и сердца художника, охватывают наиболее типические, наиболее значительные явления жизни во всей глубине и целости, без упрощенных решений и схематического насилия. Именно в «органичности», «живорожденности» произведения видел Григорьев силу громадного общественного воздействия искусства на массы, его «проповеднический» характер. Он был страстным врагом навязывания искусству решений, идущих от «головы», от голой теоретической схемы, а не от жизни. С таким отношением к искусству тесно связано увлечение Григорьева театром. Он был восторженным почитателем этого жанра, активнейшим зрителем, сам писал и переводил пьесы и, наконец, был театральным критиком. Театральные рецензии за­ нимают в его наследии одно из самых значительных по коли­ честву и качеству мест. Именно в области театральной критики Григорьев был в из­ вестной мере продолжателем Белинского, т. к. здесь он наибо­ лее последовательно проводил принцип проверки искусства дей­ ствительностью: рассматривал, в первую очередь, насколько ти­ пичны образы, конфликт драмы, насколько естественна игра актеров. Еще в 1845 г., в весьма противоречивый период своей деятельности, он утверждал драматургические принципы, кото­ рые мы можем смело назвать реалистическими: 3 4 автор требо­ вал свести драму с романтического «пьедестала», т. к. «повсе­ дневные явления <\ . .^> столько же важны, как исключитель­ ности»; театр — «приближение искусства к потребностям жиз­ 3 4 Сам Григорьев в начале своей деятельности не употреблял этого тер­ мина. Во второй половине 1850-х гг. «реализм» отождествляется критиком с «натурализмом», чему противостоит «идеализм», как метод, вносящий в ис­ кусство поэзию и идеал; идеализм должен сочетаться' с «реализмом формы \ и тогда возникает настоящее, художественное произведение. Такие идеи Гри­ горьев развивает в статье «Реализм и идеализм в нашей литературе. (По по­ воду нового издания сочинений Писемского и Тургенева)» (Светоч, 1861, 4). Писемский, разумеется — реалист, Тургенев — идеалист. В 1860-х гг. Григорьев уже не противопоставляет «реализм — идеализм», а для безидейного реализма, т. е. для натурализма, употребляет термин «го­ лый реализм» (см., например статью «О Писемском и его значении в нашей литературе» — Якорь, 1863, 18); «настоящее» же искусство, где сочетается «полнейшая жизненность» с «идеалом», он называет теперь «истинным реа­ лизмом» (см. рецензию на оперу А. Серова «Юдифь» — Якорь, 1863, 12). 206 ни»; задача драмы — уловить «ту особенную сторону жизни, ко­ торая движет известным веком и известным народом». 3 ' Показательно, что Григорьев ни разу за свою жизнь не обманулся и не похвалил нереалистическую пьесу. В области театра его кумиром и недосягаемым образцом всегда оставался Шекспир. Из русского репертуара Григорьев выделял «Горе от ума», пьесы Островского, «Горькую судьбину», «Свадьбу Кре- чинского». В течение 20 лет критик боролся с эпигонами роман­ тизма, а также с пошлостью и халтурой на сцене. Он развенчи­ вал ремесленные поделки, язвительно высмеивал ходульность в игре актеров, введя термин «бурдинизм», якобы, образованный от слова «бурда», а между тем прозрачно намекавший на ломающегося на сцене Бурдина. 3 6 Григорьеву при­ надлежат глубокие и тонкие разборы актерской игры, особенно игры крупных артистов реалистической школы: Щепкина, Мар­ тынова, Садовского, С. Васильева, Живокини, Косицкой. В конце 1840-х и в течение всех 1850-х годов Григорьев, бес­ спорно, был ведущим театральным критиком России. Таковым же он остался и в период революционной ломки. Дело в том, что «шестидесятники», занятые насущной политической борьбой, почти не уделяли внимания театру — ни в области художествен­ ного творчества, ни в области критики. Поэтому как раз в теат­ ральной сфере у Григорьева не мог возникнуть конфликт с ре­ волюционно-демократическим лагерем, не могло быть серьезных «соперников». И критик с полным основанием утверждал: «кро­ ме нас никто театром серьезно не занимается». 3 7 И в начале 1860-х годов Григорьев продолжает бороться за естественность и глубину актерской игры, за расширение репертуара реалисти­ ческих пьес, за расширение сферы деятельности театра, за «де­ мократизм искусства». 3 8 Очень интересны также его суждения об опере, которая должна, с его точки зрения, стать доступной широким слоям населения: «Как демократ, я, разумеется, вагне- рист, ибо принцип, что опера есть драма — <\ . .]> принцип 3 5 Об элементах драмы в нынешнем русском обществе, Театральная ле­ топись, 1845, 8, стр. 75. 3 6 Зато и злились же на критика бездарности! Его «тезка», актер Гри­ горьев подавал на него даже в суд за оскорбление личности (см. об этом в статье Ап. Григорьева «Хроника спектаклей» — Якорь, 1863, 25). По во­ споминаниям В. С. Серовой, Григорьев вынужден был завести специальную палку с набалдашником, т. к. артисты делали попытки ... избить его в тем­ ных переулках! (См. Полное собр. соч. и писем Аполлона Григорьева поз. ред. В. Спиридонова, т. I, Пг., 1918, стр. 286). 3 7 Якорь, 1863, 7. Статья «По поводу спектакля 10 мая». О ведущей роли Григорьева как театрального критика его эпохи уже имеются высказы­ вания в нашем литературоведении. См.: Е ф. Мейерович, Аполлон Гри­ горьев — критик Островского, Театр, 1940, 10, стр. 152. 3 8 А п о л л о н Г р и г о р ь е в , Р у с с к и й т е а т р , Э п о х а , 1 8 6 4 , 1 —2, стр. 423. Ср. в ранней статье «Русская драма и русская сцена»: «Театр — училище массы» (Репертуар и пантеон, 1846, 9, стр. 427). 207 вполне демократический, устраняющий наслаждения дилетант­ ские и дающий наслаждения массам». 3 9 Восторженное отношение Григорьева к Вангеру и А. Серову, его музыкальный «романтизм» и «демократизм» (здесь опять сложно и интересно переплелись противоречивые элементы гри­ горьевской эстетики) — требуют специального, музыковедческого исследования. 4 0 Пристальное внимание к духовной и душевной жизни чело­ века дало возможность Григорьеву не только глубоко и тонко оценивать игру актера на сцене, но и аналитически рассмотреть сферы жизни, обычно не входившие в поле зрения критики. Ему принадлежат, например, интереснейшие (хотя и запутанные идеалистической терминологией) наблюдения над эволюцией темы любви, как этической и эстетической категории, в литера­ туре от XVIII века до современности; 4 1 Григорьев очень тонко показал различие в чувствах Нади («Воспитанница») и Катерины («Гроза») 4 2 и т. д. Представление о поэте и художнике как о проповеднике вы­ соких истин и первооткрывателе «веяний» жизни, естественно, не могло сочетаться с идеями «чистого искусства». «Нет! я не верю в их искусство для искусства не только в нашу эпоху, — в какую угодно истинную эпоху искусства <[.. Понятие об искусстве для искусства является в эпохи упадка, в эпохи разъединения сознания немногих лиц, утонченного чувства ди­ летантов, с народным сознанием, с чувством масс. . . Истинное искусство было и будет всегда народное, демократическое, в философском смысле этого слова. Поэты суть голоса масс, на­ родностей, местностей, глашатаи великих истин и великих тайн жизни» (458). В связи с этим Григорьев настойчиво призывал писателей изучать современность, не искать «утешения» в античности, по­ добно Щербине, ибо дело поэтов «порешается народом, для ко­ торого они пишут, а совсем не Грецией, которая судила своих жрецов». 4 3 Такое отношение к личности писателя и к его творчеству за­ ставило Григорьева отказаться от анализа элементов поэтиче­ ской формы произведений, вообще от художественного ана- 3 9 Там же, стр. 433. 4 0 Очень жаль, что Ю. Кремлев в своих очерках по истории русской му­ з ы к а л ь н о й к р и т и к и у д е л и л А . Г р и г о р ь е в у в с е г о н е с к о л ь к о с т р о к ( Ю . К р е м ­ ле в, Русская мысль о музыке, т. I, Л., 1954, стр. 254). 4 1 См. его статьи «Значение страстей вообще, и любовь, как один из дра­ матических элементов» и «Последний фазис любви — любовь в XIX веке» (Репертуар и пантеон, 1846, 11, 12). 4 2 См. его статью ««Воспитанница» Островского на петербургской сцене» (Якорь, 1863, 31). 4 3 А п . Г р и г о р ь е в , Б и б л и о т е к а д л я ч т е н и я , Я н в а р ь и ф е в р а л ь , М о с ­ квитянин, 1855. 3, стр. 122. 208 л из a — ради анализа общих идей (подобный принцип обуслав­ ливался, с другой стороны, «синтетическим» отношением кри­ тика к действительности, враждебностью к разъятию целого на элементы). Григорьев, намеренно утрируя, заявлял,что описание особенностей формы не нужно, с его точки зрения, ни массе, ни деятелям искусства (200), что «критика перестала быть чисто художественною, что с произведениями искусства связываются для нее общественные, психологические, исторические интере­ сы, — одним словом, интересы самой жизни» (193). Критика, утверждает Григорьев, разъясняет, истолковывает мысль художественного произведения (204), если нужно — углубляется «в причины того, почему не полно разрешен вопрос» (205). Таким образом, критика объясняет сущность произведе­ ния и естественно переходит к самим «жизненным вопросам, поднятым более или менее живо» (193) в произведении, т. е. кри­ тика становится критикой по поводу. «Критика пишется не о произведениях, а по поводу произведений» (193). Недаром одна из самых крупных работ Григорьева называ­ ется «И. С. Тургенев и его деятельность, по поводу романа «Дворянское гнездо»». Действительно, это произведение «по поводу». «Статья первая» цикла (объемом около 2 печ. листов) посвящена не столько анализу деятельности Тургенева, сколько общим проблемам современной жизни и литературы (личность и общество, «смирный» и «гордый» человек, фатализм и борьба и т. п.). Затем следует своеобразное прибавление к первой статье (около 1 печ. л.), специально посвященное разъяснению терми­ нов и принципов критического метода Григорьева. «Статья вторая» (более 1 печ. л.) содержит характеристики творчества Ж. Занд, Гоголя, Писемского, Крестовского и др., рассуждения об общих проблемах теории литературы (худо­ жественная истина, искренность, романтизм и т. д.) — о Турге­ неве же здесь имеется всего несколько фраз. Лишь третья и чет­ вертая статьи цикла посвящены, в основном, анализу «Дворян­ ского гнезда», да и здесь встречаются громадные, на несколько страниц, отступления. В большой статье «После «Грозы» Островского» Григорьев не высказывает ни единой мысли о самой драме: вся она посвя­ щена полемике с противниками и характеристике общих прин­ ципов критики. Может показаться, что эти черты (критика — разъяснение жизни; статья — не о произведении, а по поводу произведения) сближают критический метод Григорьева с «реальной критикой» Добролюбова. Действительно, эпоха оказывала мощное воздей­ ствие на мировоззрение Григорьева, и в его критическом методе появились черты, общие для передовой критической мысли 1850-х гг. Однако, сущность метода Григорьева резко отлича­ лась от принципов Добролюбова. Революционные демократы 14 Славянская филология 209 считали, что критика должна не только объяснить явления жизни и искусства, но и произнести над ними приговор, придти к опре­ деленным социально-политическим выводам, способствующим переделке жизни в интересах народа. Григорьев же был убеж­ ден, как уже говорилось, что всякие попытки изменить жизнь приведут к искусственному втискиванию живых, органических явлений в прокрустово ложе той или иной теории и поэтому был принципиальным противником приговора критики над жизнью. Недаром в статьях Григорьева много рассуждений об абстрактных философских и литературных проблемах и почти совершенно отсутствует социально-политический анализ. Такая позиция могла привести в конечном счете к объекти­ визму, к созерцанию художественных образов («Берите нас, ка­ ковы мы родились» 4 4), а, следовательно, и к созерцанию жизни. Но, как уже говорилось, страстная натура Григорьева, его живая заинтересованность в искусстве, явно противореча теоретиче­ ским предпосылкам, заставляла критика активно защищать или отрицать соответствующее явление, вторгаться и в искусство, и в жизнь. Например, в своей критической практике Григорьев далеко не всегда принимал образы, «каковы они родились». Даже в произведения, близкие его сердцу, он пытался внести свои по­ правки, иногда довольно наивные. Так, анализируя «Дворянское гнездо», он решил, что «некоторые качества, свойственные Лав- рецкому, Тургенев придает Паншину, и наоборот» (396); «изоб­ ражение Варвары Павловны страждет теми же недостатками против художественной правды, как изображение Паншина» (444) и т. д. Меньше всего Григорьев был объективистом, по­ этому следует говорить не о равнодушии, а о принципиальном отказе от социально-политических выводов. Существенное отличие метода Григорьева от добролюбов- ской «реальной критики» заключается и в самом анализе худо­ жественных образов. В большинстве своих крупных статей Доб­ ролюбов рассматривает литературных героев как типические и объективные явления жизни и поэтому исследует в первую оче­ редь общественную сущность этих героев, тем самым изучая и наиболее -животрепещущие социальные проблемы современно­ сти. Лишь попутно Добролюбов касается творческой индиви­ дуальности писателя, особенностей его отношения к героям и тому подобных субъективных сторон произведения (в свете «реальной критики» главное — объективная сущность сюжета, конфликта, образов). Григорьев же главное внимание уделяет именно отноше­ нию писателя (а также и себя, критика) к художественным об­ разам. Возьмем, к примеру, анализ «Бедной невесты»: «Особен­ 4 4 А п . Г р и г о р ь е в , О б о з р е н и е н а л и ч н ы х л и т е р а т у р н ы х д е я т е л е й , Москвитянин, 1855, 15—16, стр. 186. 210 ность миросозерцания Островского в отношении к событию..» (63); Островский «не пощадил Мерича, не идеализировал Доб ротворского» (65); «Теперь взглянем несколько на отношение художника к выведенным им лицам» (65); «замоскворецкий мир» изображен «без малейшей злобы и задней мысли»; «нет возможности сердиться читателю на бедную старуху (Анну Петровну — Б. Е.), когда ни автор, ни сама Марья Андреевна на нее не сердятся» (67); к Добротворскому «автор отнесся не­ обыкновенно правильно и человечно» (67); к матери Хорькова «автор, видимо, относится, со смехом» (68) и т. д., о каждом образе. Подобный принцип анализа господствует в подавляю­ щем большинстве статей Григорьева. Критика, таким образом, интересует не столько объективная сущность образа, сколько его связь с личностью художника. Григорьев неоднократно под­ черкивал, что он рассматривает творчество как отражение «дан­ ных эпохи» и индивидуальности, «натуры» художника (см. 63, 97 и др.). Добролюбов, конечно, не отверг бы такой формулировки, но, если он главное внимание уделял «данным эпохи», то Гри­ горьев — «натуре» писателя. Интересно, что в то время как большинство добролюбовских статей посвящено прозе, почти все значительные произведения Григорьева — поэзии (или, по край­ ней мере, включают в себя анализ стихов). И суть дела, разу­ меется не только в том, что критик был поэтом (Добролюбов ведь тоже писал стихи!), а в тяге к субъекту, к личности писа­ теля, естественно, более ярко выраженной в стихах, чем в ро­ мане или драме. Характерно, что некоторых поэтов, например, Полежаева, Григорьев как бы отождествлял с его героями (см. 151 —152, 279). Отметим, кстати, следующий факт: именно пред­ ставитель революционно-демократической эстетики — Черны­ шевский — впервые в истории русской критики подробно пока­ зал существование в лирике «я» героя, отличного от авторского «я» (см. Чернышевский, III, 457): Чернышевского и в лирике интересовал объективный характер образов. Григорьев же считал наиболее важным объектом исследова­ ния именно личность писателя, изучение которой уже позволяет судить о «духе» эпохи, нации, местности: «Анализ натуры Бе­ линского есть анализ нашего критического сознания, по крайней мере в известную эпоху — как анализ пушкинской натуры есть анализ всех творческих сил нашей народной личности» (301—302). В этом свете критик рассматривает и художествен­ ные образы: прежде всего — насколько они отражают те или иные черты «натуры» художника. При этом Григорьев интересовался в первую очередь эти­ ческой стороной героев и отношения к ним авторов, почти пренебрегая эстетическим анализом, вернее — этическое воспринимая и переживая как эстетическое. Нравственные про­ блемы критик считал главнейшими в человеческом общежитии и 2 1 1 и часто сетовал на пренебрежение к ним: «многие блестящие и проницательные умы, сознавая великое значение в нашей жизни Пушкина, как воспитателя художественного, не обращают вни­ мания на его нравственное для нас значение» (248). Григорьев п о д ч е р к н у т о о т о ж д е с т в л я л п о н я т и я « н р а в с т в е н н о с т ь » и «ж и з н ь» (см. 139). Поэтому учение, которое, с точки зрения критика, пренебре­ гало этикой, было нежизненным (особенно активно нападал Григорьев в этом отношении на гегелевскую систему). Сущность этических идеалов Григорьева в разные периоды его деятельности будет изменяться (о чем речь ниже), но общий принцип — преобладание «нравственного» анализа — сохра­ нится на всю жизнь. Классически прозрачно он выразился в ран­ них статьях Григорьева «москвитянинского» периода, например, при анализе «Бедной невесты», когда критик прямо заявил о эстетических несовершенствах драмы (61-, 65), не мешающих однако читателю «искренне сочувствовать произведению» (65) — и далее следует анализ этический; или при анализе стихов Ога­ рева, Фета, Гейне, Майкова и других поэтов в той же статье «Русская изящная литература в 1852 году». В дальнейшем ана­ лиз усложнится, благодаря изменению представлений Гри­ горьева об историзме, о роли личности в обществе и т. д. К этому мы вернемся позднее, при рассмотрении эволюции григорьев­ ской критики. Подчеркнем лишь, забегая вперед, что — изучал ли Григорьев «натуру» художника, или его отношение к героям, или этические взаимосвязи самих героев — он в большей или меньшей степени был всегда историчен, т. е. его анализ как будто абстрактных категорий объективно оказывался констата­ цией (а иногда и объяснением!) исторической обусловленности тех или иных «отношений», той или иной этической черты. Наконец, отметим еще композиционное отличие статьи «по поводу» у Григорьева от аналогичной, казалось бы, статьи Доб­ ролюбова. Если добролюбовское произведение подчинено желез­ ной логике, мысль развивается последовательно, «цепевидно», то принцип построения статьи Григорьева чаще всего характе­ ризуется отсутствием плана, логики. «Начиная свою статью, он никогда не знал ее конца, — подтверждал Н. Н. Страхов; — так он сам мне говорил незадолго до смерти». 4 5 Автор, полный идей, мыслей, переживаний, стремился изло­ жить свои взгляды, не задумываясь над формой, над компози­ цией, поэтому почти каждая статья Григорьева представляет собой экспромт, страстный поток мыслей и чувств, где переходы от одного к другому часто неожиданны, парадоксальны, интуи­ 4 5 Н . С т р а х о в , В о с п о м и н а н и я о б А п о л л о н е А л е к с а н д р о в и ч е Г р и ­ горьеве, Эпоха, 1864, 9, стр. 11. 212 тивны 4 6. Часто такая неожиданность превращалась в противо­ речивость или несоразмерность частей, а иногда и в то, и в дру­ гое вместе взятое. Особенно полна несообразностей статья «О правде и искренности в искусстве», писавшаяся в остро-кри­ зисный период жизни Григорьева (крушение надежд на продол­ жение «Москвитянина», кризис мировоззрения, трагическая лю­ бовь к JI. Я. Визард). Критик сам позднее вспоминал именно об этом произведении, когда говорил о путанице взглядов: «Статья явилась на свет решительно в муках раскаяния, каким-то непра­ вильно развившимся эмбрионом, с головой, значительно разрос­ шейся на счет туловища». 4 7 К тому же Григорьев как бы боялся оставить «за бортом» что-то из своих заветных мыслей, разру­ шить синтетичность обзора, поэтому его статьи чудовищно «пере­ населены»: в небольшом очерке охвачены проблемы, достойные разработки в целых томах по теории литературы (характерен полуиронический эпиграф к 1-ой статье «Парадоксов органиче­ ской критики»: «О чем бишь нечто? Обо всем! — Репетилов»). Захлебывающийся, страстный поток мыслей и чувств мог так же неожиданно оборваться, как и причудливо двигаться вне обычной причинно-следственной связи. Характерно, что боль­ шинство крупных статей Григорьева обрывается почти на полу­ слове, в них совершенно невозможна логическая, завершающая всю статью, социально-политическая концовка работ Чернышев­ ского и Добролюбова. Обрыв статьи также закономерен. В основном Григорьев, как уже сказано, рассматривал «идеоло­ гические» факторы, почти не касаясь чисто эстетических элемен­ тов искусства, но между тем о самих теоретических проблемах он писал как о любимой женщине: с пафосом, вдохновенно, взволнованно. Кстати сказать, в этой страстной вдохновенно­ сти — один из источников эстетического обаяния статей Гри­ горьева. Но здесь же таится и «ахиллесова пята»: Григорьев мог писать большую, серьезную работу лишь будучи «взволнован­ ным». Спадало вдохновенье — обрывалась статья. Увлеченность артиста приводила также к нарушению меры: Григорьев мог, например, забыть о задачах статьи и начать подробный пере­ сказ книги, захватившей его в данный момент. Так, вся вторая часть статьи Григорьева «О комедиях Островского...» 4 8 посвя­ щена изложению известного трактата Посошкова, вполне до­ стойного специальной статьи, но отнюдь не об Островском! Во втором письме «Парадоксов органической книги» «коньком» 46 Рецензент «Библиотеки для чтения» отмечал: «Критические приемы его <Григорьева — Б. Е.> — эта бесконечная беседа или речь — едва ли могут повести к логическому решению литературных вопросов» (1855, 6, Журналистика, стр. 35). 4 7 Светоч, 1861, 1 _ стр. 2. 4 8 Эта часть была запрещена цензурой к впервые опубликована В. С. Спиридоновым (Ежегодник петроградских гос. театров, сезон 1918— 1919. П., 1922). 213 Григорьева становится монография В. Гюго о Шекспире, вытес­ нившая все остальные вопросы (трогателен полуиронический эпиграф к этому разделу статьи: «Читал ли ты? Есть кни­ га ...» — слова Репетилова! Григорьев хорошо знал свои уязви­ мые места . . .). Сумбурная интенсивность идей и чувств Григорьева является также причиной усложненности его стиля, о чем неоднократно в негативном плане высказывались современники и позднейшие исследователи, хотя совершенно ясно, что не будь такого стиля, не было бы и наследия Аполлона Григорьева: именно и только таким стилем он мог выражать свои мысли. Много насмешек вызывали и новые термины, обильно вводимые критиком в свои статьи: «цвет и запах эпохи», «цветная истина» (342), «расти­ тельная поэзия» (338), «живорожденный» (411) и т. п. Гри­ горьев был вынужден специально объясниться по этому поводу: «множеством» таких терминов, подчеркивал он, «часто, действи­ тельно, неудачных, но принимаемых мною как первые хватки, за недостатком лучших и за несостоятельностью (в отношении к моей мысли) старых — я ничего не искал и не ищу, как ука­ зать на тождество законов органического творчества в парал­ лельных явлениях мира психического (духовного) и соматиче­ ского (материального)» (336). Действительно, учитывая «синтетический интуитивизм» Гри­ горьева, трудно представить более удачные названия, чем «цвет и запах» и «живорожденный». Характерно, что некоторые ново­ введения Григорьева оказались настолько образными, что прочно вошли в русскую лексику. Такова судьба его эпитета «допотопный», употреблявшегося им для характеристики уста­ ревших литературных явлений. Современникам термин пока­ зался необычным и даже смешным: Добролюбов написал об этом в «Свистке» веселую заметку 4 9, над которой хохотал сам Григорьев (335). А уже спустя четверть века слово «допотоп­ ный» в метафорическом смысле фактически вытеснило в живом русском языке его первоначальное значение. Теперь уже никому этот эпитет не кажется комичным. Так как в статье Ап. Григорьева не было обычно «особного» развития, т. е. движения идей, характерного именно для данного произведения критика (что бы отличало его от предшествующих и последующих работ), да и вообще логическое развитие мысли, как таковое, отсутствовало, то автор смело переносил из статьи в статью большие отрывки, иногда объемом в несколько стра­ ниц, и эти инородные, казалось бы, вкрапления органически ели вались с общим потоком мыслей. Так, из статьи «О комедиях Островского и их значении в литературе и на сцене» (1855) в «После «Грозы» Островского» (1860) перенесены обзор твор­ 4 9 Н . А . Д о б р о л ю б о в , П о л н о е с о б р . с о ч . в 6 т т . , Г И Х Л , 1 9 3 4 — 1 9 4 1 , т. 6, стр. 56. чества драматурга (ср. 113—114 и 468—469) и рассуждение о соотношении национального и народного (ср. 119—120 и 477—478); критика Гегеля и исторической школы в статье «Раз­ витие идеи народности в нашей литературе после смерти Пуш­ кина» (1861) оказывается почти целиком переписанной из «Взгляда на современную критику искусства» (1858) (ср. 206— 208 и 574—576). Более того, обширная статья, растянутая на три книжки «Времени», — «Лермонтов и его направление» — вся, как лоскутное одеяло, сшита из различных отрывков пред­ шествующих лет. Интересно, что Н. Н. Страхов, издатель первого собрания сочинений Григорьева, в случае переноса больших (более полу­ листа) отрывков, не воспроизводил их, а заменял многоточием с отсылкой к первой статье (см., например, 265, 613 и др.). Ясно, что подобные переносы абсолютно исключены в работах крити­ ков революционно-демократического лагеря 1860-х гг.: во-пер­ вых, из-за строгой логичности каждо.й статьи, требующей в каж­ дом отрезке своего, «особного», что невозможно заменить дру­ гим; во-вторых (а, может быть, именно это — во-первых?), бла­ годаря стремительной эволюции мировоззрения и тактики авто­ ров, обусловленной быстрыми изменениями общественной жизни. Однако нельзя полагать, что мировоззрение и метод Гри­ горьева оставались неизменными. Выше уже говорилось о до­ вольно резком переходе от 1840-х к 1850-м годам. Но и позднее критик не «застыл». Можно лишь утверждать, что у Григорьева были общие принципы (о них шла речь выше), в целом сохра­ нявшиеся до конца его жизни, но их конкретное применение к жизненным и литературным фактам не осталось без эволю­ ции, что, кстати сказать, и сам Григорьев прекрасно осознавал (см. 202, 340). Рассмотрение основных этапов этих изменений — предмет особого исследования. П Р И Л О Ж Е Н И Я 1. БИБЛИОГРАФИЯ КРИТИКИ И ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ПРОЗЫ Ап. ГРИГОРЬЕВА Полный библиографический указатель произведений Григорьева не со­ ставлялся ни при его жизни, ни после его смерти. А. Блок к собранному им однотомнику «Стихотворений Ап. Григорьева» (М, 1916) приложил два списка: очерков и рассказов (стр. 592—593) и пере­ водов из произведений иностранной литературы (стр. 593—597). Перечень стихотворений Ап. Григорьева, изданных в «Большой серии библиотеки поэта» (Л., 1959), вместе со списком не включенных в книгу про­ изведений (стр. 589—590), исчерпывает теперь библиографию стихов Гри­ горьева (если не считать некоторых dubia). К нашему списку критических статей присоединены также прозаические художественные произведения и мемуары Григорьева, т. к. они тесно связаны с его критическими работами и часто неотделимы как особый жанр. 215 Главную трудность представляла атрибуция многочисленных анонимных статей критика. Когда библиография была уже составлена, я получил (бла­ годаря разрешению зав. рукописным отделом Института русской литературы АН СССР Н. В. Измайлова и активной помощи сотрудника отдела Н. Т. Пан- ченко) доступ к недавно приобретенному ИРЛИ и еще не разобранному архиву проф. С. С. Спиридонова, почти всю жизнь трудившегося над изуче­ нием творчества Ап. Григорьева, тщательно исследовавшего периодику сере­ дины XIX века, государственные и частные архивы, готовившего к изданию 12-томное полное собрание сочинений и писем Григорьева, а также моногра­ фию о критике объемом в 20 печ. листов (к сожалению, почти ничего из своих работ о Григорьеве В. С. Спиридонову не удалось опубликовать). В архиве удалось обнаружить интересные копии цензурных дел, касающихся Ап. Гри­ горьева, а также множество библиографических карточек и разрозненных списков произведений критика. К сожалению, В. С. Спиридонов, работая над ними в основном еще в дореволюционный период, многого не знал из истории русской журналистики, не имел доступа ко многим архивным материалам, ныне уже опубликованным или легко доступным. Поэтому чаще всего при определении авторства той или иной анонимной статьи исследователь руко­ водствовался субъективным чутьем. Большинство карточек Спиридонова, куда занесены соответствующие произведения, содержит такие «доказатель­ ства»: «сомнений нет», «вероятно», «все говорит, что статья принадлежит Ап. Григ.». Поэтому ученый неоднократно приписывает Григорьеву статьи Эдельсона из «Москвитянина», Е. Моллера из «Якоря» и т. п. (как известно, элементы субъективизма при атрибуции Спиридонов допустил и в работе над сочинениями Белинского). И, тем не менее, несколько статей Григорьева, обнаруженных Спиридо­ новым в мало известных изданиях, а также те его атрибуции, которые, при внимательном изучении текста, удалось подтвердить вескими доводами, вклю­ чены (с соответствующими ссылками) в настоящий список. Поэтому нельзя не быть благодарным человеку, который много лет занимался интересной, но в его время совершенно еще не изученной темой и который сделал все, что было в его силах. Статьи, которые не могут быть безоговорочно приписаны Григорьеву, со­ провождаются знаком вопроса в угловых скобках. В списке, где основными рубриками являются журналы, я стремился при­ держиваться по Возможности хронологического принципа. В тех же случаях, когда Григорьев одновременно участвовал в нескольких изданиях, прежде следуют журналы или газеты, в которых Григорьев начинал печататься ранее (хотя бы интервал был в несколько дней). Подпись воспроизводится точно так, как она фигурировала в первой публикации. Затем следует название работы. В заключение в обычных скоб­ ках указывается номер журнала или газеты. Если статья подписана псевдонимом, раскрываемым с помощью словаря И. Ф. Масанова, объяснение атрибуции отсутствует. В конце списка особо выделены статьи, печатавшиеся в непериодических изданиях, и посмертные публикации. Библиография Григорьева-прозаика заключается перечнем статей, не­ обоснованно приписывавшихся ему. В комментариях приняты следующие сокращения: ЛБ — рукописный отдел Гос. библиотеки СССР им. В. И. Ленина; ИРЛИ — рукописный отдел Института русской литературы АН СССР; К — «А. А. Григорьев. Материалы для биографии», под ред. В. Княж­ нина, П., 1917 (следующая затем цифра — страница); Спиридонов — «Полное собрание сочинений и писем Аполлона Гри­ горьева» под ред. В. Спиридонова, т. I, П., 1918 (следующая затем цифра - страница). 2 1 6 А. Журнальные и газетные статьи «Репертуар и пантеон» 1845 1 1—2. А. Григорьев. Об элементах драмы в нынешнем русском обще­ стве (Театральная летопись, 4, 8). 3 . А . Г р и г о р ь е в . Ч е л о в е к б у д у щ е г о ( 6 ) . 4 . А . Г р и г о р ь е в . М о е з н а к о м с т в о с В и т а л и н ы м ( 8 ) . 1846 5 . А . Г р и г о р ь е в . О ф е л и я . О д н о и з в о с п о м и н а н и й В и т а л и н а ( 1 ) . 6 . А . Т р и с м е ч и с т о в < т а к ! > . « Г а м л е т » н а о д н о м п р о в и н ц и а л ь н о м театре ( 1 ) . 7. А. Т р и с м е г и с т о в. Роберт-дьявол ( 2 ) . 8. Петербургские театры в 1845-м году ( 5 ) 2 . 9. Александринский театр ( 5 ) 3 . 10. А. Григорьев. Один из многих. Рассказ в трех эпизодах. Эпизод первый (Любовь женщины) ( 6 ) . 11. Александринский театр ( 6 ) 4 . 12. А. Григорьев. Один из многих. Рассказ в трех эпизодах. Эпизод второй. Антоша ( 7 ) . 1 В этом журнале, очевидно, Григорьев начинал свою критическую дея­ тельность. Его сообщение в письме от января-февраля 1846 г. о «двухлетнем участии в Репертуаре» (К, 105) заставляет датировать дебют началом 1844 года. Однако в этот период вряд ли Григорьев выступал в качестве кри­ тика. Как можно судить по воспоминаниям В. Р. Зотова, в 1844 г. театраль­ ные рецензии писал именно он. а не Григорьев (см. Исторический вестник, 1890, 3, стр. 563). Здесь же Зотов упоминает Григорьева, как автора серии «Об элементах драмы в нынешнем обществе» (стр. 566), публиковавшейся в специальном приложении к журналу -— в «Театральной летописи», с чего, видимо, и началось сотрудничество Григорьева в издании. В то время «Репер­ туар и пантеон» редактировался В. С. Межевичем, довольно ретроградной фигурой, но которого, однако, не следует, как это делает В. С. Спиридонов, путать с бродягой и пьяницей Межевым (Спиридонов, 272), довольно слу­ чайным посетителем кружка Островского-Григорьева (см. сборник: Литера­ турные салоны и кружки. Первая половина XIX века, под ред. Н. Л. Брод­ ского, 1930, стр. 394). В 1846 году Григорьев становится уже ведущим театральным рецензен­ том «Репертуара и пантеона», Межевич, очевидно, передал в его ведение основные отделы журнала («В 1846 г. я редактировал Пантеон» — К, 305), его имя объявляется в качестве обозревателя спектаклей Александрийского и Большого театров (Петербург) в рекламе на 1847 год (см. приложение к 12 за 1846 г.), но с января журнал стал редактировать Ф. А. Кони, кото­ рый и забрал в своп руки основные рецензии. К тому же Григорьев в самом начале 1847 года выехал в Москву, так что, очевидно, его участие в журнале закончилось в декабре 1846 г. 2 Атрибутируется на основании ссылки в следующей ( 9 росписи) статье: «Мы не ошиблись, говоря на прощанье со старым театральным годом, что «много сделал он и еще больше оставляет за собою» (См, в нынешней книжке «Репертуара и пантеона» обозрение прошлого года)» (стр. 34). Дей­ ствительно, в данной статье эта фраза встречается на стр. 209. 3 Приписывается Григорьеву на основании ссылок в последующих статьях ( 1 1, 15 росписи) на анализ «Горе от ума» и игры Самарина в роли Чацкого, как на свой собственный; этому анализу посвящена данная статья. 4 См. rtpiiM. 3 и 15 росписи. 217 13. А. Григорьев. Александринский театр ( 7 ). 14. А. Григорьев. Немецкий спектакль ( 7 ). 15. <То же, что 13 росписи> ( 8 ). 16. А. Григорьев. Русская драма и русская сцена ( 9 ). 17. А. Т р и с м е г и с т о в. Лючия ( 9 )." 18. <То же, что 13> ( 9 ). 19. Русская драма и русская сцена ( 1 0) 5. 20. А. Григорьев. Один из многих. Рассказ в трех эпизодах. Эпизод третий. Создание женщины ( 1 0). 21. <То же, что 13> ( 1 0). 22. <То же, что 16> ( ' 1 1). 23. <СТо же, что 13> ( 1 1). 24. <То же, что 16> ( 1 2). 25. <То же, что 13> ( 1 2). «Ведомости санктпетербургской городской полиции» 1846 26. Петербургский сборник, изданный Н. Некрасовым. С.-Петербург. 1846 <...>• ( 33 от 9 февраля) 6. «Финский вестник» 1846 7 27. Новый Емеля, или превращения. Роман А. Ф. Вельтмана <...> М о с к в а . 1 8 4 6 < . . . > ( т . V I I I ) 8 . 28. Слова и речи синодального члена Филарета, митрополита москов­ ского < ... > Москва < ... > 1844 <. .. > (т. VIII) 9. 29. Руководство к познанию законов. Сочинение графа Сперанского. Спб. < ... > 1845 < ... > (т. IX) 1 0. 30. Правила высшего красноречия. Сочинение Михаила Сперанского. Спб. <...> (т. IX) ". 31. О подражании Христу, четыре книги Фомы Кемпийского. Перевод с латинского графа М. М. Сперанского. Спб. 1845 < ... > (т. IX) 1 2. 32. Петербургский сборник. С. Петербург, 1846 <[...> (т. IX) 1 3. 5 Раскрыто в оглавлении номера. 6 Авторство Григорьева доказано в статье: Н. И. М о р д о в ч е и к о, Неизвестная рецензия Ап. Григорьева на «Петербургский сборник» Некрасова (1846), Ученые записки Лен. Гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена, т. 67, 1948, стр. 114—115. 7 В «Кратком послужном списке» (см. К, 305) Григорьев забыл упомя­ нуть о своем участии в данном журнале. Однако в письме к С. М. Соловьеву (начало 1846 г.) он перечисляет свои рецензии, «имеющие быть напечатан­ ными в мартовском нумере «Финского вестника»: «1) о проповедях Филарета, 2) о романе Вельтмана «Емеля» и 3) Сперанского о законах» (К, 105). Это сообщение — единственное документальное свидетельство об авторстве Гри­ горьева. Архив «Финского вестника» не сохранился, большинство статей печа­ талось анонимно, поэтому исследователи журнала вынуждены опираться на к о с в е н н ы е д а н н ы е ( с м . с т а т ь ю о ж у р н а л е з а 1 8 4 6 г о д : В . М . М о р о з о в , «Финский вестник» в борьбе против литературно-общественной реакции, Уче­ ные записки Петрозаводского гос. университета, т. VI, вып. I, 1956). Очевидно, однако, что Григорьев, занятый статьями «Репертуара и пан­ теона», участвовал в «Финском вестнике» эпизодически. 8 См. прим. 7. 9 То же. 1 0 То же. 1 1 По аналогии с предыдущей статьей. 1 2 То же. 1 3 В. С. Спиридонов печатно заявил об авторстве Григорьева (Спиридо­ нов, LXVIII), но нигде не доказывал этого. В его архиве сохранилась запись: «слог, мировозз. (?), напомин., что он начнет с яиц Леды — все говорит, что статья принадлежит Ап. Григ.» (ИРЛИ). Так что, очевидно, сам исследова 218 «Московский городской листок» 1847 1 4 33. А. Г. Новая библиотека для воспитания, издаваемая Петром Редки- ным. Книжки 1 и 2. Москва. 1847 года ( 3 3). 34. А. Г. Концерт г. Сальви ( 3 4). 35. А. Г. Библиографическое известие. Серый армяк, или исполненное обещание. Повесть для детей. Издание второе. Москва, 1847 ( 3 6). 36. А. Г. Ответ на замечание С. П. Шевырева ( 4 3). 37. Обозрение журнальных явлений за январь и февраль ( 5 1) I S. 38. А. Г. <То же> ( 52 ). 39. А. Г. Обозрение газет за январь 1847 года ( 52 ). 40. А. Г. Сын рыбака — Михаил Васильевич Ломоносов, Повесть для детей. Соч. П. Фурмана; Спб. 1847 ( 5 2). 41. А. Г. Гоголь и его последняя книга ( 5 6). 42. А. Г. Концерт г. Миллера ( 5 8). 43. А. Г. Живые картины г. Пи но ( 6 1). 44. Гоголь и его последняя книга. II ( 6 2). 45. <То же>. III ( 6 3). 46. А. Г. Гоголь и его последняя книга. IV <и V> ( 64 ). 47. Обозрение журналов за март 1847 года ( 6 6) 1 6. 48. А. Г. <То же> ( 6 7). 49. А. Г. <То же> ( 6 8). 50. <То же, что 47 росппси> ( 6 9). 51. <То же> ( 74 ). 52. А. Г. <То же> ( 75 ). 53. А. Г. Концерт Берлиоза ( 7 6). 54. А. Г. Музей современной иностранной литературы. Выпуски 1, 2, 3. Спб., 1847 ( 8 0). 55. А. Г. Петербургский сборник для детей, изд. В. Петровым и М. М. Спб. 1847. Повести для детей, с шестью картинками. Спб. 1847 ( 8 1). 56. А. Г. Путешественник (Южный берег Крыма) Н. Сементовского. Спб. 1847 ( 8 3). 57. А. Т р и с м е г и с т о в. Москва и Петербург. Заметки зеваки. I. Вечер и ночь кочующего варяга в Москве и Петербурге ( 8 8). 58. А. Г. Новый руководитель русско-французско-английско-немецкип <...> Сост. д-м Липпертом. Лейпциг и Спб. 1847. 59. Путеводитель от Москвы до Петербурга и обратно. Составил и издал И. Д<митриев>. Издание второе. Москва. 1847 ( 8 9). тель сомневался в доказательности своих предположений, ибо поставил знак вопроса. Позднейшие же исследователи (Н. И. Мордовченко и В. М. Морозов, например, в упоминавшихся выше работах) ссылаются на печатное сообще­ ние В. С. Спиридонова, как на доказательство. Действительно, анализ статьи не оставляет сомнения, что она принадлежит Григорьеву: подчеркивание «фатализма» «лермонтовской школы», противопоставление Достоевского (якобы «опускающегося» до своих героев) и Гоголя, всеобъемлющего и воз­ вышающего героев «христианской любовью» и др. мысли, а также типичные для Григорьева пословицы и выражения — все это является убедительным доказательством. Очевидно, в не дошедших до нас бумагах Спиридонова эти доказательства уже имелись. 1 4 «М.Г.Л.» — ежедневная газета, просуществовавшая всего один год (редактор — В. Драшусов). Приехав в конце января — начале февраля в Москву, Григорьев сразу же принял активное участие в газете и интенсивно сотрудничал (с некоторыми перерывами) до самого закрытия органа. 1 5 Раскрыто в следующем номере, в окончании статьи. 1 6 Статья печаталась в 66— 69, 74, 75, в том числе в 66, 69, 74 — без подписи. 219 60. Э к с - ю р и с т. Взгляд на современное положение уголовного судопроизводства, соч. П. Дегая. Спбург. 1847 ( 94 ) 1 7. 61. А. Г. Руководство для молодых людей, назначающих себя к торго­ вым делам. Спбург. 1847 ( 9 9). 62. А. Г. Обозрение журналов за апрель ( 1 16). 63. А. Г. Дон-Жуан, поэма лорда Байрона <...> Спб. 1847 ( 1 17). 64—65. А. Г. Обозрение русских журналов ( 1 18—119). 66. А. Г. Обозрение газет и журналов за апрель ( 1 26). 67. А. Г. Московский литературный и ученый сборник на 1847 год ( 1 27). 68. А. Г. Указатель законов Российской империи для купечества. Москва. 1847 ( 1 27). 69—71. Московский литературный и ученый сборник на 1847 год. ( 1 28—130) 1 8. 72. А. Г. <То же> ( 1 31). 73. А. Г. Обозрение журналов за май, июнь и июль месяцы ( 1 83). 74—90. Другой из многих ( 2 44, 247—250, 253, 255, 257—261. 263-265, 268, 269) 1 9. 91. А. Г. 1) Живописная энциклопедия, общеполезное чтение, том 1- . выпуск первый. 2) Опыт о народном богатстве или о началах политической экономии. Сочинение Александра Бутовского. Спбург. 1847 ( 2 70). 92—93. Другой из многих ( 2 71, 272) 2 0. 94. А. Г. Отелло на Песках <...>• П. Каратыгина. Спб. 1847 ( 2 72). 95—97. Другой из многих ( 2 77—279) 2 1. 98. А. Г р и г о р ь е в. Другой из многих ( 2 80). «Отечественные записки» 2 2 1849 99. Приключения, подчерпнутые из моря житейского. Саломея. Соч. А. Ф. Вельтмана. Москва < . . . > 1849 < .. . > ( 6 ) 2 3. 1 7 Григорьев окончил юридический факультет и написал несколько ре­ цензий на юридические темы в «Финском вестнике» и в «М.Г.Л.» (см. ниже). Идеи и стиль статьи (рассуждение о «страшной загадке сфинкса» — об отно­ шении человека к обществу, о «вопиющем повсюду вопросе: кто виноват?», о христианских началах) весьма сходны с григорьевскими. 1 8 Раскрыто в следующем номере, в окончании статьи. 1 9 Раскрыто в окончании (см. 98 росписи). 2 0 То же. 2 1 То же. 2 2 В «Кратком послужном списке» А. Григорьев лаконично охарактери­ зовал свое участие в журнале: «В 1850 году послал в «Отечественные за­ писки», не надеясь, что она будет принята — статью о Фете. Приняли. Я стал писать туда летопись московского театра. Ненадолго. Не переварилась» (К, 305). В действительности, П. Н. Кудрявцев и А. Д. Галахов познакомили Краевского с Григорьевым еще в конце 1848— начале 1849 гг. (см. К, 381). В первом сохранившемся письме к Краевскому от 28. II. 1849 Григорьев пред­ лагает перевод драмы Мюссе и сетует по поводу неудачи со статьей о Дидро, намекая на цензурные гонения 1848 года (К, 120). В следующем письме от 4. V. 1849 Григорьев сообщает о посылке театрального обозрения и обещает присылать таковые и в дальнейшем (К, 121), что дает возможность приписать Григорьеву обозрения Московского театра в июле—сентябре 1849 г. В даль­ нейшем обзоры публиковались с полным именем автора. Но во второй поло­ вине 1850 года происходят, видимо, трения между редактором и критиком, и обзоры Московского театра исчезают из «Отечественных записок» так же молниеносно, как они в свое время появились. Лишь через несколько лет переговоры возобновятся. 2 3 Приписана Григорьеву В. С. Спиридоновым (его архив в ИРЛИ). 220 100. Заметки о Московском театре ( 7 ) 2 4. 101— 102. — в. Заметки о Московском театре ( 8, 9) 2 5. 103. Заметки о Московском театре ( И ) 2 6. 104. А. Григорьев. Заметки о Московском театре ( 1 2). 1850 104а. Русская литература в 1849 году ( 1, часть статьи: стр. 15—31 ) 2 6 а. 105. Стихотворения А. Фета. Москва. 1849 ( 2 ) 2 7. 106—109. А. Григорьев. Заметки о Московском театре ( 3 , 4, 6, 9). «Москвитянин» Здесь опубликована значительная часть литературного наследия Гри­ горьева. Знакомство Григорьева с редактором журнала М. П. Погодиным состоя­ лось еще в студенческие годы критика. В 1843 году Григорьев, очевидно, часто посещает своего бывшего профессора, публикует в «Москвитянине» ряд сти­ хотворений и даже намеревается активно сотрудничать в журнале в качестве критика. В письме, относящемся к концу 1843 года, он сообщает Погодину, что для январского номера «Москвитянина» за 1844 год готовит четыре статьи: рецензии на басни Крылова и стихи Фета, а также статьи «О настоящем со­ стоянии философии на Западе» и «О немецком театре в Москве» (ЛБ. Пог/П. 9. 36). Вряд ли Погодин опубликовал эти произведения. По крайней мере, в течение следующего года в «Москвитянине» появилась рецензия лишь о баснях Крылова ( 4 ); да и в отношении этой статьи нет никакой уверен­ ности, что она принадлежит Григорьеву. Вскоре Григорьев переезжает в Петербург и лишь в начале 1847 года возвращается в Москву и снова начинает вести переговоры с Погодиным Идеи рецензии сходны с высказываниями Григорьева в рецензии на роман Вельтмана «Емеля» (Финский вестник, 1846, т. VIII): положительная оценка подробностей быта, удавшихся автору, осуждение надуманности и фантасти­ ческой запутанности сюжета; кроме того, в статье содержится типичное для Григорьева подчеркивание значимости для художника купеческой сферы жизни: «Этот непочатый до сих пор быт ждет еще своего комика» (стр. 95); наконец, в обзоре «Русская литература в 1849 году» (см. 104а росписи) есть ссылка: «При выходе в свет «Саломеи» <...> мы сказали довольно подробно как о таланте г. Вельтмана вообще, так и о содержании его «Сало­ меи»» (стр. 28). 2 4 См. письмо к А. А. Краевскому от 4. V. 1849 (К, 121). 2 5 См. прим. 24. 2 6 Раскрыто в оглавлении тома. 2 6 а В письме к А. А. Краевскому от 16. XII. 1849 Григорьев советовал редактору открыть отдел «Обозрение журналов» и обещал прислать «в ско­ ром времени статью о последних книжках 1849 года» (К, 123). Очевидно, этот обзор и был включен Краевским в общую коллективную статью о рус­ ской литературе 1849 г. Принадлежность Григорьеву данной части статьи подтверждается следующим: 1) идеи типичны для Григорьева начала 1850-х гг. [отзыв о «Кто виноват?»: «Отсутствие соразмерности частей и на­ сильственное принесение всего в жертву заданной мысли» (стр. 15—16); об «Обыкновенной истории»: «Натянутое развитие наперед заданной темы» (стр. 16); зато о «Сне Обломова»: «спокойное творчество» (там же); Гоголь призывал, чтобы «с словом обходиться честно» (стр. 21)]; 2) автор обещает подробно говорить о таланте Фета (стр. 28), а в следующем номере появи­ лась большая статья Григорьева о поэте (см. 105 росписи). А. В. Мезьер (Русская словесность, ч. II, 1902, стр. 422) приписывает Григорьеву отзыв о «Гамлете Щигровского уезда» — стр. 17—19 статьи. 2 7 Статья атрибутируется на основании упоминаний самого Григорьева в его письмах (см. К, 125 и К, 305). 221 А. Григорьев. РАСПРЕДЕЛЕНИЕ РАБОТЫ МЕЖДУ СОТРУД- Имя сотрудника Журналистика Библиогоафия 1 А. Н. Островский _ 2 Е. Н. Эдельсон 1) Отечественные 1) Разбор нововыходя- записки. щих книг по теории сло­ 2) Журнал мини­ весности. стерства народного 2) Романов и повес­ просвещения. тей, выходящих отдель­ но. 3 Т. И. Филиппов Библиотека для Разбор нововыходящих чтения. книг по части русской филологии и истории русской словесности 4 Б. И. Ордынский Разбор книг, диссерта­ ций и сборников по час­ ти классической филоло­ гии 5 Н. Ф. Щербина — Разбор стихотворений и пьес, представляющих поприще для юмора 6 П. Е. Басистов — — 7 А. А. Григорьев Современник Разбор стихотворении, Репертуар и пантеон. романов и драм, выхо­ Сын отечества. дящих отдельно Петерб. ведомости. 8 Б. Н. Алмазов — — 222 НИКАМИ — ЧЛЕНАМИ РЕДАКЦИИ «МОСКВИТЯНИНА» . Инострарнные Науки журналы, пору­Смесь Переводы чаемые для про­ чтения — — — — Статьи по части эстетики. — — — — Статьи по части Zeitschrift für die греческой жизни и Alterthumswissen­ литературы. schaft; Rheinisches Mu­ seum für die Phi­ lologie. — — — Статьи о русских — — • классиках (изд. Смирдина). 1) Современные Теат­ 1) Перевод Виль­ 1) Revue des deux иностр. лирики, ро­ ральная гельма Мейстера. Mondes манисты и драма­ хроника 2) Переводы статей 2) ... [так!]. турги; исторических с франц. 3) L'Illustration. 2) статьи о и немецкого. 4) Illustrierte Шекспире. Zeitung. — Юмори­ — — стические статьи. 223 Имя сотрудника Журналистика Библиография 9 В. Ф. Корш 1) ЖЕурнал] мини­ Разбор книг и сборни­ стерства! внутрен­ ков, выходящих по части них] дел. политич. экономии, ста­ 2) ЖГурнал] мини­ тистики, географии. стерства] государст­ венных] имушГеств]. 10 Н. М. Пановский 11 Н. И. Роговский- Лучи, Звездочка и Разбор книг для де­ Рожанский другие детские жур­ тей и критико-библио- налы графический перечень разных выходящих книг и изданий. 12 И. Д. Беляев Временник общества Разбор книг по части истории и древностей. русской истории - 13 Н. И. Шаповалов Газеты — Кавказ, Инвалид. 14 И. Т. Кокорев Северная Пчела Библиографическим пе­ речень букварей, песен­ ников и других изделии промышленной литера туры. 15 Г. Г. Новицкий — — (точнее, он их начал еще живя в Петербурге: ем. К, 105), которые на этот раз, кажется, увенчались успехом. В рекламном объявлении «Возобновлен­ ный «Москвитянин <.. .> на 1848 год <...>» (приложение к части III жур­ нала за 1847 г., дата цензурного разрешения книги — 23 октября) Григорьев назван в качестве заведующего отделом «Европейское обозрение», чьи обязан­ ности состоят «в сообщении известий о важнейших современных явлениях 224 Инострранные Науки Смесь Переводы журналы, пору­чаемые для про­ чтения Статьи по тем же 1) Переводы Dorf- Revue Britanique. предметам. Erzählungen Ауэрба- ха. 2) Переводы статей о путешествиях и ста­ тистических. 1 Разные Presse, известия. Independence Beige, Allgemeine Zei­ tung. Переводы статей пе­ - дагогического содер­ жания — — — — Статьи об испан­ — Переводы француз­ — ской и итальян­ ских повестей и рома­ ской литературе. нов. 1) Внут­ ренние из­ вестия из губерн­ ских] ве­ домостей. 2) Очер­ ки нравов. / — — По назначению ре­ — дактора. по части гражданственности, промышленности, учености, искусства (музыки, живописи, ваяния, о театре) и проч.» Опубликованные и неопубликованные письма Григорьева к Погодину той поры полны различных планов и сообщений о работе над статьями, а также каких-то тревожных намеков на разногласия с редактором (см. К, 108— 110). Помимо разногласий и очевидного страха Погодина перед возможной 15 Славянская филология 225 трактовкой Григорьевым грозных европейских событий, разразившаяся фев­ ральская революция в Париже явно положила конец всем сомнениям: в 1848 в «Москвитянине» отсутствует «Европейское обозрение». Впрочем, и трения с редакцией дали о себе знать: Григорьев на два с лишним года уходит из журнала. С 1850 года начинается новый, самый интенсивный и плодотворный пе­ риод участия Григорьева в «Москвитянине». Поводом послужило сближение Григорьева с «молодой редакцией» во главе с Островским, состоявшееся, оче­ видно, в конце 1850 года. С началом следующего года Григорьев — один из самых активных сотрудников «Москвитянина»; через несколько месяцев он стал в центре кружка, заменяя в нем Островского, постепенно отходившего от активной работы в журнале. * О возросшем «весе» Григорьева в редакции «Москвитянина» свидетельствует набросанный его рукой план распределения работы между сотрудниками (рукопись, как справедливо предположил В. Лак­ шин, ** датируется концом 1851 г.: именно в это время Островский отказы­ вается от редакторской работы, Григорьев сдает перевод «Вильгельма Мей- стера» и т. д.). План настолько интересен, что воспроизводим его полностью *** (он дает возможность судить как о реальном распределении обязанностей, так и о «программе-максимум», о намерениях Григорьева сделать журнал всеобъемлющим; значительная часть плана оказалась невыполненной). Как ясно видно из плана, Григорьев решающую роль отводил себе: он единственный из 15 перечисленных сотрудников, кто должен был участво­ вать во всех шести отделах (не учтена, правда, оригинальная художествен­ ная литература). Однако в действительности Гр игорьев работал значительно менее интен­ сивно по сравнению с планом. Например, из периодики он обозревал в 1851 году только «Современник» и «Пантеон» (в следующем году «поменялся» с Т. Филипповым и взял вместо «Современника» «Библиотеку»). В 1853 году идейные и материальные конфликты с Погодиным (см. К, 137—138) заставляют «молодую редакцию» почти на год порвать отноше­ ния с журналом, и затем работа уже в прежнем объеме не возобновлялась, хотя с перерывами Григорьев участвовал в «Москвитянине» до 1855 года включительно. В этот период в течение многих месяцев Григорьев с неверо­ ятной энергией добивается от Погодина передачи журнала в руки «молодой редакции» (см. К, 140—150). Предвидя крах «Москвитянина», Погодин вынужден был согласиться (см. К, 312—314), но затянул дело еще на несколько месяцев. Е. Э. Дриянский сообщал Островскому 15. VI. 1857: «Погодин вызвал его ^Григорьева — Б. Е.> к себе и передал ему «Москвитянина», с правом полного и безотчет­ ного распоряжения журналь<ной> частью и с буд<ущего> года Григорьев остается единственным его редактором <.. .> 8-го послана уже бумага в ми­ нистерство» («Неизданные письма <. . .> Из архива А. Н. Островского 1932, стр. 120). 28 сентября 1857 года Главное управление цензуры разрешило передать «Москвитянин» Григорьеву (копия дела из архива В. С. Спиридонова в ИРЛИ). В 1855—1856 гг. Григорьев очень горячо воевал с Погодиным за журнал, собрал свой актив, а также подготовил интереснейший документ о принци­ пах подхода редакции к современным литературным явлениям, который при­ водим, ввиду его важности, полностью: * См. об этом: В. Лакшин, О некоторых ошибках в изучении А. Н. Островского, Вопросы литературы, 1958, 6, стр. 223. ** Там же. *** ЛБ Пог/Ш. 27. 27. По техническим причинам план публикуется на стр. 222—225. 226 Окружное послание о правилах отношений критики «Москвитянина» к литературе русской и иностранной, современной и старой 1. Правила отношении к литературе русской современной. 1) Разделить для читателей с самых первых статей и разделять потом постоянно, неуклонно, не смущаясь ничем и ни ч тоже с у м и я с я, всю современную литературу на две полосы: 1) дрльную, настоящую, русскую, имеющую предметом анализ отношений правильных, общерусских, и 2) вздор­ ную, поддельную, подражательную, имеющую предметом такие отношения, до которых никому нет дела, кроме особенно-тонких, т. е. морально и умст­ венно развращенных личностей. 2) В отношении к первой полосе, т. е. к литературе дельной, — преиму­ щественно заботиться о разъяснении для читателей ее народного смысла, ее новых сторон, показывая, в какой степени они нов ы, т. е. в какой сте­ пени они стары, как старокоренное русское воззрение. В эстетической оценке произведений Островского, Писемского, Потехина, Стаховича воздерживаться о т у к а з а н и й н а т а к и е п р о м а х и , к о т о р ы е п о с т о р о н н и м н е в и д н ы , в о - п е р ­ вых потому, что до эстетической оценки мало кому дела в настоящее время, а во-вторых, и потому еще, что, как ясно видно из нашего собствен­ ного отношения к новой драме Островского, — до настоящей эстетической оценки мы еще не доросли и сами. Вообще, — твердо укоренить в себе мысль, а эта мысль опирается на своде всех критических статей журналов за прош­ лые годы, — что посторонние не видят и не могут видеть настоящих недостатков; что они борются не с Островским как художником, а с н о в ы м, т. е. со старым его словом, т. е. с коренными русскими началами, кото­ рые лежат в основе его драм; — с новою формою их развития, чуждою ще­ петильных условий и свободною до некоторой небрежности, и то — видной нам, а не им. Не сдаваться на их, даже благовидные урекания: когда, на­ пример, они будут вопиять во имя искусства о неуместности постоянного вве­ дения песен в драмы, — не верить их благовидным эстетически основаниям (которые могут быть притом и опровергнуты значением хора в греческой тра­ гедии и примером Шекспира), а знать наверное, что они вооружаются не во имя искусства, до которого им, по собственным их многократным при­ знаниям, дела нет и которое готовы они посылать торговать в мелочную ла­ вочку, — а во имя ненависти ко всему народному, стало быть и к песням. Или, когда они будут, примерно, вопиять на случайность и быстроту развя­ зок в его драмах, — то опять-таки не верить, а знать твердо, что уп­ реки проистекают из источника вражды к коренной черте русской натуры: к отходчивости сердца, к отсутствию упорства в злобе, ко всегдашней готов­ ности к примирению, к вере в промысл, — из источника досады на то, что божье крепко, а вражье только л е п к о. Или когда они женщин, выводимых новой литературой, будут упрекать в отсутствии личности, то опять знать твердо, что таковые упреки происходят из тех же самых начал, по коим пушкинская Татьяна была упрекаема ими же в том, что не дала Онегину. Вообще, при всякой статье о каком бы ни было из явлений лите­ ратуры настоящей, нужной для искусства и для общества, — иметь посто­ янно в виду врагов этой еще только возникающей литературы, врагов явных и тайных, врагов в западном образовании и в лакейской полуобразован­ ности. 3) Связывать ее, эту настоящую литературу, т. е. разъяснять до очевид­ ности связь ее с допетровскою литературою, духовною и гражданскою, пись­ менною и устного, переходящею из рода в род в песнях, притчах, сказках и т. д. — равномерно и связывать язык ее <с> языком древних памятни­ ков летописей, грамот, Сильвестрова Домостроя, сочинений Посошкова и т. д. Вести ее происхождение по прямой линии от идей Карамзина в по­ следние годы его и от зрелых идей Пушкина, в котором и надо, очевидно, для всех представить истинного отца прямых, чистых отношений мысли и чувства к народному быту. 4) Высказывать чаще и уяснять все различие этой настоящей литера­ туры 1) от натуральной школы и 2) от ложнонародного направления, явив­ 15* 227 шегося из любви к французским мужичкам Занда. Показывать отличие ее юмора даже от юмора гоголевского, разумеется, с глубочайшим уважением к Гоголю. Доказать, разумеется, в приличных формах и избегая называть вещи их собственными именами, что она не имеет целию ни пролетариатства, которого, слава богу, и нет в России и который в поте лица отыскивала на чердаках и в углах Петербурга натуральная школа: ни демократизма в его политическо-западном смысле; что в купечестве и простонародье ищет она народного быта только потому, что там цельнее удержались язык, понятия и типы — которых увековечение и составляет ее художественное призвание, которых удержание есть ее общественное служение. 5) Что касается до отношений к литературе вздорной и праздной, то надобно принять за правило: смеяться беспощадно 1) над тонкостью ее ана­ лизов, выводя на свежую воду, какой моральный и умственный разврат под ними скрывается; 2) над ее наклонностью к комфорту, светскому лоску и т. п. — постоянно выставляя на вид, как ограниченно на Руси, слава богу, количество лиц с подобными наклонностями. Не увлекаться в этой праздной литературе вещами, по-видимому, и безвредными, каковы разные пошедшие теперь в ход психологические анализы ощущений детства, тонких любвей и т. п., и твердо быть убежденными самим и убеждать спокойно, основательно публику, что все это — в сфере искусства — одно праздношатательство, а в жизни — болезненность. К литературе а б л я т и в у с о в, всех без исключения, относиться с посто­ янною и р о н и е ю, никогда не позволяя себе о романах разных госпож от Евгении Тур до гр. Р<остопчиной> включительно говорить много, серьезно и как будто о деле. Преследовать праздную литературу, когда она принима­ ется мозаическим языком и поддельными красками рисовать коренной народ­ ный быт. 6) Произведения научной деятельности разделить также на две катего­ рии 1) трудов важных, самостоятельных, по части изучения русского быта или даже западной истории и статистики, но с русской точки зрения; 2) и те­ пличных растений, крохотно-специальных исследований (т. е. выборок из не­ мецких и французских монографий) о различных судьбах Италии, о Гри- горьях Турских, Сидониях Аполлинариях и т. д. — исследований, смешных в литературе, в которой нет еще путного учебника истории, бесстыдно выда­ ваемых за оригинальные, — не имеющих никакого значения в науке запад­ ной, а между тем ее продолжающих, порождений умственного онанизма, вы­ д а в а е м ы х з а н е ч т о в а ж н о е , — и с с л е д о в а н и й , к о т о р ы х а в т о р ы т о в с т р е ч а ­ ются случайно в мыслях с Макиавелли, — то своими мизерными и неот­ деланными работами затемняют, по мнению их адептов, труды Гегелей, Рихте­ ров и проч. В комическом свете стараться поэтому выставлять скороспелые ученые авторитеты, выросшие на почве маленьких, краденых и кладеных дис­ сертаций — вырастающие ежегодно и шипящие против всего, что не книжная пыль и не мертвечина. То же отношение, только еще более резкое, к возделы­ вателям русской истории по Тьерри, русской мифологии по Гримму, русского быта во вкусе родовых понятий. Бичевать насмешкой, почаще, побольнее. Завести бы отдел — типов из ученого мира и действовать сатирой постоян­ ной, как уже начал было Алмазов. 7) Где нехватит специальных сведений — брать правдою чувства — чув­ ство вывезет, и притом же из противников авторите<ды> постарше (extreme gauche), прославленные пониманием философов, как Боткин и иные — и даже многие профессора разрезывали только предисловия и введения ко мно­ жеству немецких и французских сочинений, а дальше не ходили, занимаясь более пьянством и гамаюнированием; а авторитеты нового, таинственного кружка -— по необычайной книжной тупости голов ударились в исключи­ тельно микроскопические занятия культом Зевса или Венеры Каллипиги: в их кружке умнее других тот, кто прочел самую новую из немецких микроскопи­ ческих монографий, коих выходит в Германии по тысяче в год. Общие, син­ тетические идеи есть, да и то в смутном и таинственном виде, у одного Кат­ кова. Невежество молодых ученых адептов этого и того кружка таково, что многим из них можно рассказывать за новость, что в Москве есть Чудов 228 монастырь и что в нем почивают мощи Св. Алексия митрополита. Это не гипербола, a experientia in anima vili, мой собственный опыт над одним из таковых. Исследователи же русского быта знают его только по Сахарову и Терещенко и кроме того по большей части не ведают иностранных языков и должны довольствоваться для построения своих гипотез только слышан­ ным ими от читавших Я. Гримма. Стало быть, вообще с теми и другими це­ ремониться нечего: валяй в дубье!» (ЛБ. Пог/Ш. 27. 31). Рукопись (очевидно, не законченная) относится к концу 1855—1856 гг., т к. в ней есть намек на книгу С. Ешевского «К. С. Аполлинарий Сидоний», М., 1855. Но измученный хлопотами, переживающий тяжелую внутреннюю драму (кризис мировоззрения, безответная любовь к Л. Я. Визард), Григорьев, не дождавшись решения о передаче журнала в его руки, уехал надолго за гра­ ницу — и, таким образом, все его старания пропали даром. Правда, в ок­ тябре 1860 г. Григорьев снова сделал попытку получить «Москвитянин», обратившись официально в Главное управление цензуры и неофициально к влиятельным петербургским лицам, за содействием (см. его письмо к П. А. Плетневу от 24. X. 1860 — ИРЛИ, ф. 234, оп. 3, 183). Однако Гри­ горьеву было отказано на том основании, что в данный момент он уже являлся редактором «Драматического сборника» в Петербурге (копия дела из архива В С. Спиридонова в ИРЛИ). <«Москвитянин»> 1850 110. Причуды. Комедия П. Н. Менщикова. Современник, 1850, Nb VIII, ( 1 7). 2 8 1851 111. Современник в 1850 году ( 2 ). 2 9 1,2 р. 3 0 <То же> ( 3 ). 113. Г. Пантеон и репертуар русской сцены <...>• 1850. I—XII ( 4 ). 114. Г. Современник. Январь ( 5 ). 115. Г. Жизнь и смерть короля Ричарда третьего. Драма В. Шекспира. Перевод <С . Григория Данилевского. С. Петербург. 1850 ( 5 ). 116. Г. Библиотека для чтения <.. .> 1850 год. XII ( 6) . 117. Г. Пантеон и репертуар русской сцены <.. .> 1851. 1. Ян­ варь ( 6 ). 118. Г. Современник 1851 г. 2- , февраль ( 6 ). 119. Г. Галерея польских писателей. Часть I. Будник, повесть И. Кра- -шевского, перевод А. Афанасьева. Киев, 1851 <.. .> ( 7) . 120. Г. Сотрудники, или чужим добром не наживешься. Пословица <.. .> В. Соллогуба. Спбург. 1851 ( 7 ). 121. Г. Современник. III. Март ( 7 ). 122. Г. Комета, учено-литературный альманах, изд. Н. Щепкиным Москва. 1851 <. . .> ( 9—10). 12?. Г. Современник, 4 ( 9 —10). 124. Г. Первое апреля <.. .> Е. Тур. Антонина <С . .> Е. Тур. ( 1 1). 125. Г. Разговор на большой дороге <.. .> И. С. Тургенева ( 1 1). 126. Г. Пантеон и репертуар русской сцены <.. .> 2. Февраль. 3. М а р т . 4 . А п р е л ь ( I I ) . 2 8 Раскрыто В. Лакшиным (Вопросы литературы, 1958, 6, стр. 220). 2 9 Раскрыто в окончании статьи— в 3. 3 0 Под криптонимом «Г» будет в «Москвитянине» опубликовано значи­ тельное число статьей Григорьева. В «Словаре псевдонимов» И. Ф. Масанова инициал расшифрован лишь в пределах 1851 —1853 гг., но в действительности и в 1854 г. публиковались статьи под этим криптонимом. 229 127. Г. Сцены из обыкновенной жизни. Соч. Ф. Корфа <•• Спб. 1851 ( 1 2 ) . 128. Г. Современник, 5. Май ( 1 3). 129. А. Григорьев. Летопись московского театра ( 1 3). 130. Г. Легенда о Монтрозе. Исторический роман Вальтера Скот­ та <...>• Москва. 1851 <.. .> ( 1 4). 131. Г. Пантеон и репертуар русской сцены. Май (Июнь). Книжка пятая и шестая ( 1 4). 132. Г. Современник. 6. Июнь. 7. Июль ( 1 5). 133. <То же, что и 129>, II ( 1 5). 134. Г. Пантеон и репертуар русской сцены. Июль <.. .> ( 1 6). 135. Г. Современник. VI II. Август ( 1 7). 136. <СТо же, что и 129>. III ( 18 ). 137. Г. Галерея польских писателей. Часть II. Осторожней с огнем, по­ весть И. Крашевского. Перевод А. Афанасьева. Киев <.. ( 1 9—20). 138. Г. Ярмарка тщеславия <. . .> Теккерея <.. .> Спб. 1851 <.. > ( 1 9—20). 139. Г. Пантеон и репертуар русской сцены. Август <.. .> ( 1 9—20). 140. Г. Современник. IX. Сентябрь ( 1 9—20). 141. <То же, что и 129> IV ( 21 ). 142. Г. Современник. X. Октябрь ( 2 2). 143. Г. Пантеон <.. .> Сентябрь. Книжка девятая ( 2 3). 144. Современник, XI, ноябрь ( 2 4). 3 1 145. Г. Статья Проспера Мериме о Гоголе, в «Revue des deux mondes» ( 24 ). 1852 146. Переводчик. Предуведомление <к переводу «В. Мейстера» Гете> ( 1 ). 3 2 147. Русская литература в 1851 году. Статья первая ( 1 ). 148. Г. Русская литература в 1851 году. Статья вторая ( 2 ). 149. Русская литература в 1851 году. Статья третья ( 3 ). 150. Г. Библиотека для чтения. Январь. 1852 ( 3 ). 151. А. Григорьев. Русская литература в 1851 году. Статья четвер­ тая и последняя ( 4 ). 152. Г. Библиотека для чтения 1852 года, 2, февраль ( 5 ). 153. Пантеон <.. .> Том I. Январь. Книжка 1. 1852 ( 6 ). 3 3 154. Библиотека для чтения. Март, 3- ( 8 ). 3 4 155. А. Григорьев. Летопись московского театра. Обозрение зимней поры (сезона) ( 8 ). 3 1 Согласно распределению обязанностей, «Современник» должен был рецензировать Григорьев. Но почему-то отсутствует обычный криптоним. Кроме того, с 1852 г. основным рецензентом «Современника» станет Т. Филиппов, следовательно, полной уверенности в принадлежности статьи Григорьеву пока нет. 3 2 Автор раскрыт в годовом оглавлении. 3 3 Идеи рецензии — защита истинной комедии и разнос рыночной халту­ ры — типичны для Григорьева. Кроме того, из текста следует, что автор продолжает обозрение жур­ нала, который он рецензировал в прошлом году: «Мы не помянем его лихом за прежнее и не скажем даже ни слова о последних книжках 1851 года, хотя мы ничего не говорили о них, как, вероятно, помнят читатели» (стр. 75). См. также прим. 36. 3 4 Атрибутируется на основании оценки романа «Самоучки»: «мы обеща­ лись не говорить более ни слова об этом литературно-неприличном произве­ дении» (стр. 145); имеется в виду фраза, сказанная Григорьевым при раз­ боре февральской книги журнала (см. 152 росписи): «не позволим себе более сказать об этом литературно-неприличном произведении ни одного слова» (стр. 40). 230 156. Библиотека для чтения. Апрель, 4 ( 9 ). 3 5 157. Пантеон <. . .> Февраль и март. Книжки 2 и 3 ( 9 ). 3 6 158. А. Григорьев. Современные лирики, романисты и драматурги. Альфред де Мюссе. I ( 1 2). 159. А. Григорьев. Драмы А. де Мюссе ( 1 3). 160. Повести А. де Мюссе ( 1 4). 3 7 161. Пантеон <. . .> < > 4, 5, 6 ( 1 6). 3 8 162. Галерея польских писателей, часть 3. Коллокация, повесть г. Корже- невского <.. .> Киев <.. .> 1852 ( 1 7). 3 9 163. Пантеон. 7 ( 1 7). 4 0 164. Библиотека для чтения. Июнь, книжка VI. Июль, кн. VII. Август, кн. VIII ( 1 7). 4 1 165—166. А. Григорьев. Летопись московского театра ( 1 8, 19). 167. Библиотека для чтения 9-й. Сентябрь ( 2 0). 4 2 3 5 В тексте содержится следующая фраза: «Статье г. И. Т<ургенева> <.. .> отдана была полная справедливость в нашем журнале <.. .> — хотя рецензент наш взглянул, как нам кажется, слишком снисходительно на ее поучительный тон» (стр. 40). Речь идет об обзоре «Современника» в 8 «Москвитянина» (автор — Т. Филиппов; он же положительно отозвался о другой рецензии Тургенева в обзоре «Современника» в 3 «Москвитянина» за 1852 г.). Очевидно, в 1852 г. Ап. Григорьев и Т. Филиппов «поменялись» журналами: первый стал обозревать «Библиотеку», второй — «Современник». Кроме Григорьева, вряд ли кто-нибудь мог делать замечание Т. Филип­ пову, т. к. третий журнальный рецензент — Э. Эдельсон — оставил, как из­ вестно, исчерпывающие данные о своем участии в «Москвитянине», и там нет никаких сведений о принадлежности ему в 1852 г. обзоров «Библиотеки». Еще более убедительное доказательство принадлежности рецензии Гри­ горьеву находим в обзоре «Пантеона» в 16 «Москвитянина», где прямо сказано о том, что автор обозревал в 1852 г. два журнала: «Пантеон» и «Би­ блиотеку для чтения» (см. 161 росписи). 3 6 Атрибутируется на основании фраз: «мы даже и в прошлом году, при разборе книжек «Пантеона» <\ . высказывали мысль» (стр. 46); «Рассмат­ ривая первую книжку «Пантеона» за 1852 год, <.. .> мы высказали жела­ ния...» (стр. 46). 3 7 Раскрыто в оглавлении номера. 3 8 Атрибутируется по аналогии с другими рецензиями на «Пантеон», по содержанию: автор сочувственно отмечает переход Ж. Занд к «спокойному» «взгляду на жизнь» (стр. 186 — ср. с аналогичными высказываниями тех лет: Соч. А. Григорьева, 1876, стр. 164—178) и по следующей фразе: «Мы в долгу перед читателями «Москвитянина», не беседовавши с ними так долго о «Пан­ теоне» и «Библиотеке для чтения»» (стр. 185). См. также прим. 41. 3 9 Автор раскрыт в оглавлении тома. 4 0 Атрибутируется на основании содержания, из которого следует, что рецензент -— прежний (напр., «составлено, как всегда, полно» (стр. 50) и т. п.). 4 1 В статье подчеркивается связь с другими рецензиями на «Пантеон» и «Библиотеку»: «Совершенное отсутствие в отделе словесности «Библиотеки для чтения» произведений, способных заинтересовать и читателя, и критика, заставило нас хранить такое долгое молчание об этом журнале: мы все ждали, как уже сказано в отчете о трех книжках «Пантеона и репертуара», — на­ копления материалов» (стр. 51). Ниже имеется ссылка на труд «одного из наших сотрудников» (стр. 53) о Теккерее в том же номере (автор — Т. И. Филиппов). Содержание и термины статьи характерны для Ап. Григорьева. 1 2 В статье проводятся идеи, типичные именно для Григорьева: о важ­ ности «прочного миросозерцания» (160), о творчестве во имя идеала, о диа­ лектике фатальной обусловленности эпохой и различия в «угле зрения» (161); внимательно анализируется эстетика Ж. П. Рихтера; стиль и термины харак­ 231 168. Библиотека для чтения. X. Октябрь ( 2 1). 4 3 169. Пантеон. Август. Книжка VIII ( 2 1). 4 4 170. Г. Обозрение иностранной журналистики. I ( 22 ). 171. Библиотека для чтения XI, ноябрь ( 2 3). 4 5 172. Библиотека для чтения. Декабрь, 12 ( 2 4). 4 6 1853 173. А. Григорьев. Русская изящная литература в 1852 году ( 1 ). 174. Г. Библиотека для чтения. 1. Январь, 1853 ( 3 ). 175. Библиотека для чтения. 2 ( 5 ). 4 7 176. Г. Библиотека для чтения. 3. Март ( 7 ). 177. Г. Библиотека для чтения, апрель и май ( 1 2). 178. А. Г. Некролог <И. Т. Кокорев> ( 1 2). 1854 179. Г. Пантеон <.. .> Взгяд на прошлый 1853 год журнала и обозрение 1- книжки 1854 года ( 5) . 180. Г. Древние грамоты и акты Рязанского края, собранные А. Н. Пн- скаревым <...>• С.-Петербург. 1854 <.. .> ( 6) . 181. Г. Взгляд на «Библиотеку для чтения» в прошлом году ( 6 ). 182. Г. Библиотека для чтения. Январская, февральская и мартовская книжки ( 8 ). 183. Проспер Мериме ( I I). 4 8 184. А. Григорьев. Русские народные песни. Статья первая. Собра­ ние русских народных песен <.. .> Михайло Стахович. Москва, 1854 <.. .> ( 15 ). 185. Г. Библиотека для чтения. Апрель, май, июнь, июль ( 1 7). 186. Историческое значение царствования Алексея Михайловича. Сочи­ нение П. Медовикова. Москва. 1854 года ( 2 3). 4 9 тер но григорьевские: «во имя ясно-сознаваемого или живо-чувствуемого ими идеала» (160), «степень разумения» (160), «исторический фатализм» (161) и др. Статья написана от имени постоянного обоеревателя «Библиотеки»: «Судя по объявлению, мы надеемся в следующем году говорить иначе о Би­ блиотеке» (163). Это еще более убедительно подтверждает, что в конце года Григорьев продолжает рецензировать этот журнал. 4 3 См заключение прим. 42. 4 4 В статье содержится излюбленный Григорьевым пример «овцелюбия» некоторых поэтов XVIII в. (стр. 17; ср. — Репертуар и пантеон, 1846, 11, стр. 238). На основании поздней ссылки (см. след. прим.) видно, что и «Би­ блиотеку», и «Пантеон» рецензировал один автор. 4 5 Содержание статьи типично для Григорьева: борьба с цинично бес­ принципными рецензиями Сенковского, требование объективных критериев критики. Имеется ссылка, подтверждающая авторство: «О стихотворениях г-жи Хвощинской мы высказали уже раз свое мнение» (стр. 75). Это мнение содержалось в обзоре «Пантеона» 8 (Москвитянин, 1852, 21, стр. 16—18). 4 6 Автор заявляет: «Мнение наше о г. Дружинине высказывали мы не­ сколько раз» (стр. 103). Действительно, Григорьев часто при разборе «Библио­ теки» (а раньше — «Современника») анализировал творчество Дружинина. Здесь лишь повторяются прежние идеи (см. стр. 103—104), с прямыми 'ука­ заниями: «как мы уже несколько раз замечали» (стр. 184). 4 7 Раскрыто в оглавлении номера. 4 8 Раскрыто в годовом оглавлении. 4 9 Раскрывается на основании письма Григорьева к Погодину (см. К, 139). 232 1855 187. А. Григорьев. О комедиях Островского и их значении в лите­ ратуре и на сцене ( 3 ). 5 0 188. А п. Григорьев. Библиотека для чтения. Январь и фев­ раль ( 3 ). 189. А. Григорьев <То же> ( 4 ). 190. А п. Григорьев. Зурна. Закавказский альманах. Издание Е. А. Вердеревского. Тифлис <.. .> 1855 <.. .> ( 1 3—14). 191. Аполлон Григорьев Замечания об отношении современной критики к искусству ( 1 3—14). 192. А п. Григорьев. Обозрение наличных литературных деятелей ( 1 5—16). «Русская беседа» 1856 5 1 193. Аполлон Григорьев. О правде и искренности в искусстве (т. 3). «Библиотека для чтения» 5 2 1857 194. Письмо к А. В. Дружинину по поводу комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь» и ее перевода ( 8 ). 5 3 195. Примечания <к переводу той же комедии> ( 8 ). 5 4 1858 196. А. Григорьев. Критический взгляд на основы, значение и приемы современной критики искусства ( Г ). «Русское слово» 1859 5 5 197. Аполлон Григорьев, Взгляд на историю России, соч. С. Со­ ловьева ( 1 ). 5 0 Григорьев рассчитывал написать очень обширную статью об Остров­ ском: «пойдет на четыре , листа по два в каждый» (ЛБ. Пог./П. 9. 31; письмо Погодину от 17. II. 1855),.по цензура запретила уже вторую статью (опубликована В. С. Спиридоновым в «Ежегоднике петроградских гос. теат­ ров», сезон 1918—1919. Пг., 1922), и Григорьев, очевидно, прекратил на этом работу. 5 1 Получив приглашение от редактора-издателя журнала, славянофила А И. Кошелева, Григорьев ответил «ультимативным» письмом с требованием безраздельного владения критическим отделом (К, 150—152). Кошелев, ра­ зумеется, не согласился, и сотрудничество ограничилось помещением одной статьи. 5 2 Несмотря на обширные планы (К. 155—164), Григорьев и здесь участ­ вует эпизодически. 5 3 Письмо от имени переводчика — А. А. Григорьева (раскрыто в за­ главии). 5 4 См. прим. 53. 5 5 Весной 1858 года, во Флоренции, Я. Полонский представил Григорьева Г. А. Кушелеву-Безбородко, и последний пригласил его в качестве помощ­ ника главного редактора и ведущего критика во вновь организуемый журнал «Русское слово» (подробнее об организации журнала и о первых годах его существования см. в статье Г. В. Прохорова «Начало «Русского слова» и Г Е. Благосветлов» — Звенья, I, М.—Л., 1932). Но вскоре у Григорьева возникли серьезные разногласия с другими сотрудниками редакции и он был вынужден уйти из «Русского слова»: «В июле 1859 <года> в отъезд графа Кушелева — я не позволил г. Хмельницкому вымарать в моих статьях доро­ 233 198. А. Григорьев. I. Народное чтение II. История Рязан­ ского княжества, соч. Д. Иловайского <...> ( 1 ). 199. Аполлон Г ригорьев. Великий трагик. Рассказ из книги: «Одиссея о последнем романтике» ( 1 ). 200. Граф Г р. Кушелев-Безбородко, Я • Полонский, А. Григорьев. От редакции ( 1 ). 201. Аполлон Григорьев. Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина. Статья I ( 2 ). 202. Ап. Григорьев. Утро. Литературный сборник <...> ( 2 ). 203. <То же, что 200> ( 2) . 204. Аполлон Григорьев. Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина. Статья II ( 3 ). 205. А п. Григорьев. Собрание сочинений Сенковского ( 3 ). 206. <То же, что 200> ( 3 ). 207. А п. Григорьев. И. С. Тургенев и его деятельность по поводу романа «Дворянское гнездо» ( 4 ). 208. А. Г. Библиографический перечень ( 4 ). 209. <То же, что 200> ( 4 ). 210. А п. Григорьев. Несколько слов о законах и терминах органи­ ческой критики ( 5 ). 211. <То же, что 207> Статья вторая ( 5 ). 212. А п. Григорьев. Гейнрих Гейне ( 5 ). 213. <СТо же, что 200> ( 5 ). 214. <СТо же, что 207> Статья третья ( 6 ). 215. <СТо же, что 200> ( 6 ). 216. <То же, что 207> Статья четвертая и последняя ( 8 ). 217. Московское обозрение. Книга I Книга II Москва 1859 <...> ( 8 ). 5 6 218. Весна. Литературный сборник на 1859 год. С. П. бург <...> ( 8 ). 5 7 219. Русский раскол старообрядства <... > А. Щапова. Казань. 1859 <...>( 8).58 «Русский мир» 1860 5 9 220—223. А п. Григорьев. После «Грозы» Островского ( 5 , 6, 9, 11). гие мне имена Хомякова, Киреевского, Аксакова, Погодина, Шевырева. Я был уволен от критики» (К, 306). В журнале за первое полугодие, очевидно, не было анонимных статей Григорьева. Он писал Погодину: «в шести книжках «Русского слова» моих около пятнадцати листов» (К, 277), но в действительности за подписью Гри­ горьева за этот период опубликовано свыше 20 печатных листов. 5 6 Атрибутируется на основании письма Григорьева к Погодину от 4. VIII. 1859, где автор говорит об этой рецензии как о своей (К- 244). 5 7 Атрибутируется на основании первой фразы: «Вот этот сборник пред­ ставляет собою совершенно другого рода явление, нежели разобранное нами «Московское обозрение» (стр. 55). 5 8 Статья сверстана вместе с предыдущими двумя; содержание статьи — положительная оценка труда Щапова — будет потом неоднократно повто­ ряться в работах Григорьева (см., напр., его рецензию на «Князя Серебря­ ного» А. К- Толстого, Время, 1862, 12); стиль и лексика статьи типично григорьевская: Щапов «взял живую струю дела, струю, которую смутно чув­ ствовали многие» (стр. 58) и т. п. 5 9 «Уволенный» из «Русского слова», Григорьев оказался в трагическом положении: ни один редакционный кружок не соответствовал его взглядам. Этим и объясняются его скитания по различным органам печати: «Негде было писать, — стал писать в «Русском мире». Не сошлись. У Старчевского (в «Сыне отечества» — Б. Е.) — не сошлись» (К, 307). Пройдя еще через 234 «Сын отечества» 1860 224—225. An. Григорьев. Беседы с Иваном Ивановичем о современ­ ной нашей словесности и о многих других вызывающих на размышление предметах ( 6 , 7). «Отечественные записки» 1860 226—227. А. Григорьев. Русские народные песни с их поэтической и музыкальной стороны ( 4 , 5). «Драматический сборник» 6 0 1860 228. Несколько заметок вместо предисловия <к комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь»> ( 4 ). 6 1 229. Примечания «Ск той же комедии> ( 4 ). 6 2 230. А п. Григорьев. Гаазе в роли Гамлета ( 4 ). 231. Аполлон Григорьев. Альфред де Мюссе ( 5 ). 232. Об издании журнала «Драматический сборник» в 1861 году ( 9 ). 6 3 1861 233. А п. Григорьев. <От редакции> ( 4 ). 6 4 «Светоч» 1861 234. А п. Григорьев. Искусство и нравственность. Новые Grübeleien по поводу старого вопроса ( 1 ). 235. Ап. Г ригорьев. Реализм и идеализм в нашей литературе. (По поводу нового издания сочинений Писемского и Тургенева) ( 4 ). «Северная пчела» 1861 235а. Аполлон Григорьев. Несколько замечаний о значении и устройстве долговых отделений ( 9 2). «Время» 6 5 1861 236. А. Григорьев. Народность и литература ( 2 ). несколько редакций, Григорьев, наконец, найдет пристанище во «Времени», да и то не на долго. 6 0 Издатель Ф. Стелловский в августе 1860 г. объявил о прекращении журнала «Театральный и музыкальный вестник» (см. 31, вышедший 7 ав­ густа); деятельность редакции была перенесена в приобретенную Стеллов- ским газету «Русский мир» (редактором стал А. Г иероглифов); особое же приложение, выходившее при «Театральном и музыкальном вестнике», — «Драматический сборник» — выделилось в самостоятельный журнал под редакцией Ап. Григорьева. Кажется, это — первое официальное редактор­ ство критика. Редактировать «Драматический сборник» Григорьев начал еще до его «отпочкования» от «Т. и М. вестника». Главное управление цензуры утвердило Григорьева в качестве редактора 26 мая 1860 г. (архив В. С. Спи­ ридонова в ИРЛИ). 1 , 1 Предисловие почти без изменений перепечатано из «Библиотеки для чтения» (см. 194 росписи). 6 2 См. прим. 61. 6 3 Объявление от имени редактора. В следующих номерах оно повто­ ряется (вплоть до конца 1861 г.). 6 4 Сообщение повторено в следующих номерах (до 10 включительно). 6 3 Вскоре после организации журнала братьями Достоевскими, Григорьев принял в нем активное участие в качестве ведущего литературного критика. 235 237. Гаванские чиновники Ивана Генслера. Библиотека для чтения. Ноябрь и декабрь 1860 ( 2 ). 6 6 238. -С?/ 1 Несколько слов о Ристори ( 2 ). 6 7 239. А. Григорьев. Западничество в русской литературе. Причины происхождения его и силы. 1836—1851 ( 3) . 240. Знаменитые европейские писатели перед судом русской критики ( З ) . 6 8 241. Явления современной литературы, пропущенные нашей критикой ( З ) . 6 9 Впрочем, как указал Н. Страхов, первый номер «Времени» вышел без статей Григорьева (см. Эпоха, 1864, 9, стр. 6). С февральского по майский номера включительно Григорьев публикует, как он сообщал Погодину в сентябре, до 18 печатных листов (К, 277). Однако, удалось обнаружить лишь около 16 листов его текстов. Много статей опубликовано было анонимно и, воз­ можно, какие-то произведения критика еще остаются неизвестными (если только он не ошибся в цифре). Записи в «Приходно-расходном журнале» из конторы «Времени» не помогают в определении авторства Григорьева, т. к. он обычно забирал деньги вперед, следовательно, взятые суммы не соответ­ ствуют реально напечатанным статьям (ЛБ. Дост./I. 3. 22). В 6— 12 за 1861 г. Григорьев из-за переезда в Оренбург не участво­ вал, затем сотрудничал до начала 1863 г., до тех пор, пока не стал редак­ тировать «Якорь». Между редакцией и критиком возникали разногласия, о чем см. статью Н. Страхова «Воспоминания об А. А. Григорьеве» и примечания к ней Ф. М. Достоевского (Эпоха, 1864, 9). 6 6 В статье «Нигилизм в искусстве», явно принадлежащей Григорьеву (см. прим. 74), содержится фраза: «Разбирая раз в нашем журнале вещь г. Генс- лера, мы, помнится, назвали ее огромным холстом с маленькими кадрами» (стр. 58). Речь шла именно о данной рецензии. Она может быть приписана Григорьеву на следующих основаниях: 1) проводится идея критика о недо­ статках произведений, авторы которых «рассыпаются» на мелочи и не имеют общего взгляда на жизнь; 2) автор сетует по поводу упадка критики, благо­ даря чему возникает много художественных «явлений», «не замеченных» литературой (ср. 241 росписи); 3) сравнение произведения с холстом излюбленное для Григорьева (ср. Время, 1861, 4, стр. 131; Соч. А. Гри­ горьева, изд. 1876 г., стр. 367). Сомнения в авторстве Григорьева следующие: 1) статья написана как бы от имени редакции (стр. 145); 2) встречается много кратких, отрывистых предложений, мало типичных для синтаксиса Григорьева; 3) отдельные слова характерны скорее для лексикона Ф. Достоевского, чем Григорьева: «мусси­ рование», «взмыливание», «стушеваться». Возможно, статья подверглась редакционной правке. 6 7 Может быть приписана Григорьеву на следующих основаниях: 1) ок был чуть ли не единственным театральным рецензентом «Времени»; 2) идеи характерны для Григорьева: артист отражает прежде всего национальный характер, темперамент; «общечеловеческое выражается в красках времени, места и народа» (стр. 156); главное для артиста — естественность и созна­ ние «идеала» (там же); в России чувствуется стремление к созданию «народ­ ного театра» (стр. 157). 0 8 Атрибутируется по следующим соображениям: 1) идеи типичны для Ап. Григорьева (отрицательная оценка Рашели, воспоминания о своей «дон­ кихотской оппозиции французскому классицизму» (стр. 40), сочувственные отзывы о Надеждине (43) и т. д.); 2) стиль и термины характерны только для Григорьева: «кавалерские отношения» (37), «новые веяния жизни» (37), «ничего напряженного» (43), «таинственный гегелизм с его страшно-маня- щнм, всеохватывающим принципом» (45) и др. 6 9 Содержание статьи — анализ рассказа Н. Д<митриева> «Лес». А в рецензии на роман Д. Григоровича «Два генерала» Григорьев заявил, что он — автор рубрики «Явления современной литературы . . .» и что он анали- 236 242. Один из многих ненужных людей. О постепенном, но быстром и повсеместном распространении невежества и безграмотности в рос­ сийской словестности (из заметок ненужного человека) ( 3 ). 7 0 243. А. Григорьев. Тарас Шевченко ( 4 ). 244. Псковитянка, драма Л. Мея ( 4 ). 7 1 245. Взгляд на книги и журнальные статьи, касающиеся истории рус­ ского народного быта ( 4 ). 7 2 246. А. Григорьев. Белинский и отрицательный взгляд в литературе ( 4 ). 247. А. Григорьев. Оппозиция застоя. Черты из истории мракобесия ( 5 ). 248. Стихотворения А. С. Хомякова ( 5 ). 7 3 1862 249. А. Григорьев. Граф Л. Толстой и его сочинения ( 1 ). 250. Аполлон Григорьев. Стихотворения Н. Некрасова ( 7 ). 251. А. Григорьев. По поводу нового издания старой вещи. Горе от ума. Спб. 1862 ( 8 ). 252. Нигилизм в искусстве ( 8 ). 7 4 253. <То же, что 249> ( 9 ). 254. Русский театр. Современное состояние драматургии и сцены ( 9 ). 7 5 зировал рассказ Н. Д. «Лес» и «Псковитянку» Мея (Эпоха, 1864, 7, стр. 1, 2). 7 0 Григорьев писал Страхову 23. IX. 1861: «Мои заметки ненужного че­ ловека» (К, 280). 7 1 См. прим. 69. 7 2 Идеи статьи повторяют мысли Григорьева из известных его статей. Так, характеристика позиции «западников» («пожертвование Турции славян­ ством и жертва им же австрийскому жандарму» — стр. 173) почти дословно повторяют фразы из статей «Западничество в русской литературе» и «Белин­ ский и отрицательный взгляд ...» Идеи, сталь и термины характерны только для Григорьева: теории всегда узки «сравнительно с безграничной жизнью, которой органом литература» (стр. 167), «растительная поэзия» (170), «органический взгляд» (174), славя­ нофильство «не брало народ, каким он является в жизни» (175) и т. п. 7 3 Следующую характеристику Погодина мог во «Времени» написать, только Григорьев: «Передовой публицист, почтенный исследователь, глава н а п р а в л е н и я , к о т о р о е , н е с м о т р я н а и м е н а М . Д м и т р и е в а и и н ы х < . . . > , появлявшиеся временами в «Москвитянине» пятидесятых годов и вредившие бесконечно делу, было однако направлением новым и свежим» (стр. 47). Затем встречается фраза: «мы уже в нескольких статьях говорили и о значении отрицательного взгляда Белинского» (стр. 55). Термины — типично григорьевские: «поэт головной» (56), песня «роди­ лась, а не сочпнилась» (57) и т. п. 7 4 М. М. Достоевский 28. VII. 1862 сообщал брату: «Григорьев напишет <. . статью о нигилизме в искусстве» («Ф. М. Достоевский. Материалы и исследования», Л., изд. АН СССР, 1935, стр. 538). Идеи статьи — как бы конспект будущего первого письма Григорьева из цикла «Парадоксы органической критики». Кроме того, суждения об ис­ кусстве как «самом полном» «выражении смысла жизни» (стр. 51), о двух противополжных взглядах — утилитарном и идеальном (стр. 59), о чело­ веческой душе как о критерии идеального взгляда (там же); примеры с яб­ локом нарисованным и натуральным, с Венерой Каллипигой — все это крайне характерно для Григорьева. 7 5 Атрибутируется на основании полной подписи под той же рубрикой (в 1863, 2) и заявления: «Я с этих пор вынужден, наконец, подписывать свое имя под этой скромной летописью» (стр. 150). 237 255. Аполлон Григорьев. Лермонтов и его направление (Л? 10). 256. <То же, что 254> ( 10 ). 257. Аполлон Григорьев. Мои литературные и нравственные ски­ тальчества ( 1 1). 258. <То же, что 255> ( 1 1). 259. <То же, что 254> ( 11 ). 260. <То же, что 257> ( 1 2). 261. <СТо же, что 255> ( 1 2). 262. Князь Серебряный . .> Алексея Толстого (Русский вестник, 1862 г., август, сентябрь, октябрь) ( 1 2). 7 6 263. <То же, что 254> ( 1 2). 1863 264. А. Григорьев. Северно-русские народоправства во времена удельно-вечевого уклада, соч. Николая Костомарова. Спб. 1863. Два тома. Статья первая ( 1 ). 265. А. Г р и г о р ь е в. Наши литературные направления с 1848 года (Л°2). 266. А. Григорьев. Русский театр. Современное состояние драма­ тургии и сцены ( 2 ). «Якорь» 77 1863 267. Вступительное слово о фальшивых нотах в печати и жизни ( I ). 7 8 268. Ненужный человек. Безвыходное положение. Из записок не­ нужного человека ( I ). 7 9 269. Ветер переменился ( 2 ). 8 0 270. А. Григорьев. По поводу одного мало замечаемого современ­ ною критикою явления. Письмо из Оренбурга к Н. Косице. Письмо первое ( 2 ) . 271. Наша пристань ( З ). 8 1 7 6 Атрибутируется на основании заявления о разборе «Псковитянки» Мея (стр. 51); на основании идей, типичных для Григорьева [об эволюции «пе­ тербургского» «славянофильства» от Шишкова к «Маяку» и Аскоченскому; о значении Островского и Щапова в изображении массовых народных движе­ ний (стр. 51) и т. п.] и благодаря григорьевским терминам: «наши умствен­ ные и нравственные требования» (стр. 46), «романтическая струя» (стр. 47) и др. 7 7 Издатель и владелец нотного магазина Ф. Стелловский организовал в начале 1863 г. новый журнал «Якорь» и пригласил редактором А. Григорь­ ева, на что последний, очевидно, с радостью согласился, т. к. он был недо­ волен ролью «подцензурного» редакции сотрудника во «Времени» и давно на­ меревался стать хозяином своих статей. «Якорь» стал выходить с конца марта 1863 г. еженедельно в виде полу- газеты — полужурнала с театральным и музыкальным уклоном. Как вспо­ минал Н. Страхов, Григорьев вначале горячо взялся за дело, «писал передо­ вые статьи», но, видя неуспех издания, «опустил руки» (Эпоха, 1864, 9 стр. 41). Номинально он числился редактором вплоть до своей смерти (по­ следний раз его подпись стоит в 36 «Якоря» за 1864 год, вышедшем 19 сен­ тября), но фактически прекратил сотрудничество в январе 1864 г., как указы­ вал Дм. Аверкиев (Эпоха, 1864, 8, стр. 16). После смерти Григорьева журнал перешел в руки Н. Шульгина с совер­ шенно новым составом редакции. 7 8 Написано в виде передовицы от имени редакции. 7 9 Григорьев перенес псевдоним, уже использованный им во «Времени». 8 0 Автор ссылается на свою поездку летом 1862 г. из Оренбурга в Петер­ бург (стр. 21). 8 1 Вся статья, написанная от имени редактора, содержит повторение большинства прежних социальных идей А. Григорьева: о роли купечества, о православии и т. п., дополняя передовицу первого номера. 238 272. Ненужный человек. 11лачевные размышления о деспотизме н вольном рабстве мысли. Из записок ненужного человека ( 3 ). 8 2 273. Р е д<Сактор>. Журнальный мир и его явления. I. Взгляд на судьбы русской журналистики ( 6 ). 274. Ред. Садовский в Петербурге ( 6 ). 275. Теории и жизнь ( 7 ). 8 3 276. <То же, что 274>. Статья вторая ( 9 ). 277. Ред. Журнальный мир и его явления. II. Темные стремления. Рус­ ское слово. Книжки 1, 2 и 3- ( 10 ). 278. Ред. Спектакль 6 мая. П. Васильев в «Грех да беда на кого не живет» ( 1 0). 279. Ред. Новая русская опера на нашей сцене ( 10 ). 280. Ред. По поводу спектакля 10 мая «Бедность не порок» Остров­ ского ( 1 1). 281. Ред. «Юдифь», опера в пяти актах А. Н. Серова ( 1 2). 282. Ред. Журнальный мир и его явления. III. Порода лихачей («Со­ временное слово») ( 12 ). 283. Ред. О реализме в искусстве и литературе ( 1 3). 284. Ред. Журнальный мир и его явления. III Судороги мра­ кобесия ( 1 4). 285. Ред. О Писемском и его значении в нашей литературе ( 18 ). 286. Ред. Взбаламученное море. Роман в шести частях А. Ф. Писемского («Русский вестник», 3 и 4) ( 1 9). 287. Преобразования в театральном мире ( 19).8 4 288. Ред. Взбаламученное море ( 2 0). 289. <То же> ( 21). 290. Ред. Судороги мракобесия ( 22). 291. <То же, что 288> ( 2 2). ^ 292. Ред. Несколько слов о театральных заслуженностях ( 2 2). 293. <То же, что 288> ( 2 3). 294. Ред. Русская оперная труппа. Несколько слов о ее настоящем и будущем ( 23 ). 295. Редактор «Якоря» и специального отдела оного: «Подвиги назидательной головешки». Самоновейшие сведения о подвигах Виктора Ипатьевича ( 2 4). 296. <То же, что 288> ( 24 ). 297. Ред. Русская оперная труппа ( 2 4). 298. <То же, что 288> ( 2 5). 299. Ред. Сказания о подвигах «назидательной головешки» ( 2 5). 300. Ред." Наша драматическая труппа ( 2 5). • 301. Хроника спектаклей ( 2 5). 8 5 302. Ред. Театральные новости ( 2 5). 303. <То же, что 299> ( 2 6). 304. Ред. Хроника спектаклей ( 2 6). 305. Ред. Еще несколько слов о русской опере по поводу представле­ ния «Юдифи» ( 2 7). 306. Ред. Г-жа Владимирова в роли Софьи Павловны ( 2 7). 307. Взбаламученное море ( 2 8). 8 6 308. Наша драматическая труппа ( 2 8). 8 7 8 2 См. прим. 79. 8 3 Написано от имени редакции. Повторение прежних идей А. Гри­ горьева. 8 4 Статья написана от имени редакции. Впервые авторство раскрыто В. С. Спиридоновым (его архив в ИРЛИ). 8 5 В статье содержится фраза: «Мой соименник, г. артист Григорьев» (стр. 489). 8 6 Продолжение статьи, начатой еще в 19 журнала. 8 7 По аналогии с соответствующими предшествующими обзорами. 239 309. An. Григ. Хроника спектаклей ( 2 8). 310. На полдороге ( 2 9). 8 8 311. А п. Григорьев. Наша драматическая труппа ( 2 9). 312. А п. Григ. Хроника спектаклей ( 2 9). 312а. Критическая заметка ( 3 0). 8 9 313. <То же, что 311> ( 3 0). 314. А п. Григорьев. Хроника спектаклей ( 3 0). 315. А п. Григорьев. «Доходное место» Островского и его сцени­ ческое представление ( 3 1). 316. <То же> ( 3 2). 317. <То же, что 314> ( 33 ). 318. А п. Григорьев. Несколько беглых заметок о выставке ( 3 5). 319. <То же, что 314> ( 35 ). 320. Ап. Григорьев. Две сцены ( 4 1). 321. <То же, что 314> ( 4 1). 322. А п. Григорьев. «Воспитанница» Островского на петербургской сцене ( 4 2). 1864 323. Ненужный человек. О борзописании ради печатного листа и о скачке мысли, а равно о малой пользе и великом вреде, принесенных сло­ воизвержением словесности российской. Иеремиада ненужного человека ( I ) . 9 0 324. <То же, что 314> ( 1) . 325. <То же, что 314> ( 2 ). «Оса» 1863 9 1 326. От редакции ( 1 ). 9 2 327. Театральные слухи и вести ( 2 ). 9 3 8 8 Статья написана рт имени редакции. 8 9 То же. Впервые авторство доказано В. С. Спиридоновым (его архив в ИРЛИ). 9 0 См. прим. 79. 9 1 Журнал выходил в качестве сатирического приложения к «Якорю^. Редактором также был Григорьев. Содержание журнала расписано в библио­ графическом указателе: И. Ф. М а с а н о в, Русские сатиро-юмористические журналы, вып. III, Владимир, 1913. Там же автор раскрыл многие псевдо­ нимы, к сожалению, без всяких ссылок на источники. В его же «Словаре псев­ донимов» (т. III, М., 1958) источником соответствующих данных указана дан­ ная роспись. Так, например, вопросительный знак, часто встречающийся в виде подписи к статьям «Осы», расшифрован И. Ф. Масановым, как псев­ доним И. Г. Долгомостьева. Однако в некоторых случаях, в частности, в статье «Нечто о вине, водке и опьянении» (см. 331 росписи), подписанной «? — », речь ведется явно от имени Ап. Григорьева: «я ни за что бы не тронул авгу­ стовской книжки «Русского слова», если бы не стал меня запугивать веле­ мудрый г. В. Зайцев» — и далее следуют цитаты из статей последнего, где тот прямо «запугивает» Ап. Григорьева. Следовательно, или Григорьев вос­ пользовался чужим псевдонимом, или этот псевдоним ошибочно приписан Долгомостьеву, или последний вступился за редактора от имени редактора. Все это заставляет пока считать вопрос открытым и атрибутировать Григорь­ еву лишь те статьи, которые явно написаны от имени редакции и имеют сход­ ство со статьями Ап. Григорьева. Большинство статей, введенных в роспись, впервые приписано (без дока­ зательств) Григорьеву В. С. Спиридоновым (его архив в ИРЛИ). 9 2 См. прим. 91. 9 3 В статье содержатся издевки над актерами Бурдиным и П. Григорье­ вым, характерные для театральных рецензий Ап. Григорьева. 240 328. От редакции ( I I). 9 4 329. ?-ъ. В ответ некоему читателю, спрашивавшему меня <^. . .>> ( 1 8).9 5 330. Новость ( 1 9). 9 6 331. <7>?-. Нечто о вине, водке и опьянении ( 2 2). 9 7 332. От редакции «Осы» к ревнителям общественного благосостояния ( 2 3). 9 8 333. <С?!> Литературные благовония. Головешка, возвратившийся на путь истинный ( 2 4). 9 9 334. Всероссийское bon-mot ( 2 6). 1 0 0 335. Попрыщин на новом поприще ( 2 6). 1 0 1 336. «Оса» к своим читателям ( 2 8). 1 0 2 337. Сочинителю Гейне из Тамбова ( 2 9). 1 0 3 «Эпоха» 1864 338. Аполлон Григорьев. Русский театр. I. По возобновлении в первый раз ( 1 —2). 339. Аполлон Григорьев. Мои литературные и нравственные ски­ тальчества ( 3 ). 340. А п. Григорьев. Русский театр в Петербурге ( 3 ). 341. <То же, что 339> ( 5) . 342. Аполлон Григорьев. Парадоксы органической критики. 1 ( 5 ). 343. <СТо же, что 340> ( 6 ). 344. А п. Григорьев. Парадоксы органической критики. Письмо вто­ рое ( 6 ). 345. Аполлон Григорьев. Отживающие в литературе явления. Д. В. Григорович. Два генерала. Эпизод из романа. (Русск. вестник 1864 г.) ( 7 ). 346. Аполлон Григорьев. Голос старого критика ( 7 ). «Русская сцена» 1864 347. Примечания <к переводу «Ромео и Джульетты» Шекспира> ( 8 ) . 1 0 4 Б. Статьи Ап. Григорьева в отдельных изданиях 348. <Предисловпе к опере «Роберт-дьявол»> (Роберт-дьявол <.. .> Музыка Мейербера. Либретто Скриба и Делявиня. Перевод Ап. Григорьева. Спб. <1863». 1 0 5 9 4 См. прим. 91. 9 5 Статья явно написана от имени редактора. Однако, «чужой» псевдо­ ним (см. прим. 91) заставляет оставить вопрос открытым. 9 6 В статье встречаются излюбленные выражения Григорьева «дважды два — пять» и «дважды два — стеариновая свечка», «Головешка» (характе­ ристика «Домашней беседы» Аскоченского). 9 7 То же, что прим. 95. 9 8 См. прим. 91. 9 9 В статье содержатся типичные для Григорьева выпады против «До­ машней беседы» Аскоченского. юо Статья написана как бы от имени редакции. 1 0 1 То же. 1 0 2 См. прим. 91. 1 0 3 Статья написана как бы от имени редакции. 1 0 4 Имя указано в заглавии. 1 0 5 Атрибутируется на основании содержания, частично повторяющего очерк Ап. Григорьева «Роберт-дьявол» из «Пантеона» (см. 7 росписи). 16 Славянская филология 241 349. <С?> <Биография А. Е. Варламова> (Приложение к «Полному собранию сочинений» А. Е. Варламова в 12 тт., изд. Ф. Стелловского, Спб., 1861— 1 864 гг.). 1 0 6 В. Посмертные публикации рукописных прозаических произведений Ап. Григорьева 350. Краткий послужной список на память моим старым и новым друзьям (Эпоха, 1864, 9, стр. 45—47). 1 0 7 351. Москвитянин. Исторический и критический журнал. Под редакцией) М. П. Погодина и А. А. Григорьева (П. Барсуков, Жизнь и труды М. П. По­ година, т. 14, Спб, 1900, стр. 363). 352. Проект реформы «Москвитянина» в 1856 г. (Там же, стр. 364— 365). 1 0 8 353. Листки из рукописи скитающегося софиста (К, 01—016). 354. Отрывки из летописи духа (К, 311—312). 355. О комедиях Островского и их значении в литературе и на сцене. Статья вторая (Ежегодник петроградских гос. театров, сезон 1918—1919, Петроград, 1922, стр. 175—191). 356. Полное собрание сочинений русских авторов. Стихотворения Ивана Козлова. Издание Александра Смирдина. Спбрг. 1855. Два тома <.. .> (Сборник «Sertum bibliologicum», Пг., 1922, стр. 242—244). 357. Ф. Достоевский и школа сентиментального натурализма (Сборник «Н. В. Гоголь. Материалы и исследования», т. I, М.—Л., 1936). 358. Окружное послание о правилах отношений критики «Москвитянина» к литературе русской и иностранной, современной и старой (настоящий том, стр. 000—000). Г. Неверно приписываемые Ап. Григорьеву статьи Слабая разработка библиографии Ап. Григорьева явилась причиной при­ писывания ему явно чужих произведений. Особенно часто Григорьев объяв­ лялся автором стихов или статей, подписанных криптонимом «А. Г.» (в пе­ риод его молодости были случаи противоположные: например, А. Д. Галахов должен был выступить в печати со специальным заявлением, что статьи за подписью «А. Г.» в «Московском городском листке» 1847 г. принадлежат дру­ гому лицу — см. его письмо в редакцию, опубликованное в 65 газеты). Так, в генеральном каталоге ГПБ в Ленинграде Григорьеву приписан герценовский отзыв о лекции Грановского (см. ниже), из-за общего крипто- нима «А. Г.». В собрания сочинений Григорьева явно ошибочно включаются стихотворения за той же подписью из «Меркурия мод» 1859 г. Интересно, что Б. О. Хостелянец, составитель последнего издания («Избранные произве­ дения», Л., СП., 1959), в основной корпус поместил лишь одно стихотворение («Все кончено! Мечты мои пропали...» — стр. 458), другое оказалось.в раз­ деле «Dubia» (стр. 514—515), третье — вообще не опубликовано (см. стр. 589). 1 0 6 В литературе имеется упоминание об этой работе, как о вышедшей (Спиридонов, 270). Однако ее не удалось обнаружить в доступных мне книго­ хранилищах. Не нашел ее и X. Сатин, автор биографии А. Е. Варламова, пред­ положивший, что, возможно, данная статья и не была написана (см. Совет­ ская музыка, 1948, 8, стр. 41). 1 0 7 Опубликовано с пропусками. Более полно — К, 305—308. 1 0 8 Как явствует из подлинника (ЛБ. Пог/Ш. 27. 29), текст написан Ап. Григорьевым, подписи Погодина нет. На стр. 365 публикации строку 13 снизу нужно читать: «1856 года февраля дня сие условие подписали и взаим­ ною доверенностью <\ . .>». Между тем уже А. Блок колебался по поводу включения второго стихотво­ рения в корпус произведений Григорьева (см. «Стихотворения Ап. Григорь- 242 ева», М., 1916, стр . 557) . А колебаться не следовало бы: это пустые стихи какого-то посредственного виршеплета ! Акад . М. П. Алексеев справедливо считает «более чем сомнительной» принадлежность третьего стихотворения Григорьеву (см. его статью ««Письма об Испании» В. П. Боткина и русская поэзия» — Ученые записки ЛГУ, серия филол. наук, вып. 13 , Л . , 1948, стр. 156— 1 5 7 ) . Явно ошибочно, что в «Словаре псевдонимов» И. Ф. Масанова «А. Г .» из «Меркурия мод» расшифровано «А. Григорьев» . Ведь доказательств нет ни­ каких, а мало ли сколько было «А. Г .» ! Лишь за период 1850—нач. 1860 гг . в том же словаре указано около десяти писателей с такой подписью: А. Д. Га- лахов, А . И. Георгиевский, А. С. Гиероглпфов, А. Ф. Гильфердинг, А. Л . Гин- товт , А . Горбунов, А. С. Горковенко, А. И. Григорович, да сколько еще имен, очевидно, не расшифровано! Очень легко, например, приписать Григорьеву театральные обзоры и ре­ цензии за подписью «А. Г .» в «Театральном и музыкальном вестнике» 1859— 1 8 6 0 гг . (что и делает В. С. Спиридонов — см. его архив в ИРЛИ). Между тем они явно принадлежат А. С. Гиероглифову, ведущему критику и рецен­ зенту журнала, подписывавшемуся «А. Г-фов», «А. Г-ов» , «А. Г-в» , «А. Г :» (почему-то в словаре И. Ф. Масанова не указан ни один из этих криптони- мов по отношению к статьям Гпероглифова 1859— 1 8 6 0 гг . ) . Очевидно, этому же автору принадлежат статьи за подписью «А. Г .» и «Г .» в «Русском мире» за 1862 г . (Гиероглифов был редактором издания) , где принял участие и Ап. Григорьев (в 4 1 , 4 2 опубликована его поэма «Вверх по Волге») , Отметим кстати, что ссылка Масанова на наличие григорьевского крип- тонима «Г» в журнале «Время», 1861, 2 — ошибочна. В этом номере жур­ нала нет ни одной статьи за подписью «Г» . Приводим список статей или подписей, печатно приписывавшихся Гри­ горьеву ( п римечания соответствует росписи) : 1 . «Ап. = Аполл. Ал-др . Григорьев . «Лит . приб. к Р . Инвалиду» 1830-х гг .» (Масанов, Словарь псевдонимов, т . 1) . 2 . А . Г . О публичных чтениях г-на Грановского (Москвитянин, 1844, 7 ) . 3 . Петербургские вершины, описанные Я. Бутковым, книга первая . Спи. < . . .> 1845 < . . (Финский вестник, 1846, т . 7 ) . 1 В словаре нет ссылки на источник. Вполне возможно, что таким источ­ ником явились воспоминания А. Д. Галахова : «Аполлону Григорьеву сильно досталось бы от Ленского, раздраженного его статейкой в «Литературных прибавлениях» к «Инвалиду»» , если бы Григорьев не свалил «ответственность на меня <\ .• > Зато уж что и вытерпел рецензент, когда ложь открылась !» (Русская старина, 1886, 4 , стр . 184) . Престарелый Галахов все спутал 50 лет спустя : он пишет в данном случае о событии, случившемся совсем по другому поводу, — о своем письме в редакцию «Московского городского листка» (1847, 6 5 ) , в котором он отмежёвывался от статей А. Григорьева и которое не имеет отношения ни к Ленскому (Григорьев не опубликовал еще ни одной театральной рецензии за подписью «А. Г .» , чтобы его спутали с Га- лаховым), ни, тем более , к «Литературным прибавлениям», прекратившим су­ ществование в 1839 году (и вряд ли Григорьев «сваливал ответственность» на другого : просто широкая публика еще не знала его, а Галахов уже был доста­ точно известным) . Таким образом, нет никаких оснований считать юношу Григорьева сотруд­ ником «Литературных прибавлений». 2 Приписано Григорьеву в Генеральном алфавитном каталоге ГГ1Б. В действительности автор — А. И. Герцен. 3 С п и р и д о н о в . 3 0 8 . Р е ц е н з и я с к о р е е в с е г о Г р и г о р ь е в у н е п р и н а д л е ­ жит, т . к . насыщена социологическим анализом: «Придаем слову народ утвер­ жденное теперь за ним социальное значение той части общества , кото­ рая < . . не имеет в своем владении средств развития и зависит от других классов во всем, что касается до первых потребностей жизни» (стр . 5 ) ; про­ должатели Гоголя, изображающего маленького человека, «должны были 16* 243 4. Воспоминания Фаддея Булгарина <\. Часть первая <С- • /> Спб. 1846 (Финский вестник, 1846, тт. 7, 8). 5. Путешествие вокруг света, изд. Ф. Студитским, Южная Европа <. . .> 1846 <С.. Спб. <С. . .> (Финский вестник, 1846, т. 7). 6. Сказания русского народа, собранные г. Сахаровым, т. 1- (изд. 3- ) и 2- . Книги I—VIII. Санктпетербург, 1841 и 1849 (Отечественные записки, 1849, 4, 9 ). 7. Русская литература в 1849 году (Отечественные записки, 1850, 1). 8. Странная ночь. Комедия <\. .> Алексея Жемчужникова. С.-Петер- бург. 1850 <\ . .> (Москвитянин, 1850, 13). явиться только из того класса, которого интересы образуют это поприще» (стр. 9). Даже в период увлечения идеями христианского социализма Григорьев никогда не доходил до классовых понятий в литературе. Кроме того, в статье чувствуется хорошее знакомство автора со шведским языком: «за­ мечательный шведский писатель» Аттербом окончил выпуски этюдов о кол- легах-соотечественниках; переводы будут публиковаться в журнале (стр. 8). 4 «Две резко отрицательные рецензии <. . .>, написанные, вероятно, Ап. Григорьевым» (В. М. Морозов, «Финский вестник» <\ . Уч. зап. Пет­ розаводского гос. ун-та, т. VI, вып., 1, 1956, стр. 57). Рецензии написаны в ярко издевательском, остроумном тоне (крайне не характерном для Гри­ горьева), насыщены отзвуками политической борьбы. Авторство Григорьева очень сомнительно. 5 «Рец., очевидно, А. Григорьева» (В. М. М о р о з о в , ук. соч., стр. 51) В статье проведен ультра-космополитический взгляд, невозможный для Григорьева: «Заслуга самая существенная и прочная цивилизации есть сгла­ живание национальных шероховатостей под уровень общей человеческой семьи» (стр. 64). Далее советуется преподавать детям только «точные науки». «Даже исто­ рию мы бы исключили» (стр. 67). Подобная точка зрения была всегда враж­ дебна Григорьеву. 6 Спиридонов, LXXVIII. Принадлежность Григорьеву очень сомнительна. Статья явно написана ученым специалистом, со ссылками на предшествующие работы автора: «В другом месте мы . .> высказали свое мнение о трудах и направлении тех археологов» (стр. 74). Этому же автору принадлежит об­ зор исторических трудов, включенный в статью «Русская литература в 1849 году» (О. 3., 1850, 1, стр. 31—33), как видно из последней (см. стр. 31). Имеются и суждения, в корне расходящиеся со взглядами Григорьева (например, явное удовольствие по поводу вытеснения христианской религией языческих обрядов). 7 С п и р и д о н о в , L X X V I I I . В с я с т а т ь я н и к а к н е м о ж е т п р и н а д л е ж а т ь Григорьеву. Вступление написано от имени редакции; откровенно заявлено об отказе от общих выводов (Григорьев никогда бы так не сказал) и о реше­ нии «представить» «специальные обозрения разных отделов словесности» (стр. 1), т. е. явно намекается на участие разных специалистов. Вначале идет обозрение отдельных изданий по русской литературе (стр. 1 —14), составлен­ ное четко, ясно, логично, синтаксис также четок, предложения кратки и от­ рывочны — вряд ли автором был Григорьев. Эта часть принадлежит, по всей вероятности, С. С. Дудышкину, ведущему критику журнала (высказывались м н е н и я , ч т о в о о б щ е в с я с т а т ь я н а п и с а н а Д у д ы ш к и н ы м : с м . Г . Б . К у р л я н д - с к а я, Романы И. С. Тургенева 50-х — начала 60-х годов, Ученые записки Казанского гос. университета, т. 116, кн. 8, 1956, стр. 9). Затем следует обзор журналов (стр. 15—31), очевидно, написанный Гри­ горьевым (см. прим. 26а к росписи), далее — характеристика исторических трудов, написанная историком (см. прим. 6), работ по классической филоло­ гии и, наконец, по естествознанию и точным наукам, явно принадлежащая разным ученым. 8 «Рецензия <\.• > написана Ап. Григорьевым» (В. Лакшин, О не­ которых ошибках в изучении А. Н. Островского, Вопросы литературы, 1958, 244 9. Отечественные записки в 1850 году (Москвитянин, 1851, 1). 10. Отечественные записки 1851 года. Май, 5-й (Москвитянин, 1851, 1 2 ) . 11. Стихотворения А. Н. Майкова (Атеней, 1858, 20). 12. По поводу одной драмы («Ребенок», драма г. Боборыкина) (Время, 1861, 5). 13. «Батька» <А. Ф. Писемского> (Светоч, 1862, 3). 6, стр. 220), Убедительный «отвод» Григорьева и вероятное приписывание рецензии Эдельсону см.: Н. И. Т о т у б а л и н. Рецензия, необоснованно при­ писанная Аполлону Григорьеву, Вестник ЛГУ, 1959, 2. В. Я. Лакшин, полемизируя с Н. И. Тотубалиным (см. его статью «Ап. Григорьев или Е. Эдельсон?», Научные доклады высшей школы. Фило­ логические науки, 1959, 4, стр. 174—176), выдвигает следующие аргументы: 1) «в безымянной статье» (т. е. в статье о «Современнике») «Григорьев мог говорить о себе в третьем лице («один из наших сотрудников»)» (стр. 174); 2) идеи данной рецензии и обзора «Современника», принадлежащего Гри­ горьеву («Москвитянин», 1851, 2, 3 ), — сходны. Оба аргумента неубедительны: невероятно, чтобы Григорьев назвал сам себя «одним из наших сотрудников», по крайней мере, ни разу не удалось обнаружить чего-либо подобного в его статьях; во-вторых, сходство идей в двух рецензиях еще не есть доказательство одного авторства: это могло быть сходством идей «молодой редакции». Добавим к этому, что в счете, поданном Григорьевым Погодину в начале 1851 г. и содержащем список статей критика за 1850 — начало 1851 гг., дан­ ная рецензия не указана (ЛБ. Пог/П. 9. 27). 9 Г . Б . К у р л я н д с к а я , Р о м а н ы И . С . Т у р г е н е в а 5 0 - х — начала 60-х годов, Ученые записки Казанского гос. университета, т. 116, кн. 8, 1956, стр. 9. В действительности статья принадлежит Е. Эдельсону (см. Труды ЛБ. сб. IV, М., 1939, стр. 67). 1 0 «Обзор с большим основанием можно приписать перу Григорьева». (Еф. Мейерович, Аполлон Григорьев — критик Островского, Театр, 1940, 10, стр. 145). В действительности, статья принадлежит Е. Эдельсону (см. Труды Л Б., сб. IV, М., 1939, стр. 67). 1 1 А. В. М е з ь е р, Русская словесность, ч. II, 1902, стр. 206. Явная ошибка. Статья принадлежит М. Н. Лонгинову (подписана). 1 2 «Возможно, что статья написана А. Григорьевым» (Ф. М. Достоевский. Собрание сочинений, т. XIII, 1930, Примечания, стр. 610). О. Шульц припи­ с ы в а л ( d u b i a ) р е ц е н з и ю с а м о м у Д о с т о е в с к о м у ( с м . O s c a r v o n S c h o u l t z , Ein Dostojewski) -— Fund, Commentationes humanarum litterarum. Societas scientiarum Fennica, 1. 4, Helsingfors, 1924, стр. 8). Статья не может принадлежать ни Достоевскому (что доказано в выше­ упомянутых примечаниях к т. XIII его сочинений), ни Ап. Григорьеву. Послед­ ний отводится по следующим соображениям: 1) в статье имеется характе­ ристика пушкинской Татьяны («изукрашенная», т. е. приукрашенная стр. 41), которой никогда бы не допустил Григорьев; 2) автор в споре запад­ ников и славянофилов не может «не отдать предпочтения западничеству» (стр. 43), что исключено для Григорьева 1861 года; 3) автор был студентом «лет 16—17 тому назад» (стр. 36), т. е. в 1844—45 гг., когда Григорьев уже давно закончил курс учения; 4) статья написана фельетонным, легковесным тоном, крайне нехарактерным для Григорьева. 1 3 С. А. В е н г е р о в, Собрание сочинений, т. 5, Спб, 1911, стр. 273. Статья анонимна. Венгеров не приводит никаких доказательств. Интересно, что выше он, указывая эту же статью, не раскрывает анонима (стр. 264). Очевидно, в библиографию вкралась ошибка. Почти невероятно, чтобы Гри­ горьев, находясь в это время за несколько тысяч верст от столиц, переживая тяжелый душевный кризис (мучительное недовольство жизнью в Оренбурге, назревание скандального разрыва с любимой женщиной и т. д.), смог напи­ сать статью да еще стал завязывать отношения с забытым журналом. 245 14. Немец из русских. Хроника спектаклей (Якорь, 1863, Л» 27). Немец из русских. Несколько слов о г. Циммермане (там же, 30). И. БИБЛИОГРАФИЯ ОПУБЛИКОВАННЫХ ПИСЕМ АП. ГРИ­ ГОРЬЕВА 1 Р а з н ы м л и ц а м ( К , 1 0 1 — 3 0 2 , 3 6 4 — 3 6 8 ) . 2 В . П . Б о т к и н у о т 2 6 . I V . 1 8 5 6 ( Г о л о с м и н у в ш е г о , 1 9 2 2 , 1 , с т р . 129—134). А . В . Д р у ж и н и н у 7 п и с е м 1 8 5 6 — 1 8 5 7 г г . ( « П и с ь м а к А . В . Д р у ж и ­ нину», М., 1948, стр. 97—106). 3 А . Н . М а й к о в у о т 2 4 . X . 1 8 6 0 ( П е р е п и с к а Ф . Д о с т о е в с к о г о и И . Т у р ­ генева, 1928, стр. 166; отрывок письма). А . Н . О с т р о в с к д м у 2 п и с ь м а б е з д а т ы ( Н е и з д а н н ы е п и с ь м а к А. Н. Островскому, 1932, стр. 80—81). М . П . П о г о д и н у о т 1 8 5 6 — 1 8 5 7 г г . ( н а с т о я щ и й т о м , с т р . 0 0 0 — 0 0 0 ) . Е. Н. Эдельсону от конца 1859 — начала 1860 гг. (Литературная мысль, т. 2, 1923, стр. 145—146). Е м у ж е о т 1 8 6 1 г . ( У ч е н ы е з а п и с к и К у й б ы ш е в , п е д . и н с т и т у т а , в ы п . 6 , 1942, стр. 196—197). 1 4 М а с а н о в, Словарь псевдонимов, т. II; «Апол. Ал-др. Григорьев [?]». Более вероятным автором является Е. А. Моллер (который был, действи­ тельно, немецкого происхождения), фельетонист и театральный обозреватель. Ему принадлежит, например, в 35 «Якоря» «Хроника спектаклей. Не­ сколько слов о нашем немецком театре». По содержанию и стилю две статьи легкого фельетонного жанра значительно ближе к рецензиям Е. Моллера, чем к серьезным обзорам Григорьева. 1 В библиографию не включены цитатные (в несколько строк) использо­ вания архивных текстов. 2 В. Княжнин собрал в этой книге все напечатанные в дореволюционный период письма Григорьева, а также опубликовал целый ряд новых. К сожале­ нию, ему были недоступны подлинники многих писем (особенно, к М. П. По­ годину и к Е. С. Протопоповой), поэтому они напечатаны с большими про­ пусками и искажениями, как и в первых публикациях. Все эти письма, а также несколько десятков никогда не публиковавшихся, еще ждут научного из­ дания. 3 Ранее было опубликовано в К, 154—164, но здесь — более исправно и с подробным комментарием. 46 ПОЭМА «ДВЕНАДЦАТЬ» И МИРОВОЗЗРЕНИЕ А. БЛОКА ЭПОХИ РЕВОЛЮЦИИ Канд. филол. наук 3. Г. Минц Поэма «Двенадцать» всегда не только возбуждала споры, но и порождала прямо противоположные суждения о сущности ее проблем. Уже в годы Гражданской войны враждебная революции кри­ тика, дружно ругая Блока, так и не смогла договориться, бла­ гословляет ли Блок Октябрь, «приспособляясь» к его «траге­ дии», 1 или создает сатиру на «гримасы Октября». 2 Столь же противоречиво было и отношение к Блоку в совет­ ской критике и литературе. Если для И. Сельвинского: Революция возникла для того, Чтобы Блок написал «Двенадцать», 3 а для Л. Никулина революция началась с того, что «мыслями и всеми чувствами <\ . ,^> владела стихия «Двенадцати», 4 то для вульгаризаторско-рапповской критики характерно, напро­ тив, всемерное подчеркивание ограниченности мировоззрения Блока. 5 Столь диаметрально-противоположные точки зрения объясня­ ются не только разницей в позиции критиков, но и бесспорными объективными противоречиями поэмы Блока. Противоречия эти стали объектом научного изучения лишь в 30-е гг. (работы П. Медведева, Д. Ё. Максимова, В. Н. Орлова, Е. Малкиной и др.). Затем, однако, вновь последовали периоды одностороннего восприятия поэмы: сначала — вульгаризаторского наклеивания на 1 С . Г о р д о н , П р и с п о с о б л е н и е к т р а г е д и и , в к н . : С л о в о о к у л ь т у р е , сборник критических и философских статей, М., изд. М. Гордон-Константи­ новой, 1918. 2 См.: Ю. Айхенвальд, Поэзия Блока, там же. 3 И. С е л ь в и н с к и й. Записки поэта, М.—Л., ГИЗ, 1828, стр. 14. 4 Л . Н и к у л и н , З а п и с к и с п у т н и к а , Л . , И з д а т е л ь с т в о п и с а т е л е й , 1 9 3 2 , стр. 20. 5 См., например: С. П., «Двенадцать» Блока, в кн.: Избранный Блок, М—Л.. ГИЗ, 1930 247 «Двенадцать» различных «ярлыков», отрицающих, фактически, роль послеоктябрьского творчества Блока, 6 впоследствии же — «юбилейного» восхваления, вполне понятного как реакция на вульгаризаторское зачеркивание поэмы, но научно не состоя­ тельного. Взгляды Блока на революцию приравнивались социа­ листическому мировоззрению. 7 И лишь в последние годы вновь возродилась и получила дальнейшее развитие традиция подлин­ но-научного изучения поэмы. В монографиях В. Н. Орлова и Л.И.Тимофеева, 8 в работах Долгополова и — отчасти — Смир­ нова 9 поэма анализируется в ее реальной сложности и противо­ речивости. Это позволило исследователям именно за последние годы сделать ряд ценных выводов, касающихся проблематики и художественной природы поэмы «Двенадцать». Но изучение этого чрезвычайно ёмкого и многогранного про­ изведения, естественно, еще не закончено. В частности, до сих пор полностью не освещена проблема, на важность которой ука­ зала еще в 1918 г. большевистская печать, — проблема изучения «Двенадцати» в неразрывной связи с теоретическими воззре­ ниями Блока в период Октября, в частности — с его статьями о революции. Для анализа текста поэмы по-настоящему привле­ кается (и весьма плодотворно!) лишь одна работа Блока — очерк «Катилина». Думается, однако, что без анализа самих основ философских представлений Блока, отразившихся во всей совокупности его теоретических высказываний этого периода, невозможно понимание ряда важных аспектов «Двенадцати». Настоящая работа представляет собой попытку осветить пробле­ матику поэмы с точки зрения отражения в ней общефилософ­ ских, эстетических и этических представлений Блока. Если попытаться определить идейную и художественную специфику поэмы «Двенадцать» одним каким-то понятием, то таким понятием будет, вероятно, предельная антитетичность, контрастность всех ее образов. Л. Тимофеев совершенно спра­ ведливо утверждает, что в поэме Блок «стремится осмыслить революцию в целом» при помощи особой «поэтики контра- 6 См., например: М. Луконин, О советской поэзии, Звезда, 1949, 3, стр. 195, а также, вообще, значительное большинство работ 1949—53 гг. 7 См., например: В. Б у д р и н, Первая поэма об Октябре (против тра­ диционного толкования поэмы А. Блока «Двенадцать»), Прикамье, 1958, 24, С. Штут, «Двенадцать» А. Блока, «Новый мир», 1959, 1 и др. 8 В . Н . О р л о в , А л е к с а н д р Б л о к , О ч е р к т в о р ч е с т в а , М . , Г И Х Л , 1 9 5 6 . Л. И. Тимофеев, Александр Блок, М., Изд. МГУ, 1957. 9 Л . К . Д о л г о п о л о в , « Д в е н а д ц а т ь » А л . Б л о к а ( и д е й н а я о с н о в а поэмы), Вопросы советской литературы, вып. VIII, М.—Л, изд. АН СССР, 1959. Н. Смирнов, «Двенадцать» А. Блока, Ученые записки Иркутского Государственного университета им. А. А. Жданова, т. XXVII, серия филоло­ гических наук, вып. 2, Иркутск, 1959. 248 стов». 1 0 Исследователи уже отмечали, что вся поэма выдер­ жана в «черно-белых» тонах. Кроме этих цветов, в поэме встре­ чается еще красный, но его символика — та же, что и у белого цвета («белое» подчеркивает нравственную сторону революции, ее высокий моральный пафос, «красное» — уточняет, о каком политическом явлении идет речь). Наконец, единичный цвето­ вой эпитет: «юбку серую», — вообще не носит обобщенно-сим­ волического характера, а потому не разрушает полностью вы­ держанной цветовой контрастности «Двенадцати». Столь же характерна и композиция «Двенадцати». Все главы расположены так, что каждая последующая чем-то контрасти­ рует с предыдущей. Так, после обрисовки «черного» мира в 1 главе, во 2 главе следует портрет «двенадцати». Главы 3, 4 и 5 также переводят наше внимание от красногвардейцев к Ваньке и Катьке — и вновь к красногвардейцу Петрухе. При этом революционная песня (гл. 3) контрастирует с мещанской (гл. 4), а пошлый тон последней — с серьезными интонациями монолога Петрухи (гл. 5). Главы 6 и 7 показывают переход от революционной практики к попыткам осознать ее общий смысл. Главы 8 и 9 резко противостоят одна другой эмоциональной оценкой совершающихся событий («Скучно!» — Петрухи и: «Гу­ ляй, ребята, без вина!» — остальных красногвардейцев). После изображения «буржуя» (гл. 9) идет показ революционной масЬы (гл. 10 и 11), причем показ эмпирии революции в этих главах переходит в обобщенно-философскую концовку (гл. 12). Эту же предельную контрастность мы находим и в расста­ новке персонажей поэмы. Их много: здесь и поп, и «вития»- интеллигент, и «буржуй» с барыней . . . Однако среди них нет ни одного героя, отношение которого к двум мирам поэмы было бы неопределенным. Нет неопределенности даже в характери­ стике позиции таких представителей народа, как бедная старуха в 1 главе и связанные в прошлом с «двенадцатью» Ванька и Катька. — Они не с революцией, — следовательно, против неё. С другой стороны, колебания Петрухи также не могут стать его постоянной характеристикой, он должен с полной четкостью и быстро определить свое место в революции, — и он определяет его, слившись с остальными красногвардейцами. Этот же принцип предельной контрастности обусловливает и стиль поэмы (где нет «средних» интонаций, а есть лишь полю­ сы: уничтожающая ирония или открытое прославление), и ее мелодику, и все остальные элементы художественной структуры «Двенадцати». Подобная антитетичность как ведущий принцип поэмы чрезвычайно важна. Пожалуй, именно она, в первую оче­ редь, делает «Двенадцать» типичнейшим произведением револю­ ционного искусства 1917—21 гг. Вся советская литература этих 1 0 Л . Т и м о ф е е в , П о э м а Б л о к а « Д в е н а д ц а т ь » и е е т о л к о в а т е л и , « В о п ­ росы литературы», 1960, 7, стр. 120 и 121. 249 лет направлена, прежде всего, на познание самых общих зако­ номерностей истории. Она принципиально избегает оттенков, нюансов, показа «подробностей жизни» — время для этого еще не настало. Здесь — и историческая ограниченность, и огромное значение революционного искусства тех лет, отказавшегося от всего, что может заслонить показ центральной закономерности эпохи: классовой борьбы, разделения общества на непримири­ мые лагери. Эстетика предельных контрастов определяет не только структуру, но и названия произведений тех лет — от «Мистерии-буфф» Маяковского и «Двух миров» Зарубина до пьес малоизвестных советских драматургов А. Вермишева («Красные — и белые»), А. Тодорского («Там — и тут») и др. У истоков подобного рода произведений стоит поэма А. Блока. Трудно поэтому согласиться с мнением И. Машбиц-Верова, считающего первой советской поэмой «Про землю, про волю, про рабочую долю» Д. Бедного. 1 1 Хронологически, — конечно, да. В смысле же исторического значения, — бесспорно, нет. При всей четкости революционного мировоззрения Д. Бед­ ного и аморфности политических убеждений А. Блока именно последний смог в искусстве ответить на основную потребность революционной литературы, дать художественный адэкват мыс­ лям о роли классовой борьбы в искусстве. Поэма Д. Бедного построена, напротив, на подробном рас­ сказе о том, каковы именно возможные пути народа в револю­ ции. Не случайна преемственность по отношению к «Кому на Руси жить хорошо» — поэме, созданной в период реакции и го­ ворящей именно о кажущейся множественности путей — с тем, чтобы лишь в конце утвердить наличие только двух («Средь мира дольнего...»). В годы революции выбор не мог быть та­ ким длительным — и эту быстроту прояснения конфликтов, не­ обходимость и «мгновенность» самоопределения прекрасно про­ яснила именно поэма Блока. Поэтому-то именно «Двенадцать» с ее предельной четкостью, антитетичностыо стоит у истоков со­ ветской литературы. Однако антитетичность поэмы — это «типо­ вой» признак, сближающий «Двенадцать» со всей советской ли­ тературой 1917—21 гг. Неповторимое в ней начинается с пони­ мания сущности конфликтов. Для того, чтоб раскрыть их сущность, и необходимо обра­ титься к теоретическим взглядам Блока этого периода. II К моменту создания поэмы философские воззрения Блока сложились в весьма сложную и противоречивую систему. В ос­ нове мира, по Блоку, находится некое объективное, но идеальное по своей природе начало — «дух музыки». Изменения, развитие 1 1 См.: И. Машбиц-Веров, Заметки на полях, Звезда, 1957, 4, стр. 173. 250 «духа музыки» порождают движение истории, чередование раз­ личных форм культурной и социальной жизни общества («Кру­ шение гуманизма»), С этих позиций всё, совершающееся на земле, в человеческом обществе, мыслится как отблеск, отраже­ ние движений «духа музыки». В частности, и социальная рево­ люция понимается как производное от «революции в Мирах», от неких всеохватывающих, универсальных, «космических», по­ трясений: «Проносящийся революционный циклон производит бурю (в мирах) во всех морях — природы, жизни и искусства» и, в частности, в мире политики. 1 2 Нетрудно увидеть определенную связь между подобным по­ ниманием социальной действительности как отражения явлений более «высокого», духовного порядка и ранними, «соловьёвски- ми» представлениями Блока. Но, вместе с тем, названные си­ стемы и глубоко различны. Как известно, учение Соловьева о том, «что все видимое нами — только отблеск, только тени от незримого очами», возникло в борьбе и с материализмом, и с субъективным идеализмом. Вл. Соловьев и его последователи стремились преодолеть субъективизм во имя объективного идеа­ лизма («платоновского типа»). Однако такого преодоления до­ стичь им не удалось. 1 3 В частности, в эстетике эта невозмож­ ность преодолеть субъективизм с позиций «соловьевства» про­ явилась в том, что внимание «младших символистов» оказыва­ лось прикованным не к «ускользающим теням суетливых дел мирских», а к «виденьям, сновиденьям, голосам миров иных» (Блок). Художник по-прежнему (как и декаденты 1890-х гг.) обращался не к окружающей его живой, конкретной действи­ тельности, а к показу сложных взаимоотношений двух катего­ рий субъективного порядка: «я» поэта и мистического (т. е., по сути, тоже субъективного) идеала. После первого, сравнительно кратковременного, но весьма плодотворного обращения к объективной действительности (стихи 1905 года) и открытого субъективизма «Балаганчика» и «Снежной маски» Блок «Вольных мыслей» и III тома приходйт к новым, весьма далеким от «соловьевства» взглядам на искус­ ство. Именно жизнь, окружающая художника, — главный объект подлинного искусства. В письме А. Чеботаревской от 27. XII. 1915 года Блок пишет: «Я ведь никогда не любил мечты; когда мне удается более или менее сказать свое, настоящее, — я даже ненавижу «мечту», предпочитаю ей самую серую дей­ ствительность». 1 4 Но этот огромный шаг вперед в эволюции 1 2 А. Б л о к, Собрание сочинений, т. 5, Л., Изд. писателей в Ленинграде, 1933, стр. 134. 1 3 См. об этом: В. Асмус, Философия и эстетика русского символизма, Литературное наследство, т. 26—27, М, 1937. 1 4 Письма А. Блока Анастасии Чеботаревской, публикация Д. Е. Макси­ мова, Ученые записки ЛГПИ им. М. Н. Покровского, т. IV, Отд. яз. и лите­ ратуры, вып. 2, Л., 1940, стр. 281. 251 Блока не следует всё же отождествлять с представлениями реа­ листической эстетики. И «Песня судьбы», и «Возмездие» (наибо­ лее близкие к «Двенадцати» дооктябрьские произведения Бло­ ка), и стихотворения III тома подразумевают представление о духовной сущности мира. Фаина-Россия, — конечно же, не социально определенный образ-, «народное» в Фаине — это ее духовный облик, ее мечты и страсти, её песни и сказки нянюшки. «Страшному миру» русской действительности в III томе также противостоят именно духовные (хотя и оплодотворенные живым земным началом, а не мистически — бесплотные) ценности: искусство («Итальянские стихи»), любовь к Родине («На поле Куликовом»), сила гнева против несправедливостей жизни («Ямбы»). Даже приход одних господствующих классов на смену другим Блоком осмысляется как, в основе своей, духов­ ный процесс «возмездия» и воплощается в смене музы­ кальных ритмов одноименной поэмы. Поэтому, хотя социальные мотивы играют в названных произведениях чрезвычайно важную роль, их поэтическое звучание весьма специфично. Неповтори­ мое своеобразие социальной темы у Блока — в том, что со­ циальная действительность дооктябрьской России больше всего волнует поэта своей несправедливостью, а не непосредственным осознанием тяжести жизни «голодной и холодной». Страшные картины, рисующие «детей в Париже» и «нищих на мосту зи­ мой», ужасны не столько как образы материальной нужды, сколько как свидетельство нравственного страдания, отвержен­ ности, бездомности человека в буржуазном мире, где «богатый зол и рад», а бедный — «унижен». Отсюда — господство тем «унижения», «моряка, на борт не принятого», «пустынной, бездомной, бездонной» жизни, образ женщины, раздавленной «любовью, грязью иль колесами» и т. д. Даже в дни наивысшего взлета социальных интересов Блок истолковывает их своеобразно. Призывая художников «никогда не забывать о социальном неравенстве», Блок говорит, что «великое содер­ жание» этих двух малых слов «неизмеримо выше» «политической экономии»-, «знание о социальном неравенстве есть знание высо­ кое, холодное и гневное», 1 5 это, в первую очередь, именно про­ низывающее поэта возмущение неравенством, не сводимым к экономическим законам. Подобная точка зрения обусловли­ вала изображение действительности, которое не было еще реа­ листическим: социальная тема входила не как основа духовных страданий человека, а как один из многих равнозначных аспек­ тов проявления «духа» истории. Между материальной нуждой и «унижением» у Блока — не причинно-следственная связь; и то, и другое — порождения «страшного мира», утратившего связь 1 5 Ответ Блока на анкету Союза деятелей художественной литературы,. Публикация В. Н. Орлова. Литературное наследство, т. 27—28, М., 1937, стр. 676. 252 с живой культурой, с «духом музыки». Подобная концепция, бесспорно, идеалистична. Но в ней содержался и огромный шаг вперед сравнительно с эстетикой «младших символистов». Объ­ ектом искусства теперь было не прозрение в духовную сущность мира, а интерес к конкретным, сегодняшним проявлениям «духа музыки», т. е. к живой современности, хотя и своеобразно истол­ кованной. Это был не пройденный до конца, но отчётливо наме­ тившийся путь к реализму. Яснее всего он в поэме «Двенад­ цать». В свете таких общих представлений Блока видна и его связь, и его глубокое отличие от позиции писателей, объединившихся вокруг сборника «Скифы». 1 6 И для А. Белого, и для других авторов данной ориентации революция — «Мистерия» (не в ме­ тафорическом и ироническом, как для Маяковского, а в прямом смысле слова). Земной план событий — отражение некиих вне­ временных столкновений духовных начал Добра и Зла. Не­ смотря на известное родство подобных философских посылок и воззрений Блока 1918—21 гг., литературная позиция названных авторов неизмеримо ближе к эстетике «Стихов о Прекрасной Даме», чем к идейно-художественным принципам, лежащим в основе поэмы «Двенадцать». Внимание участников сборника «Скифы» целиком поглощено тем, чтобы прозреть за земным, частным планом «Мистерии» ее высшую духовную сущность. Поэтому содержание «скифской» поэзии и публицистики состав­ ляет повествование о самых отвлеченных закономерностях жиз­ ни, к тому же понятых мистифицированно. Эта поэзия крайне абстрактна; в ней почти нет реальных примет времени: Я видел последнюю грозную сечь: Металися копья и солнечный меч, То витязи Дня в солнцезарных бронях, На огненно-рыжих, крылатых конях Преследуют Змия и черную рать, Пришедших, чтоб светлое царство забрать. 1 7 В поэме Белого «Христос воскресе», написанной неизмеримо более талантливо, есть и конкретные зарисовки людей сегодняш­ 1 8 На связь Блока с группой «Скифы» неоднократно указывалось в лите­ ратуре. Из работ последнего времени следует выделить статью Л. К- Долго- полова: «Двенадцать» Блока (идейная основа поэмы), в сб.: Вопросы совет­ ской литературы, вып. VIII, М.—Л., изд. АН СССР, 1959. Слабее изучен вопрос о конкретной специфике позиции Блока. 1 7 А л е к с е й Г а н и н , П р и ч а с т и е т а й н ы , « С к и ф ы » , с б . 2 - о й , П г . , и з д . «Скифы», 1918, стр. 189. Бросается в глаза близость подобной манеры изобра­ жения к пролеткультовской. Действительно, несмотря на огромную разницу в политических убеждениях [участники сборника «Скифы» тяготели в 1918 году к «левым» эсерам — большинство пролеткультовцев было членами РКП (б)], эстетические принципы в обоих случаях были весьма близки. Пред­ ставления поэтов пролеткульта об искусстве также содержали мысль о не­ обходимости исключить из поэзии все «частное», конкретное, устремившись к познанию лишь самых общих закономерностей жизни. 253 него дня (например, известный образ интеллигента). Но эти об­ разы лишь как бы выплывают из «высоких» картин поэмы и вновь растворяются без остатка: не ими держится сюжет, не они определяют идею произведения. Напротив, пафос «Двенадцати» — в том, чтобы показать реальные, земные контуры происходящего. Объективно-идеа­ листическое осмысление сущности революционных событий, хотя и накладывает известный отпечаток на способ их изображения, однако, в значительной степени этот общий план поэмы остается «за сценой». В орбите внимания художника — сегодняшний день революции. Именно в этом, в частности, — непреходящее значе­ ние поэмы как памятника эпохи. Вместе с тем, и в «Двенадцати» видна специфика подхода Блока к революционной теме. Она состоит в особенностях трак­ товки социальных проблем. Уже из первых зарисовок поэмы видно, что «черный» и «бе­ лый» миры противопоставлены в значительной мере именно по своему социальному облику. Старый мир — это царство денег, вещей, материальных «благ», это царство собственности (или стремления к ней). О вещах мечтает проклинающая большеви­ ков старуха-мещанка («Сколько бы вышло портянок для ре­ бят, /А всякий раздет, разут»). В окружении вещей и в ореоле «материального» выступают все герои 1 главы: «барыня в кара­ куле», поп с толстым «брюхом» и т. д. Эта же черта постоянно подчеркивается и в характеристике «изменников» — Ваньки и Катьки. У «толстоморденькой» Катьки «керенки есть в чулке», она «в кружевном белье ходила», «гетры серые носила, Шоколад «Миньон» жрала». Ванька тоже «теперь богат» и т. д. Аналогич­ ное понимание уходящего буржуазного мира находим и в срав­ нительно близких по времени дневниковых записях А. Блока. Так, 12 июля 1917 года он пишет: «Стыдно любить «свое» буржуа — всякий, накопивший какие бы то ни было ценности». 1 8 Не менее характерна известная запись Блока о не­ навистном ему соседе — «буржуе». Главный признак «бур­ жуя» — неотделимость его от мира вещей: «От него так и пах­ нет чистым мужским бельем». 1 9 Итак, один из основных призна­ ков «черного мира» — собственность (вещи, деньги). Но истол­ кование этого понятия у Блока весьма своеобразно. Собствен­ ность для героев поэмы — характеристика скорее философская, чем социально-экономическая. Это — не буржуазная частная собственность, а мир вещей вообще. Это — то, что привязывает героев к мещански-пошлому материальному миру и противопо­ 1 8 Дневник Александра Блока, т. 2, 1917—21, Л., изд. «Прибой», 1928, стр. 44. Эта же мысль почти дословно повторяется в записной книжке лета 1917 года: «Буржуем называется всякий, кто накопил какие бы то ни было ценности» (Записные книжки Александра Блока, Л., изд. «Прибой», 1930. стр. 196). Здесь и далее неоговоренный курсив — мой. 3. М. 1 9 Дневник Александра Блока, т. 2, стр. 109. 254 ставляет их высокому миру духа, подлинной культуры, великих идей и подвигов. Поэтому, кстати, для Блока не различимы меч­ тающая об удовлетворении элементарных потребностей старушка и «барыня в каракуле»: по своему отношению к «материально­ му» они совпадают, а потому и попадают обе в один лагерь. Поэтому же «светлый» мир — это мир без собственности (и — шире — без «материального») вообще. За революцию — те, кто «ко всему готовы», кому «ничего не жаль». Не случайно, первый же образ поэмы, контрастирующий с царством «сы­ тых» — это нищий, бездомный бродяга. Сама «бесприютность» противопоставляется здесь (как и в стихотворениях III тома) пошлой сытости мещанства. «Двенадцать» — люди мира «без вещей». Единственный их постоянный «вещественный» признак — «винтовочки стальные», оружие возмездия. Таким образом, в поэме противостоят не миры буржуазной и социалистической собственности, а низменно-материальное (для Блока равное буржуазному) и высокие духовные ценности (для Блока равные революции). Показ старого мира как мира собственников — характерная черта большинства первых произведений советского революцион­ ного искусства. Она объединяет столь далеких по художествен­ ной манере и взглядам художников, как В. Маяковский — и А. Серафимович, Д. Бедный — и В. Хлебников, А. Неверов — и А. Гаетев и мн. др. Зато изображение нового мира подчас от­ личается весьма существенно. Иногда победа революции ри­ суется, в первую очередь, как справедливое перераспределение материальных ценностей («Мистерия — Буфф»), Значительно чаще новое мыслится как победа чисто духовных начал (поэты- пролеткультовцы). Наконец, были попытки осмыслить сущность революции в единстве ее социальных и культурных целей (Д. Бедный). Однако, время для художественного решения этой последней задачи еще, видимо, не наступило; поэтому здесь мы встречаемся чаще с декларациями, чем с художественными об­ разами соответствующего содержания 2 0. Совершенно очевидно, что Блоку наиболее близки произве­ дения второго типа; 2 1 не случайно, по воспоминаниям В. Шклов­ ского, «Блок любил Маяковского, хорошо понимал и огорчался только в «Мистерии — буфф» простотою счастья. В «Мисте­ рии — буфф» в раю росла булка». 2 2 Необходимо помнить при этом, что свой* резон и свои уязвимые места имела позиция 2 0 Ср. в пьесе «Там и тут», написанной рядовым работником советской печати А. Тодорским (автором высоко оцененного В. И. Лениным очерка «Год — с винтовкой и плугом»), мысли Питерского рабочего о социализме как царстве «довольства» и «культуры». 2 1 Впрочем, с известными, довольно существенными оговорками (см. ниже, стр. 269—270 настоящей работы). 2 2 В . Ш к л о в с к и й , Д н е в н и к , М . , и з д . « С о в е т с к и й п и с а т е л ь » , 1 9 3 9 , стр. 108. 255 обоих великих поэтов. «Мистерия — буфф» подчёркивала при­ мат социального в революции, производность, вторичность ее культурных задач по отношению к задачам реальной пере­ стройки общества. Это ставит пьесу Маяковского у истоков со­ ветского искусства как искусства реалистического. Однако воз­ зрения Маяковского 1917—21 гг. окрашены в тона известного примитивизма, утилитаризма. Стремясь овладеть материалисти­ ческим мировоззрением, Маяковский на первых порах иногда принимал экономическую природу общества как непосредствен­ ное распределение вещей и не всегда учитывал сложную диалек­ тику материального и духовного. Эта особенность взглядов Мая­ ковского была окончательно преодолена им уже после 1921 года. Позиция А. Блока отличается значительно более аморфным и нечётким представлением о мире будущего. Мир «двенадцати» в социальном плане характеризуется, в основном, по негатив­ ному признаку: это — люди без собственности, воюющие против нее. Подобное представление соприкасается с наивным «рево­ люционным аскетизмом» ряда первых произведений молодого искусства. Здесь явственно ощущается недопонимание социаль­ ной стороны событий 1917 года, её недооценка. Но, вместе с тем, подчёркивание духовного пафоса революции противостояло по­ пыткам антиреволюционной литературы отрицать этот пафос, представить «хама» — человека революции — как мещанина, интересующегося только низменно- и примитивно-материальным, как разрушителя культуры и всего духовного, как «буржуа на­ выворот» (Д. Мережковский, 3. Гиппиус, Е. Замятин и др.). В дальнейшем развитии советской литературы трактовка рево­ люции в духе (условно говоря) «Мистерии-буфф» должна была дополниться сильными сторонами пафоса «Двенадцати», вос­ создав подлинный облик Октября, в единстве его социальных и духовных задач. Понимание социального как зависящего от духовной сущно­ сти явлений порождает еще одну характерную особенность поэмы А. Блока. Рядом с социальной характеристикой персона­ жей возникает — не как производная, а, напротив, как основная и определяющая — характеристика героев по их отношению к «стихии» революции. Здесь необходимо уточнить широко распространенное по от­ ношению к «Двенадцати», но в значительной мере утратившее необходимую для термина чёткость представление о «стихийни- честве» Блока. Как правило, в понятие «стихийность» вклады­ вается только политический смысл (Блок не понял сознательно- организующей роли идей большевизма). Относительность такого утверждения — в рамках его общей аксиоматичности — уже неоднократно подчёркивалась исследователями (в частности, приводилось и высказывание Блока о том, как он стремился понять «рабочую», т. е. именно социально-организующую, «сторону большевизма»).' Еще более ясна и относительность 256 мысли о том, что «стихийничество» Блока связано с отрицанием строительной, созидательной стороны Октября. Такая мысль на­ ходится в вопиющем противоречии с теоретическими высказыва­ ниями Блока в период создания поэмы. Ведь известная формула в статье «Интеллигенция и революция»: «Переделать всё» — включала в себя не только максимализм разрушения, но и пред­ ставление о гигантских созидательных задачах революции, хотя и своеобразно истолкованных. Противоречит такое понимание «стихийности» Блока и его огромной практической деятельности по созиданию новой, революционной культуры, и свидетель­ ствам современников. 2 3 И если «рабочая» сторона Октября осталась вне непо­ средственного поля зрения автора «Двенадцати», не вошла в текст поэмы, то это объясняется в какой-то мере (хотя, есте­ ственно, не полностью) тематикой поэмы — показом практики первых дней революции — практики, в которой объективно, до известной поры, преобладало именно разрушение старого мира. Разумеется, мы весьма далеки от «юбилейного» представле­ ния о том, что «стихийности» у Блока вообще не было (это зна­ чило бы признать совершенно абсурдную вещь — социалисти­ ческий характер мировоззрения поэта). Речь идет совсем о дру­ гом. Попытка свести мысли поэта о революции как стихии только к его политической программе не дает ключа к пониманию сути вопроса. Собственно политический аспект взглядов Блока — одна из наиболее аморфных и консервативных сторон мировоз­ зрения поэта. Не в политическом (для 1917 года — левоэсеров- ском) credo Блока — источник его движения вперед. Принятие революции Блоком — шаг, неизмеримо больший, чем движение от сочувствия кадетам к программе «левых» эсеров. Для того, чтобы понять смысл «стихийничества» Блока, необходимо опять- таки обратиться ко всей сумме его идеологических представле­ ний тех лет. Мысль о музыкальной «стихии» как о движущей силе исто­ рии возникает у поэта в период создания «Песни судьбы» и пер­ вых статей об интеллигенции и революции (1908). До этого об­ разы «стихий» играли, как известно, важнейшую роль в цикле «Снежная маска», но там их художественная функция была со­ вершенно иной. Возникший в годы полного преодоления услов­ ной гармонии «Стихов о Прекрасной Даме», — гармонии, прин­ ципиально противопоставленной жизни, — цикл «Снежная маска» сыграл значительную роль в эволюции Блока. Это был один из этапов того процесса «попиранья заветных святынь», 2 3 Ср., например, воспоминания В. Шкловского о встрече с Блоком в 1920 г.: «Блок говорил о Шекспире, о короле Лире. Для него главным вопросом был вопрос о культурном наследстве» (В. Шкловский, Дневник, М., изд. «Советский писатель», 1939, стр. 115). Разумеется, вопрос об отно­ шении Блока к культуре прошлого гораздо сложнее. Однако бесспорна при­ частность Блока к культурному строительству. 17 Славянская филология 257 который привел поэта, в конечном итоге, к принятию революции. Подчёркнутый отказ от восхваления спокойной красоты незем­ ного идеала, введение мотивов буйной страсти, губящей чело­ века, насмешка над тем, что некогда казалось добром, — все это сам Блок воспринимал как насыщение поэзии духом жизни. Бураны и снега «Снежной маски» были для поэта как-то свя­ заны с его ощущением эпохи реакции; ещё тесней с ним связаны мотивы гибели. Но, вместе с тем, отказавшись от мистических «заветных святынь», Блок здесь (как и в «Балаганчике») отри­ цает «святыни» вообще, отрицает объективность идеалов. Един­ ственной реальностью для Блока «Снежной маски» становится «сердце легкое» поэта, мир его чувств и иллюзий. Внешний мир — это лишь «тени», «маски»: . . . В е р ь л и ш ь м н е , н о ч н о е с е р д ц е , Я — поэт. Я, какие хочешь, сказки Расскажу И, какие хочешь, маски Приведу... Отсюда — двойственность понимания «стихии». С одной сто­ роны, «сердце предано метели», потому что метель вокруг поэта; с другой стороны, — сами эти метели и вьюги — свойства «ночного сердца» поэта. Иное дело «стихия» в .«Песне судьбы». В словесной характеристике «стихии» здесь много близкого или прямо совпадающего с образами «Снежной маски» («Как будто я крещен вторым крещеньем / В иной — холодной, снеговой ку­ пели»: ср. стихотворение «Второе крещенье»; — «И жизнь, и смерть — холодный снежный вихрь» и т. д.). Однако неизме­ римо важней здесь совпадение с совершенно иным по смыслу циклом «Вольные мысли» («Мне нужен мир с поющим песни ветром]», ср.: «И песни петь, и слушать в мире ветер».) Ветер, стихия теперь — это, действительно, внешняя по отношению к отдельной личности (в том числе и к поэту) сила. Высшим воплощением её являются такие внеличностные, объективные понятия, как народ, Родина. Герман (интеллигенция в её луч­ шей части) стремится к слиянию с этой стихией. Но такое слияние пока недостижимо. И — что самое основное — слияние со стихией требует не только внутреннего изменения, совершен­ ствования героя, как это было с иноком «Стихов о Прекрасной Даме». Хотя, по Блоку, интеллигенции нужно и внутренне пере­ родиться, чтобы слиться с народом, однако, дело не только в этом: Герман должен совершить и ряд каких-то реальных дей­ ствий, пройти какой-то жизненный путь, чтобы вновь отыскать «стихию» — Фаину. Как видим, с конца 1900-х — начала 1910-х гг. понятие «сти­ хии» для Блока включает в себя представление о том, что суще­ ствуют некие объективные силы, не зависящие от воли, сознания или желания человека и, напротив, направляющие жизнь лич­ 258 ности. Эти силы потому и определяются понятием «стихия», что логика их развития — вне субъекта, вне произвола поэтического (и всякого иного) «я». Если основа мира, исторического про­ цесса — «дух музыки», то «стихия» — форма его движения, обусловленная собственными внутренними законами. Подобное представление Блока предреволюционных лет о роли «стихии» в истории глубоко противоречиво и двойственно. Оно включает в себя мысль о принципиальной непознаваемости законов исто­ рии, а потому сводит роль личности лишь к пассивному «слу- шанью» эпохи и следованию за её «духом». Но оно подразуме­ вает и мысль об объективных, не зависящих от произвола «я» законах истории, — ив этом — огромная правда мыслей Блока, его огромный шаг к материалистическому пониманию истории. В известной статье «Катилина» в послеоктябрьский период на этом пути был сделан следующий большой шаг. «Напрасно думать, — пишет здесь Блок, — что сеяние ветра есть только человеческое занятие, внушаемое одной лишь человеческой во­ лей». Еще раз подтвердив, таким образом, объективность «ветра» («стихии»), Блок далее подчёркивает, что к созданию его более всего причастны народные массы: «Ветер поднимается не по воле отдельных людей». Затем следует важнейший тезис — люди не могут произвольно изменять ход истории. Однако, учи­ тывая её законы, люди могут помогать движению «стихии» — тогда их деятельность не только революционна, но и плодо­ творна, — или пытаться противостоять «ветру» — тогда их уси­ лия и реакционны, и бесплодны. Законы истории осуществля­ ются не помимо пассивного по своей природе человека. Истори­ чески активен тот, кто «чует» и «собирает ветер». 2 4 Так Блок преодолевает метафизичность своих прежних представлений об истории и вплотную подходит к диалектике роли личности и мас­ сы в революции. Последней задачи Блок полностью решить не мог г но какими-то вехами на пути ее решения были отмеченные выше мысли о «рабочей стороне большевизма». Сказанное объясняет и расстановку сил в поэме «Двенадцать». И здесь, как и в дру­ гих своих аспектах, поэма не дает никакой середины, никаких компромиссов. Герои поэмы либо противостоят стихии, «духу музыки» Октября, либо полностью сливаются с ними. Так, все персонажи первой главы страдают от «веселого и злого» ветра революции. Это видно уже в первой строфе поэмы, где противо­ п о с т а в л е н ы в е т е р и о д и н о к и й ч е л о в е к 2 5 ( « В е т е р , в е т е р — / Н а ногах не стоит человек») и далее: «Всякий ходок / Скользит — ах, бедняжка\» От стихии страдает и старушка, которая «как курица, кой-как перемотнулась через сугроб», и «долгополый», 2 4 А . Б л о к , С о б р а н и е с о ч и н е н и й , т . 8 , Л . , и з д . « С о в е т с к и й п и с а т е л ь » , 1936, стр. 90. 2 5 О значении образа одинокого, отдельного человека см. ниже, стр. 266 настоящей работы. 259 и барыня, которая «поскользнулась и — бац\ — растянулась». 2 6 И символ старого мира — «буржуй на перекрестке» — тоже «в воротник упрятал нос», ибо — «ветер хлёсткий! / Не отстает и мороз!» Наконец, символические сцены в гл. 8 и 12 рисуют об­ раз все того же буржуя, страдающего от стихии. Напротив, «двенадцать» рисуются как начало, слитое со сти­ хией. Они — сами ветер, ибо бури революции в Мирах могут проявиться только через них. Поэтому вихревой и морозный пейзаж поэмы по отношению к новым людям выступает не как враждебная сила, а как фон, на котором действуют и с которым сливаются красногвардейцы. Пейзаж здесь — не антитеза ге­ роев, а параллель к их духовной сущности (точнее: их духовная сущность — параллель к явлениям природы, и оба они — про­ изводные от всеохватывающей, универсальной стихии Револю­ ции) : Гуляет ветер, порхает снег, Идут двенадцать человек. Никогда (кроме сцен с Петрухой, имеющих особый смысл) «две­ надцать» не страдают от холода и мороза; напротив, они прохо­ дят сквозь стихию «мерным шагом», «державным шагом», они легко проходят через те самые «сугробы снеговые — не утянешь сапога», в которых застряла старушка. И еще одна характерная деталь: на общем динамическом фоне бросаются в глаза непод­ вижные фигуры персонажей первой и девятой главы: буржуй стоит, дамы беседуют, поп хоронится за сугробом (а раньше — «брюхом шел вперёд») и т. д. Люди же нового — столь же ди­ намичны, как и природа, стихия. Такие параллели или антитезы явлений природы и общественной жизни у Блока — следствие его мыслей об объективности «стихии». Подобно тому, как при­ рода действует, «не спросясь у человека», и революция разви­ вается по внутренним законам. Поэтому революция «сродни природе», поэтому она «грозовой вихрь», «снежный буран». 2 7 Сопоставление это имеет и другую сторону — своеобразное понимание Блоком социальных закономерностей. Последние воспринимаются как разновидность законов природы. Револю­ ции, катастрофы закономерны в природе: «Ледники и вулканы спят тысячелетиями, прежде чем проснуться и разбушеваться потоками водной и огненной стихии». 2 8 Поэтому революции неизбежны и в социальной жизни — частице природы. Поэтому «один из основных мотивов всякой революции — мотив о возвращении к природе». 2 9 2 6 Ср. ироническое воспроизведение психологии мещанина, боящегося революционной улицы, в очерке «Сограждане»: «По двору у нас пройти — и скользко, и — того гляди — угодишь в сугроб» (А. Б л о к, Собрание сочи­ нений, т. 8, Стр. 73). 2 7 А. Б л о к, Собрание сочинений, т. 8, стр. 48. 2 8 Там же, стр. 120. 2 9 А . Б л о к , С о б р а н и е с о ч и н е н и й , т . 8 , с т р . 1 2 0 . 260 Важной стороной представления о «стихии» была, как уже говорилось, мысль об определяющей роли народных масс в исто­ рии. В статье «Крушение гуманизма» (1919) появление нового, современного «духа музыки» прямо связывалось с тем перио­ дом, «когда на арене европейской истории появилась новая дви­ жущая сила — не личность, а масса». И дальше: «Хранителем духа музыки оказывается та же стихия, в которую возвращается музыка <\..>, тот же народ, те же варварские массы». 3 0 В этих словах прямо ставится знак равенства между понятиями «стихия» и «народ». И здесь мы подходим к еще одному важнейшему принципу, по которому в поэме «Двенадцать» противопоставляются старый и новый мир. Это — мысль об уходящем как о царстве индиви­ дуализма и о новом как о царстве народа, народных масс. III Октябрь, уничтоживший «все середины», противопоставил революционное и антиреволюционное искусство не только по их социально-политическому звучанию, но и во всех остальных аспектах. Важнейшим водоразделом стал принцип подхода к во­ просам морали. Антиреволюционное искусство при этом сравнительно редко выступало под зародившимися в конце XIX — начале XX в. де­ кадентскими лозунгами открытого индивидуализма, прямого антидемократизма. Представления о человеке как «боге един­ ственного мира» (Ф. Сологуб), «о том, что люди — стадо» (Мин­ ский) не могли объединять контрреволюционные элементы для отпора революции. Лозунгами «сплочения» этих реакционных элементов стали тенденциозно извращенные представления ста­ рой гуманистической мысли, приобретавшие в условиях Граж­ данской войны смысл прямого неприятия революции. Не слу­ чайно В. И. Ленин, просматривая белоэмигрантские издания, от­ метил не только их злобную реакционность, но и маскировку последней девизами «защиты демократии», «социализма» и т. д. 3 1 Так, из гуманизма прошлого выхолащивалась вся его актив­ ная, протестующая сторона. Гуманизм начинал трактоваться как любовь ко всему в жизни и человеке, как полное примире­ ние с действительностью во избежание «кровопролитной борь­ бы». Напротив, всякие призывы к революционному изменению социального строя истолковывались как бесчеловечные, веду­ щие к «вражде» вместо необходимого человечеству примирения враждующих. Мысль эта буквально пронизывает все те произ­ ведения 1917—21 гг., авторы которых стоят на позициях, враж­ дебных революции. Призыв к всеобщему примирению звучит в философской поэзии Вяч. Иванова: 3 0 Там же, стр. 112 и 128. 3 1 В . И . Л е н и н , С о ч и н е н и я , т . 2 9 , с т р . 5 1 261 Когда ж противники увидят С двух берегов одной реки, Что так друг друга ненавидят, Как ненавидят двойники? 3 2 Он же — в детских стишках П. Соловьевой (Allegro), прослав­ ляющих антигероизм и «жалость» всех ко всем: персонаж сказки «Герой» — заяц — велик в дни, «когда кругом вражда», «не потому, что смел, / А потому, что он сумел / Всем тем стра­ стям, что в звере есть, / Большую жалость предпочесть». 3 3 Основной вопрос этики — проблема взаимоотношения лич­ ности и общества — решается при этом антиреволюционным искусством в двояком плане. С одной стороны, провозглашается, как мы видели, евангельское «все люди — братья», прослав­ ляется слияние всех в единую семью. «Героический гуманизм (т. е. гуманизм борьбы — 3. М.) умер,» 3 4 — утверждает Вяч. Иванов. На смену ему приходит этика «монантропизма» («все- человечества»), 3 5 растворяющая «я» во всех его «двойниках». «Новая» этика — это «круговая порука единой совести», это «снятие индивидуальной воли и вины целым человечеством, по­ нятым как живое вселенски-личное единство». 3 6 Напротив, революционное искусство, в каких бы различных формах оно ни проявлялось, исходит в эти годы из отрицания этики «всечеловеческого» гуманизма, ибо признает наличие в мире двух враждующих начал — прогрессивного и реакцион­ ного — и нравственную оправданность борьбы первого с послед­ ним. Разумеется, осмысление этих враждующих начал у разных авторов, принимавших революцию, было весьма различным —" от крайней абстрактности «Скифов», говоривших о борьбе «Добра» и «Зла», «Ночи» и «Дня», или вульгаризаторски- субъективистского понимания борющихся классов п рол ет куль- товцами до чёткого марксистского представления об этике классовой борьбы у авторов типа Д. Бедного и В. Маяковского. Однако основной водораздел проходил именно по линии призна­ ния или отрицания нравственной оправданности борьбы. В этом смысле «Двенадцать» — ярчайший памятник про­ славления революционной этики. Отмеченное выше реакцион­ ное осмысление понятий «гуманизм» и «демократия» в годы Гражданской войны толкало Блока к размышлениям о «кризисе 3 2 В я ч . И в а н о в , К р у ч и , « З а п и с к и м е ч т а т е л е й » , 1 9 1 9 , 1 , с т р . 9 7 . 3 3 П . С о л о в ь ё в а ( A l l e g r o ) , Б о ч о н о к . Г е р о й ( 2 с к а з к и ) , М . — Л . , 1922, стр. 4. 3 4 В я ч . И в а н о в , К р у ч и , « З а п и с к и м е ч т а т е л е й » , 1 9 1 9 , 1 , с т р . 1 1 3 . 3 5 Там же, стр. 116. 3 6 Там же, стр. 118. Объективный идеализм Блока резко подчеркивал не­ обходимость нравственной оценки действий каждой отдельной личности с точки зрения отношения человека к «ветру революции»; объективный идеа­ лизм Вяч. Иванова снимал самую проблему оценки поступков человека. Этим он был прямо противоположен тому сурово-требовательному, «контрастному» мышлению Блока, о котором речь шла выше. 262 гуманизма». О разных сторонах этих размышлений мы ещё бу­ дем говорить. Сейчас необходимо лишь отметить, что в понятие нового, революционного гуманизма для Блока включается пред­ ставление о необходимости слияния «я» и народа. При этом «на­ род» ,Блока — нечто диаметрально противоположное «всечело- вечеству» Вяч. Иванова (тоже начинавшего с разговоров о «кри­ зисе гуманизма»). Народ, как мы видели, — это у Блока и со­ циальное понятие («униженные» в прошлом, мстящие за уни­ жение в настоящем народные массы), и — в каких-то рамках — понятие историческое (то, что идет в ногу с «духом музыки»). «Народ» не только не включает всех людей, но и прямо предпо­ лагает наличие «антимузыкального» и антинародного «черного» мира. Поэтому само понятие о неизбежности исторического про­ гресса включает и мысль о нравственности борьбы. Более того — Блок приходит к мысли о нравственности насилия над «черным» миром вплоть до его уничтожения. При этом говорится именно об уничтожении всего старого мира в целом, вне зависимости ог того, что отдельные представители его могут быть субъективно добры, честны и т. д. 3 7 Мысли эти широко отражены в тексте поэмы. Само понятие жалости к умирающему строю для Блока «Двенадцати» настоль­ ко чуждо, что всякое сожаление к людям «черного» мира в поэме может пониматься только иронически. Так, издевкой звучат строки: Всякий ходок Скользит — ах, бедняжка! — Сентиментальное «бедняжка» — это, конечно, насмешка над самим принципом «жалости». Еще отчётливее ирония по отношению к «барыне в каракуле», которая — . . . П о с к о л ь з н у л а с ь И — бац — растянулась! Призыв о помощи, намеренно-вульгарный: Ай. ай! Тяни, подымай! — носит тем более издевательский характер, что за ним следует пояснение, как относится к этой «беде» «стихия» революции: Ветер весёлый И зол, и рад. Таково же отношение к бедствиям, которые терпят от стихий старушка, поп и «буржуй»: они ничего, кроме гибели, не до­ стойны. Отсюда — «веселье» в момент их гибели. Такое «ве­ 3 7 Ср. мысли Н. Степанова о родстве поэм Вел. Хлебникова этих лет и «Двенадцати» (см.: Н. Степанов, В. В. Хлебников, Биографический очерк, в кн.: В еле мир Хлебников, Избранные стихотворения, М., изд. «Советский писатель», 1936, стр. 65. 263 селье» нравственно (не в абстрактно-«гуманистическом», а в но­ вом и, по мнению Блока, высшем смысле слова). Еще до рево­ люции поэт говорил не только о неизбежности, но и о нравствен­ ном праве народа на «возмездие». Поэтому если раньше был «богатый» «зол и рад», то теперь «зол и рад» ветер истории — и эта радость правомерна. Поэтому естественна характеристика ветра революции как «злого», равно как и возведение «черной злобы» к «святой злобе» — одна из центральных мыслей поэмы. Отношение к отдельным представителям старого мира обоб­ щается в призывах главы 2-ой («Пальнем-ка пулей в Святую Русь») и 3-ей («Мы на горе всем буржуям // Мировой пожар раздуем»...). Далее эта же тема о ненужности «жалости» рас­ крывается в главах 7, 8 и 9. Петька жалеет убитую Катьку — товарищи сурово отчитывают его, говоря о ненужности, даже безнравственности жалости; это чувство отнимает силы, необхо­ димые для борьбы с «толстозадой» Русью: Не такое нынче время, Чтобы нянчиться с тобой — Потяжелв будет бремя Нам, товарищ дорогой! Глава 8 повествует о переходе Петьки от колебаний и жало­ сти к революционной ненависти. Именно «буржую» собирается мстить Петька за погубленную любовь: Выпью кровушку За зазнобушку, Чернобровушку. Исторически оправданное возмездие нравственней, чем «жа­ лость». Но все же, в диссонанс к бодрым мотивам борьбы, глава заканчивается тоскливым: «Скучно!» Глава 9 полностью снимает мотив тоски, рисуя ликование раскованной народной стихии: «Больше нет городового, Гуляй, ребята, без вина!» И здесь же наиболее полно, в обобщенно-символической форме, подчер­ кивается, что это — радость по поводу гибели врага. Строки — «Стоит буржуй на перекрестке» ... и т. д. — глубоко новатор­ ские. Как ни ненавидела угнетателей народа реалистическая русская литература XIX в., мотив торжества в момент гибели врага был ей чужд, т. к. именно в этот момент герой переставал быть человеком класса, среды и становился просто человеком. Если безобразная болезнь Ивана Ильича — продолжение его безобразной жизни, то смерть и предшествующие ей мгнове­ ния — это полный разрыв с прошлым, просветление, возврат к нравственным нормам «естественной поры» — детства. И по­ тому чем ближе к смерти Иван Ильич, тем он выше окружающей его среды. Симпатии к Обломову, почти снятые осуждением его пассивности, также резко возрастают в сценах смерти героя (равно как и в главе «Сон Обломова»). Поэтому и умирающий (и, в частности, замерзающий) персонаж — это или страдающий 264 герой, дитя народа («Мороз, Красный нос»), или герой, иска­ женный при жизни до потери человеческого облика, но когда-то имевший человечески-прекрасные потенции, о которых вспомина­ ется в момент гибели (Иудушка Головлёв). Во всех назван­ ных — и аналогичных сценах — смысл смерти врага — именно з том, что герой мог бы быть прекрасным, но не стал таковым по условиям среды. Поэтому он гибнет. Там же, где речь шла именно о революционном возмездии, — там оно осмыслялось в той или иной связи с традициями роман­ тизма (или как «искупление греха» в «Кому на Руси жить хо­ рошо») . У Блока постановка вопроса иная. Для него и в момент страдания «буржуй» остается буржуем, а потому остаются в силе и законы высокого Возмездия. Отказ от них есть отказ от революции, ибо — «Неугомонный не дремлет враг», и «шелудивый» пес, каким бы жалким он сейчас ни казался, — не только был, но и вновь может стать опасностью для нового мира. Так Блок первым в советской литературе оправдал классо­ вую борьбу в ее конкретных, иногда неизбежно кровавых фор­ мах — борьбу вплоть до полной победы над «буржуем». Пози­ ция Блока подвергалась ожесточенным нападкам реакции за ее, якобы, «бесчеловечность». Даже сам поэт, не до конца осмыс­ ляя значение собственных поисков, рассматривал их как борьбу со старым гуманизмом, как призывный набат «колокола анти­ гуманизма». В действительности же это была новая, качествен­ но более высокая ступень развития гуманизма. Реальное продолжение демократических традиций было не в повторении формулировок, выдвинутых гуманизмом XIX века. Любовь к человеку, написанная на знамени гуманистической литературы XIX в., была неразрывно связана с требованием ос­ вобождения народа. По своему пафосу она была глубоко рево­ люционна. Поэтому настоящими продолжателями гуманистиче­ ских традиций оказывались не те, кто повторял старые формулы, выродившиеся в абстрактно-беззубую «жалость», а те, кто разви­ вал революционные традиции XIX в. Для Блока новая теория не осмыслялась и не могла осмысляться в конкретно-историче­ ских терминах пролетарской морали. Но объективно поэт сде­ лал навстречу ей огромный шаг, поняв и восславив этику борь­ бы за новый мир. Однако сказанное — лишь одна сторона этических проблем поэмы. Другая, не менее важная сторона вопроса состояла в по­ казе того, как именно для новых людей решается вопрос о соот­ ношении личности и народа. Здесь опять-таки существуют два аспекта. Первый состоит в утверждении того, что новая этика сливает личность и народ в неразрывное целое. Хорошо известно утверждение Блока о том. 265 что реакция означает трагическую обособленность личности, а революция — её слияние с массой: «Революция — это я, не один, а мы». 3 8 Утверждение слияния личности и народа в новом мире у Блока противостояло другой характерной черте антиреволю­ ционной литературы 1917—21 гг. — прославлению отдельного человека как высшей и незыблемой ценности. Эта мысль также была связана с характерным для данного направления демаго­ гическим использованием гуманистических формулировок искус­ ства XIX в. при внутреннем искажении их сущности. Для про­ грессивного искусства XIX в. речь шла о защите «маленького человека» от жестокого «целого» — феодального государства; в годы Октябрьской революции и Гражданской войны речь шла о «защите» «единицы» от классовой борьбы. Именно таков смысл абстрактно-гуманистической защиты «маленького человека» от бурь революции у А. Н. Толстого в годы его идейных «рас­ путий» (рассказы «Милосердия!», «Простая душа», 1 редакция «Смерти Дантона» и т. п.). Характерно, что даже такой, в прошлом предельно далекий от каких бы то ни было мыслей о гуманизме автор, как Н. Гу­ милев, в годы Гражданской войны выступает именно с аполо­ гией «маленького человека», его быта и его маленького счастья, разрушаемого революцией («Заблудившийся трамвай»). Концепции Блока диаметрально противоположны. «Малень­ кий человек» (если, конечно, он остается «маленьким», т. е. изо­ лированной личностью, а не сливается с народом) — это меща­ нин. Он — частичка старого мира и достоин его участи. Поэтому и бедная старушка, и «буржуй» — люди одного лагеря, и отно­ шение их к большевикам одинаково. Поэтому же всякая, вооб­ ще, одинокая личность ассоциируется с человеком «черного» мира и изображается иронически. Это видно уже из первой строфы поэмы, где вслед за известной антитезой «черный ве­ чер — белый снег» следует не менее существенная: Ветер, ветер! На ногах не стоит человек. В противопоставлении «ветра» «человеку» сказывается ирони­ ческое переосмысление той великой терминологии гуманизма, ко­ торая была опошлена в годы Гражданской войны «демократи­ ческой» демагогией контрреволюционной прессы. Точно так же принадлежит к «черному» миру тот самый одинокий «ходок»- «бедняжка» во второй строфе, над бедами которого смеется Блок. Сказанное определяет всю структуру образов героев в «Две­ надцати». Выше уже говорилось, что центральной особенностью двух миров в поэме является их полная, диаметральная проти­ воположность, принципиальное отсутствие всего среднего, про­ 3 8 Дневник Александра Блока, т. 2, стр. 110. 266 межуточного. Это приводит к тому, что каждый персонаж поэмы интересует Блока не в сложной диалектике конкретно-неповто­ римого и типического, а, в основном, только с этой последней стороны. Индивидуальное в героях само по себе, в его собствен­ ной художественной значимости (как единственно возможная форма проявления общих закономерностей, как показатель сложности и многообразия мира) в поэме «Двенадцать» Блока не интересует. Всякое отклонение данного героя от общих приз­ наков его мира (да и сам принцип появления конкретных пер­ сонажей) служит здесь другой цели — подчеркнуть какие-то су­ щественные моменты в жизни революции. Герой всегда инте­ ресен здесь лишь постольку, поскольку через него выявляются те или иные общие закономерности. Это сближает «Двенадцать» с большинством произведений советской литературы 1917—21 гг., делает поэму типичным произведением литературы эпохи, как в её сильных сторонах (стремление познать посредством искус­ ства ведущие закономерности жизни общества), так и в ее не­ избежной исторической ограниченности (недооценка роли «под­ робностей жизни», невольная «суммарность» образов). Это же, бесспорно, сближает героев «Двенадцати» с персонажами дра­ матургии «социальной маски» (при учете специфики понимания «социального» у Блока). Принцип обрисовки героев в поэме на­ поминает также революционные плакаты тех лет: здесь — такое же стремление выделить лишь то в человеке, что делает его че­ ловеком класса, и карикатурно или героизированно подчеркнуть, сгустить эти черты, отвлекшись от индивидуального (поп, ба­ рыня и др.). Сказанное в равной мере характеризует структуру образов, относящихся и к «черному», и к «белому» миру. Тем более интересно, что вся характеристика «черного» мира полностью дается через образы отдельных людей, а вся харак­ теристика мира революции — через групповой образ «двенад­ цати». Подобная структура определена тем, что старое для Блока — это царство разрозненных индивидуальностей. По­ этому типическим признаком героев 1. и 9. глав является именно их внешнее разнообразие, их (кажущаяся) непохожесть друг на друга. И старушка, и «буржуй на перекрестке», и «писатель- вития», и «долгополый» поп, и «барыня в каракуле» — всё это люди одного мира, но того мира, где индивидуалистическое, разделяющее людей, стоит на первом месте. В таком же духе нарисованы и образы «отступников» — Ваньки и Катьки. Само индивидуальное, особое в их судьбе — это именно их «отступничество». Они же наделены и яркой, хотя и немногословной, портретной и психологической характеристи­ кой. Смысл последний — подчеркнуть «буржуйское» (или его разновидность — «мещанское») в персонажах: Он в шинелишке солдатской, С физиономией дурацкой, Крутит, крутит черный ус, 267 Да подкручивает, Да подшучивает . . . Гак же индивидуализирован образ «толстоморденькой» Катьки, у которой «зубки блещут жемчугом». Дается сравнительно под­ робное описание ее внешности, одежды, её судьбы. Как видим, сам по себе принцип индивидуализации (при всей относительно­ сти в данном случае термина «индивидуализация») в поэме возникает как средство противопоставления тех или иных персо­ нажей массе — стихии. Напротив, новый мир — это мир единой массы, куда вли­ лось множество «я». «Двенадцать» в поэме всегда появляются все вместе. О них говорится почти всегда во множественном числе. Вторая глава, знакомящая нас с красногвардейцами, сразу же дает их групповую характеристику: «Идут двенадцать человек». В них общее все: от внешнего вида («оплечь — ружей­ ные ремни», «в зубах цыгарка, примят картуз») до настроений, психологии и судьбы («И идут без имени святого //Все двенад­ цать — вдаль», «их винтовочки стальные — // На незримого врага» и т. д.). Диалоги красногвардейцев (исключая те места, где вклинивается голос Петрухи) весьма специфичны по своей художественной функции. Они выражают не разницу во взгля­ дах, настроениях и т. д., а разные стороны одной и той же мысли. Такова, например, коллективная отповедь красногвар­ дейцев Петрухе (—«Ишь, стервец, завел шарманку» . . и т. д.). Поэтому здесь совершенно невозможно отделить язык одних ге­ роев от других. Не случайно излюбленное местоимение «двенал- цати» — «мы», «наш» («Мы на горе всем буржуям . . .», «Был Ванька наш, а стал солдат», «Потяжеле будет бремя // Нам, товарищ дорогой!» и т. д.). И для всего мира бездомных и униженных Блок видит один выход — слиться со стихией революции, с массой. Поэтому уже в конце 1 главы появляется образ одинокого бродяги. Образ этот вначале двойственен. Он связан и со старым миром: он один, он еще не слит со стихией и «сутулится» от холода. Но он бездомен и нищ, а потому для него есть выход. Эй, бедняга! Подходи! Поцелуемся! Бродяга может стать частицей революционной массы — в этом его спасение. В указанном смысле интересно употребление в поэме собст­ венных имен. Они используются в трех целях: для передачи живой речи революционной улицы, без стремления как-то под­ черкнуть индивидуальное в героях (— «Андрюха, помогай!// — Петруха, сзаду забегай!»), для выделения героев, противопостав­ ленных массе (Ванька, Катька) и, наконец, при характеристике Петрухи. Образ Петрухи многогранен; бесспорно, однако, что пока этот герой выступает по преимуществу как часть массы* 268 он — безымянный участник диалогов 2 главы («Ну, Ванька». . . и т. д.), и даже внутренние монологи его трудно отличимы от лирического авторского отступления (гл. 5 и 8). Но там, где Петруха как-то противопоставлен остальным красногвардейцам («жалость» к Катьке, упоминание Спаса), — там остальные герои сразу же называют его по имени, причем такое упомина­ ние всегда связано с критикой героя («Что ты, Петька, баба, что ль?», «Петька, эй, не завирайся!»). Диалоги же критикующих красногвардейцев не разделены на отдельные голоса. И здесь, как видим, отразилось представление Блока о том, что носите­ лем самых высоких революционных норм и идеалов является масса. Не даром в последних главах, где Петька вновь с друзь­ ями, перед нами — единый коллективный герой. Однако рассматриваемая проблема имеет и другую сторону, теснейшим образом связанную с блоковской концепцией «кру­ шения гуманизма». Это — вопрос о том, что происходит с чело­ веческой личностью, когда её «я» сливается с единой революци­ онной массой. Будет ли такое слияние растворением, уничтоже­ нием «я» или, напротив, предпосылкой его расцвета и новых условиях новой жизни? Вопрос этот очень важен для всей молодой советской лите­ ратуры. Если всё революционное искусство 1917—21 гг. объеди­ нялось в прославлении слияния личности с народом (не с «все- человечеством» Вяч. Иванова, а именно — только с его прогрес­ сивной частью: трудовым народом для одних авторов, пролета­ риатом — для других), то дальше начинался ряд существенных отличий. Для близких Блоку писателей из группы «Скифы», на­ пример, слияние с народом мыслилось как отказ от своего «я», как проповедь самоотречения и самоограничения «эгоизма» лич­ ности. Принятие революции — это радостное «самосожжение» личности: И ты, огневая стихия, Безумствуй, сжигая меня ... ! 3 9 Главное в революции — «жертва». 4 0 Нетрудно увидеть, что подобного рода этические построения субъективно включали в себя принятие революции. Но своими теоретическими корнями они уходили в ту самую идеалистиче­ скую этику смирения и отказа от всего личного, которую писа­ тели данной ориентации пытались преодолеть в ее непосредст­ венно-политических проявлениях. В сущности, к такому решению вопроса весьма близки и остро полемизировавшие с группой «Скифы» писатели и теоретики Пролеткульта. Как известно, этика Богданова опиралась на пред­ ставление о том, что «я» — основа буржуазной морали, возник­ шей на базе частной собственности. Напротив, крупное машин­ 3 9 А . Б е л ы й , Р о д и н е , « С к и ф ы » , с б . 2 - , с т р . 3 6 . 4 0 Р . И в а н о в - Р а з у м н и к , Д в е Р о с с и и , т а м ж е , с т р . 2 2 2 . 269 ное производство и социалистическая собственность порождают «коллективную мораль». В новом обществе личность «ано­ нимна» и «безымянна». Как видим, противоположность этих двух форм идеалистической морали была субъективной. Подлинно революционное решение вопроса могло было быть дано лишь с позиций марксистского^ понимания соотношения личности и класса, личности и общества при социализме. К ху­ дожественному решению этих вопросов в указанные годы при­ ближался Маяковский (с его критикой безликого пролеткуль­ товского «мы»); весьма близок к нему Д. Бедйый в поэме «Про землю, про волю ...» и ряде стихотворений. Однако полностью решены эти вопросы будут лишь на следующем этапе развития советской литературы. В искусстве же периода Гражданской войны представление о расцвете личности при социализме только еще вырабатывается, постепенно осваивается — и то скорее еще как теоретическое положение, чем как принцип, связанный с художественной структурой образа. В подобной обстановке происходит оформление той стороны этических воззрений Блока, которая связана с мыслями о ха­ рактере слияния «я» и народа (при осознании необходимости этого слияния!). И здесь опять мы встретимся не только с бли­ зостью, но и с качественным отличием воззрений Блока и авто­ ров сборника «Скифы». Для Блока, с первых дней поэтического самоопределения, нравственный идеал предстаёт как нечто, весьма далёкое от морали самоотречения и жертвы. Идеал — Прекрасная Дама — изображается как мистическое начало, слияние с которым бренного и земного «я» обеспечивает и этому «я» величайшее счастье, величайшую гармонию. Разумеется, и сам идеал, и пути его осуществления понимались чисто идеа­ листически, однако, отнюдь не в духе христианском. Отсюда по­ нятно оценочное и отнюдь не апологетическое отношение ран­ него Блока к образу Христа (например, в стихотворении «Вот он, Христос . . .», где сквозит мысль о неспособности поэта «стать, как стезя»), В письмах к Е. П. Иванову Блок с полной, опреде­ ленностью заявляет, что он не намерен идти «врачеваться к Хри­ сту». 4 1 Христос для Блока есть символ этики нарочитого обед­ нения личности, морали жертвы. Дело осложняется, однако, начиная примерно с 1908 г., когда идеалом Блока становится высокое духовное начало Родины, народа. Народ для Блока — духовное, а не четко-социальное по­ нятие. Поэтому ведут к нему нравственные пути. Интеллигент для слияния с народом должен отречься от эгоизма, от гиперт­ рофии «я» и обречь себя на «духовную диету». Подобная мысль, выраженная преимущественно в статьях Блока, отразилась 4 1 А. Б л о к, Письма к Е. П. Иванову, М-Л, 1936, стр. 26; то же см.: там же, стр. 37 и др. Мысль о двойственном отношении Блока к образу Христа была высказана Д. Е. Максимовым на заседании Блоковского семинария в Л.Г.У в 1947 г. 270 и в его предоктябрьском творчестве, начиная с ряда стихотво­ рений цикла «Фаина» («Работай, работай, работай...»). Осо­ бенно четко отразилась она в поэме «Соловьиный сад» (1913). На этом этапе неминуемо возникало и новое отношение к об­ разу Христа («Когда в листве, сырой и ржавой»...). Хотя воз­ можность сблизиться с ним по-прежнему оставалась под сомне­ нием («. . . Челн мой будет ли причален / К твоей распятой вы­ соте?»), но общность отношения поэта и Христа к миру, людям,, к «лику Родины суровой» ощущается вполне отчетливо. Однако и в этот период этические поиски Блока далеко не сводятся к мыслям о необходимости «духовной диеты». Выра­ стая из идеалистического характера общих представлений Блока, они соответствуют лишь одной стороне поисков поэта. Другая же их сторона определялась тем, что идеал мыслился как объек­ тивный и проявляющий свою духовную сущность через земное и конкретное. Отсюда совершенно другая постановка вопроса о личности — прославление яркого, земного, «ренессансного» «я» (цикл «Вольные мысли»). Такое, по существу взаимоисклю­ чающее, отношение к личности было внешним выражением внут­ ренних противоречий Блока и не могло быть полностью снято без разрыва с идеалистическим миропониманием. Пока такого разрыва не произошло (а его так и не произошло), всякая борьба с аскетической моралью церковного толка неизбежно вызывала крен к субъективному идеализму (в этике — к инди­ видуализму), а попытки преодолеть субъективизм декадент­ ства — крен в сторону этики жертвы. Это двойное колебание и было результатом неудовлетворенности Блока любой формой идеалистической этики и, вместе с тем, — невозможности про­ тивопоставить ей ничего, кроме идеализма же. Указанное проти­ воречие не исчезло и в период Октябрьской революции. Напро­ тив, оно еще более углубилось. От революции Блок ждет чего-то чрезвычайно большого и совершенно нового, «неслыханных перемен». Эти перемены, связанные с выходом на арену истории широких народных масс, должны, вместе с тем, по мнению Блока, привести и к невидан­ ному расцвету личности. Революция, слив «я» с массой, должна, вместе с тем, полностью снять «проклятье» с личности. Не слу­ чайно новый человек мыслится Блоком не как самоуничтожаю­ щийся аскет, а как яркая индивидуальность, как «человек-артист», который будет «жадно жить и действовать». 4 2 Не менее значи­ тельно и то, что дух революции — «дух музыки». Этим подчер­ кивается не только историческая неизбежность и не толь­ ко нравственная правота, но эстетичность, высокая кра- < сота передовой идеи. Все сказанное говорит о естествен- 1 ности возрастания в эти дни отталкивания Блока от идей само- ( ограничения и жертвы. В дневнике поэт записывает: «Страшно 4 2 А . Б л о к , С о б р а н и е с о ч и н е н и и , т . 8 , с т р . 1 3 1 . 271 хочу мирного труда; но — окрыленного, не проклятого», 4 3 т. е. — совсем не того, который прославлялся в стихотворении «Рабо­ тай, работай, работай. . .» В этой записи (кстати, вновь говоря­ щей о принятии созидательной стороны революции) ощущается и надежда на то, что революция снимает с труда проклятие, и характерная боязнь того, что этого может не произойти. В та­ кой связи становится понятной и несколько более ранняя днев­ никовая запись: «Труд — это написано на красном знамени ре­ волюции <\ . .> священный труд <\ . Откуда же на нем ещё проклятие? А оно есть. И на красном знамени написано не только слово труд, написано большее, еще что-то». 4 4 Это «что-то», что стремится Блок увидеть в революции, — бесспорно, дополнение труда радостью для трудящегося, снятие «проклятия». Обоб­ щающей, в данном смысле, является сочувственная запись Бло­ ком 4 января 1918 г. слов: «Не хочу страдания, смирения, сорас- пятия». 4 5 Здесь — глубокое, принципиальное отличие Блока от позиции участников сборника «Скифы». Последние, отталкиваясь от по­ литической стороны выводов из христианской морали (т. е. от проповеди смирения), не подвергали сомнению ее этические ос­ новы. И у Есенина, и у Клюева поэтому «богохульство» орга­ нически сочетается с христианским осмыслением идеалов ре волюции. Для Блока эта позиция, не порвавшая с самими основами абстрактного «демократизма», оказывается неприемлемой. Он ищет такую теорию, которая оправдала бы гармонию личности и народа, достигаемую в результате революции. В данной связи делаются понятными внутренние пружины сближения Блока и Горького в 1918 г. На их сближение неод­ нократно указывали и мемуаристы, подчас весьма далекие от сочувствия позиции обоих авторов, 4 6 и исследователи. Разуме­ ется, причин этому было много: и общая активная работа по культурному строительству, и общее отношение к проблеме «ин­ теллигенция и революция», и бесспорное личное обаяние каж­ дого из писателей. Думается, однако, что основной причиной сближения было общее направление этических поисков. Оба художника видели в революции силу, которая, в конечном итоге, слив личность с массой, приведет и к расцвету лич­ ности. Эти мысли Горького, выраженные уже в статье «Разру­ шение личности», совпадали с размышлениями Блока о «кри­ зисе гуманизма». Поэтому, прослушав доклад Блока о Гейне, 4 3 Дневник А. Блока, т. 2, стр. 109. 4 4 Там же, стр. 12—13. 4 5 Там же, стр. 92. 4 6 Ср.: «Горький тогда был влюблен в Блока . . . «Вот — это человек! Да! Покорнейше прошу!» Блока слушал Горький на заседаниях «Всемирной лите­ ратуры» так, как никого» (Е. Замятин, Из воспоминаний о Блоке; цит. по кн.: О. Немировская, Ц. Вольпе, Судьба Блока, Л., 1930, стр. 234.). 272 Горький присоединился к блоковской концепции, заметив: «... Мне тоже кажется, что гуманизм, именно гуманизм (в хри­ стианском смысле) должен полететь ко всем чертям». 4 7 В пись­ ме к Федину Горький высказался об этических воззрениях Блока еще определенней: «Старый гуманизм (т. е. гуманизм страдания, жертвы — 3. М.) — плохая вещь». «И А. А. Блок — кажется, единственный, кто чуть-чуть не понял это». 4 8 Все сказанное имеет самое непосредственное отношение к структуре поэмы «Двенадцать». Прежде всго, оно объясняет сущность отношения Блока к образу Христа. Исследователи уже неоднократно обращали внимание на устойчиво-отрицательную оценку Блоком Христа в дни написания поэмы и сразу же. после ее окончания. Блок прямо заявляет, что присутствие Христа в революции для него «страшно», 4 9 что он ненавидит его «жен­ ственный призрак». 5 0. В чем же причина этой ненависти? Иссле­ дователи, как правило, или обходят вопрос, или объясняют его тем, что Блок боялся ассоциаций образа Христа с ортодоксаль­ но-церковным его истолкованием. Мысль эта высказывалась в 30-е гг. Е. Малкиной; затем она получила развернутое дока­ зательство в статьях и монографии В. Н. Орлова, в книге J1. Ти­ мофеева и в ряде других работ. «Блок хотел, чтоб вместо Христа вел красногвардейцев кто-то «другой», учитывая внешнее сход­ ство его с «женственным призраком», ставшим достоянием цер­ ковной легенды». 5 1 Однако, выше уже говорилось, что для Блока Христос всегда предельно далеко отстоял от «церковной легенды». Это видно и во всех высказываниях Блока, и в тексте поэмы, где ничего общего нет и не может быть между «долгополым» попом и Хри­ стом. Вообще, в истории дооктябрьской общественной мысли, не преодолевшей до конца философского идеализма, но далекой и субъективно, и объективно от реакции, существовала доста­ точно широкая традиция прославления идеалов Христа при резко отрицательном отношении к ортодоксальной церкви (Л. Н. Толстой и др.). Поэтому для самого Блока такая ассо­ циация была бы слишком неожиданной. А только тактические соображения, только боязнь, что его «не так поймут», никогда бы не могла остановить Блока с его глубокой уверенностью 4 7 В с . И в а н о в , С е н т и м е н т а л ь н а я т р и л о г и я , в к н . : С б о р н и к в о с п о м и н а ­ ний и статей о Горьком, М.—JL, ГИЗ, 1928, стр. 351. 4 8 К . Ф е д и н , Г о р ь к и й с р е д и н а с , ч . I I , 1 9 2 1 — 2 8 г г . , Г И Х Л , 1 9 4 4 , стр. 131. 4 9 См.: Записные книжки Ал. Блока, Л., изд. «Прибой», 1930, стр. 199; почти дословно эта же мысль повторена в дневнике (т. 2, стр. 107). 5 0 Дневник А. Блока, т. 2, стр. 112. Это же вспоминает и К- Чуковский. 5 1 В . Н . О р л о в , А л е к с а н д р Б л о к , в к н . : А . Б л о к , С о ч и н е н и я в о д н о м томе, М—Л, ГИХЛ, 1946, стр. XXI. Эта же точка зрения — ив позднейших работах исследователя. 18 Славянская филология 273 в необходимости серьезного разговора с новым читателем, с его ненавистью к дешевой популярности. 5 2 Дело, таким образом, в чем-то другом, более глубоко свя­ занном с думами и противоречиями самого Блока. Образ Христа в поэме имеет, как представляется, несколько значений. Христос здесь — некое «высокое» философское начало, которое обоб­ щает эмпирию революции, придавая ей общий исторический смысл. Христос —• далее — вождь плебеев; с именем его свя­ зано разрушение старой «цивилизации» Рима; потому образ его возникает и в момент крушения буржуазной цивилизации. На­ конец, Христос — и этический символ охарактеризованной выше морали «духовной диеты». Два первых аспекта освещены, на наш взгляд, в исследовательской литературе вполне детально (Е. Малкина, Вл. Орлов, Л. Тимофеев) — с трактовкой треть­ его согласиться невозможно. Большинство исследователей (в по­ следнее время эта точка зрения нашла детальное развитие в со­ держательной статье JI. К. Долгополова) считает, что, вводя Христа как этический символ, Блок сам полностью стоит на позициях связанной с этим образом этики. Л. К. Долгополов прямо пишет об «идее христианского искупления у Блока», 3 3 что соответствует и общей установке исследователя — всячески под­ черкивать близость Блока и авторов сборника «Скифы». Однако это расходится со всем комплексом мыслей Блока в названный период, от прямых высказываний о Христе до обобщающих ста­ тей 1918—19 гг. Откуда же все-таки Христос в поэме, и как его образ соот­ носится с истолкованием природы новой, революционной лично­ сти? Дело представляется следующим образом. Как доказано П. Медведевым, первоначальные наброски поэмы, вообще, не содержали ни мыслей о Христе, ни соответ­ ствующего образа. 5 4 Первые наброски выделяют в качестве центральной идеи мысль о нравственном праве революции на разрушение старого мира: «Сразим мы пулей // Святую Русь» — и о высоком торжестве по поводу его гибели: «Стоит буржуй на перекрестке». . . 5 5 На этой стадии, совпадающей по своему идей­ ному звучанию с создававшейся тогда же (январь 1918 г.) стать­ ей «Интеллигенция и революция», высшим положительным идеа­ 5 2 Размышления Блока о «серьезном» стиле революционного искусства, о недопустимости грошевой популяризации см.: Дневник Ал. Блока, т. 2, стр. 40. 5 3 JI. К. Долгополов, «Двенадцать» Блока (идейная основа поэмы),. Вопросы советской литературы, вып. VIII, М.—JL, изд. АН СССР, стр. 140, см. также стр. 157, 170—179. 5 4 П . М е д в е д е в , Д р а м ы и п о э м ы А л . Б л о к а , Л . , И з д а т е л ь с т в о п и с а ­ телей, 1928, стр. 180—181. 5 5 Т а м ж е , с т р . 7 9 . С р . т а к ж е в о с п о м и н а н и я К . Ч у к о в с к о г о о т о м , ч т о первыми строками поэмы, возникшими в сознании Блока, были: «Уж я ножич­ ком полосну, полосну ...» — тоже выдвигающие на передний план мысль о праве народа на возмездие. 274 лом поэмы является сама практика революции. Если вся поэзия Блока 1910-х гг. строилась на противопоставлении «страшного мира» и идеалов поэта, то теперь вырабатывается совершенно новая эстетика, основанная на безоговорочном принятии рево­ люционной действительности. Идеал теперь — это и есть рево­ люционное сегодня. Такая трактовка вопроса отнюдь не озна­ чала принятия революции только как разрушения. Смысл ее — совершенно иной: и разрушение, и созидание может возникнуть лишь из реальной практики революции, к «музыке» которой дол­ жен с восторгом прислушиваться поэт. На данной стадии развития замысла Христос не нужен как обобщение эмпирии революции (ибо она сама по себе прекрасна и совпадает с высшим идеалом поэта). Не нужен он и как эти­ ческий символ, ибо пока что Блок уверен в бесконечном рас­ цвете революционной личности. Революция мыслится как побе­ доносное шествие народа из царства унижения в мир высшего счастья всех и каждого. Образ Петрухи, появившийся вскоре после первых зарисовок к поэме, пока что несет только одну функцию; он — часть революционной массы, но часть, которая, преследуя великие общие цели, вместе с тем, решает и своп задачи. Так трактуется убийство Катьки.. Оно носит характер одновременно и социальный — высокое возмездие изменникам революции («Был Ванька наш, а стал солдат»), и интимный - месть за обиду и измену. Человек в революции имеет право на личные чувства — поэтому в гл. 5 («У тебя на шее, Катя». . .) звучит та «реабилитация плоти», та мысль о праве на земную радость, то оправдание жажды счастья и борьбы за него, кото­ рые будут столь важны для советской литературы 1920-х гг. , 6 Более того: именно через осуществление маленьких, частных стремлений реализуются великие цели революции. Отсюда зачеркнутая впоследствии строка: Мировой пожар в крови Из-за Катькиной любви. Строчка эта совершенно неправомерно расценивается исследо­ вателями как «снижение» мотивировок «мирового пожара». На­ против, в ней содержалась замечательная попытка неразрывно связать потребности «я» с «великим целым» Октября. В этой связи интересна еще одна деталь, сообщенная Л. К- Долгополовым, но не получившая, как нам кажется, пол­ ного истолкования. В черновиках стихотворения «Он занесен, сей жезл железный. . .», напечатанного в период работы над 5 6 В этом смысле вряд ли плодотворно рассматривать поэму В. Маяков­ ского «Хорошо» по отношению к блоковской традиции только как отталки­ вание от последней. Постановка вопроса о личности, которая «каплей льется с массами», не жертвуя своим «я», бесспорно, была близка Маяковскому. Хотя в поэме затем появляется и новое, иное решение вопроса о характере рево­ люционной личности, но следы первоначального замысла остаются и в значи­ тельной мере продолжают определять звучание «Двенадцати». 18* 275 поэмой — 6(19) января 1918 г., исследователь нашел первона­ чальный вариант концовки: «Сияние Ее лица», впоследствии за­ мененный строкой: «Сиянье Божьего лица». Исследователь не дает детального анализа смысла этих изменений, между тем, они очень существенны. Строчка о «Сиянии Ее лица» над су­ ровым революционным сегодня неожиданно возвращает нас к образу Прекрасной Дамы. Но этот образ в этическом плане имел, как мы видели, особый смысл: он сливал этику и эстетику, говорил о приобщении «я» к чувствам не только долга, но и — одновременно — счастья, гармонии. Так понимал революцию и сам Блок в начале работы над поэмой. Однако за 2—3 недели работы в сознании Блока происходят характерные сдвиги. Их внутренней причиной была уже отме­ ченная выше невозможность решить последовательно вопрос о месте личного начала в революции, не порвав сознательно с идеализмом. Внешним же толчком к изменению замысла были огромные трудности, переживаемые страной в условиях первых дней Советской власти. Конкретная марксистская диалектика конечных целей революции и данного этапа борьбы, тактика временного отступления во имя будущего социализма, привед­ шая вскоре к заключению «позорного», по словам В. И. Ленина, но неизбежного Брестского мира, — всё это Блоком осмыс­ ляется в категориях идеалистической эстетики. При попытке решения этой «квадратуры круга» Блок и «срывается» к образу Христа. Чем серьезней грозящая революции опасность, чем реальней трагические размышления о её возможном пораже­ нии — тем яснее новое отношение к вопросу о роли личности. Революционный народ раньше мыслился Блоком как берущий по праву ему принадлежащее. Теперь народ понимается как идущий на огромные жертвы во имя общих целей революции. Не случайно именно в день подписания Брестского мира — и сразу же после сообщения о нем — в дневнике Блока появля­ ется мысль о том, что «именно Он (Христос — 3. М.) идет с ними». 5 7 Теперь борцы за революцию мыслятся не как яркие личности, осуществляющие одновременно и свое, и общее дело, а как «дети в железном веке», приносящие себя в жертву конеч­ ным целям борьбы, а потому — льющие «воду на мельницу христианской церкви» 5 8 Это существенно изменяет структуру образов и сюжет поэмы, особенно — образ Петьки. Теперь Петька — не только часть революционной массы, но и временно заблуждающийся. Ошибка Петьки — именно в том, что в вели­ кое общее дело он внес ненужные для него «частные» побужде­ ния и чувства. Уже первая реплика героя: Ну, Ванька, сукин сын, буржуй, Мою попробуй, поцелуй! — 5 7 Дневник А. Блока, т. 2, стр. 107. Запись сделана после написания поэмы, но в период подготовки к ее опубликованию. 5 8 Там же, стр. 112. 276 отличается от речей остальных героев и местоимением «мою», и взволнованно-лирическим тоном. В дальнейшем оказывается, что именно это лирическое, личностное начало ведет Петруху к вредным для революции мыслям. Перед лицом революции Ванька и Катька равны как отступники (а если и не равны, то и это не меняет дела, ибо личное, случайное несущественно для революции и отдельная ошибка не снижает высоких идеалов борьбы). Для Петьки же они не равны, он жалеет Катьку. В данной сцене Петруха начинает противопоставляться осталь­ ным красногвардейцам и по своему отношению к «стихии». Он не равен ей, как прежде, а страдает от «стихии»: «Замотал платок на шее — Не оправиться никак»; (к этому подготавливала в гл. 2 фраза: «Холодно, товарищи, хо­ лодно!», пока еще не развернутая). Петруха в гл. 7 отличается от остальных и своими «бабьими» и —одновременно — «буржуй­ скими» настроениями горечи, рефлексии — вообще, лирическими интонациями. Товарищи сразу же указывают Петьке на его ошибки. Рефлексия и жалость вредны для общего дела; они — наруку врагу. Ср. в черновике: Верно, душу наизнанку Хочешь вывернуть, буржуй? Поскули еще, холуй! Его настроения теперь неожиданно напоминают настроения «барыни в каракуле» («уж мы плакали, плакали»...). Револю­ ции все это враждебно.. Ей нужны не рефлексии, а действия, не личное, а общее. Петруха осознает это, подавляет «личное» и пол­ ностью сливается с революционной массой. На этой стадии мыслей Блока о революции в стихотворении «Он занесен, сей жезл железный. . .» появляется «сиянье Божь­ его лица», а строки поэмы, связывающие Катькину любовь и «мировой пожар», снимаются и заменяются каноническим тек­ стом. Здесь-то и возникает потребность в образе Христа как начала, объясняющего смысл отказа от «личного» во имя рево­ люции. Характерен тот установленный П. Медведевым факт, что Христос впервые возникает как продолжение монолога Пет- рухи. Теперь, в окончательном варианте поэмы, у Блока больше совпадений с А. Белым и С. Есениным. Как и они, Блок резко отгораживается от «тактической» стороны христианской этики «непротивления» (отсюда тема: Христос и разбойники, Хри­ стос — борец), но не может преодолеть её философских посылок. Однако и сейчас позиции Блока и «скифов» не совпадают. Там, где для последних «всё ясно», для Блока — глубокое, не­ разрешимое противоречие. Блок оставляет и в каноническом тек­ сте мысли о праве героя на земное счастье; как основной мотив по-прежнему звучит призыв к мести, а Петруха, при всем своём отличии от красногвардейцев, воспринимается как частица но­ 277 вого мира (не только после спора с друзьями, но и до него). Самое же главное — в том, что из двух начал революции: ее эмпирии и Христа-обобщения — с наибольшей симпатией и детальностью обрисовано первое. Да и сам Блок, как мы видели, гораздо больше симпатизировал именно первому. В результате этическая сторона образа Христа, глубоко понятная в творче­ стве Белого, Есенина и Клюева, в поэме Блока ощущается как нечто неорганическое, что не раз подчеркивалось современни­ ками. Но именно в этой неорганичности образа — сила поэмы. Она приводит Блока к тому, что поэт постоянно стремится увидеть в революции «Другого» 5 9 и вновь приходит к мыслям о необходимости расцвета личности в статье «Крушение гума­ низма» (1919). Эти мысли так и не получили законченного тео­ ретического обоснования, поскольку Блок так и не принял мате­ риализма. Но они были, и их четкое звучание в поэме «Двенад­ цать» обусловило значение произведения для развития той ли­ нии советской литературы, которая завершилась в «Хорошо» В. Маяковского. Как видим, идейно-теоретические (этические, эстетические и т. п.) представления Блока в период создания поэмы весьма сложны и противоречивы; отсюда и противоречия «Двенадцати». Принятие Октября обусловливает ряд основных положений поэмы, делающих её классическим произведением революцион­ ного искусства 1917—21 гг. Это — предельная антитетичность образов поэмы, сведение всех красок к двум, всех героев — к двум лагерям, утверждение права народа на борьбу и «воз­ мездие» и т. д. Но значение поэмы — ив другом. Не придя теоре­ тически ни к принятию марксистской этики, ни к признанию эстетики реализма, Блок логикой художественных образов и своих конкретных размышлений уходит далеко вперед от обще­ демократических представлений участников группы «Скифы». Его объективно-идеалистические посылки понимания развития общества практически поворачиваются интересом в конкретно- историческому (а не отвлеченно-схематическому) показу сегод­ няшнего дня революции. Его этика не только революционно- активна и не только утверждает роль народа в истории, но и подчас близко подходит к материалистическому пониманию со­ отношения личности и общества при социализме. В этом — зна­ чение «Двенадцати» как произведения, стоящего у истоков со­ ветской поэзии не только периода Гражданской войны, но и дальнейших этапов ее развития. 5 9 Л. К- Долгополов в цитированной статье утверждает, что «Другой», которого Блок мечтал увидеть во главе революции, и Христос -— в принципе, явления одного порядка. В смысле их общефилософской (духовной) природы Христос и «Другой», конечно, едины. Но этический смысл этих двух возмож­ ных начал в революции весьма различен. Христос означает понимание этики революции как великой жертвы, желаемый «Другой» -— это, бесспорно, на­ чало гармонии «я» и народа, воплощение этики расцвета личности. 278 ИЗ ИСТОРИИ ЭСТОНСКОЙ РИФМЫ (К ПРОБЛЕМЕ РУССКИХ ВЛИЯНИЙ НА ЭСТОНСКУЮ ПОЭТИКУ) С т а т ь я I I Доц., канд. филол. наук В. Т. Адаме 1. Зависимость эстонской литературы от немецкой длилась до тех пор, пока длилась экономическая гегемония прибалтийских немцев. Поднимающиеся из народных недр немногие деятели культуры, пасторы и кистеры, учителя, интеллигенты и полу­ интеллигенты, вначале шли на поводу у немецких менторов и отражали движения культурной жизни господствующих классов. Накануне и в дни Первой мировой войны в Эстонии наблю­ дается экономическая структура симбиоза балтийско-немецкой и эстонской буржуазии (несмотря на политическую борьбу по­ следней под националистическими лозунгами). Развитие про­ мышленности на территории Эстонии ведет к некоторой «урба­ низации» эстонской культуры, в прошлом носившей сугубо аг­ рарный характер. Культурные запросы экономически подняв­ шихся кругов растут, быстро повышается образовательный и культурный уровень верхов, расширяется их кругозор. Интелли­ генция, как правило, овладевает «тремя местными языками» (немецким, эстонским, русским), в кругах более обеспеченной буржуазии все чаще попадаются люди, изучавшие, кроме того, и западные языки (французский, английский). Появляется боз- данный по скандинавскому образцу космополитический лозунг «младо-эстонского» движения: «Останемся эстонцами, но станем и европейцами». Эта нарочитая направленность на Запад еще усиливается после отделения Эстонии от России и образования буржуазного эстонского государства. После окончания Гражданской войны взаимовыгодным Тартуским миром 1920 года эстонская культур­ ная жизнь была отделена «железным занавесом» от жизни Со­ ветского Союза, а аграрная реформа 1919 года, наделившая землей и часть безземельного крестьянства, укрепила диктатуру националистической буржуазии, несмотря на кризисные явления в эстонской экономике. Буржуазия овладевает органами общественного мнения, 279 школой, наукой, церковью, литературой. Ловко оперируя еще свежими лозунгами национальной самобытности и независимо­ сти, культивируя эстонский язык и национальные науки, эстон­ ская буржуазия сумела временно повести за собой значитель­ ные круги впервые обретшего свой язык народа, создать нужное для успешного администрирования общественное мнение и вре­ менно скрыть от широких кругов за кулисы интимно-политиче- ских и верхушечных организаций сознание кризисных явлений. В 1919 году вновь возобновил свою деятельность знаменитый Тартуский университет, превращенный в эстонский; несколько позже была осуществлена идея эстонского «Культурного капи­ тала», ставшего источником стимулирования эстонской литера­ туры, искусства и науки. Всё это не могло не оказать влияния на развитие многих областей эстонской культуры. Завязываются контакты со всеми странами Запада, посылающими своих на­ блюдателей, культуртрегеров и пропагандистов в Прибалтику. Идеалистическая эстетика западной буржуазии становится гос­ подствующей. Но несмотря на насильственное отторжение культурной жизни буржуазной Эстонии от страны побеждающего социа­ лизма и несмотря на инфляцию культурных воздействий Запада» влияния русской литературы продолжают в какой-то мере про­ сачиваться. Носителями этих влияний были разнообразные круги интеллигенции, получившие образование в русских шко­ лах и сохранившие интерес к русской литературе. При этом, так как прямая связь с Советской Россией была прервана, эти «во­ сточные» влияния зачастую приходили в Эстонию через посред­ ство Запада. Радиовещание в те годы еще не играло роли глав­ ного информатора, но в годы нэпа в Эстонию стала поступать дешевая русская книга из Германии. Именно этим путем про­ никли в изолированную от Советской России Эстонию, наряду с писаниями белоэмигрантов, и такие литературные произведе­ ния, как «Двенадцать» А. Блока и «150.000.000» В. Маяков­ ского. «Двенадцать» А. Блока было впервые опубликовано на территории Эстонии в провинциальной газетке «Petserlane — Печерянин» в 1920 году автором этих строк. В 1921 году поэма была переведена на эстонский язык Йог. Семпером. Поэма В. Маяковского «150.000.000», впервые вышедшая отдельным из­ данием в 1921 году, была в 1923 году перепечатана в вышедшем в Берлине однотомнике. 1 Она поражала зарубежного читателя не только своим содержанием, картиной грядущей мировой ре­ волюции, невиданным доселе сатирическим изображением импе­ риалистической Америки, но и новизною формы и изобразитель­ ных средств. Уже Тихонов отметил, что Маяковский первым «сумел свой стих перенести за пределы Советского Союза». 2 1 «Избранный Маяковский», Берлин, изд-во «Накануне», 1923. 2 В сборнике «Маяковскому», 1940, стр. 8. 280 И, действительно, никто еще на Западе не говорил такими сти­ хами: 150.000.000 — мастера этой поэмы имя. Пуля-ритм. Рифма — огонь из здания в здание. 150.000.000 говорят губами моими. Ротационной шагов в булыжном верже площадей напечатано это издание. Насыщенные ораторской страстью строки глашатая Мировой революции были связаны неслыханными до сих пор рифмами, образующими необычную систему. Эта техника не могла не при­ влечь внимание всякого, интересующегося проблемами стихо­ творного мастерства. Форма этих рифм здесь виртуозно подчи­ нена функции. Здесь рифма, действительно, как говорит сам Маяковский, — «огонь из здания в здание», из строчки в строчку. Рифмы всех разрядов и видов: неточные, усеченные, составные, неравносложные — внушительно подчеркивают волевую на­ грузку слов народного трибуна. Но это уже не формальные опыты дореволюционного творчества Маяковского. После необы­ чайных по новизне неточных созвучий мысль часто скрепляется сугубо точной и богатой рифмой: За лето столетнее бейся п о й — И это будет- последний и решительный бой! Стихи Маяковского начали свое победное шествие по зару­ бежным странам. 2. Русский язык по своей природе неизмеримо богаче рифмами, чем эстонский. По фонетическим и морфологическим причинам он обладает значительно большей амплитудой рифмообразую- щих возможностей. Если включить в арсенал рифм и все виды неточных, 3 то мы получим столь сложную систему, что состав­ ление полного русского рифмовника (словаря рифм) 4 становится 3 Хотя термин «неточная рифма», строго говоря, небезупречен в научном отношении, мы пользуемся им в виду его конструктивности и распространен­ ности в литературе предмета. 4 Б. В. Томашевский не совсем прав, указывая в своем труде «К исто­ рии русской рифмы» (ТОНРЛ, 1948, I, стр. 280), что «у нас отсутствуют даже такие элементарные пособия, как «римарии» (словари рифм)». Из русских рифмовников наибольшее распространение получил «Полный словарь рус­ ских рифм» Н. Абрамова, вышедший в 1912 году и, несмотря на громоздкую систему ссылок, вошедший в поэтическую практику. Так как автор гонится за «точностью» рифмы не только по произношению, но отчасти и по написа­ нию, то этот рифмовник не имеет ни научной, ни исторической ценности. 281 почти невозможным, а написание полной истории русской риф­ мы — весьма трудоёмкой задачей. Однако после трудов В. М. Жирмунского 5, Б. В. Томашевского 6, Л. И. Тимофеева 7 и других общая направленность истории русской рифмы уже ясна. Исторически рифма вошла в русскую письменность из укра­ инской и польской силлабической поэзии. Однако рифма не чужда и русскому фольклору; большая часть русской народной песни состоит из рифмованных стихов; вышеупомянутая книж­ ная традиция встретилась здесь с родственной фольклорной тра­ дицией. Традиция точной рифмы, идущей с Запада, канонизи­ руется в творчестве и теоретических трактатах Тредиаковского и Ломоносова. Эта традиция точной рифмы крепнет, совершен­ ствуется и господствует до самого конца XIX века. Правда, на­ ряду с точной рифмой мы видим у отдельных поэтов и употреб­ ление неточных рифм, все же такие попытки остаются эпизо­ дами. Эпизодическое значение имеет, например, индивидуальное отклонение от канона в творчестве Державина 8 и его подража­ телей, рифмотворчество Никитина, под влиянием народной песни употреблявшего рифму-параллелизм, ученическое рифмотворче­ ство молодого Жуковского и молодого Лермонтова 9. Есть не­ точные рифмы и у Пушкина, но значение этой «левизны» тенден­ циозно и неимоверно преувеличивается В. Брюсовым , 0. У Пушкина и его школы мы видим в принципе уже господ­ ство канона точной рифмы. Это господство продолжается и во второй половине XIX века, чему не мог воспрепятствовать и А. К. Толстой, принципиально употреблявший неточную рифму и даже теоретизировавший на эту тему. А. К. Толстой писал 1 1, что «гласные, когда на них нет ударения, — по-моему, совер­ шенно безразличны, никакого значения не имеют. Одни соглас- Малоизвестным и недоступным для поэтов остался словарь рифм, помещен­ ный в «Грамматике русского языка» Род. Кошутича, вышедший впервые в Петрограде на сербском языке (1919). По-видимому, неоконченным остался труд Г. В. Быкова, предпринявшего в сороковых годах попытку создать словарь русских рифм по новой системе (Об этом см. сообщение: Г. В. Быков, О принципах составления и плане современного словаря рифм русского языка. Доклады и сообщения филоло­ гического факультета МГУ, вып. VII, 1948, стр. 67—72). 5 Вопросы поэтики, Непериодическая серия, издаваемая Разрядом исто­ рии словесных искусств, Вып. IV, В. Жирмунский, Рифма ее история и теория, Петербург, Academia, 1923. 6 Б. В. Т о м а ш е в с к и й, К истории русской рифмы, Труды Отдела новой русской литературы Института русской литературы АН СССР, ч. I, стр. 233—280. 7 JI. И. Тимофеев, Очерки теории и истории русского стиха, М., 1958. 8 См. В. Жирмунский, ук. соч., стр. 188—194. 9 См. В. Жирмунский, ук. соч., стр. 194—197. 1 0 См.: В. Брюсов, Левизна Пушкина в рифмах, Жизнь и революция, 1924. 2. 1 1 А . К - Т о л с т о й , С о ч и н е н и я . С п б , и з д . А . Ф . М а р к с а , 1 9 0 8 , т . I V , стр. 182. 282 Бые считаются и составляют рифму». Эта тенденция, вытекаю­ щая из фонетических свойств русского языка (редукция без­ ударных гласных), окончательно победила в нашу эпоху. А. К. Толстой защищает свои неточные рифмы отчасти ссылкой на фонетику, отчасти как поэтическую вольность. Однако риф- мотворчество А. К. Толстого также осталось эпизодом, а на ши­ рокой дороге русской поэзии, где попрежнему господствовали либо неглиже, либо шаблон, мы не видим принципиальной дека- нонизации точной рифмы до появления Школы символистов. Валерий Брюсов, впервые рифмовавший «ночи» не с тради­ ционной рифмой «очи», а со словом «рабочий», является первым застрельщиком новой техники в XX веке. Правда, его опыты в этой области не реформируют всю систему рифмовки, а обра­ зуют как бы особый класс метрических «утонков». Как бы осу­ ществляя свой лозунг «ищи сочетания слов!» — Брюсов искал новых неожиданных словосочетаний вместо надоевших старых, всё больше превращавшихся в клише. В сборнике «Все напевы» он строит строфы на ассонансах по примеру французских симво­ листов, экспериментирует с неравносложными и составными рифмами. Опыты великого эклектика были подхвачены его младшим современником Александром Блоком, причем в его творчестве неточные рифмы перестают быть опытами, а становятся в на­ чале нашего века канонизированным элементом общей системы рифмовки. Блок стал употреблять неточную рифму системати­ чески, наравне с точной. На этом основании В. М. Жирмунский считает Блока канонизатором неточной рифмы в русской поэзии XX века 1 2. Такая техника опиралась у Блока, как нам ка­ жется, не столько на «перемену душевного настроения поэтиче­ ских тем и стиля», как думает Жирмунский 1 3, сколько на произ­ носительные нормы и манеру камерной декламации того вре­ мени. В своих мемуарах 1 4 А. Белый вспоминает: «Блок просто проглатывал окончания слова. Я думаю, для Блока характерны неточные рифмы «границ» и «царицу». В произношении Блока окончания «-ый» и просто «ы» прозвучали бы равно одинаково, а созвучие «обманом» и «туманные» сошли бы за рифму». Как известно, такая манера приглушать заударные слоги была вос­ принята и модными тогда чтецами-декламаторами, напр. А. Вер­ тинским. После Блока употребление всех видом неточных рифм быстро распространяется в русской поэзии (акмеисты, «футуристы»). Однако метрические опыты Брюсова, а также и интимная лирика Блока или Ахматовой, читались только в узких кругах. Лишь в творчестве глашатая русской революции В. В. Маяков­ 1 2 В. Ж и р м у н с к и й, ук. соч., стр. 202. 1 3 Там же, стр. 203. 1 4 Записки о Блоке, Эпопея, I, Берлин, 1922, стр. 220. 283 ского канонизация неточной рифмы не только достигает своей высшей точки, но и становится всеобщим достоянием. Именно он сделал новую систему рифмовки популярной и господствую­ щей. При этом он не «извинял» неточность рифмы ссылками на фонетику. Люди, слышавшие его читку, утверждают, что он как бы подчеркивал разногласия в безударных слогах. 1 5 Новизна и неожиданность его рифм порою поистине сногсшибательны. Однако в историческом аспекте важнее то обстоятельство, что в творчестве раннего Маяковского проведена систематиче­ ская реформа всей системы русского рифмотворчества. В этом нас убеждает анализ его рифм за период 1912—1920, т. е. от появления его первых стихотворений до создания поэмы «150.000.000». Уже в первых стихотворениях Маяковского видно упорное экспериментированье автора над неточными рифмами (тип «скомкан : окон» с выпадением согласной; 1, 33, 19Г2) 1 6 хотя в 1912—13 гг. неточных рифм у него еще очень мало. За годы Первой мировой войны (1914—1916) количество неточных рифм резко возрастает, достигая в 1916 году 80% (в 1914 г. — 63%, в 1915 г. — около 70%). После революции употребление неточных рифм слегка снижается за счет применения исключи­ тельно оригинальных точных рифм, оставаясь всё же в преде­ лах 60%. Соответственно мы видим резкое уменьшение тради­ ционных рифм: их количество в 1916 году только 20%, в после­ дующие годы несколько больше (в 1918 г. — 32%,, в 1919 г. — 35%, в 1920 г. — 40%). Ко времени создания поэмы «150.000.000» система рифмовки Маяковского заключает около 60% неточных и только 40% точных рифм. Среди категорий неточной рифмы доминирует тип с отсече­ нием конечного звука (так наз. усеченные рифмы, в среднем — 49,8 процентов от числа неточных рифм, т. е. почти половина). Этот тип неточной рифмы появляется у Маяковского уже в 1913 г., в цикле «Я» (фляжки — тяжкий, 1, 44, 1913; помешан­ ных — повешены, 1, 45, 1913) и становится особенно характер­ ным для рифмотворчества поэта. Другим распространенным ти­ пом неточной рифмы Маяковского являются рифмы неравно­ сложные, столь заметные в поэме «150.000.000» (рифмуется одно­ сложное слово в трехсложным: верфь — уверовав; двухсложное с трехсложным: сути — рисуете, даже четырехсложное с шести­ сложным: будущее — распутывающие): Теперь довольно смеющихся глав нам. В уме Америку ясно рисуете. Мы переходим к событиям главным, К невероятной, к гигантской сути. 1 5 Это отмечал уже В. М. Жирмунский в ук. соч., стр. 217. Подтверж­ дают это наблюдение и хранящиеся в Музее-квартире Маяковского звуко­ записи. Ср. и статью Н. Н. Асеева «Как читать Маяковского». 1 6 Ссылки на Полное собрание Сочинений Вл. Маяковского в 13-ти томах, М., ГИХЛ, 1955—60, даются сокращенно: римская цифра означает том, арабская — страницу. К каждой рифме дается и год. 284 Тут уже полный и подчеркнутый разрыв с традиционной поэ- 1 тикой. В рамках нашей темы не место подробно анализировать всю систему неточной рифмы Маяковского. Она необычайно много­ образна. Начиная с умелого использования редукции гласных в заударных слогах, Маяковский проводит полную деканониза- цию традиционной рифмы вплоть до сочетания в рифмующихся словах согласных и гласных, далёких по месту образования, и до нарочитого чередования согласных. Более того: поэт рифмует даже неравноударные слова (в радости — подрастй; а изредка применяет и прямые диссонансы (типа: слушать — лошадь; норов — коммунаров). Мы считаем сизифовым трудом попытки объяснить такую рифмовку только лишь русской фонетикой и произносительными нормами рецитации Маяковского и видим в его рифмотворче- стве сознательное стремление к деканонизации старой рифмы. Вот почему мы находим в его стихах все типы и воз­ можности неточных созвучий: усеченную рифму всех видов, не­ равносложную и неравноударную, с отклонениями в области консонантизма (выпадение, перестановку и чередование соглас­ ных) и в области вокализма (как учитывающие фонетическую близость гласных, так и резко её игнорирующие, типа: диване — устану), а также сочетание всех этих видов и разновидностей. Это — работа сознательного деканон и затора традицион­ ной рифмы. 1 7 Своим крылатым творчеством, облетевшим весь мир, Мая­ ковский перенес семена новой поэтики и во многие зарубежные литературы. Для понимания в научном и историческом аспекте распро­ странения творчества Маяковского необходимо учитывать ха­ рактер читательских интересов, читательскую психологию той или иной категории читателей в данной стране и данную эпоху. Каждое поколение воспринимает по-своему одно и то же произ­ ведение в зависимости от исторического и местного фона. Только учитывая этот фактор, мы сможем понять мировой успех поэмы «150.000.000» за рубежом. В сложной обстановке первых лет революции даже такие передовые писатели, как Горький, Демьян Бедный, Маяковский не всегда правильно разбирались в политической обстановке и не всегда правильно понимали задачи литературы в социалисти­ ческом государстве. В частности, Маяковский в эти годы еще не вполне изжил влияние так наз. «футуризма», и это сказалось 1 7 Для наших целей, в аспекте истории эстонской рифмы, нет надобности вдаваться к проблематику генезиса и природы этих деканонизаторских тен­ денций Маяковского. Вопрос о том, играло ли тут роль, напр., стремление приблизить рифму к разговорной речи или иные факторы, должен быть решен исследователями русской рифмы. Для нас новаторство Маяковского является историческим фактом, оказавшим влияние на эстонскую поэзию. 285 и на поэме «150.000.000», где он пытался дать обобщенное герои­ ческое и сатирическое изображение своей эпохи, применяя новые формы поэтического мастерства. Если для передовых кругов Советского Союза эта поэма в 1920 году уже не была адэкватной передовому общественному сознанию, а излишняя затрудненность и претенциозность формы могла даже вызвать протест Ленина 1 8 в момент борьбы с футу­ ризмом, то на зарубежных друзей Советского Союза грандиоз­ ная картина Мировой революции, сатирическая критика капи­ талистического строя в образе американского президента Вудро Вильсона и поражающая новизной поэтика действовали как луч света из далекой страны побеждающего социализма. Именно так 'была воспринята поэма широкими кругами просоветской интеллигенции за рубежом: в Чехословакии, Польше, Германии, Франции, Латвии, Эстонии. Конечно, враждебная Советскому Союзу националистическая буржуазия этих стран стояла на по­ зициях принципиально воинствующего отрицания всего, исхо­ дящего от красного поэта, но отдельные деятели просоветской интеллигенции зачитывались поэмой, распространяли и перево­ дили ее (Ст. К. Нейман в Чехословакии, Л. Арагон во Франции). Этот интерес распространялся и на поэтику произведения, а у многих интерес был вызван именно новаторством формы. 1 9 В Эстонию поэма «150.000.000» проникла по берлинскому из­ данию (1923) избранных произведений Маяковского. Она не была ни переведена, ни даже отмечена в эстонской печати. И всё же она вызвала большой интерес. В 1923 году в литературном семинаре Тартуского университета была автором этой статьи защищена студенческая работа об этой поэме, одновременно автором был прочитан реферат в полулегальном кружке друзей советской литературы (так наз. кружке Сыщиковых). 2 0 Наконец, под непосредственным воздействием поэтики «150.000.000» в 1924 году появился сборник стихов В. Адамса «Suudlus lumme», в котором автор попытался произвести систе- 1 8 Об этом см.: Е. И. Наумов, Ленин о Маяковском, Литературное наследство, т. 65, М., 1958, стр. 206—216. 1 9 Недаром даже А. В. Луначарский обратил внимание именно на эту сторону в творчестве раннего Маяковского: «Если отделить форму Мая­ ковского и взвесить только содержание — то оно окажется чрезвычайно съежившимся и в смысле новизны почти не существующим. Всё-таки это Талантливый человек. Со временем можно ожидать от него большей зрелости ума и сердца, а своеобразия в формальном мастерстве он добился высокого». Луначарский судил так в декабре 1918 года, когда Маяковский встал уже на путь борца за революционное искусство и был автором многих агитационных надписей, плакатов и политических стихотворений (цитируем по публикации: В. Д. Зельдович, Первые встречи Луначарского с Маяковским в 1917 г., Литературное наследство, т. 65, стр. 572). 2 0 Об этом кружке до сих пор появились упоминания только в биогра­ фиях некоторых эстонских советских деятелей. Необходимо историческое ис­ следование деятельности этого любопытного кружка, сыгравшего известную роль в истории развития русско-эстонской дружбы в 20-ые и 30-ые годы. 286 магическую деканонизацию традиционной эстонской рифмы„ предложив в этом сборнике теорию (в послесловии «Несколько слов любителям формы» — «Mõni sõna vormiharrastajaile») и практику новой системы рифмовки. 3 Исключительное значение, придаваемое Маяковским рифме, документировано как высказываниями самого Маяковского и его современников, так и анализом его рифменной системы. Знакомый поэта по футуристическому объединению «Гилея» Б. Лившиц в своих воспоминаниях 2 1, относящихся к декабрю 1912 г., говорит об «обратной» рифме, «которую Володя Мая­ ковский был готов объявить чуть ли не рычагом Архимеда, спо­ собным сдвинуть с оси всю мировую поэзию». 2 2 Всё раннее творчество Маяковского полно многообразными экспериментами над деканонизацией точной рифмы и поисками новых. Истоки русской неточной рифмы требуют рассмотрения в специальном исследовании, но эволюции рифмы Маяковского от формалистических опытов 1912—14 гг. к смысловым рифмам времен его работы в «Новом Сатириконе» (1915—1915) 2 3 и пере­ несению выработанной техники и в несатирические стихи после­ революционного творчества достаточно ясна и исследована. Мая­ ковский, как никто до него, увеличил организующую роль риф­ мы в стихе, причем он делал это вполне сознательно, придавая своим рифмам необычайную суггестивность. Это настолько бро­ сается в глаза, что некоторые исследователи считают рифму- Маяковского главнейшим и даже «единственным постоянным признаком его стиха». 2 4 Бросающееся в глаза повышенное зна­ чение рифмы у Маяковского, в связи с мировым значением его поэзии, обратило внимание на эту рифму даже в тех читатель­ ских кругах, которые не заметили деканонизации точной рифмы в творчестве Брюсова и Блока. Поэтому именно техника рифмы Маяковского прежде всего повлияла на развитие национальных форм стиха в братских советских литературах, а также и на поэтов стран капиталистического лагеря, в том числе и на эстон­ ских поэтов. Не всегда освоение художественно-технических средств Маяковского происходило комплексно и прямолинейно, 2 1 Б е н е д и к т Л и в ш и ц , П о л у т о р а г л а з ы й с т р е л е ц , Л . , И з д - в о п и с а ­ телей в Ленинграде, 1933, 300 стр. 2 2 Ук. соч., стр. 125. 2 3 См. стихотворения Маяковского в 1, 2, 9, 11, 24, 26, 29 и 48 «Нового Сатирикона» от 1915 г. и в 18 — 1916 г. 2 4 А . В . К у л и н и ч , О ч е р к и п о и с т о р и и р у с с к о й с о в е т с к о й п о э з и и 2 0 - х годов, Изд. Киевского гос. университета имени Т. Г. Шевченко, 1958. М. П. Ш т о к м а р характеризует («О стиховой системе Маяковского» в сборнике «Творчество Маяковского», М., изд-во АН СССР, 1952, стр. 258— 312) всю стиховую систему Маяковского как систему рифменную. М. II. Шток- мар дал и наиболее систематическое описание его рифмы в книге «Рифма Маяковского», М., 1958. 287 но всегда оно утверждалось в борьбе с местной консервативной традицией. При этом, конечно, новая рифма, в зависимости от структуры того или иного языка, видоизменялась. Опицианский, немецкий канон рифмовки 2 5 изжил себя в эстонской литературе уже к началу XX века, однако, в силу традиции он продолжал господствовать в творчестве поэтов всех школ. Техническое эпигонство развивалось в двух направ­ лениях. Большинство поэтов, следуя традициям эпохи нацио­ нального возрождения, до тошноты повторяло избитые точные рифмы с огромным привхождением суффиксально-флексивных рифм. Зачастую и этим «полуфабрикатом» (М. П. Штокмар) пользовались через строку, причем и эта единственная рифма часто хромала, приобретая характер надоедливого «звонка», ли­ шенного художественной выразительности. Такой стих не мог уже удовлетворить читателя, вкус которого повысился от зна­ комства с поэзией мировой классики. Эстетствующая младо- эстонская школа пыталась повысить эстетическую ценность рифмы путем повышения требований к «чистоте» рифм. Мастера этой школы и их выученики искали новых, редких рифм и не­ редко находили их. Однако ради «чистых» рифм приходилось приносить в жертву другие формально-эстетические средства стиха. Даже в стихах крупнейшего мастера этой школы Густава Суйтса (1883—1956) «чистота» рифм подчас ведет к затрудняю­ щим понимание инверсиям, а также в преобладанию граммати­ чески-однородных рифм, обедняющих художественную силу стиха. Другие поэты этого периода ищут выхода в широком при­ менении т. наз. поэтических вольностей. Так, Мария Ундер опи­ рается при подборе рифм на правила не эстонской, а немецкой фонетики и орфоэпии, отожествляя в рифмах гласные е: ä, е : ö, i : и (а по принципу аналогии — также и отсутствующую в не­ мецком каноне õ = ы с — е, ä и о) — всё это при принципиаль­ ном соблюдении старого, «опицианского» канона точной рифмы. Некоторыми поэтами культивируются составная рифма (встре­ чающаяся еще в XVII веке), но, ввиду немногочисленности и повторяемости введенных в рамках традиционного канона точ­ ной рифмы категорий, и это быстро ведет к трафарету. В лите­ ратурной критике тех лет мы то и дело встречаем жалобы поэ­ тов на бедность эстонского словаря рифм. 2 6 Эрудированные и образованные авторы знали, конечно, о канонизации неточной 2 5 См.: В. Т. Адаме, Из истории эстонской рифмы, статья I, в кн : Труды по русской и славянской филологии Тартуского Государственного Уни­ верситета, т. II, Тарту, 1959. 2 6 Поэт Виснапуу в газете «Vaba Маа», 1921, 22 писал: «Несмотря на все усилия, становится невозможным нахождение новых, еще не исполь­ зованных рифм». Другие авж>ры, напротив, считают патриотическим долгом, вопреки фак­ там, отрицать эту «бедность». Ср. ук. в прим. 27 монографию В. Адамса, гл. I, §7, — и ст. П. Маантэ в ж. «Looming», 1959, 3. 288 рифмы в русской поэзии, но традиция прошлого тяготела над поэтической практикой. Перед инициатором реформы эстонской рифмы стояло не­ сколько задач: 1) произвести переоценку самого понятия рифмы по русскому образцу (теория новой рифмы); 2) приспособить эту теорию неточной рифмы к фонетическим свойствам и структуре эстонского языка, весьма отличного от русского; 3) разработать новый канон рифмовки; 4) доказать на практике пригодность новой рифмы как орга­ низующего и эстетического принципа, обладающего не меньшей художественной убедительностью, чем традиционная, «опициан- ская» рифма (практика новой рифмы). Первые три задачи были поставлены в научном исследова­ нии о неточной рифме 2 7 и популяризованы в пропагандистских и полемических чстатьях 1925 года (см. ниже), а практика новой рифмы была продемонстрирована в сборнике стихов «Suudlus lumme» (1924), в предисловии к которому было дано и краткое изложение теории новой рифмы. 2 8 Жизненность этой реформы была доказана поэтической практикой последующих десятиле­ тий. Реформа эстонской рифмы («riimiuuendus») после кратко­ временной, хотя и ожесточённой борьбы с защитниками старого канона приобрела общелитературное значение задолго до вос­ соединения Эстонии с Советским Союзом. Освоение традиций русской неточной рифмы не носило, од­ нако, характера механического заимствования, и эстонская не­ точная рифма отнюдь не является механической копией с рифмы Маяковского. Во избежание недопонимания русский читатель должен твёрдо уяснить себе, что так называемая глубокая рифма, т. е. обогащение созвучия влево от подударного гласного, в эс­ тонском языке невозможна, т. к. здесь влево от ударного глас­ ного всегда стоит только один единственный согласный (только изредка сочетания kl, kr, pl, pr и tr), а ударение всегда на пер­ вом слоге. В эстонском языке безударные гласные не редуциро­ ваны, как в русском. Поэтому все отклонения в вокализме не­ точной рифмы ясно ощущаются в произношении. Эти фонетиче­ ские свойства языка определяют отличие эстонской рифмы от русской. В поисках новых категорий рифмующихся слов инициатор 2 7 V . A d a m s , R i i m , v õ r d l e v a j a l o o l i n e j a k i r j a n d u s t e o r e e t i l i n e u u r i m u s üldise ja eesti riimiteooria alalt, Tartu, 1925, 199 стр. 2 8 В целях восстановления литературно-исторического процесса и его на­ учного исследования автор принужден цитировать и собственное творчество, надеясь, что через 35 лет, когда неточная рифма выдержала проверку вре­ менем и отчасти даже стала явлением трафаретным, это не может уже быть истолковано историком как тщеславие. 19 Славянская филология 289 реформы эстонской рифмы выдвинул, прежде всего, категорию усеченных рифм (типа: Hiina— piinad, laip — lai), беспреце­ дентных в эстонской литературе. К этому типу относится 57 из общего числа 157 неточных рифм цитируемого сборника. Для обозначения этой категории автором был введен термин «ird­ riim», впоследствии распространенный составителями школь­ ных поэтик на неточную рифму вообще (в отличие от рифмы традиционной). 2 9 Кроме усеченных рифм, в систему новой рифмовки были вве­ дены неточные рифмы с отклонением в области консонантизма (с выпадением и перестановкой согласных), с неточностями в качестве согласных (сочетание твердых и мягких согласных типа võid — õit, строго разграниченных в эстонском произноше­ нии). Неточности в вокализме (типа: kainelt — ainult) употреб­ лены более осторожно и редко, т. к. в эстонском языке и заудар­ ные гласные звучат вполне отчетливо. В порядке эксперимента в сборнике «Suudlus lumme» даны рифмы неравносложные (типа: okas -— oks; anda — mehaanika), сложные рифмы неиспользованных раньше типов (suurem maks — suuremaks, Narvani — harva nii; всего 13) и омонимиче­ ские (24). Введение новых категорий дало развитию эстонской рифмы новое направление, хотя точная рифма сохранялась как равно­ правная. Изгнан был только траферат и традиция довольство­ ваться убогими суффиксально-флексивными рифмами. Несмотря на такую умеренность реформы, 3 0 она вызывала на первых порах большую оппозицию со стороны сторонников старой рифмы. Противники новой системы рифмовки приводили отчасти и научно обоснованные доводы (новая рифма до неко­ торой степени противоречит фонетическим свойствам эстонского языка), которые инициатору реформы приходилось отводить ос­ ложнением теории эстонской неточной рифмы. Школярское требование «чистой» рифмы покоится на филистерском представ­ лении, что стихотворение тем совершеннее, чем больше созву­ чия в конце строчек. Оно предполагает какую-то абсолютную эстетику рифмы, зависящую исключительно только от фонетики, т. е. от того, что происходит между нёбом, глоткой, зубами и губами. Пространными экскурсами в историю рифмы (в вышеуказан­ ном исследовании) мы старались разрушить это укоренившееся представление. Орфоэпию, по нашему мнению, нельзя считать 2 9 В большом нормативном словаре эстонского языка (ÕS), 1925—1937, к а к и в н о в о м и з д а н и и 1 9 6 0 г о д а , о б ъ я с н е н о п р а в и л ь н о : « i r d r i i m — t e a t , ebatäpne ri im» (т. е. определенная категория неточной рифмы). Irdriim > ir­ duma = отделяться, отрыватсья, отсекаться + riim = рифма. 3 0 В восприятии настоящего времени, 35 лет спустя. Такова, напр., оценка С. Кивиоя на стр. 25 курсовой, работы «Поэтическое творчество В. Адамса» (рукопись на эстонском языке, Тарту, 1959). 290 единственным критерием рифмы, при анализе которой в прош­ лом видели часто только фонетические проблемы. Представи­ тели этой, образно говоря, отоларингологической критики не­ точной рифмы поневоле принижают ее значение до роли акусти­ ческого украшения или «звонка» в конце стиха. Между тем, рифме присущи и другие аспекты. В. М. Жир­ мунский указал на организующую функцию рифмы. Маяков­ ский с большой художественной убедительностью показал ее на практике. Ведь пригодность двух слов стать компонентами риф- мопар определяется не только их фонетикой, но и господствую­ щим каноном, принятой традицией, эстетико-психологическими и социально-семантическими моментами. В метрике древнеис- ландских скальдов, например, к рифме предъявлялись совсем иные фонетические требования (совпадение замыкающих соглас­ ных ударного слога при различных гласных, т. наз. scolhen- ding"), 3 1 чем, например, в средневековой испанской поэзии, где господствовал чистый ассонанс. Поэтому, аргументировали мы, отсутствие редукции гласных в эстонском языке не может слу­ жить доводом против канонизации неточной рифмы. Такой новый канон будет оправдан возможностью рифмовать слова и сближать мысли, никогда в прошлом не связывавшиеся в эс­ тонском стихе. Свежесть и эмоциональная мощность неточной рифмы при условии высокого её мастерства должна даже уси­ лить эстетическое восприятие по сравнению с трафаретной и изъезженной старой рифмой, сугубая механичность и угадывае­ мость которой лишала её художественной убедительности. Однако борьба против реформы рифмы отразила не только непонимание проблем литературной техники со стороны крити­ ков старшего поколения, но и зависимость их суждений от фак­ торов, находящихся далеко за пределами «чистой» литературы и поэтики. Именно это было показано путем конкретного иссле­ дования в монографии-инвективе Инно Васка «Банкрот нашей литературной критики», 3 2 вышедшей в 1925 году и содержащей 3 1 Scothending (конечная рифма), с точки зрения традиционного школь­ ного определения рифмы, — только рифмоид, а в национальной исландской вер- сификационной системе — это очень строгая форма рифмы по канону, усвоен­ ному целым народом. Об этом см. в статье А. Эдзарди (A. Edzardi, Die Skaldischen Versmasse und ihr Verhältniss zur keltischen Verskunst, «Bei­ träge zur Geschichte der deutschen Sprache und Literatur», Bd. V, Halle a/S, 1878, стр. 570—589) и В. Жирмунский, ук. соч., стр. 235 и след. 3 2 I n n o V a s k , M e i e k i r j a n d u s l i k u k r i i t i k a p a n k r o t t , T a r t u , S õ n a v a r a kirjastus, 1925, 91 стр. -+- 4 стр. библографии. В дальнейшем эта книга цити­ руется сокращенно — ссылками на страницу. Инно Васк — псевдоним Ивана Дмитриевича Беляева, местного рус­ ского поэта, владевшего и эстонским языком, (вышедшие в Тарту сборники: Прокаженный перст, 1926; Воздвижение жизни, 1927; Голод, б. д., вероятно, 1920). В 1925 году И. Д. Беляев был арестован и осужден за укрывательство вождя эстонского революционного пролетариата, коммуниста Ханса Хейде- манна. После освобождения из тюрьмы Беляев эмигрировал в Советский Союз. В тогдашней обстановке его критический очерк о стихах В. Адамса мог появиться только под строго оберегаемым псевдонимом. 19' 291 обзор и полемический анализ появившихся по поводу книги Адамса реценций с реальным комментарием и приложением библиографии. Против неточной («русской») рифмы и её пропагандиста ополчились все литературные и литературно-административные авторитеты: редакторы освещающих литературную жизнь га­ зет, вожди литературных организаций, а также и члены Прав­ ления так наз. «Культурного Капитала», являвшегося органом культурной политики, проводимой эстонской буржуазией. За­ стрельщиком противников новой рифмы выступил председатель Эстонского Литературного Общества (Eesti Kirjanduse Selts) Антон Юргенштейн, который «объясняет» неточную рифму. . . «тяжелой душевной болезнью русского общества». 3 3 В рецензии на сборник «Suudlus lumme» Юргенштейн негодует на автора, которому «старые чистые рифмы уже кажутся противными и ко­ торый во второй части своего послесловия советует вместо них пользоваться новой рифМой». 3 4 На заушательскую рецензию Юргенштейна 3 5 окликнулись и другие авторитеты старой Эстонии, чтобы осудить новую рифму по формуле «новая рифма — зло, так как она из Рос­ сии». 3 6 Видный прозаик Метсанурк (Эдуард Хубель) в рецен­ зии на сборник «Suudlus lumme» 3 7 особенно пространно оста­ навливается на рифмах автора и дает следующее «определение» новой рифмы: «Что такое новая рифма? Она вовсе не нова, её можно найти у всех слабых по форме поэтов. «Новая рифма» — это именно плохая, хромающая, неудовлетворительная и урод­ ливая рифма» ((Цит. по кн.: I. Vask, стр. 37). И критик ставит знак равенства между новой рифмой и рифмоидами пастора Хорнунга ( в церковном песеннике 1694 г.). В полемике против этого утверждения Хубеля было открыто сказано (I. Vask, стр. 39—40), что новая рифма вошла в эстонскую поэзию из русской, причем правильно указывается на рифмотворчество Брюсова. Блока и, в особенности, Маяковского. 3 8 3 3 Postimees, 1925, И, 12. 1. 3 4 А . J ü r g e n s t e i n , V . A d a m s , S u u d l u s l u m m e . « P o s t i m e e s » , 1 9 2 5 , 1 . 2. I. См. и стр. 31 вышеуказанной монографии И. Васка. 3 5 Антон Юргенштейн (1861— 1938) — представитель германофильском критики, переводчик «Фауста» В. Гете, идеолог кулачества и националисти­ ческой интеллигенции, редактор её органа «Postimees», первый руководитель Совета буржуазного «Культурного Капитала». 3 6 Так сформулировано в сводке на стр. 84 вышеупомянутой книги И. Васка. 3 7 E d . Н u u b е 1 , « S u u d l u s l u m m e » , V . A d a m s i « r ü t m i d » . В л и т е р , п р и ­ ложении к газете «Päevaleht», «Nädal», Päevalehe lisa, 6, 9. 02. 1925. 3 8 Первые переводы йз Маяковского на эстонский язык были опублико­ ваны в г. Нарве Ральфом Рондом (Яаном Курном) уже в 1923 году, но эти футуристические и переведенные неуклюжим языком стихи не оказали тогда влияния на эстонскую поэзию. Только любитель и знаток поэзии Маяковского магистр Швальбе (Сильвет) откликнулся на их появление в журнале «Loo­ ming» (1924, 2, стр. 135). 292 Вот как автор вышеназванной монографии объясняет появ­ ление новой рифмы в эстонской поэзии. «В эстонскую поэзию новая рифма вошла, вероятно, из рус­ ской, но по языковым условиям ей пришлось подвергнуться зна­ чительным ограничениям и сужениям (напр., в отношении рас­ пространения влево от подударного гласного). Но и в таком виде она расширяет и обогащает в значительной степени воз­ можности эвфонической организации стиха, как убедительно по­ казал Адаме своей книгой «Suudlus lumme». Употреблением этой рифмы можно отчасти объяснить «прямо необыкновенную» «звучность и напевность» стиха у Адамса, на что обратил вни­ мание уже магистр Анни в своем обзоре эстонской лирики 1924-го года на годовом заседании Академического Литератур­ ного Общества 15-го марта 1925 г. И я осмеливаюсь предполо­ жить, что именно опыты Адамса показывают судьбу «новой р и ф м ы » в Э с т о н и и . Н е о б х о д и м о о т м е т и т ь , ч т о о н п е р в ы м (на что обратил внимание ex cathedra уже профессор Г. Суйте, а в печати магистр Швальбе и лектор Правдин) задался целью сознательно и систематически развить организацию эстонской поэтической речи в этом направлении. Поэтому можно ожидать именно от его опытов дальнейшего расширения наших поэтиче­ ских перспектив и в творчестве других» (стр. 40). В разгоревшейся общей полемике противники новой рифмы то и дело прибегают к доносам на русское происхождение этой системы рифмовки, а её инициатора величают «русским дикарём» («vösavenelane»). 3 9 Однако вскоре литературоведы Тартуского университета (зав. кафедрой литературоведения Г. Суйте, магистры Анни, Швальбе (Сильвет) и Орас, лектор русского языка Б. Правдин) 4 0 выясняют истинное значение ре­ формы рифмы в сборнике «Suudlus lumme», а обстоятельное теоретическое исследование автора по истории рифмы (см. выше, примеч. 27) через семь лет вводит неточную рифму даже в школьный учебник поэтики. Мы остановились так подробно на событиях 1925 года по­ тому, что документы этой забытой полемики разбросаны по страницам малодоступных газет и журналов, а обобщающая монография И. Васка давно стала библиографической редко­ стью. Молодое поколение узнаёт о неточной рифме уже по ана­ логии с русской поэзией. Итак, вышедший в 1924 году сборник «Suudlus lumme» ввёл в э с т о н с к у ю п о э з и ю н е т о ч н у ю р и ф м у р у с с к о г о о б р а з ц а к а к систему и показал принципиальную возможность расшире­ ния эстонского словаря рифм. Новая система позволяла исполь­ 3 9 I n n o V a s k , у к . с о ч . , с т р . 5 2 . Б и б л о г р а ф и я э т о й п о л е м и к и с м . т а м же, стр. 92—95. 4 0 В. Р г а V d i n, «Suudlus lumme», Üliõpilasleht, nr. 3, 1925, 5, 03. В этой статье генезис новой рифмы Адамса объяснен наиболее правильно, очевидно, вследствие хорошего знания русской литературы автором. 293 зовать и изолированные в аспекте «опицианского» канона слова в продуктивном рифмотворчестве, а благодаря этому и вообще в поэтической речи, т. е. дала возможность рифмовать слова и ассоциируемые с ними мысли, до сих пор не сближавшиеся в эс­ тонском стихе. Ведь ограниченность словаря рифм и ограничи­ вающая форма рифмы суживала и возможности для выражения содержания (мысли, чувства, волеизъявления) в стихах, связан­ ных слишком узкими правилами. Так как целью предложеной в 1924 году реформы было уве­ личение рифмообразующих возможностей, то старые («точные») рифмы не изгонялись из обихода. Конструктивное решение проб­ лемы заключалось в употреблении как точных, так и неточных рифм. Отсеивались только слишком примитивные формы и ба­ нальные, изношенные рифмы, предпочтение отдавалось свежим и новым по семантической нагрузке словам. Лишь в порядке эксперимента вводились рифмы омонимические (tuli — tuli, saa — sa, lõime — lõime, lood — lood — т. е. сочетания существитель­ ного с глаголом; в разбираемом сборнике всего 24 рифмы), не­ равносложные, «обратные» (mardus — madrus) и т. п. Однако этот сборник, являющийся как бы иллюстрацией к рифмовой теории автора и оказавший влияние только на раз­ витие формы эстонского стиха, по своему содержанию был (пользуясь выражением В. Маяковского о поэзии Хлебникова) поэзией для производителей, а не для массового читателя. В широкий обиход неточная рифма была введена более всего, пожалуй, творчеством Юхана Сютисте (1899—1945), наибо­ лее продуктивного и общепризнанного поэта демократической Эстонии. Пока отсутствуют работы по регистрации и анализу ис­ торического словаря эстонской рифмы, нет возможности просле­ дить все детали. Поэтому ограничимся здесь анализом рифм Сютисте по его первому сборнику «Rahutus» (1928). Сютисте целиком принял всю систему неточной рифмы. Он пользуется ею в девяти сборниках своих стихов, выходивших в 1928—1939 гг. (Только в десятом, последнем сборнике, содержа­ щем творчество оккупационных лет, он возвращается к технике точной рифмы). Стихи Сютисте до 1924 года строились еще на старой системе точных рифм, причем рифмы принадлежат к морфологически одинаковым категориям. Иностранные слова рифмуются с ино­ странными, не изжито и употребление тавтологических и суф- фиксально-флексионных рифм. Морфологически-разнородные рифмы попадаются еще очень редко. Но уже в первом сборнике Сютисте мы находим 1313 неточных рифм (58,4%), из них 25,4% усеченных (571)*. Иногда отсекаются целые слоги (paatosega — saatus, R, 54), 4 1 что приводит к неравносложной рифме. Таких 4 1 Дальнейшие ссылки приводятся в тексте. Буква R означает сборник Сютисте «Rahutus», последующая цифра — страницу. 294 рифм в сборнике 57 пар — 5%. Преобладают неточности в кон­ сонантизме. С требованием тождества долготы гласных (на чем так настаивают пуристы) Сютисте не считается (meelin — helin, R, 55) То же и с долготой согласных: tutvaid — nuta (R, 72), tunnen — unen (R, 73), kirve — hirve (R, 83). Такие слова в эс­ тонском произношении звучат весьма различно, так как первые компоненты рифмы по квантитету принадлежат к III ступени долготы, а рифмуются они со словами, в которых согласные вто­ рой ступени. Приводим таблицу взаимоотношения стиховых клаузул из вышеупомянутого сборника Сютисте в рифмическом аспекте: Всего 2252 стиха. Из них: отдельных, не зарифмованных (Waise, orbridu) 125 т. е. 5,4% белых (нерифмованных) стихов 148 6,5% стихов с точными рифмами 502 „ 22,3% стихов с неточными рифмами 1313 ,, 58,4% прозы со спорадическими рифмоидами 131 „ 6% не поддающихся точному анализу 33 „ 1Л% Итого: 2252 100% Анализ неточной рифмы Сютисте показывает, что поэт ста­ рается в первую очередь рифмовать подударные гласные, пре­ небрегая созвучием заударных слогов, несмотря на отсутствие редукции в эстонском языке (pere— veri, kehaga — ehale, vaik­ ne — päike). Точно так же игнорируется и заударный консонан­ тизм (jäänd — hääl, tuult — uus, tund — hunt). Зачастую разли­ чие в фонетическом отношении столь значительно, что не может быть никакого сомнения в том, что поэт рифмует вопреки эс­ тонской фонетике, но согласно с новым каноном неточной рифмы. Такая система рифмовки дала Сютисте возможность впервые сблизить слова, до сих пор не рифмовавшиеся. Что это имело не только формальное значение, показывает дальнейшая судьба многих из его сочетаний, прочно вошедших в словарь эстонских рифм. Например, Сютисте впервые срифмовал: Tallinna — kallima (R, 22). Это новая рифма в 1941 году была использована Э. Хий- ром для советского агитстиха: Me kindlustame Tal l inna, Me rahva kõige ka l l ima. («Мы укрепляем Таллин — самое дорогое для нашего народа»), причем социальная смысловая функция этой рифмы через 13 лет стала прямо противоположной направленности рифмы Сютисте в 1928 году. На этом примере, одном из многих, видно, что даже отдельные рифмы имеют свою историю. Если в первом сборнике Сютисте еще не вполне освоил новую 295 рифму и часто прибегает ради рифмы к неудачным неологизмам и к искажениям языка, то в следующих сборниках качество не­ точной рифмы улучшается. При этом, однако, сама система рифмовки остается прежней, являясь комбинацией точных и не­ точных рифм нового канона. Улучшается и смысловая функция рифм. Поэт сам сказал о своих рифмах: Kord võtan puhta, korra kaudse, Siis haaran helisevalt raudse — See suleb rütmi nagu lukk 4 2 Как и все нововведения, новая система рифмовки распрост­ ранялась в эстонской поэзии неравномерно. Смысл реформы был сначала понят лишь отдельными поэтами, к тому же некоторыми ошибочно, как отсутствие всяких норм при рифмовке. Реформа прошла стадии, которые проходят все нововведения: от ожесто­ ченного сопротивления противников данной реформы через по­ степенное освоение до утверждения, что никакой борьбы за реформу и не было, что она прошла сама собой и вполне есте­ ственно. Задачи и размеры данной статьи не позволяют нам останавливаться на частностях проникновения новой рифмы в эстонскую поэзию. Подведем только общие итоги. Система комплексной рифмовки эстонского стиха становится общеприз­ нанной в первой половине 30-х годов, когда она канонизируется уже и учебником поэтики. 4 3 Но всё же ряд поэтов (среди них — старый вождь «младоэстонцев» Г. Суйте) остаётся при старой рифме, а во второй половине 30-х годов появляется ряд сборни­ ков с подчеркнуто старой рифмовкой, но на качественно высшем уровне. Форма дореволюционного эстонского стиха начинает вос­ приниматься как безнадежно устаревшая. Объяснение этих фак­ тов относится уже к области специальной истории эстонской поэзии, как и вспыхнувшая недавно (по западным образцам) мода писать вовсе безрифменные стихи и многочисленные по­ пытки объявить рифму отжившей свой век. В истории рифмы такие перемены происходят не впервые. 4 4 В задачи нашего 4 2 S ii t i s t e, Teosed, II, стр. 89. В прозаическом переводе: «То возьму чистую, то приблизительную, / затем схвачу звонкожелезную (т. е. заключи­ тельно точную рифму — В. А.), / Она, как замок, замыкает стих». 4 3 J a a n A i n e l о , H e n r i k V i s n a p u u , P o e e t i k a p õ h i j o o n i , T a r t u , 1 9 3 2 , 1 8 4 с т р . Б ы в ш а я в у п о т р е б л е н и и д о э т о г о п о э т и к а ( А . P e t e r s o n , Lühike kirjandusteooria, Tallinn, 1921) признавала только точную рифму, т. е. старый, опицианский канон. Новейший учебник (В. Sööt, Kirjandusteooria lühikursus, Tallinn, 1959) признает комплексный канон рифмовки, т. е. точную и неточную, для обозначения которой употреблен предложенный В. Адамсом в 1924 г. термин «ирдрийм». 4 4 Напомним хотя бы «революцию лирики», провозглашенную в 1885 году Арно Хольцем и продолженную в творчестве его последователей (Цезарь Флейшлен и Отто цур Линде), насаждавших в немецкой лирике «вольный» стих без рифмы, без строфики, без метрики. Хольц в своей критике рифмы горячо утверждал, как и современные противники рифмы, что рифмованные стихи не отражают биения пульса современности. Однако эта «революция лирики» быстро прошла, как и аналогичные опыты немецких экспрессионистов. 296 очерка не входит рассмотрение смежных проблем и дета­ лей. 4 5 Новая рифма в 30-ые годы в эстонской лирике не только по­ лучила право гражданства наряду с (улучшенной качественно) традиционной, но она всё больше проникает и в стихотворные переводы на эстонский язык классиков мировой литературы. Это происходит даже в тех случаях, когда оригинал срифмован по правилам традиционного канона. Так, в 1957 году появился перевод оды «Вольность» А. Радищева 4 6, сделанный с широким использованием новых усеченных рифм, не свойственных эстон­ скому стиху до 1924 года. В заключение нашего сравнительно-исторического очерка нам хотелось бы сделать несколько замечаний методического харак­ тера, возникших попутно при работе над осмыслением смены традиций в истории эстонской рифмы. К. Зелинский в имеющей принципиальное значение статье «Перевод и литературная наука» 4 7 недавно напомнил, что на первый план следует выдвинуть сравнительно-историческое, комплексное литературоведение. Действительно, марксистское литературоведение не может не быть сравнительно-историче­ ским. В особенности это важно для изучения литературного ма­ стерства, литературной «техники*, которая при всей обусловлен­ ности национальными особенностями и языковыми фактами почти никогда не развивается в границах одной страны. Работы по исследованию поэтики особенно трудоёмки, а со­ ставление исторического словаря рифм той или иной литературы непосильно для отдельного исследователя. Но научно-точная картина развития литературного мастерства возможна только при относительной полноте собранной документации, при её учёте и постепенном отсеивании несущественных вариантов. При этом историк не может забывать о роли опыта мастеров искус­ ства, распространяющегося зачастую путем персональных связей. Напомним, напр. роль П. Флеминга в освоении опицианского немецкого канона рифмы в Эстонии XVII века (см. нашу первую статью), роль Луи Арагона в проникновении наследия Мая­ ковского на Запад и т. п. Такие импульсы, сталкиваясь с местной литературной традицией, видоизменяют в известных рамках форму и содержание новых произведений искусства. Часто этот процесс происходит незаметно для широкого чи­ 4 5 К числу последних принадлежат, напр. , вопросы об употреблении суф- фиксально-флексивных рифм, об оценке рифм с палатализированными и не- палатализированными согласными и некоторые другие, несущественные для нашей темы. В последнее время вокруг этих деталей развернулась полемика (статьи П. Маантээ и X. Раяметса) на страницах журнала «Looming» . 4 6 A . R a d i š t š e v , R e i s P e t e r b u r i s t M o s k v a s s e , T a l l i n n , 1 9 5 8 , стр . 201— 2 1 8 . 4 7 К . З е л и н с к и й , П е р е в о д и л и т е р а т у р н а я н а у к а , Д р у ж б а н а р о д о в , 1959, 9 , стр . 206 и сл . 297 тателя, но интенсивно занимает «производителей литературы», стремящихся к повышению мастерства. Это процесс строго исто­ рический. Астроном может вычислить траектории небесных тел, химик знает заранее результаты смешения ряда элементов, ли­ тературовед же при анализе литературной ситуации или отдель­ ного произведения должен опираться на изучение всей совокуп­ ности конкретных исторических фактов и связей. Научное изуче­ ние произведения искусства предполагает знание всего того, что предшествовало созданию этого произведения. Изучение наследия Маяковского в сравнительно-историче­ ском плане может вскрыть интереснейшие связи в литературе нашего времени. Это относится и к такой, казалось бы узкой об­ ласти, как история современной рифмы. Если нам удалось пока­ зать это на примере истории эстонской рифмы, то опубликова­ ние настоящей статьи будет оправдано. Однако нам думается, что путь развития эстонской рифмы не единичен. Влияние русской рифмы на эстонскую является только одним из случаев влияния русской поэзии на зарубежную (в то время) культуру стиха, случаем, особенно показательным и документи­ рованным потому, что еще живы соучастники этого историко- литературного факта. Мы убеждены, что возможно вскрыть и другие каналы проникновения такого же влияния и в стиховую культуру других народов. 298 ПУБЛИКАЦИИ И СООБЩЕНИЯ ОПИСАНИЕ ДРЕВНЕРУССКИХ РУКОПИСНЫХ И СТАРОПЕЧАТНЫХ КНИГ НАУЧНОЙ БИБЛИОТЕКИ ТАРТУСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА Ю. К. Бегунов и А. М. Панченко В Научной библиотеке Университета г. Тарту находится собрание древне­ русских рукописных книг, насчитывающее 81 рукопись XV—XX вв. Хроно­ логически рукописи располагаются следующим образом: 13 рукописей отно­ сятся к XV в., 53 — к XVI в., 6 — к XVII в., 4 — к XVIII в., 2 — к XIX в., 1 — к XX в. Основная часть рукописей поступила в библиотеку в 1941— 1943 гг. из Псково-Печерского монастыря. Эти рукописи имеют на корешках наклейки Эстонского церковного апостольского Синода и пометы рукою псковского археолога К. Г. Евлентьева конца 70-х гг. XIX в. Собрание руко­ писных книг имеет краткое охранное описание, выполненное в 1941 —1943 гг. профессором Тартуского университета В. Мартинсоном. Однако это описание не отвечает современным требованиям, предъявляемым к научному описанию рукописей: в нем содержатся неточности в определении даты и внешних признаков рукописей (формата, почерка), не учтены приписки на полях рукописей. Сравнение древнейшей описи библиотеки Псково-Печерского монастыря (1586—1587 гг.) с описью книг XV—XVI вв., сохранившихся в Научной биб­ лиотеке, позволяет предположить, что большинство из сохранившихся руко­ писей находилось в монастырской библиотеке еще в XVI веке Ч В их числе книги Исаака Сирина (Mscr. 758), Федора Эдесского (Mscr. 759), Житие Николы (Mscr. 753), Измарагд (Mscr. 746), постные и цветные Триоди (Mscr. 711, 712, 715, 717), «половина Пролога сентябрьскаго, ветчан, на бумаге» (Mscr. 745), «Богородичники в полдесть» (Mscr. 739, 740), служебные Минеи (Mscr. 687—710), Служебники, Требники, Октоихи и другие. Записи и пометы на полях рукописей представляют очень важный ма­ териал для истории Псково-Печерского монастыря: мы узнаем из них о по­ ступлении в библиотеку книг из Саввопустынского, Петропавловского, Верхне­ островского монастырей, о выплате монастырем жалованья хлеборезам, квас­ никам, муковозам, часовщикам, о пожарах церквей, о местных почитаемых святых Савве, Ионе, Марке. Встречаются также приписки, вроде «сколь рад заец от тенета отбежав, столь рад писец, списавши книгу сию». Значитель­ ный интерес представляет ряд рукописей из собрания Научной библиотеки Тартуского университета. В числе их находится редкий Евхологион (Mscr. 736) второй четверти XVI в., содержащий молитвы русского сочинения «за посадников псковских и всех мужей пскович», за Русскую землю, «за­ ступлением» всех русских святых. Интерес представляют также следующие рукописи: «Житие и повесть о чудесах» Николая Мирликийского (Mscr. 753), середины XVI в., Измарагд (Mscr. 746), середины XVI в., «Сказание» Авраа- 1 Псково-Печерский монастырь, 1586 г. — Старина и новизна, 1904, 7, стр. 255—274. 299 мия Палицына (Mscr. 553), последней четверти XVII в., с поздним вариантом 58-ой главы «Об оскудении казны» 2, «Синопсис» Иннокентия Гизеля (Mscr. 407), начала 80-х гг. XVII в., «Гистория о российском дворянине Фроле Скобееве и столничей дочери Нардина-Нащокина Аннушке» (Mscr. 768), третьей четверти XVIII в. 3. Ниже мы публикуем краткое описание древне­ русских рукописных и старопечатных книг, находящихся в Научной библио­ теке Тартуского государственного университета. Выражаем глубокую благодарность работникам Научной библиотеки Тартуского университета за помощь в нашей работе по изучению рукописей, особенно заведующему отделом рукописей доктору юридических наук J1. Я. Лесменту и библиографу М. Г. Либлик. П р и л о ж е н и е I 1. Рукописи исторического и литературного содержания 1. (Mscr. 758). Сборник постнических слов Исаака Сирина, второй чет­ верти XVI в., в лист, 444 лл., полуустав, с заставками киноварью, золотом и красками, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей, с остат­ ками кожаных ремней от застежек. Имеется скрепа: «Сия книга, глаголемая Исаак Сирин, пречистыя богородица Печерского монастыря». 2. (Mscr. 759). Житие и Стоглав Федора Эдесского, второй четверти XVI в., в 4-ку, 186 лл., полуустав, переплет дощатый, обтянутый кожей. Пяти первых и начала шестой глав недостает. На внутренней стороне верхней крышки переплета приписка рукою К- Г. Евлентьева от 24 мая 1878 г. 3. (Mscr. 753). Житие и Повесть о чудесах Николая Мирликийского, середины XVI в., в 8-ку, 76 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей. Начальных и конечных листов рукописи недостает (нехватает части «Повести о чудесах», с 1 по 6 чудо). На нижней крышке переплета скорописные владельческие и читательские приписки и помета рукою К- Г. Евлентьева, датированная 14 марта 1878 г. В конце текста «Слова о житии» имеются интересные места, свидетельствующие о русском происхож­ дении текста: «В латинех тело его лежит, а в нас в Руси милосердие его и чюдеса неизреченная ...»; и молитва к Николе: «Абы нас грешных право­ славных хрестьян избавил от насилья поганьских язык». 4. (Mscr. 746). Измарагд, середины XVI в., в 4-ку, 364 лл., полуустав разных почерков, переплет дощатый, покрытый кожей до половины доски. На л. 363 об. приписка скорописью конца XVII — начала XVIII вв.: «Книга, глаголемая Измарагд, Успения Пресвятыя Богородицы Псковского Печер­ ского монастыря». 5. (Mscr. 407). Сборник исторического содержания, начала 80-х г. XVII в., в лист, 165 лл. (пять листов в середине -— чистые), скоропись. Листов 1, 2, 5 недостает. Содержит: «Синопсис» Иннокентия Гизеля по первому печатному изданию 1674 года и дополнения из третьего издания Синопсиса 1680 г. только тех статей, которых нет в первом издании, а также статью из Сте­ пенной книги, о послах к Владимиру «от различных вер». Имеются владель­ ческие приписки почерком первой половины XIX века крестьянина Якова Никифорова из деревни Тимошевской, Каргопольского уезда и др. Рукопись поступила в библиотеку Тартуского университета в 1929 г. 6. (Mscr. 553). Сказание Авраамия Палицына, последней четверти XVII в., в 4-ку, 233 лл., скоропись разных почерков, переплет дощатый, покрытый кожей, с остатками двух латунных застежек. Текст в окончательной редакции. 2 См. О. А. Державина, Сказание Авраамия Палицына, М.—Л., 1955, стр. 66—67. 3 В разночтениях этот список сближается с Погодинским (ГПБ, Пого­ динское собрание, 1617) и Титовским (ГПБ, Тнтовское собрание, 2461; ныне этот список утерян) списками, приведенными в вариантах к основному т е к с т у в к р и т и ч е с к о м и з д а н и и В . Ф . П о к р о в с к о й ( С м . : В . Ф . П о к р о в с к а я , Повесть о Фроле Скобееве, Труды Отдела древнерусской литературы, т. I, М,—Л., 1935, стр. 264—288). 300 Конечных листов рукописи недостает, текст обрывается на словах: «... и советоваша и избраша царей и государей на Московское государство благо­ верного и благородного великого государя Михаила Федоровича, о избра ...». Рукопись поступила в библиотеку Тартуского университета в 1931 г. 7. (Mscr. 768). «Гистория о российском дворянине Фроле Скобееве и столничей дочери Нардина-Нащокина Аннушке», третьей четверти XVIII в., в 4-ку, 18 лл., скоропись, без переплета. Между лл. 2 и 3 — вклейка вы­ писки о «Повести о Фроле Скобееве» из «Отечественных записок» (за 1857 г., 6, отд. IV, стр. 107) и ссылки на первое издание «Повести» в «Москви­ тянине» (1853 г.). На верхнем обрезе первого листа читательская приписка почерком XVIII в.: «Во время оно быша сицевое золое, и благо получиша». На последнем листе рукописи почерком XIX в. рядом со словом «конец» при­ писка: «Вот каков молодец!.» 8. (Mscr. 820). Копия с части рукописи Казанской Духовной Академии, 4 сделана профессором М. Покровским 25 февраля 1925 г. Содержание: Повесть о Печерском монастыре (1682 года). 2. Рукописи богослужебного содержания 1. (Mscr. 687). Минея служебная за сентябрь, середины XV в., в 4-ку, 237 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый кожей. Заставка плетеного орнамента. На листе, приклеенном к нижней крышке переплета, приписка: «Сия книга Савопустынского монастыря». Помета рукою К- Г. Евлентьева от 12 авг. 1878. 2. (Mscr. 711). Триодь постная, середины XV в., в 4-ку, 392 лл., полуустав, переплет из толстых досок, покрытый орнаментированной кожей, с одной кожаной застежкой. Начальные листы рукописи оборваны наполовину. Име­ ются приписки рукою К. Г. Евлентьева. 3. (Mscr. 735). Евхологион (т. е. Служебник с Требником), середины XV в., в 4-ку, 165 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый орнаменти­ рованной кожей, конечных листов рукописи недостает. Имеются многочис­ ленные читательские приписки, а также помета рукою К- Г. Евлентьева. 4. (Mscr. 757). Паремейник, середины XV в., в лист, 143 лл., полуустав в два столбца, с инициалами. Имеются приписки 1679 и 1681 годов о принад­ лежности книги Псково-Печерскому монастырю. 5. (Mscr. 722). Октоих (1—4 гласов), второй половины XV в., в лист, 253 лл., полуустав в два столбца, переплет дощатый, покрытый орнаменти­ рованной кожей; нижней крышки, начальных и конечных листов рукописи недостает. На л. 1 об. приписка: «Поют сараван, што тот сарафан». Имеется помета К. Г. Евлентьева. 6. (Mscr. 704). Милел служебная за август, третьей четверти XV в., в 4-ку, 236 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый кожей, с остатками одной кожаной застежки. На полях имеются читательские пометы XV—XVI вв.. 7. (Mscr. 717). Триодь цветная, третьей четверти XV в., в 4-ку, 249 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей, с одной кожаной застежкой. На л. 2 — заставка плетеного орнамента, выполненная киноварью. Имеются читательские приписки, например: «Попытаю, пера покусаю». 8. (Mscr. 720). Октоих (1—4 гласов), конца XV в., в 4-ку, 332 лл., полу­ устав разных почерков, начальных и конечных листов рукописи недостает. 9. (Mscr. 698). Минея служебная за апрель, конца XV — начала XVI в., в 4-ку, 182 лл., полуустав, переплет из толстых досок, покрытый орнаменти­ рованной кожей, нижней крышки и последних листов рукописи недостает. 10. (Mscr. 715). Триодь цветная (со страстной седмицей), конца XV — начала XVI в., в лист, 449 лл., полуустав разных почерков, переплет толстый, дощатый, покрытый орнаментированной кожей. Имеется помета К- Г. Ев- леньтева. 4 Ныне рукопись ГПБ, из Соловецкого собрания, 671. 20 Славянская филология 301 11. (Mscr. 718). Пентикостарион (Служба ежедневная от недели всех святых), конца XV — начала XVI в., в 4-ку, 387 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей, с одной кожаной застежкой,, начальных листов рукописи недостает. Имеются пометы рукою К. Г. Ев­ лентьева. 12. (Mscr. 731). Служебник, конца XV — начала XVI вв., в 4-ку, 159 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей, со сле­ дами двух застежек. Начальных и конечных листов рукописи недостает. На л. 3 следующие приписки скорописными почерками XVII в.: «На промен дано свечь Гришки на 5 алтын», «Сия книга Служебник Григория Герасимова сына Гречина». 13. (Mscr. 732). Требник, конца XV — начала XVI в., в 4-ку, 342 лл., полуустав разных почерков, переплет дощатый, покрытый орнаментирован­ ной кожей. Имеются владельческие приписки Псково-Печерского монастыря и помета К- Г. Евлентьева. 14. (Mscr. 699). Минея служебная за май, начала XVI в., в 4-ку, на 200 лл., полуустав разных почерков, переплет дощатый, покрытый тисненой кожей, с остатками двух медных застежек. На первом чистом листе*следую­ щая запись скорописью XVII в. под заглавием «Служебником по рублю»: «Две полтеных хлеборезу Тимохе Горьеву, 30 алтын трапезнику Иванку Ha­ ut укову, две 17 алтын денег московских кваснеку Сисою Матвееву, рукавицы, две полтены кваснеку Гриши Москве, две полтены церковным сторожем Мене Быку, рукавицы, полтена Сенки Гдовлянену рукавиц[ы] здеяни, 17 алтын денег московских воротнеком Сергею Козмену, 17 алтын Луке Буркову, (л. 1 об.) 17 алтын Гриши Козмену волосану, [часовщику Сенки Володиме- рову — зачеркнуто: Ю. Б, А. П.], две полтены муковозом Ондрюше Долгому, 21 алтын Онесимку Яковлеву поденно, 17 алтын 17 алтын Иванку Худынену, ему же за преказ ферезь Прошка Онаньина сукно сине, 17 алтын 17 алтын болниному келеинеку Васки Балую, полтена Клему Яндовинскому». 15. (Mscr. 712). Триодь постная, начала XVI в., в 4-ку, 366 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей, с одной кожаной застежкой. Имеется помета К- Г. Евлентьева. 16. (Mscr. 706). Минея служебная за апрель, первой четверти XVI в., в лист, 109 лл., полуустав, в два столбца; переплет из толстых досок, покры­ тый орнаментированной кожей, конечных листов рукописи недостает. Име­ ется помета рукою К- Г. Евлентьева. 17. (Mscr. 707). Минея служебная за май, первой четверти XVI в., в лист, 150 лл., полуустав, в два столбца, начальных листов рукописи не­ достает. 18. (Mscr. 724). Октоих (1—4 гласов), первой четверти XVI в., в 4-ку, 79 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей, начальных и конечных листов рукописи недостает. Скорописным почерком XVII в. на л. 2 чистом начало тропаря Илье пророку. 19. (Mscr. 695). Минея служебная за февраль, первой половины XVI в., н 4-ку, 337 лл., полуустав с киноварью, переплет из толстых досок, с остат­ ками кожи, с двумя кожаными застежками. Приписка: «Книга Печерского монастыря казенная, выдана из книгохранительницы в церковь Николая Чю- дотворца на святые врата, в 197 году сентября в день». 20. (Mscr. 696). Минея служебная за февраль и март месяцы, первой половины XVI в., в 4-ку, 465 лл., полуустав, переплет из толстых досок, до половины корешка покрытый кожей. 21. (Mscr. 736). Евхологион, второй четверти XVI в., в 4-ку, 227 лл., полуустав разных почерков, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей, с остатками жуковин. На обороте верхней крышки приписка рукою К Г. Евлентьева: «Веема редкая — замечательная рукопись... Служебник — Евхологион — молитвослов NB с приспособлением к Псковской Епархии. NB (м. погребений, молитва к пресв. богородице, о посадн. псковских, о со­ борах псковских)». Против наиболее интересных мест рукописи встречаются на полях пометы К. Г. Евлентьева. Рукопись содержит 29 глав. Наиболее интересные молитвы: молитва «заступлением» Варлаама Хутынского и Сер­ 302 гия Радонежского, молитва «святей и живоначальней Троици творение Марка инока», молитва утренняя «о граде» (Пскове), «о св. обители сей», молитва (см. гл. 19) «заступлением» русских святых Петра, Алексея митрополитов, Леопти.'! Ростовского, Варлаама Хутынского, Сергия и Никона Радонежских, Кирилла Белозерского, молитва с упоминанием архиепископов Новгорода от Иаклма до Серапиона (начало XVI в.) и вел. князей от Владимира до Иоанна III, молитва, исправленная архиепископом новгородским Ильей совместно с белогородским епископом (гл. 25), молитва к иконе богородицы «за посадников псковских и всех мужей пскович» (лл. 189 об. —- 191 об.), молитва «с ведре, глаголются, октении о дожди» (гл. 29) и др. 22. (Mscr. 688). Минея служебная за октябрь, второй четверти XVI в., в 4-ку, 396 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый кожей, с остатками застежек. На 1 л. киноварью следующее заглавие под 1 октября: «И память преподобного отца нашего Савы, живущаго над пещерою рекою, нового чю- дотвориа, служба Савы писана от задней доски книги». Однако в конце книги с/ужбы Савве нет, полтора листа оставлены чистыми. На последнем листе рукописи приписки одним почерком: «Сколь рад заец от тенета отбежав, столь рад писец списавши книгу сию», «Месяца октября писал ево Ивашко Алексеев сын»; другим почерком: «А в сей книге нет в 15 числе в каннуне Еуфимия нового осмой — Давида песнатворца и листы оставлены в двад­ цать пятой тетрати». 23. (Mscr. 691). Минея служебная за январь, второй четверти XVI в., в 4-ку, 215 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый кожей. На послед­ нем листе рукописи приписка: «В руцы всяведняго бога отца вседержителя». 24. (Mscr. 693). Минея служебная за февраль, вторая четверть XV! в., в 4-ку, 247 лл., переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей, с ед­ кой застежкой. Имеется помета рукою К- Г. Евлентьева от 27 окт. 1878 г. 25. (Mscr. 713). Триодь постная, второй четверти XVI в., в лист, 280 лл., полуустав в два столбца, начальных и конечных листов рукописи недостает. Имеется владельческая приписка, скоростью XVII в., о принадлежности книги Желацкому острову. 26. (Mscr. 714). Триодь постная, второй четверти XVI в., в лист, 291 лл., полуустав, переплет из толстых досок, покрытый орнаментированной кожей, верхней крышки недостает. 27. (Mscr. 716). Триодь цветная, второй четверти XVI в., в лист, 384 лл., полуустав, переплет из толстых досок, покрытый орнаментированной кожей, верхней крышки недостает. 28. (Mscr. 744). Пролог за сентябрь—февраль, второй четверти XVI з.„ в лист, 674 лл., полуустав, переплет из толстых досок, покрытый орнаменти­ рованной кожей. Имеется помета рукою К. Г. Евлентьева. 29. (Mscr. 745). Пролог за декабрь—февраль, второй четверти XVI в., в лист, 287 лл., полуустав в два столбца, переплет из толстых досок, покры­ тый орнаментированной кожей. Начальных и конечных листов рукописи не­ достает. 30. (Mscr. 689). Минея служебная за декабрь, середины XVI в., в 4-ку, 404 лл., полуустав, из двух дощатых крышек переплета сохранилась только верхняя, покрытая кожей. Конечных листов рукописи недостает. На полях имеются читательские приписки XVI—XVII вв. На внутренней стороне верх­ ней крышки переплета рукою псковского археолога К. Г. Евлентьева при­ писка от 19 авг. 1878 г. 31. (Mscr. 690). Минея служебная за декабрь, середины XVI в., в 4-ку, 532 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей, с остатками двух застежек. На л. 1 следующая приписка третьей четверти XVII в.: «Книга, глаголемая Минея месячная, декабря месяца, от Николы, святых Новгородпечерского монастыря, чтобы никому не украсть. Хто укра­ дет, тому бог суд». 32. (Mscr. 692). Минея служебная за январь, середины XVI в., в 4-ку, 454 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей. 33. (Mscr. 694). Минея служебная за февраль, середины XVI в., в 4-ку, 183 лл., полуустав, без переплета. Имеется помета К. Г. Евлентьева. 20* 303 34. (Mscr. 700). Минея служебная за июнь, середины XVI в., в 4-ку, 333 лл., полуустав, переплет толстый, дощатый, покрытый кожей. На л. 332 приписки: «Сколь рад заец от тенета отбежав, столь рад писец списавши книгу сию» и «Братие не велю ж не разуме о умрь. . .» 35. (Mscr. 701). Минея служебная за июнь, середины XVI в., в 4-ку, 366 лл., полуустав, переплет из толстых досок, покрытый орнаментированной кожей. Имеются пометы рукою К. Г. Евлентьева. 36. (Mscr. 702). Минея служебная за июль, середины XVI в., в 4-ку, 369 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый кожей, с двумя кожаными застежками. На полях встречаются читательские пометы XVI—XVII вв. Имеются службы князьям Владимиру, Борису и Глебу. 37. (Mscr. 708). Минея служебная за май, середины XVI в., в лист, 266 лл., полуустав в два столбца, конечных листов рукописи недостает. H;i 1 л. приписка почерком XVI в.: «Со святым Еремием после преподобному Пафнотню Боровскому неоткладно». Имеются службы русским святым Борису и Глебу, Феодосию Печерскому, Леонтию и Игнатию Ростовским, Алексею, митрополиту московскому, Евфросину Псковскому, «жившу над Тол вой рекою». 38. (Mscr. 709). Минея служебная за июль, середины XVI в., в лист, 285 лл., полуустав, переплет толстый, дощатый, покрытый орнаментированной кожей. На 1-ом чистом листе приписки скорописью XVII в.: «Минея Николь­ ская», «месяц июль, подписал пономарь Иван Ушаков своею рукою в 7144 году при архимандрите Герасиме з братиею», имеются пометы рукою К. Г. Ем- лентьева. Имеются службы князьям Владимиру, Борису и Глебу. 39. (Mscr. 710). Минея служебная за август, середины XVI в., в лист, 303 лл., полуустав, переплет из толстых досок, покрытый орнаментированной кожей. Начальных листов рукописи недостает. Имеются приписки рукою К. Г. Евлентьева от 19 авг. 1878 г. 40. (Mscr. 719). Октоих (1—4 гласов), середины XVI в., в 4-ку, 488 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый кожей, начальных и конечных листов рукописи недостает. 41. (Mscr. 721). Октоих (1—4 гласов), середины XVI в., в лист, 308 лл , полуустав в два столбца, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей, с пятью медными жуковинами и остатками двух медных застежек. На л. 308 скорописью конца XVII в. приписано начало «Сна богородицы»: «Отпочивала есми пресвятая богородица ...». Имеются многочисленные чита­ тельские пометы типа «пробы пера» и приписка К. Г. Евлентьева. 42. (Mscr. 723). Октоих (1—4 гласов), середины XVI в., в лист, 321 лл., полуустав разных почерков в два столбца, переплет дощатый, покрытый кожей (сохранилась только нижняя крышка), с двумя кожаными застежками, начальных листов рукописи недостает. На л. 321 об. приписка скорописью конца XVI в.: «Продал сию книгу четырех Охтоик перваго гласа Холмитин Терех Попов, сын Ондреев, Томилу книжнику и руку свою приложил». 43. (Mscr. 725). Октоих (5—8 гласов), середины XVI в., в лист, 253 лл., полуустав в два столбца, переплет дощатый, покрытый кожей, с остатками одной кожаной застежки. На внутренней стороне нижней крышки переплета приписка скорописью XVII в.: «Се книга Охтаец Верхоостровского монастыоя и подписывал Захар диак». Имеется помета К- Г. Евлентьева. 44. (Mscr. 726). Октоих (5—8 гласов), середины XVI в., в лист, 285 лл , полуустав в два столбца, начальных и конечных листов рукописи недостает. 45. (Mscr. 727). Октоих (5—8 гласов), середины XVI в., в 4-ку, 468 лл., полуустав разных почерков, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей, с остатками двух медных застежек. Имеются читательские приписки XVI—XVII вв., на л. 468 об. почерком, сходным с почерком большей части рукописи: «Повелением Григорья Микифоровича, дай бог ему здравие и спа­ сение и отдание души грехов». Имеется помета К. Г. Евлентьева от 2 июля 1878 г. 46. (Mscr. 728). Служебник, середины XVI в., в 4-ку, 201 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей, верхней крышки не­ 304 достает, с остатками двух кожаных застежек. На лл. 196 и об., 201 и об. имеются молитвы, приписанные полууставным почерком XVI—XVII вв. 47. (Mscr. 729). Служебник, середины XVI в., в 4-ку, 268 лл., полуустав разных почерков, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей, с остатками одной медной застежки. Имеются многочисленные читательские и владельческие приписки, в их числе скрепа: «Сия книга Печерского мона­ стыря иконописца Никиты Ермолина сына Ерша»; «Никитка Ермолин, икон- ник, продал сию книгу служебник Иосифу Крылошанину, бывшему четыре- десяцкому диякону. Подписал я, Никитка, иконник, своею рукою»; «К сей книге яз дьякон Евстафей Павлов руку приложил и книгу продал, а взял десять алтын». Имеются пометы рукою К- Г. Евлентьева. Имеются службы святым князьям Владимиру, Ярославу-Георгию, Борису и Глебу, Михаилу Черниговскому, княгине Ольге, митрополитам Петру, Алексею, Киприану, Фотию, Ионе, Ростовским Леонтию и Исидору, Никите Переяславскому, Анто­ нию и Феодосию Печерским, Кириллу Белозерскому, Сергею Радонежскому, Варлааму Хутынскому, Стефану Пермскому, Евфимию Новгородскому, Дмит­ рию Вологодскому, Максиму юродивому московскому и др. На полях почер­ ком XVII в .приписаны князья Всеволод-Гавриил, Александр Ярославнч Нев­ ский, игумен Антоний Римлянин, Михаил Клопский и др. 48. (Mscr. 730). Служебник, середины XVI в., в 4-ку, 175 лл., полуустав, начальных листов рукописи недостает. На лл. 72 об.—77 об. скрепа скоро­ писью XVII в.: «Продал сию книгу служебник Михайловской поп из Песок попу Никите, Кириллову сыну...», На л. 120 об. скорописью XVII в.: «В той же день, иже во святых отца нашего Сергия Радонежского», на л. 122 скоро­ писью XVII в.: «В той же день обретение мощей великого князя Всеволода, нареченного в святом крещении Гаврила»; на л. 138 скорописью XVII в.: «В той же день преставление святого благовернаго великого князя Всеволода, нового чюдотворца Псковского», на л. 142: «В той же день успение отец наших Изосимы и Савватия Соловецских», на л. 147 об.: «В той же день святых новых чюдотворцов князя Петра и княгини его Февронии Муромских»; на л. 154 об.: «Память Алексея, митрополита Русского». 49. (Mscr. 734). Служебник, с Требником и Уставом, середины XVI в., в 4-ку, 217 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый до половины крышки кожей, с остатками кожаных застежек. Имеются приписки почерками XVI— XVII вв. на 1-м чистом листе: «К николину дни», на об. 1 л.: «Попытаю пера и чернил, каково будет в пору, тако добро и написал стал книга, глаголемая Служебник», на л. 216 об. помянник монахов скорописью XVII в. Имеется помета рукою К- Г. Евлентьева. В конце рукописи содержится молитва бого­ родице и помянник псковских князей (от Всеволода до Давыда), новгород­ ских архиепископов, митрополитов Петра и Алексея, Леонтия Ростовского, .Меркурия Храброго Смоленского, Сергия, архимандрита, «иже в Маковици новаго чюдотворца», Александра Невского, «иже оборониша Псков от немець и бишася с немци и сына его Дмитрия», «создателей обители сея <т. е. Псково-Печерского монастыря — Ю. Б., А. П.> отец и братии наших, иже зде лежащих». 50. (Mscr. 737). Часослов, середины XVI в., в 4-ку, 404 лл., полуустав разных почерков, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей (сохранилась только нижняя крышка). Начальных и конечных листов руко­ писи недостает. 51. (Mscr. 738). Часослов, середины XVI в., в 4-ку, 684 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей, с остатками двух кожаных застежек. Имеется помета рукою К- Г. Евлентьева от 2 июля 1878 г. Содержит службы Варлааму Хутынскому, Сергию Радонежскому, Никите Новгородскому, Леонтию Ростовскому, Борису и Глебу и др. 52. (Mscr. 739). Богородичник, середины XVI в., в 4-ку, 200 лл., полу­ устав, переплет дощатый, покрытый кожей, с одной кожаной застежкой. Имеется помета К- Г. Евлентьева. 53. (Mscr. 740). Богородичник, середины XVI в., в 4-ку, 284 лл., полу­ устав, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей, с одной за­ стежкой. На последнем листе рукописи приписка скорописью XVII в.: «Се яз 305 Яким, Яковль сын, продал есми сию книгу богородичник Максиму Псковитину и руку свою приложил и живу в Грибневе улице». Имеются пометы рукою К. Г. Евлентьева. 54. (Mscr. 742). Паремейник, середины XVI в., в 4-ку, 253 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей, конечных листов рукописи недостает. Имеются владельческие и читательские приписки, при­ писка об освящении церкви Ивана Предтечи в 1675 г., помета К- Г. Евлентьева и др. 55. (Mscr. 743). Типикон (II и III части), середины XVI в., в 4-ку, 402 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый кожей, от верхней крышки сохрани­ лась лишь часть доски, с остатками кожаных застежек. На л. 1 (чистом) помета рукою К. Г. Евлентьева от 18 июля 1878 г. 56. (Mscr. 755). Апостол, середины XVI в., в лист, 95 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей, начальных и конеч­ ных листов рукописи недостает. На л. 53 приписка скорописью XVII в.: «По­ пытаю чернил с тростию писати». Имеется помета рукою К. Г. Евлентьева от 2 июля 1878 г. 57. (Mscr. 756). Псалтырь, середины XVI в., в 4-ку, 184 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей, начальных листов рукописи недостает. На л. 184 об. имеется приписка скорописью XVIII в. о принадлежности книги Верхнеостровскому монастырю Петра и Павла и о том, что в 1621 г. сгорела Успенская церковь с трапезной на Верхнем острове. Имеются пометы К- Г. Евлентьева. 58. (Mscr. 697). Минея служебная за март, третья четверть XVI в., в 4-ку, 317 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый кожей, верхней крышки недостает, имеются две кожаные застежки. 59. (Mscr. 703). Минея служебная за август, третьей четверти XVI в., в 4-ку, 314 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый кожей (сохранилась только нижняя крышка). (Конечных и начальных листов рукописи недостает. Имеется служба митрополиту московскому Петру. 60. (Mscr. 705). Минея служебная за март, третьей четверти XVI в., в лист, 157 лл., полуустав в два столбца, переплет дощатый, покрытый орна­ ментированной кожей, с остатками двух кожаных застежек. Имеются службы московскому митрополиту Ионе и новгородскому архиепископу Евфимию. 61. (Mscr. 754). Служебная сборная рукопись, составленная из тетрадей разных десятилетий XVI в., в 4-ку, 371 лл., полуустав разных почерков, пере­ плет дощатый, покрытый орнаментированной кожей. На лл. 1—2 об. оглав­ ление рукою К- Г. Евлентьева и его помета от 22 мая 1878 г. Содержит службы митрополитам Петру и Алексею, Кириллу Белозерскому, Варлааму Хутынскому, иконе Владимирской богородицы и др. 62. (Mscr. 770). Сборная служебная рукопись, составленная из разных тетрадей XVI в., в 4-ку, 154 лл., полуустав разных почерков, переплет доща­ тый, покрытый орнаментированной кожей. Нескольких листов в начале и середине недостает. Содержание: служба Козме и Дамиану, заутреня по уставу Саввы Лавр­ ского, «Свет евангельский» царя Леона Мудрого, пасхалия на 1436—1437 гг. и т. п. На полях приписка: «Попытаю пера покусаю». 63. (Mscr. 733). Требник, конца XVI в., в 4-ку, 299 лл., полуустав, пере­ ходящий в скоропись, переплет дощатый, покрытый орнаментированной ко­ жей, конечных листов рукописи недостает. Имеется много читательских и вла­ дельческих приписок — попа Ундозерской волости Герасия, Трофима Федо­ това, Василисы Денисовой, Алексея Федорова, сына Попова, двинянина Оски Попова, каргопольца Ивана Степанова Иглина. Имеется помета рукою К- Г. Евлентьева от 2 июня 1878 г. 64. (Mscr. 750). Стихирарь, крюковой, конца XVI в., в 4-ку, 351 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей. Имеются приписки почерком XVI в. о принадлежности книги Псково-Печерскому мо­ настырю. 306 65. (Mscr. 741). Трефологион, начала XVII в., в 4-ку, 525 лл., полуустав, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей. На лл. 1 об.—2 приписка: «Месяца сентября 100 на 11 году книга Трефолой положена у Ро­ жества пречистыя богородице Иван Михайловича Толбузина», тем же почер­ ком на лл. 1 об.—2 приведено оглавление книги. Имеются службы Борису и Глебу и митрополиту Алексею. На лл. 518—525 выписки из книги «Чепи зла- тыа премудрости Соломона» скорописью второй половины XVII в. На послед­ нем чистом листе приписка: «Сия книга строителя Троецкаго Антония». 66. (Mscr. 747). Ирмологий и Октоих, крюковые, с месяцесловом и служ­ бами по Триодям постной и цветной, первой половины XVII в., в 4-ку, 372 лл , полуустав разных почерков, переплет дощатый, покрытый орнаментированной кожей, с остатками двух кожаных застежек. Начальных и конечных листов рукописи недостает. Имеется помета К- Г. Евлентьева. 67. (Mscr. 748). Ирмологий и Октоих, крюковые, конца XVII в., в 4-ку, 212 лл., полуустав и скоропись разных почерков, начальных и конечных листов рукописи недостает. Имеется владельческая приписка скорописью XVII в., дьячка Верхнеостровского монастыря Петра и Павла. 68. (Mscr. 769). Канонник, конца XVII — начала XVIII в., в 4-ку, 8 лл., содержит «благодарение о получении прощения». Переплетен вместе со старо­ печатным сочинением «О соединении веры и умиротворении церквей» (М., 1688) и «Молебным пением». 69. (Mscr. 751). Стихиры, нотные, господских и богородичных праздни­ ков, первой четверти XVIII в., в 4-ку, 185 лл., полуустав, переплет кожаный, начальных и конечных листов рукописи недостает. На лл. 1—32 скрепа о купле книги в 1725 году 9 сентября, у священника Азовского полка Марка Стефанова. 70. (Mscr. 771). Диалогизм духовный, второй половины XVIII в., в 8-ку, 173 лл., скоропись, переплет дощатый, покрытый кожей, с остатками двух медных застежек, начальных листов рукописи недостает. Имеются владель­ ческие приписки 1761 г. священника Григория Артемьева, начала XIX в. свя­ щенника Иоанна Петрова, из села Тигоды, Новоладожского уезда, духовника новгородского архиерейского дома Германа и др. 71. (Mscr. 752). Стихиры, нотные, господних и богородичных праздников, конца XVIII — начала XIX вв., в 8-ку, 293 лл., скоропись, переплет картонный. 72. (Mscr. 749). Ирмологий, нотный, начала XIX в., в лист, 205 лл., под­ ражание полууставу, с заставкой на первом листе, переплет кожаный. На л. 205 об. приписка почерком начала XIX в.: «Сия книга Псково-Печерскова первокласна монастыря»' 73. (Mscr. 760). Служба на перенесение руки Иоанна Предтечи, начала XIX в., в 4-ку, 43 лл., подражание полууставу, переплет картонный, с кожа­ ным корешком. П р и л о ж е н и е I I Список книг кирилловской печати Научной библиотеки Тартуского государственного университета 1. Евангелие учительное, Ивана Федорова и Петра Мстиславца, Заблудовье, 1569 г. 2. Евангелие учительное. Ивана Федорова и Петра Мстиславца, Заблудовье, 1569 г. 3. Библия Ивана Федорова, Острог, 1581 г. 4. Библия Ивана Федорова, Острог, 1581 г. 5. Книга о постничестве Василия Великого, Острог, 1594 г. 6. Минея служебная, за ноябрь, М., 1623 г. 7. Минея служебная, за март, М., 1624 г. 8. Минея служебная, за март, М., 1625 г. 9. Трефологион, на сентябрь—ноябрь, М., 1638 г. 10. Трефологион, на декабрь—февраль, М., 1638 г. 11. Минея служебная, за январь, М., 1644 г. 12. Минея служебная, за февраль, М., 1646 г. 307 13. Минея служебная, за май, М., 1646 г. 14. Минея служебная, за ноябрь—декабрь, М., 1645—1646 гг. 15. Минея служебная, за сентябрь—октябрь, М., 1645 г. 16. Требник Петра Могилы, Киев, 1646 г. 17. Лествица, М., 1647 г. 18. Уложение царя Алексея Михайловича, М., 1649 г. 19. Уложение царя Алексея Михайловича, М., 1649 г. 20. Уложение царя Алексея Михайловича, М., 1649 г. 21. Уложение царя Алексея Михайловича, М., 1649 г. 22. Евагелие толковое Феофилакта Болгарского, кн. I и II. М., 1649 г. 23. Требник. М., 1659 г. 24. Патерик Печерский (лицевой) Иннокентия Гизеля, Киев, 1661 г. 25. Пролог, за декабрь—февраль, М., 1661 г. 26. Беседы на евангелие от Матфея и Иоанна Златоуста, тт. I и II, М 1664 г. 27. Поучения Григория Богослова и Шестоднев Василия Великого, М, 1665 г 28. Жезл правления, М., 1666 г. 29. Пролог, за сентябрь—февраль, М., 1667 г. 30. Пролог, за июнь—август, М., 1667 г. 31. Псалтырь стихотворная Симеона Полоцкого, М., 1680 г. 32. Типикон, М., 1682 г. 33. Вечера душевные Симеона Полоцкого, М., 1683 г. 34. Пролог годовой, тт. I и II, М., 1685 г. 35. Минеи-Четьи, за сентябрь—ноябрь, Киев, 1689 г. 36. Минея служебная, за июнь, М., 1693 г. 37. Минеи-Четьи за декабрь—февраль, Киев, 1695 г. 38. Православное исповедание, М., 1696 г. 39. Евангелие учительное воскресное, М., 1697 г. 40. Маргарит, М., 1698 г. 41. Соборник, М., 1700 г. 42. Минеи-Четьи, за март—май, Киев, 1700 г. 43. Соборник, М., 1700 г. 44. Соборник, М., 1700 г. 45. Слова Ефрема Сирина и Аввы Дорофея, М., 1701 г. 46. Патерик Печерский, Киев, 1702 г. 47. Руно орошенное, Чернигов, 1702 г. 48. Евангелие толковое Феофилакта Болгарского, М., 1703 г. 49. Арифметика Магницкого, М., 1703 г. 50. И. Глушков, Топографическо-статистическое описание, СПб, 1703 г. 51. Пентикостарион, М., 1704 г. 52. Минеи-Четьи, за июнь—август, Киев, 1705 г. 53. Октоих, чч. I и II, нач. XVIII в. 308 НЕОСУЩЕСТВЛЕННЫЙ ЗАМЫСЕЛ Б. М. ЭЙХЕНБАУМА Доц., канд. филол. наук Б. Ф. Егоров Неотложной задачей нашего литературоведения является издание трудов Б. М. Эйхенбаума, одного из крупнейших советских ученых. Очень жела­ тельно также довести до конца те работы, которые Б. М. Эйхенбаум не успел завершить. Считаю своим долгом сообщить о замысле, возникшем у него совсем незадолго до смерти (я слушал краткое изложение идеи в конце октября 1959 г.). Изучая переводы западных классиков на русский язык, сде­ ланные известным М. Вронченко, Б. М. Эйхенбаум обнаружил, что по край­ ней мере несколько месяцев интенсивной переводческой деятельности писа­ теля (1827—1828 гг.) приходятся на период его пребывания в Тарту (Дерпте). В это время Вронченко сближается с Н. М. Языковым. Более того. Как вспоминал студенческий товарищ последнего, А. Н. Татаринов, Языков помогал переводить классиков, если речь шла о поэзии. Вронченко, — пишет А. Н. Татаринов, — «года два жил в Дерпте и слушал астрономиче­ ские лекции Струве. Он часто навещал Языкова и читал ему свои переводы из Шекспира и Мицкевича. Языков, кажется, иногда поправлял их, так как Вронченко было трудно владеть стихом». 1 Татаринов, правда, неуверенно сообщает об этом факте. Но в письмах Языкова к брату, где часто упоминается Вронченко, не всегда можно понять: о своих или чужих переводах говорит поэт. В письме Н. М. Языкова к брату Александру от 19 декабря 1827 года читаем: «Скоро пришлю тебе перевод Байронова Манфреда. Гамлет кончен и будет здесь цензурован». 2 Здесь о переводе сообщается таким тоном, как будто поэт посылает свои собствен­ ные произведения. А между тем в следующем письме (от 4 января 1828 года) Языков отметил, что «Манфреда» перевел Вронченко; а еще несколько дней спустя — что и «Гамлета». 3 Если говорить строго, то из писем Языкова нельзя все же понять: уча­ ствовал он или нет в данных переводах. Поэтому единственным документом, свидетельствующим о помощи Языкова Вронченко, остаются пока воспоми­ нания А. Н. Татаринова. В поисках новых материалов Б. М. Эйхенбаум и обратился ко мне с просьбой заняться разысканиями в тартуских архивах. К сожалению, обсле­ дование показало, что дела Дерптского цензурного комитета (единственное место, где могли иметься нужные сведения) сохранились лишь частично (Центральный государственный исторический архив ЭССР) и ничего не дают для данной проблемы. Я с сожалением сообщил об этом Б. М. Эйхенбауму — за пять дней до его смерти. Он не очень огорчился, т. к. не терял надежды найти в другом месте интересующие его материалы. Увы — не нашел... Поиски, однако, следует продолжить. Если только подтвердится факт участия Языкова в переводах Вронченко, то это будет интересное открытие в истории переводческой деятельности в России. Возможно, что рукописи Вронченко (если они сохранились) дадут ответ на вопрос. 1 Письма Н. М. Языкова к родным за дерптский период его жизни, под ред. Е. В. Петухова, Спб, 1913, стр. 400. 2 Там же, стр. 346. 3 Там же, стр. 347, 349. 309 ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЗАМЕТКИ Доц., канд. филол. наук Ю. М. Лотман «Бедная Лиза» Карамзина в пересказе крестьянина 3 августа 1799 г. А. Ф. Мерзляков писал Андрею Тургеневу: «Третьего дня был я на гулянье под Симоновым монастырем. Сначала было весело; народ, как море разливное <\ . .> Осмотрев целый мир, который здесь уме­ стился около монастыря, пошел я к озеру, где утопил Карамзин бедную Лизу. Выслушав, что говорила об ней каждая береза, сел я на берегу и хотел слу­ шать разговор ветров, оплакивающих участь несчастной красавицы. — Нату­ рально погрузился в задумчивость и спал бы долее, если бы не разбудил меня следующий разговор: Мастеровой (лет в 20, в синем зипуне, одеваясь). В этом озере купаются от лихоманки. Сказывают, что вода эта помогает. Мужик (лет в 40). Ой ли! брат, дак мне привести мою жену, которая хворает уже полгода. Мастеровой: Не знаю, женам-то поможет ли? Бабы-то все здесь тонут. Мужик: 'Как? ... Мастеровой: Лет за 18-ть здесь утонула прекрасная Лиза. От того-то все и тонут. Мужик: А кто она была? Мастеровой: Она, то-есть, была девушка из утой деревни; мать-то её торговала пятинками, а она цветами; носила их в город, то-есть .. Мужик: Да почто же она утонула? Мастеровой: To-есть один раз встренься с нею барин. Продай де, девушка, цветы! Да дает ей рубль. А она, бает, не надо де мне. Я продаю по алтыну. Ну! он спросил, то есть, где она живет, да ходил к ней; потом он, то есть, много истряс с нею сум<м>, то есть, дак и вздумал жениться! — она с тоски да и бросилась в воду . . . Да нет, лих, не то еще!... Он ей и дал, знаешь, ты, на дорогу 10 червонных, то-есть; она пошла, да и встренься ей ее подружка. Она, то-есть, ей деньги и отдала: на, де, ты, девять-то отнеси ма­ тушке, а десятой возьми себе. — Ну, то-есть, пришла сюда, разделась да и бросилась в воду!... Мужик: Ох, брат, по коже подирает! Мастеровой: Это, брат, любовь\ Мужик: Любовь! (Помолчав). Да что же, брат, написано ли што ли это? Мастеровой: Написано, как же, продается книжка, называется как-то бездельничества ли, што ли, право, не помню. Прикрасная, брат. 1Как луги-та там называют, как озера-та то-есть! Ну вот нивесь как сладко. Мы, знаешь, золотим коностас в монастыре, дак нам монах дал почитать этой книжки! Я её и сам теперь купил и не жаль, брат! Что может быть слаще для г. Карамзина? Что лучше сего панегирика? Мужики, мастеровые, монахи, солдаты —• все о нем знают, все любят его! ... Завидую, брат». 1 1 ЦГИАМ, Ф. 1094 (Тургеневых), on. 1, ед. хр. 124, лл. 2 об. — 3 об. без­ дельничества — т. е. «Мои безделки». ,310 О так называемой «Речи Д. В. Давыдова при вступлении в «Арзамас» Речь, известная под этим заглавием, была опубликована в «Сочинениях» Д. В. Давыдова (т. III, СПб., 1893, стр. 236—238) и перепечатана в кн.: «Арзамас» и арзамасские протоколы», Л., 1933, стр. 244—246. Между тем, произведение это не принадлежит перу Д. В. Давыдова — это в незначитель­ ной степени измененная речь Андрея Тургенева на заседании Дружеского литературного общества от 16 февраля 1801 г. Произведение сохранилось в составе других речей общества. См.: Архив ИРЛИ (Пушкинский дом) АН СССР, Архив бр. Тургеневых, 618, лл. 39 об. — 43. Жуковский — масон Принадлежность Жуковского к масонской организации до сих пор оста­ валась исследователям неизвестной. Между тем, факт этот оказывается не лишенным интереса. Возобновляя после долгого перерыва знакомство, Ф. Ф. В и гель писал 30 января 1849 г. Жуковскому: «... Как бишь Вас назвать? Милостивый государь Василий Андреевич? Нет, не хочу; да как же иначе? Вспоминая два тайных общества, совсем между собой несходных, к которым я принадлежал, мне хочется сказать: «Высокопочтенный брат» или «вечно милая Светлана». 1 Второе из упомянутых обществ, конечно, «Арзамас». Первое, поскольку членство в ней связано было с титулом «высокопочтенный брат», может быть только масонской ложей. Когда же и где вступил Жуковский в масонство? Поскольку документы не дают никаких данных на этот счет, попробуем выяс­ нить, членом какой ложи был Вигель. Список лож союза Астреи под 19 называет «La R . •des Amis du Nord ä l 'O de St.-Petersbourg. Suit le Rite Suedois et travaille en langue francaise. Jour de fondation: le 18 mars 1817».2 Среди членов числится и «membre absent, Phil. Wigel, cons, de cour.» 3 В списке на 1818—1819 гг., который готовился к печати, видимо, в конце 1817 г., Жуковского еще нет, а в 1819 г. ложа «прикрыла свои работы». 4 Следовательно, Жуковский, вероятно, вступил в ложу в 1818 г. Это тем более примечательно, если учесть, что в том же году Жуковский получил пригла­ шение вступить в Союз Благоденствия. Среди товарищей Жуковского по ложе были П. Чаадаев и кн. Н. Ипсиланти. Неизвестный отзыв о лицейском творчестве Пушкина Отклики на литературный дебют Пушкина представляют особенный инте­ рес, однако, число их, к сожалению, невелико. Поэтому бесспорный интерес представляет неизвестный отклик Вяземского на стихотворение Пушкина, на­ писанное для переводного экзамена 1815 г. В недатированном письме (ве­ роятно, сентябрь 1815 г.) Вяземский писал Батюшкову: «Что скажешь о сыне Сергея Львовича? Чудо и все тут. Его «Воспоми­ нания» скружили нам голову с Жуковским. Какая сила, точность в выраже­ нии, какая твердая и мастерская кисть в картине. Дай бог ему здоровия и учения, и в нем будет прок, и горе нам. Задавит, каналья! 1 Рукописный отдел ГПБ, архив В. А. Жуковского, оп. 2, 73, л. 34. 2 Tableau General de la Grande löge Astree ä l 'O de St.-Petersbourg <...> pour l 'an magonnique 58 18/19, p. 173. Ложа Друзей Севера на Востоке Петербурга, по шведскому ритуалу, работает на французском языке. День основания — 18 марта 1817 г. — франц. 3 Там же, стр. 175. Отсутствующий член, Филипп Вигель, тайный совет­ ник — франц. 4 См. Tableau General de la Grande löge Astree pour l 'an 58 20/21, p. 238. 311 Василий Львович, однако же, не поддается и после стихов своего пле­ мянника, которые он всегда прочтет с слезами, не забывает никогда прочесть, и свои, не чувствуя, что по стихам он племянник перед тем». 1 Пушкин — читатель Сен-Жюста Установить полный круг чтений Пушкина — задача чрезвычайно важная и, вместе с тем, трудная. В целом ряде случаев исследовательская уверен­ ность в том, что поэт не мог пройти той или иной книги, не может опереться ни на одно прямое свидетельство. Однако, порой, внимательное чтение текста произведений позволяет вскрыть отзвуки чтений и дум поэта и ввести в его творческую биографию совершенно новые имена. Произнося в конвенте речь против Дантона, Сен-Жюст сравнил револю­ ционеров с римлянами: «Le monde est vide depuis les Romains; et leur memoire le remplit, et prophetise encore la liberte»1 Текст этот сразу же приводит на память пуи/кинские строки «Мир опустел ...» (К морю, II, 1, стр. 332) «О ты, чьей памятью кровавой Мир долго, долго будет полн ...» (Наполеон, II, 1, стр. 213) Несмотря на разновременность этих стихотворений (1821 и 1824 годы), приведенные строки относятся к одному образу — Наполеону, и, видимо, в сознании Пушкина они были связаны. Обращение Пушкина в кишиневский период к чтению Сен-Жюста, про­ изведения которого он мог найти, например, в обширной библиотеке Лип- ранди, — показательно. Вряд ли идеи автора-якобинца были созвучны на­ строениям Пушкина. Но в сочинениях Сен-Жюста Пушкин находил другое — революционный пафос и «римскую помпу» (выражение Белинского). Поэт, находившийся в зените своих революционных настроений, читал: «Une revo­ lution est une entreprise heroi'que, dont les auteurs marchent entre les perils et l 'immortalite».2 Речь о Дантоне не случайно заинтересовала Пушкина при работе над образом Наполеона. Сен-Жюст нарисовал здесь фигуру нового Катилины, эгоиста и честолюбца, жертвующего революцией ради стремления к личной диктатуре: « . . . T u a s d i t q u e l ' h o n n e u r e s t r e d i c u l e ; q u e l a g l o i r e e t l a p o s t e r i t e etaient une sottise: ces maximes devaient te concilier l 'aristocratie; elle etaient Celles de Catilina».3 1 Архив ИРЛИ (Пушкинского Дома) АН СССР, ф. 19, 28, л. 19 об. 1 Rapport sur la conjuration ourdie pour obtenir un chancement de dynastie, et contre Fabre d'Eglantine, Philippeaux, Lacroix, Danton et Camille Demoulins, Oeuvres de Saint-Just, Discours-rapports, institutions, republicaines, organt-esprit de la revolution, proclamation-lettres. Introduction Jean Gratien, 1946, p. 235. Мир опустел после римлян, и память их его наполняет, предрекая еще свободу — франц. у Там же, р. 223. Революция — героическое предприятие, творцы кото­ рого движутся между гибелью и бессмертием — франц. 3 Там же, р. 232. Ты говорил, что честь смешна, слава и потомство— глупости. Эти изречения подсказала тебе аристократия, это изречения Кати­ лины — франц. Ср. сходную характеристику эгоиста-честолюбца в описании образа Мазепы. 3 1 2 Именно таким рисует Пушкин Наполеона: «В его надеждах благородных Ты человечество презрел. Тебя пленяло самовластье» (II, 1, стр. 214) Между «Наполеоном» и «К морю» пролег путь больших творческих иска­ ний. Образ циника и эгоиста теперь ассоциировался с «демоном». И когда Пушкин в Михайловском, переделывая стихотворение «К морю», ввел туда образ Наполеона, строки Сен-Жюста снова пришли ему на память. Н. В. Из­ майлов указывал, что в первоначальной редакции отсутствуют «образы На­ полеона и Байрона», отсутствует и пессимистический мотив «пустоты мира» 4. Мысль Пушкина: мир опустел после неудачи революционных движений на­ чала 1820-х г. — не могла быть выражена печатно, и поэтому пришлось обор­ вать 51 стих на половине. Но это только подчеркивало значение зашифрован­ ной цитаты из Сен-Жюста, которая выделялась как вывод и для осведомлен­ ного читателя приоткрывала мысль Пушкина: мир наполняется героизмом революционных борцов и пустеет с их гибелью. Пушкин и Ривароль Все случаи цитации и ссылок Пушкина на Ривароля учтены в исследова­ тельской литературе. 1 Между тем, одна из любопытнейших цитат до сих пор остается незамеченной. План к «Сценам из рыцарских времен» заключается сценой появления Фауста на хвосте дьявола. Смысл ее Пушкин пояснил в скобках: «decouverte de rimprimerie, autre artillerie»2 (VII, стр. 346). Приведенные слова пред­ ставляют собой ссылку на хорошо известное Пушкину и его современникам изречение: «L'imprimerie est artillerie de la pensee».3 Еще до Пушкина это изречение привлекло внимание Вяземского, который включил его в свою статью «Нечто о Ривароле», опубликованную в 1810 г. в «Вестнике Европы». Среди прочих здесь читаем: «Печатание — артиллерия мыслей». 4 Вяземского, как и Пушкина, привлекала к Риваролю, прежде всего, характерная для его творчества культура остроумия, заключавшегося в но­ визне и чрезвычайной точности выражения. Вяземский любил цитировать Ри­ вароля, часто не указывая источника. Так, в письме к Жуковскому от 9 января 1823 г. он замечает: «Кажется, о ком-то говорили, qu'il avait des gestes et des cris dans son style. Такой автор был бы мой любимейший». 5 Это пересказ изречения: «Rousseau а des cris et des gestes dans son style. II n'ecrit point, il est toujours ä la tribune» 6. 4 H. В. Измайлов, Строфы о Наполеоне и Байроне в стихотворении «К морю», Временник Пушкинской комиссии, т. VI, М.—Л., Изд. АН СССР, 1941, стр. 26. 1 См. Н. К о з м и н, Пушкин — прозаик и французские острословы XVIII века (Шамфор, Ривароль, Рюльер), Известия ОРЯС АН, 1928, кн. II, стр. 536—558. 2 Изобретение печатного дела, этой новой артиллерии — франц. 3 Печатное дело — это артиллерия мысли — франц. Espris de Rivarol, ä Paris, МД CCC VIII, p. 44. 4 Вестник Европы, ч. LII, М., 1810, стр. 36. 5 Архив ИРЛИ (Пушкинского Дома) АН СССР, 27985/СС. 1 б. 44, л. 12 об. . . . Что в его стиле есть и жесты, и восклицания — франц. 6 Oeuvres completes de Rivarol, tome cinquieme, ä Paris, 1808, p. 332. В стиле Руссо были и жесты, и восклицания. Он не писал — он всегда был на трибуне — франц. 313 Парадокс Ривароля превратился под пером Пушкина в глубокое размыш­ ление о том, что средневековье пало под совокупными ударами технического прогресса, изобретения пороха и артиллерии, подорвавшей материальные основы рыцарского господства (образ брата Бертольда), и свободной мысли, просвещения, поэзии (Франц), разрушившей его духовную власть. Глубоко знаменательно, что именно в те годы, когда широко распространилась мысль об антагонизме техники и поэзии (ср. «Последний поэт» Баратынского), Пушкин выступил с утверждением их союза в антифеодальной борьбе. 314 ОГЛАВЛЕНИЕ С т а т ь и Ю. Лотман, Б. Егоров и 3. Минц. Основные этапы развития русского реализма 3 Ю. М. Лотман. П. А. Вяземский и движение декабристов . ...... 24 С. Г. Исаков. О ливонской теме в русской литературе 1820—1830-х годов 143 Б. Ф. Егоров. Аполлон Григорьев — критик. Статья 1. Приложения: Библиография статей и писем Ап. Григорьева 194 3. Г. Минц. Поэма «Двенадцать» и мировоззрение А. Блока эпохи рево­ люции 247 В. Т. Адаме. Из истории эстонской рифмы. II 279 Публикации и сообщения Ю. К. Бегунов и А. М. Паиченко. Описание древнерусских рукописных и старопечатных книг Научной библиотеки ТГУ 299 Б. Ф. Егоров. Неосуществленный замысел Б. М. Эйхенбаума . ... 309 Ю. М. Лотман. Историко-литературные заметки 310 Тартуский государственный университет Тарту, ул. Юлнкооли, 18 ТРУДЫ ПО РУССКОЙ И СЛАВЯНСКОЙ ФИЛОЛОГИИ III Редактор Б. Ф. Егоров К о р р е к т о р ы 3 . М и н ц , С . И с а к о в . Сдано в набор 10/VIII 1960. Подписано к печати 22/XI 1960. Бумага 60 X 92, 1/ie. Печатных листов 19,75. Тираж 1000 экз. МВ-08410. Заказ 7539. Типография им. Ханса Хейдеманна, ЭССР, г. Тарту, ул. Юликоолн, 17/19. II Иена 11 р. 85 к. (на 1961 г. — 1 р. 20 к.)